Текст книги "Золото для любимой"

Глава 34. БРАТКИ

Вечером нас навестили братки.

Сперва послышался шум подъехавшей автомашины, громыхнули ворота. Кто-то, стуча башмаками, поднялся по ступеням в дом. Через минуту оттуда прозвучало:

– Радика нет, Бурхана нет. Какие-то мужики спят. Гости приехали – никого не е…т. Приехали и приехали – и в рот компот!

Затем в кухню, где находились лишь я и Бурхан (наши час назад отправились на покой, Радик не вернулся с охоты, а Гайса несколько дней назад отчалил наконец домой), ввалились пять человек.

– Где Радик? – по-свойски уселся на лавку самый крепкий из них, обритый, большеголовый, с маленькими узкими глазками и сморщенным, как будто выражающим недовольство лбом. (Мне вспомнились помидоры или тыквы с человеческими чертами из мультфильмов или телерекламы.)

– Закуска найдется? – со стуком поставил он на стол-топчан две бутылки водки.

Другие также без церемоний рассаживались, откупоривали бутылки, ополаскивали из чайника стаканы. Большинство – коротко или наголо остриженные, мордастые, в спортивных трико. Один, лысый абсолютно (его так и называли – Лысый), с наиболее корявой мясисто-красной физиономией, был в шортах и грязной майке.

Бурхан, не иначе как в предвкушении выпивки, кинулся к здоровяку с объятиями:

– Бы-ли-и-ин! Мара-а-ат! Полгода тебя не видел. Сейчас все сделаю… Яичек свежих… – засуетился он, грохнул на плиту сковороду.

– Мы торопимся, – пробурчал один из пришельцев.

– Пусть делает. Давай, Бурхан, похлопочи, – одобрил хозяйское рвение Марат. – Чай есть? – спросил он.

– Конечно! Марат! Горяченький! Запаренный! – вскричал радостно старик.

– Ты не понял, – поморщился тот. – Заварка есть?

Получив от Бурхана пачку, он сыпанул в горсть, а затем отправил в рот черную рассыпчатую горку заварки, разжевал старательно и запил водой, пояснив с небрежной усмешкой:

– Организм допинга требует.

Затем, взявшись за бутылку, неожиданно повернулся ко мне:

– Выпьешь с нами? Тебя как звать?

Я назвал себя, но от выпивки отказался. Настаивать не стали.

– Чем занимаетесь? Геологи? Откуда? Из Питера? Ого. Что ищите? – как бы между делом без видимого интереса расспрашивали они. – И золото попадает?

– Нет, золото нас не касается, – дипломатично пояснил я. – И вообще мы промываем лишь до серого шлиха.

– На трубе ваши парни моют?

«Все знают», – отметил я про себя.

– Это ваши пробы сушатся? – кивнул один, рыжеватый и улыбчивый, на дальний край печи, где неровной шеренгой выстроились пузатые мешочки. – Можно посмотреть? – он взял мешочек, развязал тесемки, насыпал содержимое на ладонь, показал приятелям.

– Все лето тут? – энергично жуя лепешку с парящей пузырчатой яичницей, поинтересовался Марат. И опять: – Откуда вы? Из Питера? Ого.

Мои ответы они, похоже, пропускали мимо ушей или притворялись, якобы пропускают. При всей их внешней раскрепощенности, небрежных, как будто ничего не значащих вопросах, я улавливал время от времени чей-нибудь цепкий настороженный взгляд.

– Наливай! – уже требовал Бурхан; он вдруг покачнулся и едва не сел на сковородку с остатками яичницы, стоящую на столе-топчане. – Марат! Бы-ли-и-ин! Сейчас я картошки пожарю.

– Мы торопимся. Выпьем еще и поедем.

Марат вытащил сигарету из оставленной Мишкой пачки.

– Сначала возьму, потом спрошу, – без улыбки пошутил он. – Не убьют… не убьют же!

– Порвут, как грелку! – хохотнул рыжий, и вся братва заржала над избитой шуткой.

– Охотитесь? – спросил я, зная, что не охотятся, но желая увидеть их реакцию.

