Текст книги "Золото для любимой"

Глава 22. ЕЩЕ ОДИН ПИНОК

Я временно поселился у друзей в студенческой общаге, где у меня осталось немало знакомых. Кто-то учился со мной вместе, а теперь, после отчисления или академического отпуска, завершал образование, с кем-то я познакомился позднее.

– Тапочки и зубная щетка – все мое имущество! – бравурно восклицал я.

В этот первый свой «холостой» вечер я изо всех сил старался шутить, петь под гитару что-нибудь залихватское, быть душой компании, забыться в болтовне и гомоне студенческой братии, где меня считали своим. Однако ближе к ночи мой пыл стал постепенно угасать.

В комнату заглянула Татьяна, общая знакомая моя и Ани, черноволосая кареглазая хохлушка, озорная и сексапильная:

– Федор, можно тебя на минутку?

– Хоть на час! – воскликнул я как мог бодрее.

Мы прошли в холл. Я обратил внимание, что избегаю ее взгляда.

– Что у вас с Аней? – в лоб задала вопрос Татьяна, глядя строго и заранее осуждающе.

– Подумали и решили разбежаться, – усмехнулся я, стремясь придать голосу легкомысленный тон.

– Федя, что за глупости?! Зачем ты это делаешь? Сколько можно ее мучить?

– Танюша, не напирай на меня так, – попросил я уже без всякой напускной веселости. – Не я от нее ухожу, а наоборот, поверь.

– Ну что ты мне будешь говорить?! – с хохлацким акцентом пропела Татьяна. – А то я тебя и ее не знаю! Это все твои эксперименты. Женщина не животное какое-нибудь, чтобы ее дрессировать.

– Танюша, я не вру: она нашла другого.

Девушка какое-то время с любопытством разглядывала меня, потом произнесла негромко, но убежденно:

– Это тебе поделом. Ты сам ее на это толкнул. Ты сам ей всегда внушал, что она тебе не нужна.

– Теперь-то что от этого? Процесс необратим, все зашло слишком далеко. У Ани есть замечательный дар – умение любить, но теперь она любит другого…

– «Умение любить»! Что за глупости?! Да это умеет всякая женщина, если только в ней не убивают эту потребность.

– Ты знаешь, – продолжал я свое, – мне не нужна была жена, домохозяйка. Я и сам себя прекрасненько могу обслужить. В Ане я в первую очередь видел женщину…

– Что-о-о?!! – захохотала Татьяна. – «Видел женщину»! Да ты вообще на нее внимания не обращал! Что ты мог видеть?! Я же помню, как вы приезжали в общагу, и ты держался так, как будто ее вообще нет. Она мне жаловалась, что совсем не нужна тебе. Ты бы послушал, как она тебя восхваляла!.. Мол, она не достойна тебя, что ты весь из себя такой идеальный, такой продвинутый. Я ей сколько раз говорила: «Дурочка! Он тебе мозги запудрил и пользуется…»

– Так и есть, я совсем не ценил ее, – признал я. – Значит, все к лучшему: я получил по заслугам, она полюбила другого и, может, будет наконец счастлива.

– Послушай, – скривила ярко накрашенные губы собеседница, – что ты дурачком прикидываешься? Ты же сам мужик и хорошо понимаешь, для чего нужна она этому Армену. Скажу тебе честно: Аня мне про него говорила, и я его как-то раз даже видела. И ты его знаешь. Он богатый, баб у него полно. Он потешится и выбросит ее… И никому она не будет нужна в этом мире мужиков-дебилов. Ты поломал ее жизнь – вот и все. Тебя мне не жалко, ты в конце концов устроишься, а Аню мне жалко очень. Она может не выдержать и… в общем, от нее всякого можно ждать.

– Но она же любит его! – вскричал я. – Я не слепой, вижу. Что я скажу ей: не люби? Люби опять меня?

– Все это пройдет. А любит она потому, что ты ей многого не давал.

