Текст книги "Большая война Сталина"

17 сентября 1939 года части Красной Армии перешли границу и ударили в спину погибающим в неравной борьбе с немецкими агрессорами вооруженным силам «шляхетской Польши». Отметим, что, осудив фашистов и объявив им войну, Англия и Франция по поводу советского вторжения даже не пикнули, а, наоборот, отнеслись нему «с пониманием». К 25 сентября были захвачены территории площадью свыше 190 тысяч квадратных километров и с населением в 12 миллионов человек. На «освобожденных» землях тут же началась ускоренная советизация в лучших большевистских традициях – с грабежами, изнасилованиями, арестами, «экспроприацией» недвижимости, земли и фабрик, расстрелами и ссылками.

26 ноября 1940 года настала очередь «милитаристской Финляндии»: здесь Сталин использовал такую же провокацию, что и Гитлер в отношении Польши, инсценировав обстрел советских войск советскими же войсками. Думаю, в данном случае сыграло роль сталинское «черное» чувство юмора. Также подозреваю, что Гитлер вполне его оценил – так же, как и верный соратник фюрера Геббельс. Последовала трехмесячная война с «белофиннами» (пусть читатель угадает, где была создана, кормилась, а потом была за ненадобностью распущена загадочная нация «краснофиннов»), в ходе которой СССР понес неожиданно большие потери, но заполучил Карелию, острова и полуострова (в том числе и важнейший – Ханко) в Балтийском море. За бомбардировки мирного населения СССР исключили из Лиги Наций. Попавшие в руки финнов «устаревшие» советские танки Т-28 и БТ верой и правдой служили тамошним «милитаристам» вплоть до конца 50-х годов прошлого века.

К лету 1940 года у «оплота мира» дошли руки и до «буржуазных» Латвии, Эстонии и Литвы. Как пишет моя любимая «История второй мировой войны», «первым покончил с профашистским режимом трудовой народ Литвы» (прим. автора: который, тем не менее, разрешил еще более «профашистскому» СССР создать на своей территории военные базы). Там «народное демократическое правительство» было создано 17 июня 1940 года. Та же участь затем постигла «профашистов» Латвии, где правительство «народного фронта» появилось 20 июня 1940 года. Эстонскому «диктатору» Пятсу дали ногой под зад уже 21 июня. В общем, со всей Прибалтикой разобрались в течение одной рабочей недели. Напомню, что это «освобождение», за которым последовала полувековая оккупация, произвело на народы трех республик столь сильное впечатление, что они до сих пор считают героями своих соотечественников, служивших в войсках СС.

Румынская кавалерия в украинских степях. 1941 год (источник – http://www.runivers.ru/doc/d2.php?SECTION_ID=6355&PORTAL_ID=6348)

Следующий раздел «Истории…» озаглавлен «Мирное решение вопроса о Бессарабии и Северной Буковине». До «боярской» Румынии Сталин добрался сразу после Прибалтики. Здесь не стали церемониться с созданием «демократических» правительств «народного фронта». Прочитайте, пожалуйста, следующую изрядно повеселившую меня цитату составителя «Истории…», напряженно искавшего оправдание аннексии значительной части румынской территории: «В период финляндско-советского вооруженного конфликта румынский король Кароль II заявил в Кишиневе, что Румыния обладает сильной армией, которая сможет дойти до Москвы. При этом король разглагольствовал о том, что настало время подумать об «освобождении братьев-молдован» (том 3, с. 370). Вот уж, наверное, испугались Сталин с Ворошиловым! Небось, по утрам подбегали к замерзшим кремлевским окнам и тревожно дышали на стекла, пытаясь разглядеть, не заняли ли уже Красную площадь румынские танки FT-17 (для справки: их выпуск закончился в 1919 году, вес – 6,9 тонн, мощность двигателя – 35 л. с., скорость – 7,7 км/час, вооружение – один пулемет или 37-миллиметровая «курносая» пушка). Так и представляю себе бравого румынского танкиста, бодро вылезающего из люка антикварной жестянки с двигателем от «горбатого», оглядывающего орлиными глазами аккуратно очищенную от снега дворниками-чекистами брусчатку и бросающего таким же лихо выглядящим подчиненным: «Вы тут пока примите у Сталина безоговорочную капитуляцию, а я – в «Метрополь», позавтракать…» Даже если упомянутая цитата румынского короля правдива (а ссылка дается на работу с подозрительным названием «Борьба трудящихся Бессарабии за свое освобождение и воссоединение с советской Родиной», изданную в Кишиневе в 1970 году), то могу представить себе степень интоксикации бедного Кароля в тот злополучный день, и что ему на следующее утро сказала жена… В общем, не прошло и полгода, как «созрели предпосылки», и 26 июня Советское правительство передало румынам ноту, краткий смысл которой сводился к тому, чтобы те в два дня очистили указанную им территорию.

