Текст книги "Большая война Сталина"

Здесь я буду вынужден сделать короткое отступление. Дело в том, что спустя некоторое время после написания автором этих строк, касающихся высказываний Геббельса, приведенных Ржевской по оригиналам его дневников, я ознакомился с английским переводом того же документа. Английская версия откровений министра народного просвещения и пропаганды Рейха, посвященных 1939–1941 годам, насколько я понимаю, создана на основе одной из копий дневников – фотографических пластин, спрятанных его подчиненными в лесах под Берлином. Большая их часть была найдена и опубликована. Простое сравнение английского перевода, выполненного британцем Фредом Тейлором (Fred Taylor), и русского перевода фрагментов дневников в исполнении Е. Ржевской, показывает, что они сделаны с одного и того же документа. Это, соответственно, подтверждает подлинность найденных в германских лесах фотокопий. Но в ходе анализа английской версии я с удивлением обнаружил, что по той или иной причине ряд цитат в русском переводе Ржевской при сравнении с их британским эквивалентом имеют противоположный смысл. Судите сами…

Вот русский перевод Ржевской дневниковой записи Геббельса за 14 июня 1941 года:

«Русские, кажется, еще ничего не предчувствуют. Во всяком случае, они развертываются таким образом, что совершенно отвечает нашим желаниям: густомассированные силы – легкая добыча для пленения» (с. 62).

Теперь то же самое в английском переводе Тейлора (перевод с английского мой):

«Русские, кажется, ничего не подозревают. Мы развертываем силы в огромных масштабах, легкая цель» (с. 408).

Русский перевод Ржевской записи за 15 июня 1941 года:

«Русские сосредоточились как раз на границе. Самое лучшее, на что мы можем рассчитывать. Если бы они эшелонировались вглубь, то представляли бы большую опасность. Они располагают 150–200 дивизиями, может быть, немного меньше, но, во всяком случае, примерно столько же, сколько у нас» (с. 67).

То же самое в изложении Тейлора:

«У них (прим. автора: Советского Союза) примерно 180–200 дивизий, может быть, немного меньше, но, во всяком случае, примерно столько же, сколько у нас» (с. 414).

Перед русским вариантом упомянутой цитаты Ржевская вставила несколько фраз, которых вообще нет в английском варианте. Например, предложения: «Это будет массированное наступление самого большого масштаба. Наверное, самое большое, которое когда-либо видела история. Пример с Наполеоном не повторится. В первое же утро начнется бомбардировка из 10 000 орудий. Мы применим новые мощные артиллерийские орудия, которые были в свое время намечены для линии Мажино, но не были использованы» («Берлин, Май 1945», с. 67) в английском варианте Тейлора просто отсутствуют. Нет у него в этом месте и обычной в таких случаях ссылки на плохое качество фотопластины или пропущенные страницы. Прошу обратить внимание и на разный нижний порог советских дивизий, указанных Ржевской и Тейлором – соответственно, 150 и 180.

Страница из дневников Геббельса (источник: http://mignews.com.ua/skandaly/v_mire/5428648.html)