– И она решила искать это многое на стороне…

– Федор, ты совсем не понимаешь женщин, хотя и возомнил, будто хорошо их знаешь. Количество, как видно, не всегда переходит в качество. Женщине необходимо внимание, а не только регулярный трах. Ей все время надо убеждаться, что ее любят, ценят, что в ней нуждаются, что она нравится. Хочешь правду? Я Аню в последнее время обучила кое-каким женским секретам – как нравиться мужчинам. Я сама это долго постигала… Дак вот после этого она прямо расцвела на глазах. Мы с ней были раз в гостях… ты бы слышал, какие тосты ей говорили! А еще до Армена… Впрочем, все знать тебе совсем не обязательно.

– Нет уж, раз пошел такой разговор начистоту… Значит, у нее был кто-то до Армена?

– У нее и сейчас не один Армен… Дело в том, Федя, что это не моя тайна.

При словах «не один Армен» у меня потемнело в глазах, однако я вовремя овладел эмоциями.

– Но я и так уже слишком много знаю, – проговорил я как можно спокойнее. – Мне нужно знать до конца… Я хочу понять…

– Хочешь понять? А сможешь?… Ладно, слушай. Был у нее один парень. И она мне призналась, что испытала такое, о чем никогда даже не предполагала… Выходит, ты и в этом ее обделял.

Вот это был удар!.. Самолюбие мое получило пинок не меньший, чем накануне, когда Аня ночью ушла от меня к другому.

Но что она несет! Я же помню! Я помню Анино лицо в минуты нашей близости, ее глаза…

– Ты хочешь сказать, что Аня со мной притворялась? Не верю. Врешь… – выдавил я из себя почти с ненавистью.

– Какие вы, мужики, тупые! Не все, конечно… Ну, получала она с тобой свои оргазмы!.. тем более что любила… Но ты пойми: когда мужчина и женщина ежедневно ложатся вместе в постель и получают свой… скажем, кайф – это одно.

– А другое?

– А другое – это когда женщине перед этим дарят цветы, ведут в театр, в ресторан, да хоть в кафе, когда восхищаются ею, говорят красивые слова, совершают ради нее всякое там… Ну что я тебе все объясняю?! Короче, обольщают ее и делают это умело и с чувством, то… То и в постели все будет по-другому. В тысячу раз лучше. Она просто улетит!..

«Ну что, самовлюбленный индюк? – мысленно обратился я к самому себе. – Тебя ощипали, как курицу…»

Глава 23. ЧАЙКА

В один из вечеров Лешка с лихим треском укатил куда-то один на мотоцикле и вернулся часа через два с девчонкой. Она лепилась за его спиной на заднем сиденье, худенькая, в спортивном костюме, на вид лет четырнадцати-пятнадцати. Татарское лицо, большой рот, хвост на затылке и шустрые карие глазки. Как я догадался, это и была пресловутая Чайка.

– Привет, – соскочила она на землю, едва Лешка въехал в открытые дружками ворота. – Что, соскучились по мне, придурки?

«Придурки» радостно загудели, окружили гостью, оглядывая со всех сторон, пошучивая.

– Леха, ты ее на капкан поймал?

– Чайка, купаться пойдем? Ты же птица водоплавающая.

Девчонка по-хозяйски прошлась по двору, присела перед молча снующим возле будки псом:

– Барсик, привет, надо тебя отпустить побегать, – и, не спрашивая у хозяев, отстегнула ошейник.

Пес первым делом кинулся к ней лизаться.

– Чайка, а пожрать нам привезла? – требовательно выкрикнул Слон. – Мы тут изголодались, бля. Бурхан пропал, Радик не кормит…

– Знаю я, по чему вы изголодались, – хмыкнула она и добавила значительно: – Привезла гостинец.

В подтверждение ее слов Лешка извлек из сумки пластиковую бутыль самогона (это, очевидно, и был гостинец).

– Вы геологи? – обратилась ко мне гостья. – Алмазы ищите, если Лехин не врет? Найдете – мне подарите один? Я хочу себе кольцо с алмазом.

