Текст книги "Голые мозги, кафельный прилавок"

Какое-то вещество вытягивается из бесплотности и затвердевает —, всякий раз по-разному, ну как-то затвердевая из какого-то сквозняка в, например, звук. Нечто фиксируется словами, картинками, звуками, единицами каталога BWV, но не каталогизация же причина их существования. Они есть как-то и так, сыграть BWV 529 можно иначе и на другом инструменте, там этой истории не будет.

В реализации все перепутается (нематериальный исходник, авторский метод, реальность), итог может выйти даже репортажным – как здесь у меня: я туда сунулся и теперь сообщаю о результате. Вообще, не то что в тебе есть какая-то часть того пространства, где все с одинаковой скоростью, а со стороны там – безразлично и холодно. И это не часть, просто там живешь, и там тоже. Значит, там и все перечисленное. Арлесхайм, особенности органов, положение артефактов в пространстве и времени, сам этот звук; много всякого, которое даже прямо не цепляется за исходную точку, но все равно составит с ней что-то единое. Для этого нет термина: ни для процесса, ни для результата. Может, в самом деле сгусток из воздуха. Есть же сгустки крови, можно представить и сгустки мозга, это уже территория примерно Фр. Бэкона, живописца. Ну и по непрерывности дальше – сгусток сквозняков хотя бы.

Возможно, фабула этой истории является чем-то 23-мерным в 54-мерном пространстве, которое, в свою очередь, проекция чего-то 76-мерного, лежащего в каком-то 123-мерном, и т. д. Все эти перетекания, дырочки, пульсации и их отсутствие, скорость, выглядящая покоем; штуки, висящие невесть где без усилий и возникающие тут, как только их вызовешь, делают что-то похожее на бразильский орех, как бы укладываемый в красную, темно-красную слякоть. Стеклянный кривой орех, не прозрачный, а как молочное стекло. Любое действие даже на улице, что угодно могут стать чем-то таким же, особенно когда сыро. Все это сначала растворится в чем-то, в какой-нибудь… вот – в тинктуре Беме, раз уж зачем-то его упомянул.

Потому что здесь появилась штука, которая не называется никак, а назвать ее надо. А у Беме была некая тинктура. Отыскиваю, подходит примерно на треть-половину, годится. Вообще, у него же из текстов не понять, где именно он оказался. Вот он, Беме, теперь оказался где-то и описывает все вокруг, лишь бы системно: «Все, что в сущности этого мира мягко, нежно и тонко, исходит и дает само себя, и есть ее основа и начало по единству вечности (поскольку она, кроме движения как вечного единого, есть наибольшая нежность), так как единство всегда исходит из себя и так как под сущностью тонкости, как и у воды и воздуха, не разумеют чувствительности или страданий, ибо та же сущность едина в самой себе». Но в это место он внятно привести не может. Или не хочет, его дело – где-нибудь оказаться и рассказать, что там вокруг. Это когда сам попадешь туда же, то увидишь: а, вот куда он тогда добрался… Как же тут без уважухи (hommage).

Значит, сначала все это в чем-то почти растворится и образует/сделает/произведет новую субстанцию. Связываясь, сгущаясь в какой-то комок, делающийся чем-то новым этаким. Звук из BWV 529 сгущается и производит город Арлесхайм, эту историю и т. д.; но не так, что теперь будет ответ на любой вопрос, наоборот: тут что-то пульсирующее, не имеющее отношения к физиологии, но ею, несомненно, являющееся, – какой-то другой. Что-то несуразное даже, о чем и не думал, что такое бывает, – не предполагающее пояснений; как-то оно так, тихо.

