Текст книги "Голые мозги, кафельный прилавок"

Перескакиваем. Мassive Attack, 100th Window (Released 10 February 2003): Future Proof, What Your Soul Sings, Everywhen, Special. Future Proof, What Your Soul Si Cases, Butterfly Caught, A Prayer For England, Small Time Shot Away, Name Taken, Antistar.

У King Tubby (King Tubby Meets Rockers Uptown, с Augustus’ом Pablo, recorded 1972-1975) все актуально, потому что технологично: keep on dubbing – stop them jah – young generation dub – each one dub – 555 dub street – brace’s tower dub – king tubby meets rockers uptown – Brace’s Tower Dub No. 2 – corner crew dub – Skanking Dub – frozen dub – satta dub – black gunn– 1 ruthland close – 1-2-3 version – silent satta.

Вот у него близко к теме данного текста: названия – мелочи, транслируется примерно одно и то же. Главное – сам жанр, технология существеннее: даб-даб, а остальное – так, детали. Как фирмы специализированной одежды/обуви (походной или рабочей) – сначала функциональность, а внешний вид как следствие. Тоже не без изящества, но не оно основное. Wolfskin – скорее нет, а The North Face – да, на рюкзаках там столько ремней-лямок-петель, что… Тоже красиво, но логика другая. Конечно, в дипломной или исследовательской работе по теме «Названия треков и тренды их изменений» должны быть не только временны2е, а и жанровые типы. Сколько на свете уже есть названий треков? Свел бы кто-нибудь все названия – все-все, которые только были. Не вручную, понятно, написал бы программу, хотя бы в пределах латиницы. Дальше можно разбивать по типам, времени и частотности (та будет отчасти фиктивной – многое перепевается или же как Kerouac и Kerouac, но все равно интересно).

История о пыли

В лондонской Whitechapel Gallery состоялась (сентябрь 2017-го) выставка фотографий о пыли, A Handful of Dust. Исходная точка – Мэн Рэй (Man Ray), Élevage de poussière (Dust Breeding, 1920). Рэй сфотографировал работу Марселя Дюшана (Marcel Duchamp) The Large Glass, датируемую теперь 1915–1923, в 1920-м она закончена не была. Дюшан ее отложил, и та пылилась в его нью-йоркской студии. Рэй увидел и сфотографировал – именно в пыли. Рэй с Дюшаном опубликовали фотографию в журнале ранних (еще в аполлинеровском смысле термина) сюрреалистов Littérature (в 1922-м), пояснив: «Вид с самолета». Куратор лондонской выставки David Campany сообщил, что в 1922-м была опубликована и поэма T.S. Eliot’а The Waste Land («Бесплодная земля»), которая – по его словам – «отражала наступление новой эры после окончания Первой мировой». Название выставки у Эллиота и взято: I will show you fear in a handful of dust («Я покажу тебе ужас в пригоршне праха», перевод Андрея Сергеева), хотя к Рэю с Дюшаном отношения иметь не могло. Ну а у них там справа какие-то тонкие выпуклые линии, трубочки: прямые, сетки, окружности, овалы; поверх них сгустки свалявшейся пыли, к левому краю их больше, ч/б.

На выставке представлена пыль в разных видах. В природно-естественном (Walker-Evans, Erosion Mississippi, 1936: складчатая местность, горки, овраги, песок; ч/б); в историческом (фотография Lancia Муссолини, простоявшей в гараже 10 лет после его казни, автор неизвестен   – выпукло-покатая машина покрыта пылью не полностью, в основном горизонтальные поверхности, на левом крыле пальцем по пыли вроде написан номер машины; ч/б). Историческая пыль в варианте песка (неизвестный фотограф, Aerial view of British Royal AirForce aircraft taking off in the deserts of Palestine – прямоугольные в плане белые строения по нижнему краю, в центре – квадрат из почти крестиков, это самолеты; некоторое количество темных крестиков еще и по всему песку снимка, над некоторыми из них видны белые крестики – эти самолеты летят, а черные – их тени; ч/б). Документально-репортажный вариант (9/11 и маленькое кладбище возле церкви St. Paul’s Chapel of Trinity Church рядом с башнями-близнецами. Jeff Mermelstein – средний план: несколько надгробий, деревья, скульптура сидящего человека, который то ли читает книгу, то ли держит в руках какой-то прямоугольник и глядит на него; все занесено, кажется, обрывками бумаги; фотография цветная, но пыли очень много, так что практически ч/б и немного слабо-цветных пятен: желтое, зеленое, красное – машина Ambulance вдали). Фотография ликвидации офисов «Кодака», тогда уже почти не нужна была пленка – взорвали, пыль (Robert Burley, Demolition of Buildings 64 and 69, Kodak Park, Rochester, New York, 2007 – на переднем плане люди, смотрят на клубы пыли вдоль по горизонту поодаль; цветная, репортажная, «Кодаку» как таковому соответствует).

