Текст книги "Голые мозги, кафельный прилавок"

Здесь бы поставить такую песню, чтоб на какое-то время без слов. Например, Departure Bauhaus’а. По звуку она примерно Texas radio Моррисона, а что слова – они же не на русском. He was in his room, half awake, half asleep / The walls of the room seem to alter angles / Elongating and shrinking alternately / Then twisting around completely so that he was on the opposite side of the room / A trick of the light and too much caffeine, he thought / Then came a knock on the door / And this sound was the same dark-brown tone as the wood of which the door was made / At first, he thought he’d imagined it / Because it would not have been out of place with the other strange hallucinatory events of that night / But then it came again / Only heavier this time With a sense of real urgency / So pulling himself up / And stepping through pools of moonlight and shadow / He made his bleary way across the room towards the door / And slowly, apprehensively, raised the latch / The latch became a fingertip, touching his own… (и далее длинный текст). Или еще кусок кракозябр:

Само по себе это (где стена) место тупое (не эмоциональная оценка), как прожитый в Х месяц июль. И это хорошо, все пришло куда следовало, так и должно случиться: аркадная сказка. Оказался теперь внутри периметра чего-то, чему полагалось быть по дороге. Как шарниры сваренного животного, мослы, тупое. Это части механизма, можно их рассмотреть – не без уважения к этому устройству и спешить незачем. Или все же лучше не Departure, а She’s in Parties того же Bauhaus’а в варианте extended 12» (существенна именно дописка, от 3:39) с сингла 1983-го? Или Love And Rockets, Ball of Confusion (Live, Shinjuku, Tokyo, Japan, 18.07.1996). Впрочем, не все из этого на слуху. Пусть тогда будет просто пролившийся йод.

В связи с пылью упомянули Гермеса Трисмегиста, вот что за радость оттого, что наверху то же, что и внизу? Внизу же полно мудаков, наверху тоже? Впрочем, это было бы логично, а он мог иметь в виду вовсе не радость. Hermes Trismegistus, Mercurius ter Maximus, «Изумрудная скрижаль», «Что наверху – то и внизу, что внизу – то и наверху»; в английском варианте “As above, so below, as within, so without, as the universe, so the soul…”. Это, собственно, мило, но пошло развертывание в систему: «Всякая причина имеет следствие, всякое следствие имеет причину», а дальше еще хуже: 3. «Все в природе полярно». Благоглупости 2 и 3 развиваются в пункте 4: «Все содержит в себе одновременно два противоположных начала». Этакие бетонные блоки друг на друге, а из щелей между ними сочится что-то вязкое, сиреневое. 5. «Все есть ум» – так это он, а не В придумал ноосферу. Впрочем, 6: «Все в мире вибрирует, все излучает». При этом 7: «Все в природе подчиняется ритмическому воздействию». Здесь логично повторить треклист King Tubby Meets Rockers Uptown (плюс Augustus Pablo): keep on dubbing – stop them jah – young generation dub – each one dub – 555 dub street – brace’s tower dub – king tubby meets rockers uptown – brace’s tower dub No. 2 – corner crew dub – skanking dub – frozen dub – satta dub – black gunn – 1 ruthland close – 1-2-3 version – silent satta.

Он как барельеф, Гермес, то есть пакет для употребления наяву, plaster-duck и подмигивает на тему приобщенности к Тайнам. Из частного письма по этому поводу (Эд. Надточий, ответ на мой вопрос): «Грекам он неизвестен, придуман Цицероном, но отождествляет египетское и греческое знание. А затем при помощи этого концепта римляне себя размежевали и с греками, насколько я понимаю. Но я плохо знаю эту занятную римскую историю. Интересно, что Цицерон его с тотом отождествлял». Ноосфера, это она.