Причина этого загадочного расхождения мне неизвестна. В то, что Ржевская могла пойти на подлог, я поверить не могу. Намекать читателям столь причудливым образом на агрессивные намерения СССР не было никакого смысла. Дело в том, что в дневниках хватает записей, касающихся как стратегически превентивного характера германского нападения (интересно, что до начала войны Геббельс – как и Ф. Гальдер – опасался первого удара Красной Армии, но так и не поверил в то, что та намеревалась его нанести летом 1941 года), так и прямых утверждений вскоре «прозревшего» пропагандиста о том, что Германии сильно повезло. Так, 3 июля 1941 года Геббельс продиктовал стенографисту следующее: «Планы Москвы напасть на Германию и Центральную Европу теперь подтверждены и не вызывают никаких сомнений. Фюрер нанес удар в последний возможный момент» («The Goebbels Diaries. 1939–1941», с. 444). Вдобавок, немецкие оригиналы дневников по-прежнему находились (и находятся) в советских (а ныне российских) архивах, и Ржевскую могли легко разоблачить. За этим в советские времена вполне могли последовать не только исключение из партии и увольнение с престижной должности, но и полновесный тюремный срок. Не верю я и в то, что фронтовичка (пусть и служившая в армейском штабе) Ржевская, своими глазами видевшая то, что творили немцы на ее земле (и предпочитавшая, судя по ее творчеству, в упор не видеть то, что творила Красная Армия в «освобождаемых» странах) вдруг решила разрушить бытовавшие тогда исторческие мифы. Не те у нее были воспитание, идеологическая закалка и жизненный опыт! Но что же тогда произошло? Неужели ошибка одного из переводчиков?.. Честно говоря, мне одинаково трудно поверить как в недостаточный профессионализм советской военной переводчицы Елены Ржевской, так и в ущербность знаний (или небрежное отношение к работе) выпускника Оксфорда Фреда Тейлора. Словом, ответить на вопрос о столь большом расхождении между двумя версиями перевода одного и того же исторического документа я, к сожалению, не могу, поскольку не имею возможности прочитать немецкие оригиналы дневников. Лично мне этот курьезный случай в очередной раз продемонстрировал: ко всему, касающемуся Второй Мировой войны, необходимо подходить очень внимательно и с хорошей долей скепсиса.

* * *

Осенью 2011 года свою помощь в выяснении истины мне предложил Дмитрий Хмельницкий, которому в свое время довелось поработать с немецким оригиналом текста дневников Геббельса (тем самым, что был обнаружен в лесах под Берлином). Я его помощь с благодарностью принял. Не пожалею бумаги и приведу уже упоминавшиеся выше пассажи в переводе Е. Ржевской, Ф. Тейлора, а также Д. Хмельницкого:

Ржевская: «Русские, кажется, еще ничего не предчувствуют. Во всяком случае, они развертываются таким образом, что совершенно отвечает нашим желаниям: густомассированные силы – легкая добыча для пленения» («Берлин, Май 1945», с. 62).

Тейлор (перевод с английского мой):

«Русские, кажется, ничего не подозревают. Мы развертываем силы в огромных масштабах, легкая цель» («The Goebbels Diaries. 1939–1941», с. 408).

Хмельницкий: «Русские, похоже, ничего не подозревают. Во всяком случае, они развертываются так, как мы можем только желать: очень скученно, легкая добыча» («Die Tagerbücher von Joseph Goebbels», K-G-Saur, München, 1998, с. 371).

Совершенно очевидно, что грубую ошибку при переводе (думаю, это была именно небрежность, а не сознательная попытка исказить смысл весьма знаковой цитаты Геббельса) допустил Ф. Тейлор. Благодаря Д. Хмельницкому я могу также утверждать, что англичанин допустил и другие довольно значительные «вольности»: это следует из сравнения переводов и других приведенных выше фрагментов дневников министра пропаганды и просвещения Рейха. Впрочем, на сравнительно небольшой неточности «попалась» и Е. Ржевская: именно она использовала неправильное количество – «150–200» (а не «180–200» как в оригинале) – советских дивизий, упомянутых Геббельсом. Мой вывод в отношении этой довольно поучительной истории остается прежним: доверяй, но проверяй. Как видим, вывод этот распространяется как на выпускников Оксфорда, так и на закончивших московский Военный институт…

Теперь дадим слово Ф. Гальдеру (Franz Halder), который накануне войны возглавлял германский Генеральный штаб сухопутных войск (ОКХ). Напомню, что, в отличие от Кейтеля и Йодля (ОКВ), Гальдер не очень верил в то, что Красная Армия намеревалась напасть на Германию и ее союзников в ближайшей временной перспективе. Тем не менее, процитирую его дневниковые записи, опубликованные Воениздатом (с длинными комментариями советского переводчика и редактора – генерал-лейтенанта П. А. Жилина) в СССР в 1969 году:

11 марта 1941 года

«Имеются сведения о переброске русских войск из Московского военного округа в Смоленск и Минск» («Военный дневник», т. 2, с. 397).