Акционизм. В начале 1970-х John Divola залезал в пустые дома (Калифорния) и дополнял заброшенность аэрозолями, веревками-шпагатами и картонками. Пыль там уже была, он фотографировал. Robert’а Fillou в конце 70-х отсняли на полароид, когда он анархически вытирал пыль с шедевров Лувра. Его не застукали, и он потом выставил снимки вместе с этими тряпками, пыль на которых, по его словам, содержала частицы ауры шедевров. Eva Stenram засунула под кровать фотографии Марса (от NASA), дождалась, пока на них соберутся комки пыли и зафиксировала это. Типа космос и «под кроватью» соединились: картинки, пыль, цветные.

Главными были две фотографии. Рэя-Дюшана и фактически парная Sophie Ristelhueber. Она сфотографировала с самолета кувейтскую пустыню, по которой ездили американские танки, воевавшие с Хусейном в 1991-м. Тут главное (сообщал пресс-релиз) – reversal of scale, реверсирование масштаба. Рэй и Дюшан гнали, что сделали фотографию с самолета, а вот и она – фотография с самолета, и это практически тот же вид. Понимала ли сама Ristelhueber? The Gardian она рассказала, что военные следы в песке ее весьма интересовали, она и полетела затем, чтобы их зафиксировать. Но связь с работой Рэя (которую она знала) осознала лишь дома, увидев контактный отпечаток.

Остальные работы в скобках этих двух. А заодно же тут и магия от Гермеса Трисмегиста (Hermes Trismegistus, он же Ἑρμῆς ὁ Τρισμέγιστος, он же Mercurius ter Maximus): «Что наверху – то и внизу, что внизу – то и наверху» (Quod est inferius est sicut id quod est superius, а предполагаемый греческий первоисточник не найден, если существовал). Почему бы тогда не видеть проявления сверхсуществующего в любых историях? 99%, что Рэй и Дюшан («вид с самолета») это имели в виду. Выставка в Лондоне имела успех. Профильные издания откликнулись: Eye magazin, «The joy and sadness of dust»; British Journal of Photography. «A Handful of Dust at Whitechapel Gallery». Но и непрофильные: Financial Times, «A handful of dust: David Campany on his Whitechapel exhibition». The Guardian, «Slain dictators and cities under attack: the photographers telling stories through dust». Почему заинтересовались непрофильные? Куратор Кэмпани раскручивал лирику: пыль как материал и метафора, время, смертность, крушение диктаторов; меланхолия, прах горстями. В его пояснениях пыль as is отсутствовала, она всегда непременно что-то символизирует. Что влекло за собой множество ассоциаций и цитирование Эллиота в рамках общей склонности к литературщине – да, на выставке была и витрина с книжками по теме (не только Эллиот, и Ивлин Во, у него тоже A handful of dust, «Пригоршня праха», ну и другие). В СССР были сборники «Стихи о любви-рабочем-классе-родных-закатах» и прочая паралитература, почему бы и не сборник стихов о пыли? Что-то такое у Кэмпани и получилось. Некоторый тип сознания склонен рассматривать все в тотальном комплекте, вот это о чем.