– Охотимся, братуля, – со смешком согласно кивнул Марат и добавил: – Но на особую дичь. Радик нам нужен, – прибавил он как будто нехотя. – Ладно, поехали мы. В Кособродку слетать надо. Скажи Радику, что я еще к нему заеду, – бросил он Бурхану.

И, дожевывая куски, вся гоп-команда потопала к выходу.

Едва стих рокот автомобиля, как Бурхан внезапно сменил любезность на гнев:

– Бандюганы драные! Мафия, ты понял? Я их всех знаю. Увельковские бандиты. Шпана! Они тут много дел наделали… Хорош, я все сказал, – резко остановил он себя и, выпятив нижнюю губу, потряс перед моим лицом сжатым коричневым кулаком, натужно просипел: – Ладно… Все нормально. Я – спать.

Глава 35. ПРОПАЖА

После первого (возможно, разведочного) визита банды я решил, что оставлять мешочек с намытым золотишком в комнате на столе, по меньшей мере, неразумно. Хоть это и не кружка золота, как у покойного Стефана, но все же граммов около десяти будет. Перебрав в уме разные варианты, я спрятал его в глубине своего спального мешка – между ватным коконом и брезентовым чехлом.

Да и не только бандитов следовало опасаться.

Однажды Радик рассказал историю о том, как его навестили «фээсбэшники».

Явились они, как те бандиты: на обычном жигуленке, с водкой. Только вели себя чуточку скромнее. «Стакан не дадите? А хлеба? Давай с нами выпей». А как вместе выпили, взялись расспрашивать: есть ли золото, моют ли? «Моют помаленьку» – «А кто?» – «Приезжие». Тогда они давай Радика подбивать: ты, мол, без работы, на что живешь? Дескать, посматривай, кто тут моет, и нам сообщай. Радик на это: «Что мне их, выслеживать?» – «Нет, зачем? Замечай только: сколько человек, во что одеты, и номера машин записывай. И за этакую малость будет тебе стабильное жалованье». Радик: «Да некогда мне по карьерам лазить. Хозяйство у меня – огород, конь, сено косить надо, картошку собирать…» – «Ну смотри, надумаешь – вот тебе телефон. Мы же к тебе по-дружески. Вот, например, ружьецо у тебя не зарегистрировано, так мы же ничего не говорим, понимаем. И ты пойми…» И укатили: дескать, мы тебя еще навестим.

– А ведь приехать и с обыском могут, – заключил Радик. – Ведь знают, что народ моет. И из охотников наверняка кто-нибудь разболтал в Пласте: мол, подозрительные люди постоянно что-то промывают под дамбой возле труб.

Рассказал он еще и о том, как два года назад несколько геологов нелегально намыли здесь золото и везли его с собой в Москву, хорошенько припрятав. Кто-то на них, видимо, настучал, и им прямо в поезде устроили обыск – выпотрошили рюкзаки, спальные мешки, сумки – и нашли… в тюбиках с зубной пастой.

Поразмыслив, я решил, что спальник – такое место, которое в первую очередь может подвергнуться досмотру. И я сунул ценный мешочек (внешне не отличающийся от других мешочков для образцов) в кармашек своего потасканного маршрутного рюкзака, похожего, скорее, на котомку нищего бродяги, чем на предмет снаряжения современного геолога. Самый же крупный самородок (в форме пирамидки) утопил в сухой заварке, которую также в полотняном мешочке брал с собой в маршруты.

Вечером после работы я небрежно бросил рюкзак под навесом открытой террасы в одну кучу с другими рабочими рюкзаками, грязными рудными мешками, Мишкиными ситами и тазами. Тут уж он точно не привлечет ничьего внимания.

Ночью к Радику опять кто-то приехал, похоже, Раис. Пьяные голоса из кухни мешали мне спать, тогда как коллеги мои давно уже разливались сладкими руладами. Только Мишкин спальник лежал, свернутый рулетом. Видать, шлиховщик пьянствовал вместе с башкирами.

На свою беду, я вспомнил про золото. И теперь мне мерещились разные варианты его исчезновения.