Вообще, как люди тексты не очень-то интересны. Замкнуты на себе, на том, что интересует только их, ведут себя так, будто, кроме них, здесь никого нет; конечно, я и об этом (происходящем) тексте. Гермес тут пример, как все превращается в хню. Придумал, как можно без хни, неопределенно указал на некую щелочку и тут же – сразу же, как указал, – сделался ею сам. Стал публичным невидимым демиургом, указывающим пальцем на щелочку. Сделался ее олицетворением, затычкой, но такой – как пломба под цвет зуба, будто и нет ее. Вокруг идиомы, горшочек варит сам, перерабатывает все в хню, хня пополняет ноосферу. После Большого взрыва что-то пошло не так. А та нормальная штука, которая на нашей стороне, здесь ведет себя так, что о ее существовании если кто и узнал, то сразу и забыл, переведя внимание на что-нибудь теплое. За нас только реально невидимые демиурги, чистые щелочки, frozen dub и сбои изложения.

Но (это тоже техническая часть) что стало с традицией? Куда подевались профильные магические, безо всяких магических реализмов, тексты? Как раньше Беме, Блейк и др. Традиция долгая, небезосновательная как могла прекратиться? Впрочем, если бы она прекратилась, я бы о ней и не думал. Тогда где же мистические трипы словами? Да полно их, только теперь они выглядят иначе. И необязательно как у Хаксли в The Doors of Perception. Впрочем, там есть (здесь вставить какой-нибудь одобрительный эпитет) абзац (пер. Сережи Хренова):

«Достаточно странно, но инструментальная музыка оставила меня безучастным. Фортепианный концерт Моцарта до минор был снят после первой части, и его место заняли мадригалы Джезуальдо.

– Эти голоса, – оценивающе заметил я, – эти голоса… они – своего рода мост, связывающий меня с миром людей. И этот мост оставался, даже когда пелись самые хроматически неожиданные из композиций безумного князя. Музыка следовала по намеченному пути сквозь шероховатые фразы мадригала, и одна и та же клавиша не нажималась в двух тактах подряд. У Джезуальдо, этого фантастического персонажа какой-то мелодрамы Вебстера, психологический распад преувеличивался, доводился до крайнего предела – тенденция, свойственная модальной музыке в противоположность полностью тональной. В результате произведения звучали так, словно были написаны поздним Шенбергом.

– И однако, – произнес я, чувствуя, как мне трудно говорить после прослушивания этих странных производных контрреформаторского психоза, работающего с музыкальной формой позднего Средневековья. – И, однако, не играет роли, что сам он весь раздроблен. Целое находится в беспорядке. Но каждый индивидуальный фрагмент упорядочен и представляет некий Высший Порядок. Высший Порядок преобладает даже в распаде. Целокупность присутствует даже в раздробленных кусках. Вероятно, присутствует более явно, чем в каком-нибудь совершенно гармоничном произведении. По крайней мере, тебе не внушается чувство ложной безопасности каким-то чисто человеческим, чисто вымышленным порядком. Нужно полагаться на непосредственное восприятие предельного порядка. Так что, в некотором смысле, у распада могут быть свои преимущества. Но конечно же, он опасен, ужасно опасен. Положим, ты не смог бы вернуться из этого хаоса…»

Чуть сентиментально, как всегда под веществами; на чистяке-то четче. Зато и персонаж появился, и даже почти диалог – нельзя же о ноосфере без персонажа и диалога. А магические/мистические тексты не исчезали. Например, «Волшебный мелок» Синкен Хопп (Zinken Hopp, Trollkrittet, 1949). Она сама о новых временах: «Быть может, тебя удивляет, что колдунья живет на улице Твербаккен, а не на Лысой горе, где, как известно, веселятся ведьмы. Однако ничего удивительного в этом нет. Все уважающие себя колдуньи живут теперь на самых обыкновенных улицах». Мелок: «Волшебный мелок на вид был точно такой же, как и любой другой мелок, как и школьные мелки, которые крошатся, едва нажмешь на них рукой. И все же мелок был какой-то особенный – он был заострен не с этого конца, а с другого. Только это не сразу бросалось в глаза».