Причем куратор же работал с готовыми изделиями. Он не организовал художников, чтобы те сделали креатив под его концепт. Работы существовали, у куратора просто возникла тема. Это музейный, вывернутый кураторский подход – не концепт, а тема, принцип выбора работ рационален. Поводом является не искусство как таковое (как могло бы быть в музейном случае: «столько-то лет кругу такого-то»), но внешняя фишка. Допустим, но и там по-разному. «Бетон» 2016-го в Kunsthalle Wien совсем вроде как «Пыль», но в Кунстхалле предъявили пространства, в которых тема фурычит. А здесь пространство одно – разговоров. Не крутить тему так и сяк, но поговорить об этом, намазывая себя на все представленное.

Может, тут цивилизационный перескок: искусство будет составляться из уже существующего и оказавшегося в пределах кругозора? Автор нового типа складывает то, что где-то нашарил, дополнит своими словами – и получится артефакт. Как частные плей-листы на «Ютубе» – у каждого есть автор, он указан. Всякий человек что угодно себе как-то представляет, почему бы ему не оформить это как целое? Он же свяжет по-своему. И если столько публикаций о «Пыли» в непрофильных СМИ, значит, там ощутили что-то социокультурное, пригодное и для их аудитории. В «Гардиан»: The exhibition is… not so much a history of dust in photography as a series of tangential nods to his image, encouraging viewers to make connections («Выставка побуждает зрителя производить соединения-сопоставления»). Словом, найди свои ассоциации. Свяжи через эмоцию. Сделай сам.

Получился пакет «100 важных фотографий про Пыль» для эстетического удовлетворения широкого круга Ценителей Прекрасного и заодно символического присвоения ими (через удовольствие) данных артефактов. Вот и пыль уже тоже отчасти присвоена. Наверху не совсем то, что внизу, даже если и похоже. Но если кто угодно займется своими ассоциациями по любому поводу, то у него каждый раз что-нибудь получится и он составит себе оболочку жизни. Оболочки, сделанные на таком основании, будут похожи и начнут срастаться. Частные плей-листы сходятся и пересекаются, то есть продолжают друг друга по любому поводу; все теперь состоит друг из друга, это уже войлок, и он греет. Ноосфера, конечно.

В самом деле есть множество тематических плей-листов, которые энтузиасты строят на «Ютубе». Они такую функцию – объединительную всего и вся – реализуют, как-то инстинктивно. Например, The Deadly Elegant Dark Cabaret/Folk Song Collection от Wiremux. Playlist: The Hearse Song – Brillig. Rivolta Silenziosa – Humanwine. No More Room – The Scarring Party. Turpentine – This Way to the Egress. Dr. Flynn – Caravan of Thieves. If I Told You Once – Circus Contraption. The Silent – Tragic Tantrum Cabaret. Evil Night Together – Jill Tracy. One More Smoke – Reverend Glasseye. Mr. Green – This Way to the Egress. Rattlesnake – Caravan of Thieves. Two of Us – Curtis Eller’s American Circus. Anywhere – The Scarring Party. Wake Up – Humanwine. Angels in Cages – Caravan of Thieves. The Straight Razor – Cabaret Voltaire. Saint – This Way to the Egress. Hot Potato – Circus Contraption. Death Blues – The Dead Brothers. Graveyard – Devil Makes Three. Sometimes Sunshine – Revue Noir. Revelator – The Scarring Party. Live Through Your Strings – This Way to the Egress. Sugar in My Coffin – Curtis Eller’s American Circus. Плей-лист опубликован 21 декабря 2014 года с припиской Important: This is NOT meant to be a complete dark cabaret band/song list. If you feel I left someone out, check out my previous dark cabaret song collections, both here and on my other channel (Wiremux), you might find your favourite performers there. :) This is just a personal collection of songs that I think go well together. A few classics, some rare songs and gems that I couldn’t find here on youtube. Plus it is a tribute to some of my latest favourite bands. Some songs are closer to dark folk rather than cabaret, and there is a bit of rock too, but they kinda belong to the same atmosphere.