Очень зримо, как это бывает в бессонные ночи, представилось: хмельные мужички решают заварить чайку, на столе заварку не находят, и Мишка копается в маршрутных рюкзаках, надеясь отыскать чьи-нибудь остатки чая. И натыкается на тот самый мешочек. Заваривают, после чего выбрасывают распаренные «эфеля» (вместе с самородком) в яму с отходами.

И словно в подтверждение этих догадок отчетливо послышались у ворот чьи-то шаги и шлепки как будто вываливаемой из чайника заварки.

Или воображалось, будто Раис кинул свою торбу на кучу рюкзаков, а уезжая, прихватывает по ошибке мой злосчастный рюкзак…

Конечно, я мог бы встать, выйти на террасу и принести рюкзак в комнату. Но, во-первых, не так-то просто было бы отличить его в темноте от других рюкзаков, а во-вторых, я прекрасно сознавал, что все это не более чем мнительность и фантазии одурманенного бессонницей рассудка.

Утром я даже не вспомнил об этих ночных бреднях. Спокойно сделал на травке за огородом зарядку, напился молока и стал собираться в маршрут. Однако среди разбросанных на террасе вещей моего серо-коричневого рюкзака не оказалось…

Башкиры мертвецки спали. Виктор Джониевич ушел в маршрут. Кириллыч с Мишкой неторопливо укладывали в повозку, «арендованную» у хозяев, свою амуницию – лотки, сита, ведра, готовясь везти все это к трубе, в Мишкину лабораторию.

– Что-то я рюкзак свой не найду, – пробормотал я насколько мог хладнокровно.

– А где ты его вчера оставил?

– Вроде бы вместе с остальными…

Теперь уже втроем мы осматривали террасу, заглядывали в кладовку, тормошили пузатые баулы в комнате. Но все изыскания ни к чему не привели.

– Бери мой, – великодушно предложил Владимир. – Мне он сегодня не понадобится.

– Да у меня там котелок… – мялся я.

– Возьми кастрюлю, прикрути к ручкам проволоку – и готово, – убеждал начальник. – А рюкзак твой был старье, фиг с ним.

Но я продолжал потерянно бродить по двору, будто склеротик, заглянул даже в стойло к лошади.

– Брось, не трать время, – твердил Колотушин, плетясь за мной по пятам.

Проснулись Радик с Тагиром.

– Не знаю, кто мог взять… – озадаченно застыл на крыльце Радик. – Раис? Раис без спросу не должен…

– Да кому он нужен! – вскричал Кириллыч. – Конечно, может быть, он дорог Федору как реликвия…

Никому не могло бы прийти в голову, что я хранил в этом рванье золото.

«Все труды насмарку», – досадовал я. Но дело было даже не в трудах. Мне казалось, что для меня это не просто золото, а материализованный кусочек давнишней мечты. А может быть, все гораздо прозаичнее, и я лишь хотел почувствовать себя столь же богатым, как Армен?…

Тагир тем временем отправился за водой к колодцу.

Возвращался он, неся в одной руке ведро, а в другой – что-то светло-коричневое. Еще издали я опознал пропажу.

– В траве валялся, – доложил, довольно улыбаясь, мальчишка.

Но я не улыбался. Я был уверен, что кто-то уже «прошмонал» все карманы рюкзака, для чего, разумеется, и стащил его. «Кто-то меня все же выследил», – предположил я.

Каково же было мое изумление и радость (почти детская), когда я нащупал оба злосчастных мешочка. Не было лишь полиэтиленового пакета с остатками лепешки, которую я не доел вчера в маршруте.

– Собаки! – осенило меня. – Собаки утащили. Лепешку нанюхали.

– А я думаю: на кого это Барсик лает под утро?! – с похмельной веселостью воскликнул Радик. – Уж не гости ли снова?

Несмотря на благополучный исход, история эта немного меня обеспокоила: не привело ли мое поначалу вроде бы несерьезное увлечение золотодобычей к тому, что в душу мне незаметно прокрался пресловутый «желтый бес» – та самая алчность к золоту, столь убедительно описанная во многих романах?