Мелок по дороге выпал, мальчик Юн его подобрал, нарисовал на заборе палку-палку-огуречик, получился человечек, тот ожил, представился Софусом, и они принялись развлекаться, рисуя что придет в голову. Вписываясь в то, что у них получилось, улучшая рисованием обстоятельства жизни, выясняя возможности мелка и наращивая правильный мир. Там не как о Големе, потому что мелок текст и производит. Пространство не там, куда попали, а потом о нем рассказывают, оно уже по ходу текста, а попасть в него – как зайти в фотографию, что проще. Правда, там не только текст, есть и рисунки. Впрочем, раз уж мелок, то почему бы нет. Рисунки вводятся так: «А теперь разгляди фру Мунсен хорошенько, если хочешь узнать ее при встрече, – в этой книге ты больше ни слова о ней не услышишь: она сейчас просто-напросто выйдет из нее». Далее, ниже следовал рисунок следов, слева направо.

(след – след – след – след)

Cedofeita

Вероятно, не надо выяснять, из чего что слеплено (сделалось и сделалось, че уж), незачем фиксировать недопроявившиеся или безымянные сущности (их полно), нечего искать щель (отыщешь, а она тут же себя собой/тобой замажет). Все надо делать самому из чего угодно – понятного и непонятного. Вот сделать бы штуковину охрененной красоты, которой раньше не было. И не так, чтобы предъявить ее в некоем – пусть даже сделанном тобой же – пространстве, а такую штуку, которая по ходу ее производства сама сделает себе место и в него затащит. Только сначала бы неплохо знать, что такие места вообще могут существовать и ощущаться. Но есть пример.

В конце октября 2017-го мы с R. доехали до Порту. Города не знаем, ищу гостиницу, пока пьем кофе у вокзала. Выбираем километрах в четырех (искали по цене). По дороге туда что-то видим, но немного, потому что надо спешить, чтобы застать хозяина (он позвонил минут через 15, это оказалась не гостиница, а квартира), ему надо еще и в другое место (или мы в 40 минут уложимся, или часа через два – решили, что сразу лучше). Идешь, сверяешься с навигатором, по сторонам смотришь только затем, чтобы не удлинять маршрут. Владельца успели застать. А потом вышли в город и вскоре осознали, что влипли. Не в город (он-то очень хорош), но в рисунки на стенах. Что странно, учитывая опыт общения с темой (я ж пишу и колонки на тему «город и искусство, искусство в городе» и т. п.). Но тут они присутствуют как-то иначе, будто учитывают существование друг друга, совместно делая ровно это, вышеупомянутое пространство. Ненамеренно учитывают.

Португалия вообще ощущается территорией, находящейся как-то отдельно. Хотя бы карта Европы на Рижском автовокзале: Португалии там нет, отрезана рамкой. Так и в реальности: какие-то названия в памяти есть – и все. Но у городов есть карты, города схожи хотя бы по функциям, а вот картинки на стенах… Но что делать? Фотографии не поставить, а если описывать картинки, то все сдвинется в текст, а он отдельным, как они, не будет, это же описание. Словом, дело не в том, что они какие-то особенно симпатичные, и не в их качестве. Они складываются в систему – не твоим умом, а себя предъявляет система. Смысл, который их объединяет, не морализаторский – какая мораль, когда ты не понимаешь, о чем они? Система и не знаков, и даже не кодов, а проявлений чего-то. Какой-то смысл связывает их вместе: со стороны он непонятен, но его наличие ощутимо. Отчетливо присутствует связь, хотя по отдельности ничего не понять: что за повсеместные маракуйи (вроде они), почему картинки с машиной примерно 70-х (графика с надписью ÀS VOLTAS под ней) расклеены повсюду? Кто что этим сообщал? Система ощущается как звук, шуршание или как если бы рядом молча шла собака. Повезло с жильем, да. Это Cedofeita, как выяснится по локациям, которые выставились на фотографиях. Квартира выходила во двор, а в соседнем дворике проходил праздник, частный. Шумели, музыка часов до двух-трех ночи. Тепло тогда было, днем – за тридцать. Ну и мы, понятно, пили и т. д. и махали руками в ответ на их махания, когда выходили на балкон курить.