Голые мозги, кафельный прилавок

Место действия текста неважно. Пусть будет город Х (из множества городов), страна, соответственно, У (из множества стран), а год – Z (он тоже ни при чем, разве что время написания текста). Тогда все координаты – потому что не важны – схлопнутся и слипнутся, выйдет/будет отдельное, отчужденное от всех прочих (всего прочего) пространство. Город Х, центр города. Здания серые, четкие – аккуратный публичный конструктивизм, в той или иной степени искаженный примерно ста годами после постройки. На первых этажах разнообразная жизнь, более-менее цветная, гармонирующая или же не гармонирующая своими вывесками со средним планом. Аптеки, магазины, ларьки. А вот конкретно здесь – кафе, точнее, место еды, из недорогих. Называется «Джинн» – мало ли почему. Но название влияет: на стенах росписи как бы по теме. Не так что именно джинн, а приблизительный этнографический колорит, окружающий тему, какой она виделась художнику или же владельцу. Не по всем стенам, а в одной – две-три ниши, в них живопись. Пока ел, одна маячила примерно в 45 градусах от прямого взгляда, справа. Что в остальных нишах, не знаю – не разглядывал.

Помещение угловое, вытянутое вдоль одной из стен. Потолки сводчатые, это, конечно, для красоты, здание вполне новое. Такие строят на небольших свободных местах, часто занимая скверы. Двухэтажное, ровное и неопределенное: стекло-бетон-вывески. Потолки беленые. С двух сторон служебные стены, на две другие выходят окна: одно окно и несколько окон плюс дверь. В длинной внутренней стене ниши, полукруглые, они-то и украшены, хм, фресками. Примерно метр в высоту, метра полтора по горизонтали у основания. Столы и стулья, даже и не стулья, а кресла, которые подошли бы и для вечерних, расслабляющих интерьеров, которых тут нет, а есть линия раздачи с обычными железными прутьями вдоль.

Та фреска, что рядом, предъявляет сцену в помещении. Изображен его угол, вдоль обеих стен невысокие диванчики. Они желтого цвета, чуть в сторону охры; на каждом есть коврик-покрывало, те – полосатые: зеленое, красное, белое. Цвета неяркие, будто выцветшие, белые полосы у2же остальных. Перед одним диваном то ли низкий столик, то ли большой пуфик – тоже охристый, а на нем круглая, вроде бы вязаная салфетка. Точнее, их две, одна наполовину сползла, черно-белые обе. На полу возле диванов два коврика, зеленые с орнаментами (ромбы и окружности): один прямоугольный, а другой круглый. На стенах (они розовые) две картины, на обеих изображено что-то горное. Коричнево-розового цвета пол, бордовая портьера сбоку слева, не насыщенно-бордовая, а в сторону розового – он тут доминирует. Возле дивана справа растение в кадке, что-то невысокое, потенциально пальма. Кадка тоже красноватая, как бы глиняная. Похоже, вечер или же помещение затемнено, поскольку откуда-то сбоку исходит электрический свет. Но, возможно, художник имел в виду лучи солнца. Но вряд ли.

Чуть левее центра на прямоугольном ковре стоит худощавая девица. То ли миниатюрная, то ли непропорциональная интерьеру. Длинные черные волосы, светло-розовая юбка в пол с поясом, который выглядит как трусы-бикини поверх юбки, выше – уже голое тело, где-то там и пупок. Что-то вроде бюстгальтера в тон поясу (вполне себе бюстгальтер, но у него парадная функция). Суммарное бикини коричнево-розового цвета. Тело, вне юбки и лифчика, бледно-розовое. Одна рука (правая) тянется к правому уху, но еще не дотянулась; можно предположить, что она хочет отвести волосы назад. Левая тянется вперед открытой ладонью. Рука почти прямая, согнута едва на треть. К кому обращен этот жест – не видно, но ощущается определенная коммуникация. В комнате нет ничего, что имело бы отношение к еде, на столе – только вязаные салфетки. Да, юбка не вполне розовая, книзу цвет сгущается почти до красного, будто она замарала подол в крови. Но не так, что вот именно так, а именно «будто». Источника света (солнечного или искусственного) на картине нет: это в нишах (они из гипсокартона) вделаны маленькие лампочки – не сразу и заметишь. Светодиодные, как на потолке в ванной или кухонном шкафу. Слева лампочки холодного цвета, в зените арки – розового (что и определяет общий оттенок), а справа не видно. Слева от ниши стандартный холодильник с пепси-колой, сразу за ним вход на кухню.