Глава 36. ГАЛЯ И ГУЛЯ

– Хорошо, ребята, вот хорошо, – приговаривает Бурхан, сгребая вилами в кучи толстую, еще зеленую ветвистую картофельную ботву. – Дело нужное. А картошка в этом году уродилась, да… Уральская!

Он причмокивает губами и подергивает плечами, и кривится в улыбке.

Я, Кириллыч, Мишка и Радик работаем лопатами, Тагир собирает картошку в ведра.

День выдался стылый, ветреный, желто-синий. Густо пахнет черноземом, сырым картофелем, ботвой. Лицу горячо от частых наклонов, а спину прохватывает осенним холодком.

Тишину нарушает гул двигателя, от дороги тянется пыль из-под колес приближающегося «КамАЗа». За домом машина притормаживает, недолго стоит и катит обратно.

– Галька с Гулькой приехали! – слышится со двора возглас Тагира.

– Это дочки мои! – бросает вилы Бурхан. – Сейчас познакомитесь. К батьке приехали!

Долго никто не появляется. Наконец слышатся мелодичные голоса и показываются две девушки, одетые в рабочее. Мужские пиджаки (видимо, из здешнего гардероба) висят на них, точно в шкафу на плечиках. И тем не менее мы не в силах отвести от приехавших глаз.

Одна из них – черноволосая, с тонким с горбинкой носом и черными блестящими цыганскими глазами – Галя. «Эта вся в меня, в батьку, – вполголоса охарактеризовал ее мне счастливый старик. – А Гулька – та в мать пошла».

Гуля, которая пошла в мать, – светлокожая и светловолосая, с более мягкими чертами скуластого лица, раскрыленным, но аккуратным носиком и тонкими выгнутыми бровями над карими миндалевидными глазами. Она отличается от сестры еще и каким-то печальным спокойствием. Ходит плавно, прямо, даже чуть откинувшись назад, и слегка враскачку.

Прибывшие тотчас же бойко взялись за дело – принялись выбирать вывороченные из жирной черной земли желтовато-белые и лиловые картофелины. Загремели о борта ведер увесистые клубни. Я невольно напрягся, ускорил работу.

– Отдохните, – предложила мне черненькая Галя, бросив на меня быстрый оценивающий взгляд, – а я покопаю.

– Ничего, нормально, – на секунду распрямил я спину.

– Что, девушки приехали – сразу работа пошла?! – проорал с конца ряда Володька.

– Да вы и без нас уже пол-огорода осилили, – возразила Галя. – Что бы мы без вас делали?

– А мы без вас?! – кричал повеселевший начальник.

Через какое-то время уже казалось, будто мы не первый год вместе копаем картошку.

– В вашем наряде хорошо границу переходить, – острю я.

– Это почему же?

– Не жалко, когда собаки станут драть. А если честно, то вы и в нем неотразимы.

– Шутник, – усмехнулась Гуля, сидящая на корточках и энергично разгребающая руками лунки.

– На будущее лето опять к нам приедете? – повернулась ко мне Галя.

– Картошку копать, – прибавила Гуля с улыбкой.

– Лучше вы к нам в Питер, – ляпнул тоже улыбающийся Мишка.

– Нет, это тут вы свободны, а там, небось, у всех жены, – проговорила Галя, постреливая черными глазами и как будто ожидая от нас подтверждения или опровержения своих слов.

– По-всякому, – брякнул я.

Когда позднее, уже в первых голубоватых сумерках, вновь собирали в ведра рассыпанный для просушки урожай (голова к голове), Галя неожиданно спросила:

– И у кого же из вас по-всякому?

Окончательно сгустились сумерки. Мы с Галей, сидя рядышком на корточках, добирали последнюю картофельную мелочь.

– Вон это поле за огородом… – кивнула девушка в сторону темного глубокого пространства степи. – Как посмотрю на него, так вспоминаю, как по нему ко мне парень ходил. Сам он из Пласта, а здесь работал когда-то в артели. Батя говорил: надо поле заминировать. Лучше бы заминировал… Ко мне ходил, а сам все на Гулю посматривал… – она помолчала, потом опять поглядела в темную сквозную пустоту степи и тряхнула головой: – Все чудится, будто вот сейчас покажется… Даже страшно.