6 апреля 1941 года

«Группировка русских войск: Бросается в глаза скопление войск на Украине. Главком полагает, что не исключена возможность вторжения русских в Венгрию и Буковину. Я же считаю это совершенно невероятным» (там же, с. 449).

Начальник Генерального штаба Сухопутных войск Третьего рейха Франц Гальдер в 1939 году

Впрочем, ночью Гальдер, по-видимому, чуть внимательнее перечитал доклад Абвера, потому что на следующий день появилась другая запись:

7 апреля 1941 года

«Анализ группировки русских войск дает основание сделать следующий вывод: Если отказаться от избитого (!) утверждения о том, что русские хотят мира и сами не нападут, то следует признать, что их группировка вполне допускает быстрый переход в наступление, которое было бы для нас крайне неприятным» (там же, с. 451).

Отметим, что запись эта была сделана в момент, когда немецкая группировка на западных границах СССР насчитывала лишь 75 дивизий (см. примечание немецкого редактора на с. 420). Г. К. Жуков, процитировавший в своих мемуарах сводку Разведупра от 4 апреля, назвал практически ту же цифру – 73 германских дивизии.

26 апреля 1941 года

«Увеличение количества войск на западе России за счет прибытия новых десяти дивизий наиболее заметно в районах Белостока и Львова. В тылу фронта, подтянувшегося к самой границе, расположены четыре танковых группы разной численности. Они находятся в Бессарабии, в районе Житомира и западнее, а также под Вильнюсом и Псковом» (там же, с. 486).

19 мая 1941 года

«Россия: запрещение въезда иностранцам и советским гражданам в пограничные районы» (там же, с. 533)

22 мая 1941 года

«Доклад о группировке русских сухопутных войск у немецкой границы. Войска сильно выдвинуты вперед. Оборонительная группировка состоит из трех групп армий» (с. 542).

6 июня 1941 года

«Усиление действий русской авиации… Румыния: русские проявляют на границе усиливающееся беспокойство» (там же, с. 563).

Нужно отметить, что замечание по поводу «усиления действий русской авиации», скорее всего, касается нарушений советскими самолетами-разведчиками воздушного пространства Германии и ее союзников. Подробнее об этом мы поговорим несколько позже.

13 июня 1941 года

«Из Румынии сообщают о скоплении кораблей, которые находятся в боевой готовности, юго-западнее Одессы» (там же, с. 574).

А это замечание, вероятно, касается совместных учений 9-го (Крым) стрелкового корпуса Батова и Черноморского флота, о которых писал в своих воспоминаниях адмирал Кузнецов: более подробно я останавливался на этом в первой книге «“Внезапно”, “без объявления войны”?..»

В тот же день 13 июня Гальдер сделал и следующую весьма характерную запись: «Действия в случае наступления противника до того, как мы нападем сами» (там же). Это означает, что в середине июня германский Генштаб совершенно серьезно рассматривал вариант, при котором Вермахту не удалось бы упредить все более явственно «просматривавшийся» внезапный удар со стороны СССР.

21 июня 1941 года

«Сведения о противнике: На отдельных участках замечена повышенная внимательность русских. (Перед фронтом 8-го армейского корпуса противник занимает позиции)» (там же, с. 582).

Надо сказать, что после прочтения всех этих записей странное впечатление, вызванное радостными комментариями Геббельса в изложении Елены Ржевской, у меня только усилилось. Оказывается, что – как и относительно самих немцев, скопившихся накануне войны у самой границы – характер развертывания советских войск тоже не говорил о миролюбивых намерениях. И Гальдер признался в этом самому себе уже 7 апреля 1941 года – несмотря на то, что еще сутки назад считал это «невероятным» и спорил на этот счет с вышестоящим начальством.

Последние предвоенные планы Юго-Западного фронта (Киевского Особого военного округа) не рассекречены по сей день.