Это реальное место, реально и (с точностью до моей внимательности) изображение. Ешь и разглядываешь, машинально считывая детали и их исполнение. Получилось какое-то место ложных долженствований. Нельзя понять, почему точка так названа и так украшена, она не предполагает вечерних посетителей, угара, да и распития (нет там спиртного). Названо вот так – и все, такие обстоятельства. Откуда и ложное долженствование: с чем все же должен соотноситься «Джинн»? С чем-то восточным (на раздаче вовсе не восточные люди, в меню нет ничего восточного, впрочем, неважно). Что такое «восточное»? Что-то, сочетающееся с данной картинкой, с неким видом жизни, весьма странным по факту, но и узнаваемым – тоже через некое долженствование. Как-то все так где-то там.

Долженствование из контекста – раз уж так названо, то там должно быть так и сяк, нормативный факт. Но какие чувства это искусство должно пробуждать? Тут же предполагается, что картинка должна определенным образом будоражить, зачем она иначе? К каким чувствам должна склонять эта женщина, пусть даже если бы она была реальной – не на фреске, а если бы там некое окошко в ее жизнь? Да черт знает, у нее каких-нибудь своих дел полно, увидишь мимоходом в первом этаже чью-то жизнь, так и что? Как ей соответствовать предлагаемому долженствованию чувств и реакций? Ладно, она все же не навязывается, а фоном. Производит отчужденный контекст, не имеющий отношения к самой точке питания, но соответствующий заказу. Сказали же художнику, чтобы на стенах было примерно что-нибудь такое, а иначе чего бы он? Произошел консенсус по многим поводам: название, антураж, то да се, цена вопроса. Пакет, обеспечивающий жизни определенность, – не так, чтобы полностью и навсегда, зато таких пакетов много.

Там линии, какие-то линии. Сплетающиеся, производят в итоге что-то. Человек, как машинка, допустим, связан из них, ими. Но это скучно, это как о марионетках. Всякое сплетается, составляет или производит что-то конкретное все равно в каком пространстве. Любая же вещь произведена кучей сплетений – да хоть мыло – таких и сяких технологий, веществ, персонала. Становясь объектом, ну не субъектом же, раз сделана сплетением. Неизвестны намерения заказчика, но примерно понятно, что имелось в виду: девица, нега и комфорт – это, на стене, наверное, воспринимается им как нега и комфорт. Может, и чувственность. Условно восточная женщина как раз-два-три-автомат, который здесь (пуфики, портьеры) производит расслабленную негу и проч., которые изливаются из ниши в помещение. В данном космосе так происходит жизнь: не вполне понятная, но обстоятельства определены, должна происходить. Все начинает двигаться. Конечно, повод мог быть и технологическим: должно же, блять, на стенке быть что-то нарисовано! Но и это также долженствование, подталкивающее движуху. Неважно, зачем она тут именно такая.

Оформитель оттранслировал это в собственном понимании темы (неги, комфорта, прочего), присовокупив свою живописную манеру, навык понимания заказчиков, варианты цветового решения в рамках выделенных ресурсов (сроки, средства). На стене сошлись разнообразные многочисленные истории, чувства (например, эстетика заказчика и исполнителя) и обстоятельств. Также техническая сторона – краски, способ покрытия, – восходящая к братьям Эйкам, гентскому барашку и началам живописи маслом (кажется, это она; не исключено, что просто малярные краски). Закупка кистей, расходных материалов, взаимодействие со строителями павильона (если его сразу и украшали), с электриком, который вставлял светодиоды в ниши. За окнами то-то и то-то (погода, время года). Краска такая-то, ложится так и сяк, шелушится – итптптптп – все составилось ради всего этого, ну и для данного текста, разумеется. Теперь это слетелось/сплелось сюда.