Но там сложнее. Эта Aradne Wiremux, имеющая склонность к кабаре-цирк-дарк-и т. п. стилистике, вряд ли любитель. Схожих подборок у нее много. Dark Cabaret/Vaudeville/Freakshow/Dark Folk Collection. Dark Cabaret Collection – The Jolly Hell Ride. More Femme Dark Cabaret. The Eerie Waltz & Tango Playlist – Dark Cabaret Style. My Mad Love Song Collection. Alternative Cabaret Rock / Punk Cabaret Etc. The Spooky Evil Dark Horror Circus Freakshow Song Collection. The Eerie Wicked Love and Stuff Like That. The Roaring Flapper Playlist. Ах, считаем, что точки между названиями – мелкие капли вишневого/брусничного варенья. Есть даже Cartoon Swing/Jazz Songs Playlist. Подборки не прямолинейные, так Halloween Songs начинаются с I Put a Spell On You (1956, by Jay Hawkins), но не в классическом варианте. Там не ее автор, нежный Screamin Jay Hawkins, не Nina Simone, не Creedence Clearwater Revival, не Annie Lennox, не Bryan Ferry, не Jeff Beck, не Joe Cocker, а не очень-то известные Blackberry Wood (Vancouver, British Columbia, Canada, организовались в 2006-м).

В нынешней ноосфере есть выгоды. В ней все неподалеку, теперь такой Medium, что оперируешь чем угодно, не зная об удаленности. Окружающие – действующие лица твоих историй, что создает компанию; несомненно, это кабаре. Но не как беспросветное веселье, в кабаре стеб есть печаль; кусок угля, ладно, черная перчатка в белой, меловой воде. Или в молоке, потому что это безобразие, когда все упаковывается, употребляется, переупаковывается и употребляется снова. Поэтому и «Dark кабаре», у меня здесь тоже оно.

Так уходишь в нарастающие частности, включаясь через них в некое Всеобщее (да, это мутная фраза). Начинаешь сочинять в холодном отношении к действительности, но зацепишься за что-то – и тебя начнет сносить, превращать в эмоциональный автомат. Слово за слово, копипаст, еще копипаст: разумеется, по делу, это должно быть здесь, но постепенно заходишь в тему и уже подлежишь ее гравитации. Как если бы катящийся шар всосал Китона внутрь при – даже легком – соприкосновении. Тут, допустим, звук причмокивания.

Шары, это серьезно. Например, книга о нью-йоркских небоскребах (Колхас, Delirious New York, там и о них) не просто история небоскребостроительства, но описывает некий, уже почти древний организм, обладающий отчетливой субъектностью. Выглядит так, будто сначала возник именно этот организм, он-то и произвел строения на Манхэттене. Но не осознавали же исходные застройщики и архитекторы эту тему во всей ее мыслимой совокупности. Это уже после возникли «Небоскребы как таковые», шар. Или шар «Поэзия Серебряного века». Существует сама по себе, неважно, какие имена внутри, а что это было тогда? Что-то такое, что теперь называется так. Уже все равно, что именно там внутри. Или «Эпоха Минь», кто тут – вне Китая – знает имена и даты, но шар «Эпоха Минь» в наличии для многих. Но это если со стороны, а когда внутри шара? А там так, сяк, такие разветвления и что угодно, но все видно только внутри шара с этим названием, оно и создало границу. Вот жанр кабаре. А внутри шара отдельная жизнь, как в метро вошел. Или в бассейн, еще только в здание – уже пахнет сыростью и бассейном. Этакий шар, и совершенно не имеет значения, кто как умеет плавать или с какой целью зашел вообще.