Ладно, в первый день вечером, в темноте, после пяти дней пешком над океаном, дня ходьбы по жаре к железной дороге, после Коимбры и поезда в Порту связность могла привидеться от усталости. Но и наутро то же самое. Какая-то безусловная система, существующая даже для постороннего, которому не известны ни поводы, ни контекст, ни ссылки, ни аллюзии, ни тип участников. Работы разных форматов, техник складывались вместе. Не могло же их свести именно то, что все они одинаково непонятны. Это наглядное подтверждение того, что на свете бывают штуки, существующие, хотя и не прочитывающиеся.

Когда вечером пришли в квартиру, я выяснил, что Cedofeita – район галерей и т. п.; непарадные улицы, даже и не особо улучшаемые, как в других галерейных районах (город не знал землетрясений, войн и перекраиваний государственных территорий, его не надо было отстраивать заново и ориентироваться потом на новенькое – все идет, как шло). Что до систематизации картинок, то техники такие, как всюду. Граффити, разные; Berri Blue – бумажные картины, часто лохматые, порвались; HAZUL – полумурали-полуграффити (базовая фишка – этакие вертикальные кристаллы). Есть что-то типа постдадаизма, на бумажках – аккуратная графика, coraçãooditador. Все названия и имена гуглятся, конечно. Ч/б портреты местных персонажей (Васко де Гама и др.), у которых зеленые накладные бороды, куски половика, что ли, мелко-лохматого. Может, это кивок в сторону экологии с зеленым цветом эколавок, но все равно не понять. Не понимаешь даже адресата. Фраза Fuck You & Your Æstetics к кому обращена? Почти каллиграфически, уместно искаженной каллиграфией – черным на белой стене. И вокруг нее никто ничего не закрасил, оставлено пустое пространство. Это представитель данного района обращается к тем, кто сюда забрел, или же наоборот? Или высказывание вообще? Существует само по себе, просто как существо. В Порту же всегда рисовали на стенах (этот их наружный кафель, азулежу), какой там специальный стрит-арт. А что предъявляет себя система, тоже понятно: ее сделает и круг рисующих людей, их заморочки. Система непонятна приезжему, но и для него существует. Непонятно, через что именно она сообщает ему о себе, но это происходит. Смысл понять нельзя, но ее воздействие заставляет вписывать в нее любые объекты: полуоборванное объявление с собачкой (cadela perdida), это специально или просто жизнь? Артефактом делается все, но и наоборот, на второй день улицы узнаешь уже по рисункам на углу.

Значит, такие истории существуют. Не так же, что в Cedofeit’е выгородили отдельный участок космоса, им-то понятно, о чем у них говорится на стенах. А со стороны   да, что-то существует, происходя на неизвестных основаниях. Намерения неясны, но все воздействует фактом своего наличия. Вот пространство, где такие объекты-субъекты возникают, плюс в нем что-то еще. Возникает шуршание неизвестного, но хорошего, и всегда найдется что-то, соединяющее непонятное с известным. Вообще, с какого-то момента безразлично, в каком виде существовать, – кто ж знает, в каком виде он живет, не только же тушка и социальная идентификация. Ну в каком-то виде, какая разница, вокруг-то интересно.

Таким образом, сделать ранее не существовавшую штуковину охрененной красоты, которая произведет свое пространство и в него затащит, возможно. Возвращаемся к исходной картине в кафе «Джинн», к шнурам чувств и обстоятельств, сделавшим результат на стене. Разноцветные (красные, белые, зеленые, синие, желтые, полупрозрачные, черные), одни гладкие, а другие шершавые, есть даже и в какой-то небиологической шерстке. Толще, тоньше, почти нити. Выходит, можно навыворот: брать шнуры, какие захотел, сплетать их в новый объект? Собственно, это привычно. Из разрозненных материалов при определенных условиях производится что-то требуемое. Например, мыло. Все начинают мыться мылом – и это уже пространство новой цивилизации. Или же взаимоотношения, которые то ли возникли, то ли такими сплетениями и делаются, а в результате получится отдельная жизнь. Или мировоззрение, да что угодно.