А за пределами картины типовая восточная женщина ведь тоже существует (оттуда она в картину и попала): длинные волосы, голый пупок среди ковров и оттоманок. Если и не как реальная, то в виде общественного договора. По некоему общественному договору она производит собой пучок таких-то проводов-энергий (разноцветных, в оплетке ее тушки), которые осуществляют определенное воздействие (это тоже общественный договор – какое именно, примерно) на психофизику того, кто на нее посмотрит. Как в подобных общественных местах, так и где угодно. На любого, пусть и косвенно. Внедрится совокупностью себя в мозг каждого, кто ее увидит. Но нега почему-то не нарастает. Пусть здесь будет выровнено по правому краю: к делу отношение имеет, но сбоку. Не курсивом же выделять или сносками. Вот, в нише на стене картина, вижу ее под углом в 45 градусов. Пусть справа, что уж. А контексты, они ж как запах своего дома – их не ощущаешь. Все живут в своем, в чужом не прижиться, непривычный запах создаст дистанцию.

Но это не беда. Например, реальный художественный автор, у него свой контекст, у зрителя другой контекст – это сразу драматургия. Но некая работа может просунуться в контекст пошире; они же слоями, перекрывают друг друга. Сначала контекст локальной среды, он может сложиться в стиль – сначала групповой/региональный, потом и общекультурный, а там объявится и историческое время. Личный контекст автора уже неощутим, размылся, работа воспринимается без учета его мнения по ее поводу. В седьмом-восьмом слое никто и думать не станет, откуда что почему взялось. Потому что к общему контексту все принюхались. Есть голый пупок среди бледно-розовой краски, диванчики и нега, они давно всеобщие – после некоего первооткрывателя, имя неизвестно. Разумеется, и у здешнего автора был какой-то набор своих исходных точек, который перешел в его фрески. Эти исходные и рабочие импульсы тоже как-то воспроизводятся в том, кто теперь смотрит: как я сейчас в столовой. И да, возникает движуха, достаточная для сочинения этого текста.

Чем эта девица излучает чувства, голым пупком, что ли? И какая нега, когда у нее в комнате явно душно. Но ведь излучает же, раз уж я за нее зацепился (а на то, что в соседней нише, и не посмотрел). Некие нити, корни наоборот, они выползают, распространяются – не то чтобы ровно из ее пупка, но из картинки, вообще из этой закусочной. Когда-то все это как-то и почему-то возникло, свалялось в данную точку. А теперь она выделяет какое-то вещество, употребляемое наравне с тем, что я там ел. Впрочем, не помню, что именно ел. Тут какое-то 23-мерное в 54-мерном, допустим, пространстве города X, которое, в свою очередь, проекция чего-то 76-мерного из 123-мерного пространства страны У, ну и далее. Сначала складывание за складыванием, а потом распаковка за распаковкой; туда-сюда-обратно, как на гармошке. Это уже не имеет отношения ни к городу, ни к заведению типа столовой, но откуда тогда это все здесь взялось? Нечто работает, заставляет ощутить присутствие всеобщих связей (ну такое, фоновое) и всех конкретных обстоятельств. Кто он, автор росписи? Откуда он, сколько ему лет, жив ли? Если жив, то сейчас, в данный момент (и в столовой, и здесь – в этом тексте) он что-то делает, существует реально. Как когда-то он ходил по этому помещению, рисовал.

Ну и далее – до технологических нюансов его деятельности (уже допиваю чай, зеленый какой-то). Что за краска? Масляная? А тогда в самом ли деле малярная-половая или же все же получше? Или дешевый акрил, или просто гуашь? Я ее не колупал (сидел не у стены). Также его, художника, частная жизнь: вряд ли она тут важна, но сказалась же – в выборе женского типа, например: почему такая маленькая и худая? Или такую хотел заказчик, который утверждал эскиз (если он был), или просто дал фотографию – рисуй эту? Заплатили ли художнику, или это был знакомый/родственник, или сам владелец, почему нет? И, конечно, отчего это место – «Джинн»? Может, когда-то и в самом деле был «Джинн», а потом прогорел, был опущен в столовку, а зачем менять название с вывеской; и росписи на стенах остались, и кресла ленивого формата. Впрочем, конкретный «Джинн» мог быть где-то рядом, например на втором этаже, и вывеска относится к нему, а внизу используют тот же пищеблок. И в нем непременно есть список продуктов, обязательных для ежедневной закупки. Никакой связи, но он же у них точно есть – список, даже если его просто держат в голове.