Марк Солонин,

«22 июня. Анатомия катастрофы»

Будущий Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян в июне 1941 года занимал весьма важную должность – начальника оперативного отдела штаба Киевского Особого военного округа, самого сильного округа СССР. Оперативный отдел в советских штабах всех уровней являлся основным, а потому его руководитель автоматически одновременно занимал и должность заместителя начальника штаба. Туда он был назначен после работы в штабе 12-й армии того же округа в Западной Украине. Попав на новое место службы, Баграмян отмечал: «оперативный отдел… состоял из полутора десятка офицеров… Многие из них были совсем молодыми. С началом второй мировой войны Красная Армия росла столь бурно, что даже крупные штабы приходилось пополнять вчерашними лейтенантами» («Так начиналась война», с. 22). Любопытно, что тогда, базируясь в приграничном Станиславе (ныне Ивано-Франковск), ему пришлось уделить немало времени изучению боевых действий в горах. Часть стрелковых дивизий армии (как, например, 72-я) переформировывались в горнострелковые. Фактически вся 12-я армия постепенно превращалась в горную. Поэтому вполне естественно, что в октябре – ноябре 1940 года Баграмян безвылазно находился на Ужокском перевале, контролируя экспериментальные учения и изучая скорость маневра танковых, моторизованных и кавалерийских частей в горных условиях: «по горным дорогам идут танки, орудия на механизированной и конной тяге, автомашины и повозки. По часам прослеживается время, за которое они могут осилить перевалы» (там же, с. 32). Отметим, что эти необычные эксперименты осуществлялись уже осенью 1940 года. Подчеркнем также, что они могли дать мало полезного с точки зрения обороны. Интересно, что эта повышенная горная активность советских военных уже тогда заставляла мирных жителей интересоваться природой происходящего: «Нас спросили (о чем можно еще (!) спрашивать военных?), будет ли война. Мы успокоили их, что пока (!) для тревоги нет оснований» (там же, с. 33). Когда началась война и пришлось отступать, горнострелковые соединения – как и воздушно-десантные корпуса – пришлось вновь превратить в обычную пехоту. Сам Баграмян так пишет по этому поводу: «Я составил подробный отчет о поездке. Отметил отдельные недостатки, положительно отозвался о боевой выучке людей. Горячо (!) настаивал на переформировании ряда стрелковых дивизий в горнострелковые. Вспоминаю сейчас об этом с горечью: с началом войны нашим горнострелковым дивизиям пришлось сражаться на равнине. Труд по их переформированию был затрачен впустую…» (там же, с. 35). Иными словами, больше он ничего «горячо» не доказывал – и так все и всем было ясно, включая и его самого. Почему труд «затрачен впустую»?.. Да потому, что использовать горнострелковые дивизии на западной границе можно было только при наступлении на чужой территории.

Маршал Советского Союза И. Х. Баграмян (источник: https://ru.armeniasputnik.am/review/20160509/3358079.html)

А вот еще один характерный комментарий Баграмяна, относящийся к 1940 году: «Весь трудовой люд земли, все народы, изнывавшие под гнетом капитала, взирали на Страну Советов с любовью и надеждой. Фашисты – с ненавистью и затаенным страхом. Мы знали, что они не оставят нас в покое, что нам еще придется драться с ними не на жизнь, а на смерть. Чувствовалось, что грозный час испытаний приближается. Но мы верили в несокрушимую крепость нашего общественного строя и смело смотрели в будущее» (там же). Абстрагируясь от надежд угнетенных народов (им бы, думаю, было полезно пообщаться с недавно «освобожденным» литовским работягой Пятрасом, упомянутым автором в первой книге цикла), не могу удержаться от вопроса: откуда «смело смотревший в будущее» советский штабист узнал о «затаенном страхе» фашистов? И почему, несмотря на упомянутый страх, фашисты, тем не менее, не собирались оставлять миролюбивую Страну Советов «в покое»? Может, глупые? Или германская Нота-меморандум об объявлении войны таки содержала крупицу правды?..