– Может, и вправду покажется? – хмыкнул я.

– Нет, уже не покажется.

– Куда же он делся? – продолжал я весело. – Не на мине же подорвался…

– Нет, утонул.

Я внутренне вздрогнул и повернулся к ней. Затем спросил осторожно:

– Прости, его, случаем, не Стефаном звали?

– Да, Стефаном. Откуда ты знаешь?

– Так, слышал кое-что…

– Он здесь в разрезе утоп. Тебе, значит, рассказывали…

– Рассказывали, но немного по-другому.

– Да, всякое болтают, – уклончиво ответила девушка, и как-то диковато, как мне почудилось, блеснули в темноте ее глаза.

После работы все набились в тесную кухоньку.

Как отрадно было слышать среди глухого мужского гомона такие волнующие, переливчатые, чудесные женские голоса! Видимо, я все же потихоньку оживаю, а ведь боялся, что окаменел навсегда…

Гуля начисто перемыла всю посуду. Галя застелила стол-топчан чистой бумагой, которую с небывалой щедростью выделил ей прижимистый обычно Колотушин.

– Бурхан свое рабочее место не узнает, – заметил недавно вернувшийся из маршрута Сыроватко. Старую выгоревшую энцефалитку он успел снять и натянул новенькую.

– Посуда с девушками убежит, не захочет с нами оставаться, – острил в своем духе Володька.

– Женских рук здесь давно не хватает, – продолжал Виктор Джониевич, намекая на бобыльство Радика и Бурхана.

– Это да, – со вздохом согласились сестрицы.

– А нам хватает?! – воскликнул я. – Все, в следующий сезон берем повариху. Молодую!

– Гулька, тренируйся, может быть, тебя возьмут, – хихикнула Галя.

– Возьмем и без тренировки! – прокричал разухарившийся Мишка.

Наш промывальщик с самого начала проявил заботу о девушках: Гале, забывшей домашнюю обувь, дал свои тапки, Гуле уступил уютное местечко на табурете у горящей печи.

В отличие от меня, он, похоже, делает это без всякого расчета, естественно. А я ухаживаю, когда это входит в мои планы. Или вообще не ухаживаю. Общага, а потом Аня избаловали меня. И напрасно…

Глава 37. ВЕЧЕР ПОСЛЕ БАНИ

Итак, в нашей жизни появились две молодые интересные женщины. Молодые и свободные.

Галя, как скоро выяснилось, разведена, живет в селе, в частном доме, в семье Гайсы, а Гуля вдвоем с шестилетним сынишкой – в Троицке, в своей квартире. «Одна деревенская, другая городская», как шутит Тагир. Галя разведенная, Гуля – вдова, ее муж разбился пьяный на мотоцикле, что на Урале и в Сибири дело обычное.

На другой день урожай докопали. Уже с обеда задымила труба бани. Бурхан в порыве благодарности поскакал на лошади в Березовку за самогоном.

Решали, в какой очередности париться. Мягкая, уравновешенная Гуля, оказывается, любила жаркую баню, а бойкая горячая Галя – уже поостывшую.

– Я тоже предпочитаю жаркую, – признался я.

– Тогда идите вдвоем с Гулькой! – не замедлила подшутить Галя.

– Хорошая мысль, – игриво посмотрел я на Гулю. – Мне она нравится.

Прозвучало это двусмысленно: то ли мысль нравится, то ли сама Гуля.

– А что, пошел бы? – с любопытством зыркнула на меня молодая женщина.

Я приблизился губами к ее уху и громко прошипел, так чтобы все слышали:

– Ни-за-что.

– Это почему же? – как будто оскорбилась за сестру Галя.

– Потому что остальные меня распнут. Под видом борьбы за нравственность. А на самом деле – из зависти.

– Бурхан-то тебя точно на вилы насадит, – вставил оказавшийся поблизости Колотушин.

– Это он может, – подтвердила Галя.

После бани и самогона Бурхан, худой, с мокрыми, черными, прилипшими ко лбу волосами, с торчащей из-под распахнутой драной куртки темной грудью, в восторге тряс перед нашими лицами кулаком:

– Это мои дочки! Дочки мои! Вы поняли?!