Ноосфера

Город Х страны У является местом происхождения ноосферы (эта справка отчасти ликвидирует его анонимность, всеобщность или же фактическое отсутствие, но что поделать – при рассмотрении все на свете конкретно; впрочем, тут уж кто что знает или же нагуглит). Ее – ноосферы – отчасти условный автор учился здесь в гимназии. Возле реки (шесть колонн на фасаде типа «классицизм», светло-желтый, колонны круглые и белые; портик, само собой, тоже белый). Река также называется Х; за мостом в некотором отдалении (паузу делает преимущественно пустое пространство по обеим сторонам воды) видны кварталы центра, теперь весьма высокие. Город Х отличается толерантностью к разнообразию фактур, они здесь не конфликтуют, друг друга не уничижают. Камень, бетон, стекло, фанера – что угодно вместе тут сосуществуют нормально, стилистически рядом возможно все. Это всегда в принципе возможно, но здесь нет и темы несоответствия одного другому. Потребуется усилие воли, чтобы заметить и осознать сдвиг-разрыв стилистики. И потому жизнь делает тут предложения, не отличаемые друг от друга. Не видно, чтобы она настаивала на ранжировании на высокое-низкое, богатое-небогатое, что предоставляет возможность проживать в каждый момент отдельный клип. Что же, тут все приключения хороши? Это странно, но фактически так. Где же еще ноосферу можно было придумать? Логично.

В городе Х все гомогенно, самые разные дома рядом – и норм. Неподалеку от окраинного рынка стоят машины, кузова которых (по крайней мере двух) выкрашены масляной краской, а рядом есть отель (со склонностью к побочным услугам в виде сауны «со всеми видами массажа»), в баре которого звучит вполне еще свежий хит Heathens группы Twenty One Pilots, имевший в тот день 853 775 094 просмотра на «Ютубе». Это не рекорд, у Stressed Out тех же 21 Pilots в то же время было 1 071 126 444 просмотра.

Гомогенность не нарушают ни время года, ни погода (я жил в Х в разные сезоны). Таким образом отчетливо вылезает тема разумности (да, субъективно сомнительной, но если в общем…) всего существующего тут (даже и вообще, не только в Х). Допустим, унылая книга с тупой картинкой на обложке (произвольная: хоть массовый детектив или женский роман), с ней здесь тоже все в порядке. Ничто не отличить от другого, поскольку ноосфера – это просто смесь биомассы (ничего плохого, термин глобален, а биология имелась в виду исходно) с ее мыслями. Белковые существа думают, действуют, а в страстях как-то дергаются, это суммируется и потом влияет на все сразу. Получается ровная размытость, потому что дергаться – это дергаться, неважно, как именно. А хуже-лучше здесь нет, что и логично, и гуманно. Да, несколько… не то чтобы неприятно, но странно. Что-то с этим надо делать. Что-то тут не так.

Равноправие такого и сякого предполагает наличие надстройки, откуда можно смотреть сверху. Если равномерность detected, она же видна откуда-то? Есть что-то, если и не поверх, то сбоку от однородной массы, ну а по факту город Х является ноосферой в материализовавшемся виде. Представляется даже, что эта – весьма странная – идея и могла появиться только тут (да, немного преувеличивая, ну и что). Причем, термин «ноосфера» и определяет надстройку, с которой можно увидеть равномерность. Только знание этого слова вовсе не выводит из-под его влияния (а хотелось бы уйти, чем и следует заняться), потому что и само это слово – тоже в ней.. Безусловно, никакого введения внешних сущностей или абстракций не будет, в этой рамке все должно иметь одну почву. Пока получается: все мысли данного изложения возникают в ходьбе по конкретным гомогенным обстоятельствам, им же и принадлежа.