Кафе «Джинн» – тоже. Неведомые шнуры чьих-то намерений, обстоятельств, чувств и физических действий сначала образовали эту позицию жизни, зацепившись друг за друга, а теперь и оплетают всякого пришедшего туда. Как когда-то при увеличении черно-белой фотографии в газете становился виден растр – теперь тут можно почти увидеть, как разноцветные гибкие жгуты организуют тебя здесь, в данный момент. Так, сущая ерунда, они слабые, мало ли что намалевано на стенах, а и не намалевано, просто что-то торчит, предполагая какие-то ответные реакции или и не предполагая. Но сейчас есть только они. Много, наверное, историй раскручивалось перед этой картинкой, ну или люди приходили со своими историями; чихали, разливали под столом или не скрываясь, гоготали, отправлялись отсюда в приключения (сейчас, например, можно записать, о чем говорят за соседним столом, – уже появились бы и персонажи, и даже диалог – а зачем?). Или – глядя в окно – собачка идет по улице и с какой-то, не так чтобы именно целью, но в какой-то гармонии с ней – рядом стена такого-то цвета. Да и гармония необязательна, а просто собака, улица, стена. Собачка идет почему-то, стена такого цвета по другой причине, но они склеились и теперь тут совместно. Плюс еще эти мысли о них, так все и собирается на непересекающихся основаниях. Сошлись здесь, как если бы девица с картины именно их приглашала внутрь своей отчасти вытянутой рукой, заранее радуясь тому, что вот-вот сюда придут улица, стена, собачка, мысли обо всем этом – и что-нибудь да затеется.

Рынок

Значит, тут работает какая-нибудь машинка. И ее можно к чему-нибудь применить. Если здесь все происходит при ее посредстве, то с ее помощью можно произвести и что-то еще, не так ли? Это будет интереснее, чем очередной кусок войлока или даже удовольствие от Произведения Искусства. Что-либо, что не получится трактовать однозначно. Сначала взять/выделить из себя произвольные жгуты, скрутить их каким-нибудь образом, а они станут чем-то новым, непонятным. Также бывают и готовые штуки, которые не имеют однозначной трактовки, как женщина с голым пупком на стене. Что-то собравшееся, но полностью непонятое. Или же что-то недоделано, и вышла конструкция, которая не означает ничего практического. Но такую можно доделать у себя в уме (что я и производил в кафе), а делать надо новую, собирая из того-сего, оставляя в ней щель, которая не даст осознать получившийся объект прагматически или же просто в цельности.

Проблема в чем? Связать эти жгуты, получится цельность, и что? Она, составленная, сама собой не оживет. Значит, должна быть щель, которая ее оживит. В ней обнаружится что-то, что оживит.

Упомянутый в подзаголовке рынок: время шло к закрытию. Июль, температура за 30, торговцы почти разошлись, а оставшиеся продавали скрученные шкуры с тонким слоем чего-то жирного поверх внутренней стороны шкур по цене примерно $1 за квадратный метр. В соседнем ряду на белом кафеле прилавка лежали небольшие и оплывшие мутно-желтого цвета мозги. Небольшие, вероятно телячьи, одна единица продукта. Ситуация была понятна, означала ровно то, чем была: телячьи мозги на продажу. Но обращение на них внимания размыкало ситуацию. Жгут, имеющий вид обмякающих мозгов, а также жгут нежного жирового слоя на шкурах среди белого кафеля прилавков внутри большого и пустого павильона предполагали некую дополнительность. Хотели быть чем-то дополнены – иначе зачем обращать внимание на них? Так-то они безо всякого символизма лежали. Дело к закрытию, еще и ремонт в части павильона, во всем присутствовала определенная разомкнутость времени и места, но мозги как-то и сами по себе – вне символических коннотаций – не допускали своего перевода в проходной факт, пусть даже эмоциональный. А как не эмоциональный, когда какие-то полупрозрачные жгуты откуда-то лезут, имея склонность распространиться как по тебе, так и заползти в дырки; оплести изнутри и снаружи тебя и твой ход мыслей. И это происходит наяву, пусть даже пока только намеком. А если есть такое ощущение, то, следовательно, есть и то, что его вызвало. Отдельные, небольшие мозги на кафеле прилавка, белом; чуть-чуть, наверное, теплые; сырые и гибкие на холодном; мягкие мозги на глянцевом кафеле; голые мозги на кафельном прилавке.

Как эту реальность засунуть в историю, что должно ее дополнить? Как такая щель – отсутствие внятной связи ощущения и разложенного на прилавке, да и этой части города, а также жизни как таковой – может быть сделана и представлена, чтобы не свести дело к гладкой завершенности (через, например, эмоциональное – сходящее на нет после выдоха в конце последнего слова высказывание)?