– Поняли, Бурхан, – отмахивались мы.

– …Молодые, красавицы!.. Парни… но если кто тронет… – и он с силой сжал своими корявыми черствыми пальцами мою (почему-то мою) кисть.

Я невольно вспомнил про вилы.

Через какое-то время возглас Бурхана снова прервал общую беседу.

– Парни! Это мои дочки! Умницы! Красавицы! К батьке приехали! Вы поняли?! Познакомились?!

– Бурхан, уже два дня, как знакомы.

– Батя, успокойся, – пробовал усадить отца на табурет Радик.

Но тот сейчас же вскакивал:

– Мои дочки! Сыновья мои! – грубовато взъерошил он жесткие волосы Тагира. – Сами видите, какие! Вы меня простите, старого, – повернулся он к нам, постояльцам, приложив руку к сердцу.

– Отличные сыновья, – поддакнул Колотушин.

– А это мои дочки!

– Одна городская, другая деревенская, – вставил Тагир.

– Батя, тебе пора отдыхать, – взяв отца под руку, попыталась увести его Гуля.

– Молчи! – вырвался он. – Бурхан еще ого! – И старик, оголив грудь и плечи, напряг сухие, словно картонные, мышцы. И вдруг раскинул руки в стороны: – «Пар-ня-мо-ло-до-го-по-лю-би-ла-я…» – затянул он.

Виктор Джониевич, а за ним постепенно и все остальные удалились в дом – на покой. У догорающего огня печи остались лишь я да неугомонный Бурхан. Правда, к этому часу старик успокоился, притих, сидел сгорбясь, заметно пригорюнившись.

– Ты моих дочек видел? – неожиданно резко вскинул он голову и, помолчав, прибавил: – Сердце у меня за них болит. Мать их спилась… сам понимаешь… Вот и Тагир от матери ко мне убег. Нашел меня… Я тогда лошадей пас. Стал с батькой жить… с батькой стал жить, да… – тут морщинистое лицо его оживилось улыбкой, и, подавшись ко мне, он громко прошептал: – Тагирка еще лучше Радика золото находит. Радик его с собой таскает, но Тагирка хитрый: найдет и не все Радику отдает. Тот все равно пропьет, спустит, а мальчишка в обносках ходит, сам видишь…

Я глядел на рассыпающиеся, тускнеющие угли в черной топке потресканной печи и думал о том, что редко у кого жизнь протекает безоблачно. И мои собственные жизненные потрясения показались мне уже далеко не столь глобальными. Вот передо мной люди: старик Бурхан, его сыновья, вынужденные заниматься незаконным промыслом, дочки, оставшиеся без мужей, где-то его спившаяся жена… Кому из них сладко живется? Даже Радик, молодой, полный сил, постепенно втягивается в пьянство. А Тагир? Что ждет в будущем его?

Прервав мои размышления, в кухню вошла Галя. Она только что отвела отца в дом и вернулась. Я сунул в печь березовое полено, которое, густо задымив, вспыхнуло ярким факелом, оранжевым светом озарив кухоньку. Угли засияли, словно золотые слитки, золотым песком заискрилась зола. А темнота за приотворенной дверью сделалась чернее и бесприютнее.

Галя присела рядом.

– У тебя красивое тело, – кокетливо улыбнувшись, проговорила она (я сидел без рубахи, разгоряченный недавней баней, выпивкой, жаром от печи). – Спортом занимаешься, я видела утром. И не пьешь, поди…

– Приходится иногда. С друзьями или, бывает, под настроение… После бани, например, как сегодня.

– Мы так не умеем, – заявила она, и глаза ее стали жесткими. – Мы пьем – так уж пьем. Я вот тоже… как муж от меня ушел, тоже стала не удерживаться.

– По тебе этого не скажешь.

– Ты еще не видел меня такой… И хорошо, чтоб не увидел.

Я бы и сам не хотел увидеть Галю «такой». А еще меньше – Гулю. Но Гуля, как я заметил, вообще не пила.