Следовало бы указать, как устроены улицы города Х, какие тут достопримечательности, погодные особенности. Главное – каковы здешние радости. Но я совершено не знаю, что в этом месте доставляет радость, – это не отрицание самой возможности, город-то хороший, я не осведомлен об их времяпрепровождении. Чего принято желать, о чем мечтать, чем удовлетворяться? Допустим, ездят на озеро на пикники. Есть парки: один в центре, с дельфинарием, другой – большой, с аттракционами. Театры, торговля, как обычно. Вероятно, какое-то ранжирование на получше-похуже присутствует, но если ощущение равномерности удовольствий возникает – пусть и по незнанию места, то что-то к этому ощущению склонило. Редкое дело – такая однородность, нельзя упускать.

Сейчас в Х все однородно не только из-за его особенностей, но и от рассуждений о его однородности. А это такая конструкция, у которой должен быть если и не автор, то демиург. Сам автор ноосферы им, пожалуй, быть не может – он уже все зафиксировал впрок. Демиург, безусловно, неопознаваемый – им может оказаться, допустим, какой-то прохожий, которому эта функция перешла на время. Или группа прохожих, или река Х – неполноводная, поросшая островками как естественного, так и мусорного происхождения. Хотя тут как раз улучшение – некоторое время назад (примерно лет 12) на реке доминировали мусорные островки, теперь же – растительного происхождения. Осока, что-то такое. Впрочем, может, теперь уровень воды выше, мусор ближе ко дну. Конечно, во времена автора ноосферы он имел бы другой вид – ни пивных жестянок, ни пластика бутылок.

Или же демиург сейчас тихое существо, мелкая букашка, она где-то тут есть, ее и увидеть можно, но разве поймешь, что это именно она? Не крокодил же на тротуаре. Демиург быть должен, теоретически. Откуда бы иначе все это получало равномерную организованность, не указывая на место выхода из нее.

Откуда (здесь и сейчас) взялась ноосфера

В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, я шел в сторону центра Х по правой стороне М-го проспекта. На улице жара стояла страшная, к тому же духота и та особенная летняя вонь, свойственная городу с небольшими, но отчасти заросшими и не вполне чистыми речками. Смеркалось, уличное освещение – а погода была предгрозовой – еще не включили, и окрестности съезжали в темноту. Увидев на другой стороне М-го проспекта нечто, люто сияющее внутри сумерек, я перешел туда, предполагая, что это, скорее всего, лавка крафтового пива. Было душно, я подумал, что у них может быть IPA. Только я туда не вошел. Посмотрел с улицы на безлюдную лавку с кранами в стенке, на сорта, написанные мелом по черной доске, не разобрал их из-за близорукости и передумал. То ли стерильность заведения оттолкнула, то ли необходимость подниматься по двум-трем ступенькам и затем извлечение звуками продавца из подсобки. Или так: ну эль, и что? Я побрел дальше и почти сразу же почему-то обратил внимание на дом с колоннами вполне петербургского вида; справа от колонн прикреплена темная доска с сообщением о том, что выдающийся В тут учился в гимназии.

Летняя вонь здесь преувеличение – город Х почти без запахов. Нет, в нем не отшибает обоняние, запахи локально различимы, но не так, чтобы в одном районе такой, а в другом этакий. Возможно, климат влияет. Разве что пыль – не совсем заметная, но исподволь повсеместная, ведь город в степи. Пыль как-то пахнет, но ненавязчиво, неопределенно. Почему я захотел IPA? На IPA меня в Лондоне сориентировал К. К. Пиво я не пью, но эль все же другое. Да и было не только жарко, но и хотелось выпить. С собой у меня был виски «Знаменитая куропатка», купленный уже в магазине города Х по распространяемому также К. К. совету литератора З. З., обоснованно утверждавшему, что для своей цены это хороший виски. Но сейчас душно, чтобы пить его. Когда с IPA не сложилось, я пошел дальше трезвый, продолжая думать о тексте, который был бы о том, как нечто сметает все подряд. Это было еще не о ноосфере, она в тот момент еще не выскочила, тогда еще были какие-то постоянные шары, как в фильме Buster’а Keaton’а Seven Chances (1925), в одной из сцен которого, по словам аннотации, «Some rocks are involved». Случайно увидел его утром.