Перед празднованием наступающего 1941 года начальник штаба Киевского Особого военного округа М. А. Пуркаев (недавно покинувший Разведупр и пост военного атташе в Берлине) сообщил своему заму о представительном совещании высших военных руководителей Красной Армии, проходившем в это время в Москве: «Ходом совещания интересуется сам товарищ Сталин. На каждом заседании присутствует кто-нибудь из членов Политбюро… Судя по всему, Центральный Комитет партии учитывает сложность международной обстановки и возрастающую угрозу со стороны фашистской Германии. Отсюда и такое внимание к укреплению обороноспособности страны. И несомненно в нашей армейской жизни последуют большие перемены…» (там же, с. 41). Пуркаев оказался прав: их общего начальника Жукова вскоре назначили начальником Генштаба Красной Армии. Заметим также, что напасть на СССР фюрер фашистской Германии более или менее окончательно решил лишь 18 декабря 1940 года. Поразительно, но практически одновременно, еще не зная о факте принятия и деталях плана «Барбаросса», советские генералы и Политбюро начали совещаться, как бы эту агрессию отразить. С такой-то оперативностью почему «внезапно»? Почему не отразили, а отступали до Ленинграда, Москвы, Кавказских гор и Волги?..

Баграмян продолжает, что когда в январе 1941 года Жуков вернулся в Киев, чтобы сдать дела Кирпоносу, то, собрав весь руководящий состав округа, новый начальник Генштаба сделал несколько интереснейших заявлений: «Немецкая армия хорошо оснащена, приобрела солидный боевой опыт. Сражаться с таким противником будет нелегко. Раньше мы считали, что, если придется прорывать вражескую оборону (!), достаточно будет полуторного превосходства над противником на участке главного удара. На московском совещании одержало верх другое мнение: надо обеспечивать такое превосходство не только на участке главного удара, но и во всей полосе наступления фронта». Это заявление Г. К. Жукова, – признается Баграмян, – изумило всех» (там же, с. 45). Заметим, что изумило присутствовавших совсем не то, что обсуждался прорыв не советской, а немецкой обороны, а непривычно высокая концентрация сил, предназначенных для этого. Предлагаю запомнить этот жуковский постулат про общее полуторное превосходство над обороняющимся противником на будущее – когда речь зайдет об истинной численности группировки Красной Армии, которую хотели собрать на западных границах к началу июля 1941 года. «Далее, – делится с читателем Баграмян, – Георгий Константинович указал, что… “планируя мероприятия на случай войны, мы не можем исходить из того, чем будет располагать наша армия в будущем. А если война начнется сейчас? Мы должны быть реалистами и строить планы, исходя из тех сил и средств, которыми располагаем сегодня…”» (там же). Эта фраза – ответ Жукова ему самому, когда двадцать лет спустя окончания войны он в «Воспоминаниях и размышлениях» стенал по поводу якобы имевшей место ужасной недоукомплектованности и недооснащенности Красной Армии. «Далее, – продолжает Баграмян, – Георгий Константинович подчеркнул, что разработанная в Красной Армии теория так называемой глубокой операции полностью оправдалась в современных условиях… Докладчик особо остановился на значении в наши дни тактической и оперативной внезапности (!)…» (там же, с. 45–46).

Получается, международная ситуация стала такой сложной, что на подготовку к достойной встрече агрессора просто не оставалось времени.