Но здесь неясно с целеполаганием: что-то возникает случайно, но что-то же делается с намерением? Мыло, наверное, случайно вышло, мировоззрение – обычно осознанно. Намерение работает на смутном ощущении желаемого и сводит, сцепляет, скручивает, соединяет, связывает, склеивает составляющие. Непременно что-то должно получиться. Держишь в уме возможность охрененной штуки, она и будет тут. Как станет выглядеть – заранее не сказать, но что еще может получиться, когда ничего другого и не хотел? Делаешь охрененный объект, он и получится. Может оказаться неожиданным, но разве что-то было известно о том, каким он будет?

Но и в этом нет новизны. Все на свете так и делается. Нельзя знать, что получится при неопределенности выбора и скрещивания этих жгутов. Да еще в отсутствии адресата как такового. Жгуты выбираются непонятно почему, связываются без сценария. Но тут никакого штукарства (применим новую технологию – и ок), так охрененную штуку не сделаешь. Надо делать что-то несуразное и не так, что вместе зонтик и швейная машинка. Обвешивать концепт исполнением, как елку, еще кривее, смысл штуки должен возникнуть после обнуления расходного материала.

Складываешь неведомое, складываешь, а потом – оп! – оно сгустилось и вылезает из смути наружу. И, типа, здравствуй, Винни Пух, это ж как ты здесь? Я и не думал, что в результате получишься ты. Классно, но имелось в виду что-то другое… Ну да, все-таки сработало, да и о самом себе стало понятнее… Но хотелось же чего-то, непонятно, что оно такое вообще.

О Винни Пухе косвенно

Есть сайт DeviantArt. Перевод слова deviant даст «инакомыслящий» и «ненормативный», но в русском языке у них устойчивые шлейфы, лучше просто «девиантный». Впрочем, шлейф и у «девиантного». На сайте арт-казусы с некоторым (обычно простодушным) сдвигом. Как правило, там веселье, а не попытки исподтишка продраться в неведомое. Осенью 2017-го там дали ссылку на проект «Анатомия покемонов». Разумно. Были когда-то (или еще есть) покемоны, а они же как-то устроены внутри, раз живут уже длительное время (или если прожили так долго).

Пояснение сообщало, что «PokéNatomy – неофициальный анатомический художественный проект, рассматривающий покемона через оптику современной биологии». Слово «неофициальный» относится, пожалуй, к анатомии. Но что такое официальная анатомия покемонов? Christopher Stoll (USA) сообщает о себе: «Я мобильный автор и иллюстратор, постоянно перемещаюсь по стране в старом школьном автобусе, который превратил в жилье и передвижную студию. Все мои работы сделаны на подержанном iPad’е. По образованию я биолог и люблю использовать свой бэкграунд, чтобы копаться в потаенных системах, порождающих придуманные миры. Я занимаюсь гипотетической деконструкцией внутреннего устройства вымышленных героев и существ». Тема биоарта теперь в тренде, так что у автора тут концептуальная удача. Потому что, судя по картинкам на его сайте, иллюстрировать ему приходится сущие ужасы, ну а как художник он, хм… Но с покемонами – нормально, там не в картинках дело. Если допустить, что Stoll был в курсе арт-тенденций, то его покемонов можно засчитать и как пародию на тренд. Но он, скорее, о биоарте не знает, решил применить свой бэкграунд и совпал со временем. Проект он выставил на kickstarter.com, платформе для раскручивания частных идей, чтобы собрать (вроде получилось) деньги на книгу PokéNatomy-An Unofficial Guide to the Science of Pokémon: «Распространяемая исключительно через kickstarter книга имеет формат 8” x 10”, в ней более 300 страниц и 150 покемонов – как в классическом облике, так и в анатомической детализации, с подробными описаниями их физиологии, свойств и поведенческих особенностей». Логично, ведь в США любят collectibles, покемоны в этом ряду. Ну а книга должна быть, есть же Voynich Manuscript, Rohonci-kódex или Codex Seraphinianus, и это ничего, что у него на понятном языке.