В том эпизоде Keaton бежит через плавно-холмистые ебеня вроде на свадьбу – во фраке, очень торопится, заодно от кого-то убегает, а эти камни, шары в два-три человеческих роста, в какой-то момент начинают катиться вниз, догоняя и обгоняя его. Толкают, сбивают с ног. Пусть они там даже ватные (поролона и т. п. тогда не было), масса все равно большая. Он долго бежит, они долго катятся; увертывается, удачно, естественно. В общем, постоянное наваливание вполне даже неневедомой хни. Да, предыстория: в Х я оказался по делу редактирования эпоса о прискорбных мозгоебах (неважно), теперь надо было выпить, чтобы стряхнуть рутину. Если уже осознал, что оказался в месте, где валятся и наезжают эти шары и никуда от них там не денешься, а уклоняться замучаешься, значит, надо их духовно как-то перескочить и даже использовать. А тут эти колонны, В и его ноосфера – конечно же, все это именно о шарах, катящихся шарах. Разумеется, с появлением таблички сбоку от колонн тот – неопределенный – текст стал вот этим.

Ноосфера не сформулирована внятно, поэтому данный частный момент ее проясняет: вокруг гимназии номер 1, и это ничего, что теперь июль 2017-го, тут будет играть сам термин. Вот это он, оно и есть. Ученый В, с которым связывают, в частности, и расплывчатое понятие ноосферы, в детстве жил в городе X во время учебы в трех первых гимназических классах, а этот возраст вроде оказывает важное, если и не основное воздействие на структуру психики и личности в целом. И появление дома с колоннами здесь не случайное совпадение. Случайное, оно другое. Например, двумя сумерками раньше была гроза, на площади Фейербаха я сфотографировал молнию, на картинку попала и табличка с ее названием. Ах, это же «Огненный ручей», экая ж красота – сообразил я позже. Само собой, такая случайность не имела смысла и мысли не расширила. Фотография, конечно, существует реально – как и все остальное здесь, как и все прочее (дом 18 в правом нижнем углу, табличка 18 Feierbach sq. в левом верхнем углу дома; левее и выше дома, молнии, остальное почти в темноте). О ноосфере всякий думает по-своему, но теперь можно понять, что это такое: она является проекцией города Х куда-то в небо; она как бы небесный город Х. Ну а как иначе, ноосфера же совокупность целенаправленной деятельности людей в тандеме с их биологическим состоянием, смесь биомассы с ее мыслями и действиями. А город Х соединяет собой в себе и то и другое, обеспечивая местными камнями мысли и жизнедеятельность биологических существ, притом самым равномерным образом. В этом нет ничего дурного, бывают же функции, принятые на себя без желания и склонности к ним, взятые даже с обреченностью: ну как-то так вышло. Так уж получилось, что В был в этом месте, а там – вот так, таким образом было и есть сейчас.

Она – как нижеприводимый текст в кракозябрах. Это какая-то почтовая рассылка со сбившейся кодировкой. Несомненно, там внутри нет тайн, и если кодировку подобрать, то из этой красоты вылезут какие-нибудь кулинарные рецепты или советы по жизни от, кажется, Subscribe.ru, отписаться от них лень лет уже 15. Ну а так – неведомое, конечно.

Лучше и кракозябры по правому краю, пусть время от времени там такое появляется, оно всегда где-то рядом в виде большого количества беззвучного шума, сумятицы непознаваемой природы. Ну и что, зато красиво.