Неопределенные случаи, их описание: такое, такое, такое. Время суток, погода, цвет – допустим, пожарного крана на стене рынка (в разных странах и разных местах они могут быть разными), отчетливая смутность, не попадающая в сетку хорошо-плохо, кисло-солено, грустно-радостно. Но что-то определенное, его ощущаешь конкретно, раз уж уткнулся в стечение, сплетение, узел данных обстоятельств. Узлу недостает еще какого-то шнура, и он, надо полагать, должен вылезти из этой щели, жду.

Теоретически возможна ситуация, когда требуемая сущность уже тут, но не видна, невидима, поскольку никогда еще не была названа. Разумеется, можно сравнить это что-то – скользкое, слабое и расплывающееся в пальцах, чтобы сквозь них протечь (так оно ощущается – слабым сгустком-полужидкостью), с медузой. Но при чем тут медуза? Она конкретна, а тут сгусток в сторону багрового, малинового цвета, слабой устойчивости, почти влага, уже протек бы между пальцами, когда бы не сжал ладонь? В этом зазоре и картинок быть не может. Можно определить его кодом, каким-нибудь #jhsd675Re, но тогда получится затычка щели, потому что тут – теперь это стало понятнее – не какой-то невидимый элемент, который можно назвать #jhsd675Re, но именно что его отсутствие. Впрочем, и это неплохо, потому что затычка – если покрасить ее оранжевым, например, – была бы видна и сообщала о том, что тут щель и недостача. Нет, наоборот, недостача – и потому щель.

Чего не хватало паре небольших, двумя полушариями желто-белых мозгов и шкурам с налетом сала? Не чего-то третьего, тут же не история, которой хочется катарсиса; они просто лежат – и все. Простой рыночный расклад. Недостача вне их, там предполагается какой-то элемент размером с точку. Где-то требовалось что-то еще, раз уж все это хотело стянуться хотя бы в предположение, что здесь присутствует нечто, в чем есть щель. Да, это мутно и невнятно, скучный джаз, но вот так. Не может же щель быть в нигде, в несуществующем объекте! Она может стать щелью лишь внутри чего-то, кого-то. Не может она существовать сама по себе.

Словно пошел на встречу с неведомым демиургом, который все тут делает, – заказать сделать из этого что-нибудь еще, дополнить щелочкой. Идешь сквозь эти жгуты и сплетения, чтобы добраться до некой точки, и, если все – оп! – встает на место, значит, уткнулся в демиурга – и он это выполнил. Не ты сам, потому что ты пошел искать точку. По дороге видел разбитые улицы и старый микроавтобус, покрашенный белой масляной краской, а также темно-зеленую действующую колонку с водой на повороте (с внутренней стороны поворота, как раз человек набирал воду в полуторалитровый пластик), МАЗ выпуска 50–60-х. Вместо кузова или на месте кузова у него был дом-шкаф-короб, сваренный из железных листов (швы неаккуратные), дверь закрыта на висячий замок. МАЗ дымил и дребезжал, ехал. Не имел отношения к теме. Гаражи, неупорядоченные деревья. Жара и духота без солнца, собиралась очередная вечерняя гроза.

Что-то, еще не оформившееся как гнездо для новой действительности, но его весьма предполагающее. Совокупность чего-то. Теоретически можно перечислять все, что видим на данном перекрестке, что подчеркнуло бы неполноту перечисления, доказав от противного, что где-то тут эта щель существует. Но тогда, пожалуй, это уже декоративные искусства, исчерпывающие себя собой. Здесь есть что-то еще вроде частей животных, их костей, шаров сочленений, мослов, гладко-желтых (эти детали были и на рынке). Из них все делается просто, достаточно выставить тему щели, которая должна быть, и они могут, например, собраться обратно. Значит, щелочки можно внедрять где угодно. Дырка есть предмет, который не ее затычка, а сама она, просто не может быть названа. Возможно, существует владелец щелочек, который выдает их даже по нечетко сформулированному запросу. В таком варианте щель окажется коленным сочленением, мослом, челюстью или шкурой, но это тривиально. Тело вообще мешает. Оно, его социальные реакции – это медленно, как кино. Тушка, мясо, жидкости, кости затормаживают, мешают. Тут все должно быть быстрее.