Заодно любопытно, как теперь определяют целевые аудитории (здесь же вокруг повсюду ноосфера), у него они такие:

– любители искусства;

– все, увлеченные анатомией или биологией. («Learning is fun! And what’s more fun than learning anatomy by studying Onyx metabolism or recognizing the effects of natural-selection on Scyther populations?»);

– фаны Покемонов («This book is a great addition to any Pokémaniac’s collection!»). Отмечено, что «Deepen, transform, and explore depths to the Pokémon world you never knew existed, through this completely unofficial guide». Теперь понятно слово «неофициальное», авторы покемонов изнанку своих зверушек не патентовали. Так что он демиург их внутренностей;

– художники и дизайнеры («…This book is an invaluable resource for creating your own worlds and original creatures that feel more like flesh and blood than fantasy»), уже предлагает учиться на его примере;

– учителя («Already, hundreds of teachers all around the world use images from PokéNatomy in their classroom Biology lessons....») – может, в самом деле уже используют. Hundreds, around the world.

О чем писать в принципе все равно. Любой текст (или что угодно) просто площадка, которую вытаптываешь, чтобы на нее поставить что угодно, рассматривать это и производить манипуляции. Подход работает всегда (а какие еще бывают?). Например, Iванiв написал о футболе (он сам в него во дворе играл, но все много чего делают, не обо всем пишут). У него получилась махабхарата какая-то, битва на поле Куру и т. п. Для эпоса же не длина текста главное, а битвы могут принимать разные формы и длятся уж сколько длятся. Так и в этом моем тексте происходит битва кого-то, пока неопределенного, с аццким сотоной, автором и исполнителем гомогенности. У Iванiва вполне махабхарата:

«Я давно не писал футбольных отчетов. Лет десять, наверное. И в последний раз обижались. Меня зовут Батихуй. Это что-то значит для меня и, наверное, для команды. Я постараюсь быть максимально субъективным. Предыдущие отчеты писал Мишган-Мамалыга – он всегда старался быть объективным, выдавая за объективность свое мнение. И всем нравилось. Я этого делать не буду.

…Одно отступление: я всегда для себя веду две игры – мой личный результат и командный результат. Подавившись своей бороденкой, я часто устаю от командного счета и показываю себе Црвен Жути Картон. Потому что, если это не цыганский волейбол, у игры должны быть начало и конец – например, до десяти, а не когда еще кто-то, кроме меня, устал».

Это один из вариантов Iванiва как такового (поэт, прозаик, Iванiв) – что заодно небесполезно для понимания его ходов. Iванiв здесь все тот же, но тут и понятен предмет речи. Так-то у него и поляна любого текста – предмет работы, не только развитие слов на ней. Герои этого небольшого-дворового футбола – мифологические герои однозначно. У них клички-прозвища, их состояние может меняться (кто-то только что вернулся с сенокоса, например), но свои роли они исполняют всегда (если уж появились):

«Позапрошлый матч стал первым столкновением с заводской дружиной, возглавляемой Ромуло Волком. Начался он с часовым опозданием и на другом поле, на которое команды вывел Пожарник. Лыжник вступил в противоречие с верхушкой своего начальства, сказавшись, что отправился на кладбище, не боясь плохих примет. Ему пришлось все равно уехать в Бердск после перерыва».