В этот раз потомки воинственных даков решили не вспоминать про «поход на Москву» и связываться с «оплотом мира» не стали: «После обмена нотами между правительствами СССР и королевской Румынии, – сообщает юморист из числа составителей “Истории…”, – Бессарабия и Северная Буковина были возвращены Советскому Союзу… 28 июня 1940 г. южная группировка войск под командованием генерала армии Г. К. Жукова перешла Днестр и вступила на территорию Бессарабии и Северной Буковины». А уже 2 августа «возвращенные» территории (Северная Буковина никогда Российской империи не принадлежала) вошли в состав Молдавской и Украинской ССР. Окончание боевого похода Ворошилов, Буденный и прочие высокопоставленные «освободители» отпраздновали купанием в бассейне, наполненном молдавским вином, в компании юных особ женского пола, не являвшихся их женами: «Кому война, а кому мать родна…» Немцы отнеслись к очередному «враждебному поглощению» советских друзей без малейшего энтузиазма. Вот что пишет по этому поводу У. Ширер: «В Берлине возникла определенная тревога, которая распространялась и на штаб ОКВ на Западе. Вермахт зависел от румынской нефти, а Германия кроме того получала из этой балканской страны продовольствие и фураж. Все это будет потеряно, если Красная Армия оккупирует Румынию» («Взлет и падение Третьего рейха», с. 816).

Так или иначе, политика СССР ни перед началом Второй Мировой войны, ни после ее начала не имела ничего общего с укреплением обороноспособности страны: укреплялась лишь ее способность к ведению крупномасштабной агрессивной войны. Это, собственно, наглядно продемонстрировала катастрофа лета и осени 1941 года.

В сборнике «Канун и начало войны» приводится донесение посла Шуленбурга в германский МИД от 23 июня 1940 года: «Я сказал Молотову, что такое решение (прим. автора: предстоящий ультиматум Румынии) советского правительства является для меня неожиданным. Я считал, что советское правительство будет настаивать на своих претензиях к Бессарабии, нами не оспариваемых, но не предпримет самостоятельных действий для их реализации. Я боюсь, что внешнеполитические трудности Румынии, которая в настоящее время снабжает нас значительным количеством важнейшего для военной и гражданской промышленности сырья (прим. автора: напомню, что Румыния являлась единственным крупным европейским источником нефти для Рейха, без нее германские самолеты, машины и танки встали бы уже через два-три месяца), серьезно затронут германские интересы» (с. 188). В итоге Германия, скрипя зубами, согласилась «посоветовать румынскому правительству уступить требованиям советского правительства…» (Риббентроп – советнику Шмидту 27 июня 1940 г.), но осадок, как говорится, остался… Да такой, что уже 22 июля 1940 года Гитлер принял решение – готовиться к нападению на СССР.