Элементы недостроенности чего-либо являются его частями, конечно. Умолчания разговорчивы, смена контекста тоже его часть, даже персонализируемая: можно ввести персонажа, который пришел и навязал свою тему. А если его не видно, так и что? Он необязательно антропоморфен, настало лето. Работает это просто: есть такие и такие предметы, отношения и обстоятельства, которые что-то значат, но что именно? Представляем щель этого недостатка (здесь было-есть-должно иметься что-то еще) в виде дополнительной детали из каких угодно костей-сухожилий. На них, как на приманку, приходит некий смысл – и все достраивается. Во всяком случае можно удовлетвориться расписыванием той штуки, которая как бы пришла. Из нее можно сделать персонажа, ну и так далее. Производить понятные бытовые конструкции. Шкуры, улица, машины не имели общего, но сшивались тут в единое безо всякого на то моего желания. Условным демиургом сшивались, нелепым, простодушным каким-то сатаной. Аццким сотоной, который соединяет тупо все подряд, замазывает щели и сует результат в пространство общего пользования.

А начинается с того, что обращаешь внимание – было же что-то его причиной? Далее следует намерение свести вместе шкуры, жидкое сало, битые машины – невесть почему. Так действует аццкий сотона, который не дает вещам и чему угодно быть порознь и самостоятельно. Пахнет, разумеется, плотью, заветривающейся на прилавке. В каком слое это происходит? Что там возбуждает желание докапываться до щелей и их замазывать? Чье желание это сделать управляет этим? Например, составляющие девушки со стены в «Джинне» примерно из одного пространства, иначе они не сошлись бы, оформитель же – не духовидец или концептуалист. Деталей, намекающих на иное прочтение, там не было. Даже, наверное, в адрес заказчика (сделать ее тощей назло ему). Но здесь (рынок и вокруг) почему-то предполагаются щель и недостача. Составляющие наглядны, лежат себе – и все. И щель требуется именно для того, чтобы они и лежали себе отдельно. Если кажется, что некий элемент должен все связать и выделить смысл, то следует лезть в свой шкаф и искать эту деталь там. Может, на уме был Джезуальдо, или ситуацию замкнут «Изолированные объекты» Кандинского (1934, акварель, бумага, 20.1 × 15» (51.0 × 38.0 cm), находится в Philadelphia Museum of Art). А здесь лежат себе эта шкура и мозг, вот и все. Отдельное – отдельно, и сотона таким образом побежден. Не смог тут победить пока еще.

Задача, повторюсь, выделить/взять из себя произвольные жгуты чего-то существующего и скрутить их так, чтобы они стали чем-то новым. Сейчас выяснили, что из готовых кусков не получается, ок. Тогда другой вариант: берем неопределенные штуки, их связи и прочее, а они неявным, неочевидным способом сойдутся во что-то внятное и даже очевидное. Все элементы дрожат и расплываются, а результат конкретен – как дыр бул щир или курдячить бокра. Но жестче, чем курдячить, потому что результат не станет прямым следствием манипуляций. Вот данная история, которую нельзя изложить прямо, потому что ее элементы приблизительны. К чему она – тоже непонятно, однако ж все как-то двигается. Вероятно, результат уже есть, а я лишь пытаюсь его осознать? Или еще нет, но неопределенности сползлись в куколку, и недоделанная куколка уже имеет желания, взгляды на жизнь, выстраивает свои отношения с субстанциями, из которых составлена? Выказывая даже недоумение: а почему в ней совершенно не задействован летний вечер у пруда, где квакают лягушки? Хорошее же дело. Что ж, теперь летний вечер и лягушки тоже упомянуты, употреблены.