Из этого описания становится понятно, что не самого лучшего штабиста Жукова (см. мнение адмирала Н. Г. Кузнецова в «Накануне», с. 264), осуществившего, тем не менее, свою первую глубокую операцию на Халхин-Голе раньше, чем немцы первый «блицкриг» в Польше (и сделавшего это в несравнимо более трудных условиях и против гораздо более сильного противника), поставили руководить Генштабом совсем неспроста. Запомним также, что ни одно предложение из приведенного почти полностью абзаца совершенно не касается вопросов обороны. Сам Баграмян всю весну 1941 года занимался окружным и армейскими планами прикрытия. «Вскоре после начала оккупации Югославии фашистами Генеральный штаб дал указание внести в план прикрытия государственной границы ряд существенных поправок. Командованию округа было приказано значительно усилить войска, выдвинутые к границе. Сюда дополнительно стягивались четыре механизированных корпуса, четыре стрелковые дивизии и ряд соединений и частей спецвойск… Дело усложнялось тем, что генералы и офицеры, работавшие над планом, должны были все, до последней бумажки, исполнять собственноручно, даже на машинке сами переписывать» (там же, с. 56). Подчеркнем, что именно так подходили к подготовке планов вторжения и в германском Генштабе: никаких машинисток!

Попутно отметим, что собирающейся обороняться стороне надо было бы не «стягиваться» к границе, да еще и запирать мехкорпуса в ловушку Львовского «выступа», а наоборот, – «оттягиваться» за линию укрепрайонов старой границы, из-под прикрытия которых потом и наносить мощные контрудары по агрессору, измотанному преодолением полосы обеспечения и нескольких заблаговременно построенных полевых линий обороны. Именно это еще до начала войны предлагал сделать выдающийся советский военный деятель Б. М. Шапошников. Как мы увидим позже, когда «стянутые» советские войска были полностью разбиты в приграничных сражениях в первую же неделю боев, именно данный нехитрый, в общем-то, план в «пожарном» порядке и пыталось осуществить командование почти всех советских фронтов. Делалось это, впрочем, без особого успеха – немцы продвигались настолько быстро и энергично, что Красная Армия не смогла организовать сплошную оборону на значительной степени разоруженной «линии Сталина» и покатилась дальше, до самого Днепра. Попутно подскажу, что войска могут выдвигаться к границе не только для обороны («прикрытия»), а чтобы оказаться поближе к исходным рубежам для внезапной атаки.

«Командованию округа, – жалуется прославленный полководец, – все прибавлялось работы. Реорганизация имевшихся, формирование новых соединений и частей, прием и размещение войск, прибывающих из глубины страны, требовали энергии и инициативы от всех работников штаба. Мы понимали, что в Москве обстановку на нашей западной границе считают куда более угрожающей, чем это, по вполне понятным соображениям, высказывалось в печати и сообщалось по официальным каналам» (там же, с. 59). Видно, неспроста уже тогда у советских граждан имелась здоровая привычка не верить советским же газетам! Далее: «Последний весенний месяц не принес потепления в международных отношениях. Советское государство готовилось к отпору. Именно так в штабе округа расценили назначение И. В. Сталина Председателем Совета Народных Комиссаров. Впервые за годы существования Советской власти руководство Центральным Комитетом партии и Советом Народных Комиссаров было сосредоточено в одних руках» (там же, с. 61). На самом деле руководство в стране Советов и до этого не очень «распылялось». Почти два десятилетия Сталин руководил всем и всеми, имея скромную должность партийного секретаря. И ничего: все и так знали, «кто в доме хозяин». А, скажем, постановление по производству танка Т-34 принимало не правительство, а ЦК партии – то есть тот же Сталин. «Нужно сказать, – подчеркивает Баграмян, – что все с удовлетворением встретили это сообщение. В начале мая мы получили оперативную директиву Народного комиссара обороны, которая определяла задачи войск округа на случай внезапного нападения гитлеровцев на нашу страну. Читатель может усомниться в необходимости такой директивы: ведь отражение возможной агрессии предусматривалось планом прикрытия границы. Однако к тому времени этот план так и не был утвержден Москвой» (там же, с. 62). Иван Христофорович вполне справедливо не полагается на излишнюю доверчивость читателей. Скажем, ваш покорный слуга считает: если план «прикрытия» не был утвержден, то его надо было всего лишь взять и утвердить, а не городить огород с отдельной директивой.