Я не могу согласиться с утверждениями о том, что это нападение можно оправдать лишь желанием упредить геополитического и идеологического конкурента. Уверен: Гитлер рано или поздно все равно напал бы на Советский Союз в силу логики глобального соперничества со Сталиным и вследствие своего отвращения к большевизму. Разговоры о «чисто» превентивном характере германского удара – это часто свойственное нынешним идейным наследникам нацистов (и, к сожалению, некоторым современным историкам) желание прикрыть совершенно корыстные и бесчеловечные планы нацистов разговорами о благородных целях превентивной войны и «спасения Европы от большевизма». Например, любопытно в этом плане изложение Гейдрихом его разговора с Гитлером, приведенное в «Мемуарах» руководителем зарубежной разведки СД Вальтера Шелленберга: «Даже в случае участия в войне Соединенных Штатов нет оснований ожидать вторжения на европейский материк раньше, чем через полтора года. Этого времени казалось Гитлеру достаточно для нападения на Россию, не подвергаясь опасности войны на два фронта. Если это время не использовать, считал Гитлер, Германия окажется зажатой между двух врагов-союзников, угрожающих вторжением, и Россией, усилившейся настолько, что вряд ли мы сможем отразить удар с Востока. Военные приготовления в России, он считает, приняли настолько угрожающий характер, что следует ожидать нападения Советов. Сталин может в любой момент использовать наши затруднения и на Западе, и в Африке. Пока еще мощь нашего Вермахта достаточна, чтобы нанести поражение России во время этой передышки. Столкновение с Советским Союзом, по мнению Гитлера, рано или поздно неизбежно, так как этого требует безопасность Европы (прим. автора: предварительно захваченной и «нацифицированной» фашистами). Поэтому было бы лучше предотвратить эту опасность, пока мы чувствуем себя вправе полагаться на собственные силы» («Мемуары», с. 206).

Как совершенно правильно написал по этому поводу современный австрийский историк Хейнц Магенхаймер (Heinz Magenheimer) в книге «Hitler’s War. Germany’s Key Strategic Decisions. 1940–1945», «решающее влияние на решение Гитлера оказали не советские военные приготовления, поскольку Германия узнала о них лишь за несколько недель до 22 июня 1941 года; скорее, это были политические соображения, касавшиеся концепций могущества и безопасности, а также идеологические противоречия, которые рано или поздно должны были неизбежно привести к конфликту между двумя странами» (здесь и далее перевод с английского мой, с. 48). Я разделяю мнение Магенхаймера, считающего, что «восточная кампания 1941 года… может быть описана как “война двух агрессоров”, которые оба одновременно готовились к нападению, но не как превентивная война в традиционном понимании смысла этого термина» (там же, с. 57). О глубине ненависти Гитлера к большевизму (и не только) свидетельствует, в частности, его бывшая секретарь Криста Шредер: «Когда, диктуя свои речи, он касался большевизма, его порой переполняли эмоции. Его речь становилась прерывистой, он пропускал слова. То же самое происходило, когда он упоминал Черчилля или Рузвельта. В такие моменты он не стеснялся в выборе слов. В том, что касается меня, когда он начинал слишком часто употреблять такие слова, как «алкаш» (в адрес Черчилля) или «ищейка» (в адрес Сталина), то я просто пропускала часть подобных характеристик. Интересно отметить, что проверяя потом текст, он никогда не замечал пропусков – верный признак волнения, которое охватывало его в такие моменты. В подобных ситуациях его голос переходил на фальцет, а руки яростно жестикулировали. Лицо краснело, а глаза сверкали гневом. Он вдруг останавливался – будто готовясь вступить в схватку с тем или иным воображаемым противником. Во время диктовки у меня часто учащалось сердцебиение: так влияло на меня возбуждение Гитлера» («Не was my chief», с. 55).

С другой стороны, трудно спорить и с тем, что «возвращение» Бессарабии и Северной Буковины в значительной степени ускорило это нападение. Впрочем, как считают некоторые современные историки, на первом этапе (как минимум до 18 декабря 1940 года), планы Гитлера в отношении СССР были, что называется, «на всякий случай». Ведь даже знаменитый план «Барбаросса» являлся «мерой предосторожности» и должен был быть претворен в жизнь лишь в случае продолжения враждебной по отношению к Рейху политики Сталина. Хайнц Магенхаймер считает, что «пожалуй, лишь югославские события в начале апреля 1941 года – когда Сталин открыто поддержал путчистов в Белграде и выступил против политики Гитлера на Балканах – сделали германское нападение неизбежным в ближайшей перспективе» («Hitler’s War. Germany’s Key Strategic Decisions. 1940–1945», с. 47).