Конечно, субъект тем более существует, чем менее существенными окажутся объекты, составляющие его обстоятельства и т. п. Но из каких именно слабо существующих объектов субъект собирать? Да, детали валятся сами, но когда они нечеткие, то будто произвольные. В самом деле почему лягушек и пруда не было раньше? Впрочем, это механизм: начинаешь думать о таких штуках – начинается такое засасывание. Без мыслей о них можно было бы обойтись, но когда зачем-то хочешь сделать все понятнее, то попадаешь в ловушки, делаясь частью не только того, кто попадает в них, но и ловушек.

Как Buster Keaton с его великими шарами. Они просто накатывающая сила; что-то такое, стирающее все. Но, поди, если к ней подключиться, чтобы она тебя не сразу грохнула, то станет неплохо. Этот механизм и стирает все, не оставляя точек, к которым мог бы привязаться, их смысл. Машинка работает фоном, неровным гулом: запись речи дает такой эффект; конечно, она стирает смысл проговариваемого. Машина прет вперед, перемалывая все, производя свой звукоэмоциональный смысл, который раскатает попавшиеся по дороге частные смыслы; так кровяные шарики бьются о нас изнутри. Как Soundwall, стена звуков: массив эмоций и прочей психо– и просто физиологии навалом, но какой-то звук непременно в тебе отрезонирует и заменит собой смысл, который был в твоей точке этого резонанса. Машина прет, между делом демонстрируя мощность своего существования. Татаро-монгольская конница в полном составе скачет в Вену (ну отвлеклась по дороге). Спенсер Туник (Spencer Tunick), миграции леммингов, рыбьи косяки. Ноосфера, это она: не висит пленкой, а раскатывает шарами, делая пленку из тебя. Она же фактически и есть вышеупомянутый аццкий сотона, человеколюбивый, потому что уничтожение частного обеспечивает обществу сходимость и радости цельности.

В этом случае вероятно разглядеть, как именно в себя вписывает то, во что тебе надо или не надо вписаться, но это скучно. А если произвести что-нибудь этакое на нечетких основаниях, тогда оно может и не влипнуть в пленку. И речь не о том, кто ты тут, с этим проблемы нет (есть и есть, ну и все), а в том, как ходить из здешнего, очень конкретного пространства в другое, не такое конкретное. Собственно, в основном там и живешь, но вот бы сделать туда удобную дырку-дверку, чтобы внедрить сюда приятное мне пространство, в котором ничего не укатывает-раскатывает, не выпадает в идиомы и т. п.

Это не личная задача, ведь если эту пленку видишь, то уже смотришь откуда-то вне ее. Задача техническая: что нужно сделать, чтобы было понятно, где и как туда переходить. Понятно, свои варианты есть у всякого, кто в теме, но чтобы технически и отчужденно, словами сделать? И не так, чтобы подошел, постучал – и открылось, а чтоб и не заметил, что там какая-то преграда. Чтобы не было вопроса: еще тут или уже там.? Это не об общем мироздании и личных космогониях, откуда ж я знаю, какое оно и какие они у кого. Техническая задача – машинка vs машинка. Вот я сейчас иду по улице Jūrmalas gatve, но она не имеет никакого отношения к курорту Юрмала, потому что «юрмала» – это морское побережье, а я в Лиепае (не в Х, это думать обо всем я начинал в Х). Здесь действительно море, не как в той, что с большой буквы, та на заливе. Это так, неважно.

Если текст возвращается к постановке задачи и техническим вопросам, то это сообщает о наличии ловушки, из которой и рассчитываешь выбраться через возвращение. Примерно в этой точке могла возникнуть стена, она и возникла. То есть все идет правильно. Да, кругом ловушки, и все вязнет в ноосфере, а как могло быть иначе? Значит, вошел в прямой контакт с ней, в зону спокойного возбуждения. Вообще, названия магазинов, кафе, иных публичных мест могут быть какими угодно. Могли бы быть какими угодно. Моральный закон внутри нас, переменная облачность, her travels, почему мы празднуем, не тот случай. Что угодно, уведенное из своего контекста, будет славно отчетливым, весьма годясь для названия лавки. In case you missed it, физика против химии, when asked to, прямой контакт, внутри периметра, notions of the human form, in bitterste Not.