Кто у Iванiва главный, демиургический герой? А у Д. Дефо? Кто этот герой в «Робинзоне Крузо» – понятно, но в «Дневнике чумного года»? Сама чума. Антропоморфность главного героя необязательна, всегда обязательна игра. Литература – игра в оболочки, поэтому игра, которая и сама оболочка (тот же футбол), годится дважды. Герои эпоса – тоже оболочки, такие-то имена (в игре), как скафандры, в которые они засовываются для участия в ней. Тут смысла больше, чем в регламентных переживаниях лириков о том, что настала осень, одиноко, чай остыл, но я зато така-а-ая дура / зато останусь непонятым. Хотя, конечно, и это тоже игра. Только она с нулевой суммой, то есть с неизбывной антропоморфностью. А у Iванiва не так.

«Второй матч после дождливо-весеннего перерыва собрал почти оптимальный состав – не подоспел только Стас на роликах и состязающийся на ипподроме Конь. В этот раз в схватке сошлись молодые и красные. Сонный Бурябор хотел самоудалиться еще до начала и в результате заснул, обхватив штангу. Красные были в большинстве, и счет размочил, как выяснилось позже, Ега, ловко убравший заща на фланге и поразивший дальний угол своего дядечки. Ближе к первой четверти подоспел Мамылыга с лангеткой на руке – воспалился артроз, – который стал лишним с фотоаппаратом на поле».

Все исполнено внутри игры (не совпадающей с футболом как таковым), с логичным стремлением к единственно правильному (то есть авторскому) изложению каждого движения в каждом из футболов. Тут не о точности репортажа, игра в том, чтобы текст сошелся, раз уж начался, а для его начала сгодится что угодно. Предмет игры может задать даже публика, конец не обязан быть конкретным результатом, итог – когда схвачено то, вокруг чего была игра, неважно – закончилась она по времени или по достижении заранее условленного счета.

Такой квадрат, куда приходят с любым барахлом и что-то с ним делают, прилюдно исследуя его. Например, собственный рассудок. Предъявляя метод, который сейчас сделается быть всем, что только есть на свете. Голые мозги, кафельный прилавок. Рассуждения оживляют что угодно, покемонов тоже. Даже если исходная тема – заведомый фейк, рассуждения по ее поводу фейком уже не будут.

Подход «Что там внутри?» безусловно инстинктивен. Стоят дома, что у них внутри, чем дом не покемон? Как устроены трубы, провода, фундамент – тема эксплуатационная, но там и люди живут, заполняют внутренности своими жгутами (красный пахнет земляничным мылом, синий – отвертками, тонкий и скользкий черный – ацетоном). Можно нарисовать анатомию домашней утвари. Есть техническое описание пылесоса, но возможна и его альтернативная анатомия. Да и по жизни как-то внутри одного большого покемона.

Или, наоборот, вот мы, а вот все остальное, и оно вполне себе покемон, какой кому достался. Вроде должен быть один для всех, но кому какой достался на самом деле. Отношения между такими и сякими людьми – стандартов («любовь», «вражда», «дружба» и др.) недостаточно, они вообще (если всерьез) не могут называться никак, но всякое из них может быть представлено покемоном. Тот, безусловно, внутри как-то физиологически устроен. Фишка, которая выставится в соответствии, может быть сколь угодно условной, но ее анатомия с физиологией безусловно реальны, если только сохранят сырость. Что угодно можно представить в каком угодно виде, если внутри сделать как надо. Даже небольшое: неожиданную тяжесть стакана в руке, покривившуюся вывеску, а на любую мысль тоже найдется ее внешний вид. Как выглядит кантовское звездное небо над и т. д. в виде покемона? Или слова Тютчева о том, что изреченное дао не является истинным дао? Возможно, это стеклянный белый глаз с лиловым треугольным зрачком.