Несомненно, они и есть ноосфера в кратком изложении. Если ей в таком виде поставить памятник, то она получит облик и станет наглядной правдой. Если о ней все время думать, то это как если бы мир нумеровал каждую металлическую денежку. Монетку.

Но леди со стены кафе «Джинн»… Совокупные намерения хозяина заведения и художника в рамках обстоятельств тоже существовали в виде подобного кода. Это все-таки работа, а не plaster-duck-on-the-wall. Намерения создали эту леди, после чего импульсы, исходящие от нее, стали почти видимыми. Вполне даже двигательными, пусть и мелкими. Как в варианте самой картинки, так и в общем устройстве мироздания: имея в виду акт всасывания ассоциаций в изображение и обратно, их безадресное излучение изображением. Как ракушки на берегу, обычные, закручивающиеся по спирали на нет, хрупкие. Теперь у них появляются новые расцветки; знакомый биолог пояснил, что ракушки – прежние, окраска зависит от того, что они съели. Судя по вариантам, не виденным ранее, все меняется быстро: вот эти жрали, пожалуй, упавшие с парома чипсы или мармелад. И теперь не в бывшую ранее крапинку, а такими же слоями, полосами, но галантных оттенков (например, сиреневого) – как вдоль своего закручивания, так и поперек. Есть тут кто-то, который сначала скрутит, а потом заставит вбирать в себя какие-то нюансы. Или одновременно скручивает и окрашивает, задавая, на что смотреть и чему удивляться.

Наглядный пример того, как что вбирается, дают сборники «Лучшие песни Х-х». Даже и не музыка, а названия треков. Вообще, есть ли исследования этой темы, это же конкретная антропология в актуальном времени? Один из первых джазовых соло-гитаристов Charlie Christian, его записывали не системно, альбом потом собрали: Swing To Bop, Up On Teddy’S Hill, Kerouac, Guy’S Got To Go, Lips Flips, Blue N’ Boogie, Hot House, Groovin’ High, Dizzy Atmosphere, All The Things. В комментариях к альбому на «Ютубе» было и такое (Caleb Ossmann): «I hate to break it to you, but tracks 06-10 do not feature Charlie Christian, they are from Dizzy Gillespie’s „Groovin’ High“ album which was recorded in 1945 and 1947, several years after Christian’s death in 1942». Следующий комментарий (Ethan Tonack): «Furthermore, according to Wikipedia the guitarists on GH were Remo Palmieri and Chuck Wayne». Это цитирование здесь к тому, что есть люди, которые за прошлым следят, а тема «Как все было на самом деле» существует. Да, Kerouac здесь вовсе не тот, что битник (по времени не получается), а вот у Morphine (B-Sides and Otherwise, 1997) Kerouac, пожалуй, тот («Kerouak is a words…»).

Джаз, чуть позже. Stan Getz & the Oscar Peterson Trio (Recorded October 10, 1957): I Want to Be Happy, Pennies from Heaven, Ballad Medley: Bewitched, Bothered and Bewildered/I Don’t Know Why (I Just Do) / How Long Has This Been Going On? / I Can’t Get Started / Polka Dots and Moonbeams, I’m Glad There Is You, Tour’s End, I Was Doing All Right, Three Little Words, Detour Ahead, Sunday, Blues for Herky.

Безусловно, влияет не только время, но и стилистика жанра (можно сравнить с названиями эстрадных хитов 50-х – разница будет заметной). Но различия присутствуют и внутри одного. Чуть раньше, но более попсовый Django Reinhardt, сборник хитов: Daphne, After Youve Gone, Are You In The Mood, Djangology, I Cant Give You Anything But Love, I’se a Muggin, Limehouse Blues, Mabel, Nagasaki, Nuages, Oriental Shuffle, Presentation Stomp, Sweet Chorus, Sweet Sue, Just You, Les yeux noirs, Place de Brouckere, Shine, Stardust, Swing Guitars, Three-Fingered Lightning.