В сборнике «Канун и начало войны» можно найти немало занимательных документов из дипломатической советско-германской переписки в 1940–1941 годах. Из них, в частности, становится ясным, что после вышеупомянутых «освобождений» СССР настойчиво подбирался к Болгарии (та смогла отбиться от советских «гарантий» лишь присоединившись к Тройственному пакту), Турции (там СССР и после окончания Второй Мировой – до смерти Сталина – настаивал на долгосрочной аренде советским флотом баз в проливах) и Ирана (вплоть до своего развала Советский Союз пытался получить выход к Индийскому океану; Афганская война, ускорившая падение коммунизма, являлась одним из шагов в данном направлении). Это была политика наглого и абсолютно циничного силового давления, шантажа и грабежа всего, что плохо лежало, и на что вынужденно соглашался (до поры до времени) другой империалистический хищник – нацистская Германия. Все «освобожденные» и «возвращенные» территории немедленно «советизировались» и превращались в огромные военные лагеря для исходного сосредоточения моторизованных группировок невиданной в истории силы.

* * *

В заключение первой части хотелось бы констатировать один неоспоримый факт: сталинская внешнеполитическая стратегия, претворявшаяся в жизнь между двумя мировыми войнами, потерпела полное фиаско. Несмотря на весь цинизм советской политики и глубокую аморальность конкретных шагов СССР на международной арене, произошло именно то, чего пытался избежать Сталин. В ходе разразившейся при его прямом поощрении Второй Мировой войны главные разрушения и неизмеримые (в том числе и в чисто статистическом плане) человеческие потери понесли не демократические страны Запада, а Советский Союз. Поражение германского нацизма, несмотря на страдания и жертвы немецкого народа, все же привело к созданию ФРГ, являющейся сегодня «экономическим двигателем» объединенной Европы и одним из самых богатых, влиятельных и процветающих государств мира, живущим – в отличие от современной России – в мире и согласии со своими соседями. Народы же бывшего СССР – кроме, разве что, стран Балтии – так до сих пор и не оправились от последствий сталинского авантюризма.

Кратко изложу выводы, которые можно сделать в отношении работ Виктора Суворова на основании моих личных аналитических усилий:

1. Начало Великой Отечественной войны никак нельзя назвать неожиданным для руководства СССР, большинства военнослужащих Красной Армии и РКВМФ, а также для огромных масс советских граждан. «Внезапным» для всех них стало лишь то, что первый удар нанес Гитлер, а не Советский Союз (причины этого анализируются в других работах цикла «Большая война Сталина»).

2. Германское правительство официально объявило войну правительству СССР. Для этого у немцев имелись веские основания, а Советский Союз отнюдь не являлся невинной жертвой. «Необъявленная война» – миф советской пропаганды.

3. Я не могу согласиться с Резуном-Суворовым в том, что нападение Гитлера было «чисто» превентивным: таковым оно стало более или менее случайно. С другой стороны, совершенно очевидно, что экспансионистские действия СССР летом 1940 года (и особенно аннексия румынских территорий) приблизили германское нападение. Фактически своими действиями Сталин заставил Гитлера нанести упреждающий удар по Советскому Союзу, так как военное нападение на СССР не позже лета 1941 года стало единственной стратегической альтернативой, имевшейся в распоряжении фюрера нацистского государства.

4. Резун-Суворов, скорее всего, прав, утверждая, что Гитлер рассматривался большевиками в качестве своеобразного «ледокола», призванного расчистить им дорогу к господству на Европейском континенте и в значительной части Азии.

Планы, которых «не было»

Часть 1
«Последние приготовления»

…Слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются ложными и провокационными… проводимые сейчас летние сборы запасных частей Красной Армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, проводимые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия как враждебные Германии, по крайней мере, нелепо.

Сообщение ТАСС от 13 июня 1941 года

Любая агрессия готовится тайно…

Адмирал флота Советского Союза

Н. Г. Кузнецов

Начну разговор о планах с поразившего меня фрагмента военных дневников К. Симонова. Помните «Живые и мертвые»? Помните героиню романа – Таню Овсянникову? Так вот: ее прототипом была вполне реальная молодая женщина, встреченная Симоновым на Западном фронте летом 1941 года. Несмотря на свои двадцать три года, маленькая, похожая на курносого мальчика Валентина Владимировна Тимофеева была настоящим героем: сама вытаскивала с поля боя раненых и застрелила фашиста. Вот ее история. Саратовский дантист Тимофеева была призвана в армию 8 марта (!) 1940 года, будучи матерью впоследствии умершей в ее отсутствие двухлетней девочки и четырехмесячного (!) сына. После призыва она оказалась в Белорусском Особом военном округе – на будущем Западном фронте. Видимо, Валя была такой миниатюрной, что офицеры-мужчины дразнили ее: «Приказано вас в наступление (!) не брать – такая маленькая». После того, как вместо обещанного боевыми товарищами наступления началось отступление, она хлебнула, как говорится, «по полной программе»: бои, окружение, ранение в ногу, предательство сограждан, выход к своим. После госпиталя ее отправили в тыл, на Волгу. Там Вале Тимофеевой в самый разгар войны не нашли должности и демобилизовали («100 суток войны», с. 370).