Честно говоря, не перестаю удивляться этому факту в свете неуклонно ухудшавшихся отношений с Германией и давно зафиксированной переброски немецких войск к границе: всерьез заниматься обороной по-прежнему никто не хотел! «Видимо, – продолжает маршал, – поэтому Народный комиссар решил специальной директивой повысить боевую готовность западных приграничных округов. Задачи ставились конкретные: своевременно выявить сосредоточение войск наших вероятных противников, группировку их сил; не допустить вторжения войск агрессора на территорию СССР; быть готовыми упорной обороной прикрыть мобилизацию, сосредоточение и развертывание войск округа» (там же). Не знаю, как насчет других читателей Баграмяна, а у меня возникает вопрос: если он пишет правду, то почему вся эта конкретика была командованием округа полностью проигнорирована – не «выявили», «допустили» и не «прикрыли»? Почему командующий округом (вернее, уже фронтом) Кирпонос, его начштаба Пуркаев и заместитель Пуркаева Баграмян не были – подобно своим коллегам на Западном фронте – расстреляны за преступные халатность и бездействие? Ждали приказа на выполнение намеченных оборонительных мероприятий со стороны наркома и начальника Генштаба? Если так, то виноваты Тимошенко с Жуковым! Почему их не расстреляли? А может, этих приказов – готовиться к «отпору» – просто не было?.. Подчеркну также, что упомянутая выше директива наркома обороны (и, по-видимому, начальника Генштаба) – это, скорее всего, та самая до сих пор засекреченная бумага, которая была отправлена в округа 5 мая 1941 года. И, по мнению многих историков, засекреченной по сей день она остается совсем не потому, что ориентировала Красную Армию на ведение «упорной обороны».

«В первом эшелоне, – рассказывает Баграмян, – как и предусматривалось планом, готовились к развертыванию стрелковые корпуса, а во втором – механизированные (по одному на каждую из четырех армий)» (там же, с. 62). Надо понимать, что, говоря о планах, Баграмян имеет в виду так и «не принятый Москвой» план «прикрытия». Добавим также, что, судя по воспоминаниям генералов-фронтовиков, приведенным в первой книге «“Внезапно”, “без объявления войны”?..», «развертывание» заключалось в скрытном стягивании в леса у границы без занятия оборонительных рубежей.

Тут я позволю себе сделать еще одно отступление. Дело в том, что начальник оперативного отдела штаба Киевского округа, прошедший в годы войны путь от полковника до генерала армии, хитрец и умница Баграмян почему-то не упомянул один важный факт. Дело в том, что механизированных корпусов, составлявших основу ударных сил Красной Армии, к началу войны в округе было (считая и те, которые перебрасывались из глубины страны) не четыре, а, по моим подсчетам, целых девять: 4, 5, 8, 9, 15, 16, 19, 22 и 24-й. Часть из них – как например, 5-й, сосредотачивавшийся в районе Изяслав – Бердичев – Шепетовка, с началом войны были переброшены на быстро разваливавшийся Западный фронт. И насчитывалось в тех девяти корпусах минимум 5 996 танков (включая не менее 802 суперсовременных по тем временам КВ и Т-34) – в полтора раза больше, чем во всей группировке Вермахта на момент вторжения на всем Восточном фронте.

Интересно, что чуть позже, при описании начала войны, память к Ивану Христофоровичу частично возвращается: так, по его словам, командующий Юго-Западным фронтом Кирпонос уже 23 июня планировал привлечь для контрудара по фашистам «до пяти механизированных корпусов»: то есть, пятый мехкорпус к тому времени нашелся. Правда, досадный случай амнезии все же не позволил вспомнить, что одобренное Жуковым уже вечером 22 июня решение командующего фронтом предусматривало контрудар силами сразу шести мехкорпусов: 22, 9 и 19-го с севера и 8, 15 и 4-го – с юга (Виталий Жилин, «Герои-танкисты 1941–1942», с. 37). И что в составе упомянутой советской контратакующей группировки насчитывалось, по данным Жилина, 3 702 танка (там же). По-прежнему будем считать битву под Прохоровкой «самой большой танковой битвой в истории»?.. Об этом сражении в треугольнике Владимир-Волынский – Радзехув – Дубно советские военные историки предпочитают помалкивать, потому что оно было вчистую проиграно Красной Армией, хотя вроде бы и позволило задержать немцев на целую неделю. Но вернемся в май 1941 года…