Закон исключенного третьего – тоже. И теорему косинусов (a² = b² + c² – 2bc · cos α). Можно придумать штуковину, которая представит теорему Гёделя о неполноте (например, вторую), должно выйти красиво, иначе почему именно она так популярна у гуманитариев? Впрочем, для них то, что вне их компетенции, всегда склад метафор, а это и есть покемонизация. Рисовальщик Stoll никакой, но что тут рисовать? Исходные картинки – канонические, внедрить в них внутренности – это не изобразительный подвиг, но обосновать – уже дело. Тексты (сопровождают картинки: места обитания, тип питания, способы размножения и прочее, что положено при описании видов) надо было сделать в рамках принятой игры. А у каждой из игр свои внутренности и правила жизни («Пикачу живут около 20 лет, половая зрелость наступает к двум годом. Как и другие покемоны, размножаются кладкой яиц, делая это в любое время года»).

Кафе «Джинн» – картинка на стене, а у той все внутри: жгуты, мысли и болтовня всех подряд чешуйками, время (много разного времени, то есть разных цифр), деньги (бумажки и мелочь), вид из окна – пусть и между делом, наискосок. Запах кетчупа и горчицы из открытых плошек на раздаче, какой-то куриный пар с кухни. Сигаретный дым оттуда же – наверное, вышли курить к служебной двери, задувает. Можно ли представить щель покемоном? Наверное, но он должен быть ярким, чтобы не спрятался.

Откуда берется несуществовавшее? Оно же не танкер, который – упс! – загорелся и произвел новый смысл. Много танкеров тут и там; нет, не они. В Риге на Skolas есть урна, а на ней картинка – кошка с надписью Est ir Labi: «Есть – славно» или же «Питаться – это хорошо». Исходный язык не дает восстановить точную интонацию, зато без нее мощнее. Но не в этом дело, урна оклеена стикерами, какими-то картинками полусодранными (а кошка держится уже третий год, не меньше). Представим себе некую кошку, тотальную. Она ничего не делает, даже о еде думает не постоянно. Но от нее, как эти стикеры, исходят, отлетают – ею излучаются разные, не существовавшие ранее штуки. Такие-сякие. Чем не космогония? Что-то же должно откуда-то возникать, как бы иначе об этом говорить.

Допустим, возникнет некая штука какой-нибудь 27-й природы (имея в виду, что предыдущие 26 усвоены ноосферой и на этом она пока остановилась), но не 28-й (игра в том, чтобы сохранить связь с общепонятными описаниями). Штука должна быть волшебным мелком: одновременно и метод, и сама по себе. Также она (или тогда она) некий дракон, позволяющий перемещаться в средах, окружающих (возможно, что иногда и касающихся) 27-ю природу. Введем тут дракона для наглядности и простоты: все, что по теме, – этот дракон. Тогда останется его приручить, либо самому стать им или его водителем.

Третий вариант – ловушка, потому что без дракона ты сам по себе, а с ним превратишься в его ортодокса. Мало того, составление дракона имеет свой код, во все стороны от него лезут побочные эффекты, как крючки. Пусть себе вылазят, должно же у него нечто такое быть, чтобы привлекать к делу то, что попалось. Но они заодно сделаются наглядными основаниями, как бы обеспечивающими свободу с позиции, допустим, силы. Это и само по себе мелочно, а вдобавок возникнет тема, что, раз уж все обосновано, то время от времени следует сейвиться. А это уныло, как рассуждать о какой-то стене, сквозь которую надо пройти, или о войлоке, из которого бы вылезти.

Впрочем, если возникла тема засейвиться, то, значит, это такой этап игры. Надо хотя бы обозначить, что засейвился: ок, внутри тебя есть схема (мироздание, артефакты, культура, жилье и питание), она достаточна, и снаружи пока ничего уже и не надо. А может, и насовсем, на все последующие жизни. Но, понятно, стремно: хотя бы дожить-то на этом успеешь? Как схема будет фурычить в отсутствии контактов с внешним? Часть того, что в нее попало, снаружи продолжает обновляться, твоя версия устареет. Так что сейвиться – пффф, надо все время производить какую-нибудь потенциально охрененную, отсутствующую в природе штуку. И не затем, что ее-то тебе и не хватает, а просто, чтобы производить и оставаться в теме.