Выдающегося военного репортера Симонова почему-то не заинтересовали подобные повороты судьбы, а вот я был поражен. Судите сами: что такое грозило стране Советов весной 1940 года, чтобы в Международный женский день 8 марта призвать в армию и послать на западную границу 22-летнюю женщину-дантиста с двумя оставшимися дома малышами? А потом, в самое тяжелое для страны время, – ей «не нашли должности» и демобилизовали, отпустив к сыну… И это в ситуации, когда, по словам пожилого врача Е. Сахаровой, в московской поликлинике № 5 в начале 1942 года «врачей… осталось мало, и то большинство инвалиды»: всех остальных, надо полагать, призвали в армию… (С. Кузнецова, статья «В большинстве аптек нет почти ничего», журнал «Власть»). Но эта удивительная даже для неласковых сталинских времен история была упомянута, как говорится, лишь для начала разговора…

Материалы беседы к 8 марта. Страница учебного пособия того времени

А вот еще одно интереснейшее наблюдение подполковника РККА: 24 июня 1941 года дороги Белоруссии поблизости от Борисова были заполнены не только беженцами, спасающимися в восточном направлении. Оказывается, что в обратном направлении – на запад – по ним с непонятным упорством следовали тысячи призывников. Цитирую: «…здесь уже кишмя кишело народом. Как мне показалось тогда, беглецов и дезертиров было мало. По большей части командиры и красноармейцы, ехавшие из отпусков обратно в части. А кроме них – бесконечное количество призванных, упорно двигавшихся на запад, на свои призывные пункты» (там же, с. 10). И еще раз по тому же поводу: «А с востока на запад вдоль дороги шли навстречу гражданские парни. Они шли на свои призывные пункты, к месту сбора частей, мобилизованные, не желавшие опоздать, не хотевшие, чтобы их сочли дезертирами, и в то же время ничего толком не знавшие, не понимавшие, куда они идут. Их вели вперед чувство долга, полная неизвестность и неверие в то, что немцы могут быть здесь, так близко. Это была одна из трагедий тех дней. Этих людей расстреливали с воздуха немцы; они внезапно попадали в плен; они часто шли без документов, и их поэтому часто расстреливали и наши» (там же, с. 22). Отметил знаменитый писатель и то, что помимо этих следующих навстречу смерти и плену призывников, туда же – к границе – двигались (правда, уже поездами) и их будущие начальники: «…в вагоне ехали главным образом командиры, возвращавшиеся из отпусков. Было тяжело и странно. Казалось, что половина Западного военного округа была в отпуску. Я не понимал, как это случилось. Впрочем, не понимаю этого и до сих пор» (там же, с. 7).

Трудно сказать, насколько искренним в своем непонимании вполне очевидного был в данном случае сталинский любимец. Ведь его, в отличие от многих желавших, таки пустили в святая святых – советские архивы. Судя по отсутствию в «100 суток войны» послевоенных комментариев (в остальном весьма обильных по многим другим поводам) на эту конкретную и действительно очень интригующую тему, объяснений упомянутым несуразностям он искать не стал. «Не понял» и все тут! Шли себе – и шли, ехали себе – и ехали! Бог их, сердешных, знает… Получается, что в советских архивах, любезно открытых партией главному военному писателю, ему показывали «пожелтевшие карты» лишь немецкого Генштаба, а вот не менее интересные карты Генштаба советского показывать не стали. А может, недосуг было – торопился «Живых и мертвых» закончить?..