Уже тогда, в мае 1941 года, вышеупомянутая директива за подписью Тимошенко «требовала от командования округа спешно подготовить в 30–35 километрах от границы тыловой оборонительный рубеж, на который вывести… второй эшелон войск округа… авиацию предписывалось держать в готовности к передислокации на полевые аэродромы. Определялось место командного пункта, с которого командование округа должно было руководить действиями войск в случае агрессии. Его начали спешно строить в Тарнополе» («Так начиналась война», с. 62). Предлагаю читателю не обманываться некоторыми хитрыми терминами, использованными легендарным полководцем: никакого «оборонительного» рубежа в 30–35 километрах от границы немцы не встретили. Вернее, рубеж был – только не обороны, а выжидания. Причем располагался он на расстоянии одного ночного перехода от границы и почему-то в дремучих лесах, в которые немецкие танковые группы и так никогда бы не сунулись. А «полевые аэродромы» – это те самые приграничные аэродромы, на которых Люфтваффе в первый день уничтожило сотни действительно слетевшихся туда неведомо зачем (официальная версия: якобы свои аэродромы в тылу ремонтировались) советских боевых самолетов. А на срочно строившемся командном пункте в Тарнополе должен был находиться штаб не округа, а фронта. И отправился туда Баграмян до начала войны – как сам же и признался на последующих страницах своего мемуара. Авторы монографии «Начальный период войны» под редакцией генерала армии С. П. Иванова, изданной еще в 1974 году, в этой связи подсказывают, что «с 14 по 19 июня командование приграничных округов получило указание вывести фронтовые (армейские) управления на полевые командные пункты» (с. 212).

«На генералов Пуркаева, Добыкина, Трутко, меня и моего заместителя полковника Данилова, – продолжает Баграмян, – легла новая задача: в короткий срок разработать всю оперативную документацию по организации выдвижения корпусов второго эшелона (прим. автора: имеется в виду второй эшелон округа) в приграничную зону. Во время этой работы у меня возникло сомнение: уж очень незначительной оказывалась общая глубина обороны – всего 50 километров. А если враг прорвется? Кто его встретит в тылу? Ведь в резерве командования округа сил почти не оставалось… Я высказал свое опасение генералу Пуркаеву. Тот ответил, как всегда, не сразу. Хмуря брови, он помолчал, а потом отрезал: “В Москве знают, что делают. В тылу будет кому встретить прорвавшиеся войска”. Позже я убедился в правоте начальника штаба. Во второй половине мая мы получили директиву, в которой предписывалось принять из Северо-Кавказского военного округа и разместить в лагерях (прим. автора: еще один хитрый термин советского «новояза»; «лагеря» – значит в густых лесах) управление 34-го стрелкового корпуса с корпусными частями, четыре стрелковые и одну горнострелковую дивизии… Первый эшелон должен был прибыть 20 мая… Свалившиеся на наши головы новые (прим. автора: и, безусловно, приятные!) хлопоты помешали мне участвовать в окружном командно-штабном учении… Штабы армий получили много полезного в области планирования и ведения армейской наступательной операции…» (там же, с. 63). Вновь остановимся и отметим: «напряжение растет», высылаются директивы по (якобы) «отражению агрессии», в западные округа перебрасываются колоссальные силы (чуть позже отметим, что такие же передвижения происходили в Заполярье, Прибалтике, Белоруссии, Молдавии и в Южной Украине), а в ходе последних перед несомненно приближающейся войной штабных учений самого мощного военного округа СССР отрабатывались исключительно наступательные действия. Уж и не знаю, чего «полезного» получили в ходе этих штабных игр высшие офицеры округа, но совершенно ясно, что при нападении гитлеровцев все эти наступательные наработки пришлось выбросить…