Но не беда, обойдемся и без архивов. Предлагаю читателям ответить на эту непосильную симоновскую «загадку» вместе, но чуть позже – в ряду им подобных. Уверяю, что и без посещения закрытых теперь уже российских архивов мы вполне сможем сообразить, почему, например, возле самой границы «по ошибке» собрали гигантские стратегические запасы. Пока же упомяну сцену на железнодорожной станции Шепетовка в уже знакомую нам по симоновским дневникам дату – 24 июня 1941 года, описанную в книге В. Муратова и Ю. Городецкой (Лукиной) «Командарм Лукин»: «Что это за скопище командиров в здании вокзала и на привокзальной площади?» – спрашивает легендарный командарм коменданта станции. «Мобилизованные командиры, товарищ генерал, – честно отвечает тот, – их несколько сот… Никто им толком не разъяснил, где находятся их части» (с. 33). Если кто-то из читателей спросит, как сотни мобилизованных офицеров Красной Армии успели оказаться на украинской станции уже 24 июня – спустя неполные сутки после объявления той самой мобилизации, я предложу им немного подождать, а пока вспомнить книгу Симонова и всех тех командиров-«отпускников», кто толпами ехал вместе с ним к западной границе 23 июня, но уже не в Украине, а в Белоруссии.

К дневникам Симонова, кстати, я еще буду возвращаться. С самого начала войны двадцатипятилетний, но уже обласканный «партией и правительством» писатель и поэт, занимался эдаким экстремальным туризмом для ВИП-персон. При этом, как я понимаю, он искренне считал себя настоящим фронтовиком. Вытребовав у Ортенберга (главреда «Красной Звезды» – того самого, что якобы «ушел на войну» утром 21 июня) личный мандат от самого Мехлиса, он путешествовал практически куда хотел – от моря Черного до моря Белого. Для этих целей он использовал выделяемые по первому (в крайнем случае, «по второму») требованию бомбардировщики, автомобили, тральщики и даже подводные лодки. «Молодой да ранний» без всякого стеснения заходил в блиндажи командиров и командующих. В Иран – за границу и в то время! – боец идеологического фронта не полетел осенью 1941 года только потому, что Красная Армия вместе с англичанами разобралась с этой независимой страной (в том смысле, что от нее тогда ничего не зависело) так же быстро, как и Вермахт с Люксембургом. Но, несмотря на мое личное прохладное отношение к жизненному и творческому пути лауреата и депутата, его свидетельства, тем не менее, представляют определенную ценность. Ведь он имел уникальную возможность, которой тогда обладали очень немногие, – посещать практически любые участки фронта и возвращаться оттуда живым, здоровым и, самое главное, по собственной воле. После поездок «фронтовик» Симонов отсыпался в комфортабельной квартире с красавицей-женой (актрисой Серовой), отъедался (с нею же) в спецстоловой, творил и гонял по Москве на новой машине – да так, что у присматривавших за ценным кадром чекистов замирало сердце (П. Судоплатов, «Спецоперации. Лубянка и Кремль. 1930–1950 годы», с. 238).

Теперь обращусь к книге «Берлин, Май 1945» бывшей военной переводчицы Е. Ржевской. В ней, помимо прочего, она цитирует и найденные ею в бункере рейхсканцелярии дневники Геббельса:

14 июня 1941 года

«Русские, кажется, еще ничего не предчувствуют. Во всяком случае, они развертываются таким образом, что совершенно отвечает нашим желаниям: густомассированные силы – легкая добыча для пленения» (с. 62).

15 июня 1941 года

«Из захваченных (прим. автора: перехваченных?) сообщений мы в свою очередь можем заключить, что Москва приводит русский флот в боевую готовность» (там же, с. 63).

15 июня 1941 года

«Русские сосредоточились как раз на границе. Самое лучшее, на что мы можем рассчитывать. Если бы они эшелонировались вглубь, то представляли бы большую опасность. Они располагают 150–200 дивизиями (прим. автора: на самом деле, советских дивизий было гораздо больше – немцы прозевали развертывание второго стратегического эшелона), может быть, немного меньше, но, во всяком случае, примерно столько же, сколько у нас» (там же, с. 67).

Эти записи я прочитал в совсем юном возрасте и почему-то на всю жизнь запомнил эту радость главного гитлеровского пропагандиста по поводу неведомо зачем собравшейся на западной границе массы советских войск. Пожалуй, именно из-за этих нескольких фраз, приведеных Ржевской, я и приобрел на раскладке «Ледокол» и «День “М”»…