– А с топазом не хочешь? – спросил я, перенимая у парней грубоватый стиль общения с их «дамой». – У Радика поклянчи, у него есть розовый топаз, и он не знает, кому подарить.

– Лучше мы подарим ей шейкер, – встрял Мишка-шлиховщик. – Клёво! Будешь сама себе алмазы мыть.

– Лучше – посуду, – высунулся из кухни Колотушин. – Пускай моет в шейкере посуду. А то нам ее никак не перемыть.

Сыроватко тоже выглянул.

А мне подумалось, что нас тут почти десяток мужиков, и за все это время первый раз появилась одна-единственная женщина (вернее, соплячка-девчонка), и вот уже у всех глаза косят в ее сторону.

– А она не умеет ничего делать, – авторитетно заверил нас Леха. – Только трахаться умеет. Всех в Каменке перетрахала.

– А что? – приняла гостья вызывающую позу. – Некоторые и этого не могут.

Гайса, сидящий на ступеньках террасы, сплюнул и ушел в дом. Радик посмеивался, притулившись у двери кухни с папиросой в зубах.

«Видимо, эту Чайку здесь знают давненько», – заключил я. С любопытством вновь оглядел ее лицо и фигуру: школьница-хулиганка, не более того, головная боль учителей и родителей, на секс-бомбу ну никак не тянет.

Наши в этот вечер ужинали в доме, так как кухню надолго оккупировали разгулявшиеся малолетки.

Солнце удалилось стыдливо за Березовские горки, когда вся орда (самогон, видимо, уже приговорили) собралась идти на дамбу купаться.

Я сидел за воротами на покосившейся скамейке, созерцая картину закатного неба.

– Пойдем с нами, – подошла и без лишних церемоний потянула меня за рукав Чайка. После спиртного глаза ее блестели особенно бесстыдно.

– Айда с нами! – поддержал ее и Лешка. – Вода теплая, не то, что в разрезе. Костер запалим…

Пока шагали к реке, я ощущал себя руководителем отряда в детском лагере. Но когда пришли к дамбе, развели на рыхлом песке костер и все, включая Чайку, разделись догола и с криками ринулись в воду, я почувствовал себя членом племени дикарей.

К толстому отвилку ствола растущей у края дамбы ивы была подвязана веревка с поперечной палкой на конце (так называемая «тарзанка»). Мальчишки, подсаживая друг друга, по очереди раскачивались на этом подобии качелей и, отпустившись, летели с истошным криком в воду. Некоторые еще умудрялись извернуться в полете и нырнуть головой вниз. Подсаживать Чайку бросались все, похватывая ее за разные места. Она лягалась, материлась, но, похоже, ей это все же нравилось. Она летела «солдатиком», вытянув ровно ноги и пальцами одной руки зажимая нос. Появлялась из зеленоватой, усеянной пузырьками воздуха воды с расплывшимися волосами, словно кикимора или Медуза Горгона. И тотчас же снова отбивалась, визжа, плюясь и брызгаясь, от наседающих дружков.

А мне вдруг вспомнилась моя мальчишеская пора – такой же тихий вечер, теплая, чуть парящая река и мы – пятеро мальчишек и одна девчонка, – также купающиеся голышом. С девчонкой той мы первый день, как познакомились (она приехала к кому-то из нашего дома с Украины на несколько дней). Имени ее уже не помню, но зато отлично помню ее черные трусики до пупа (до того дня я не ведал, что женское белье тоже бывает черным), которые она простодушно стянула с себя вслед за нами (чтобы не идти потом домой в мокром). Не забуду свой тайный щенячий восторг от созерцания худенького загорелого (с белыми полосами на интимных местах) девичьего тела и нашу шумную суматошную игру в догонялки: водящий мог «запятнать» другого только в нырке под водой. И вот передо мной – молотящие в зеленых сумерках скользкие, вырывающиеся девчоночьи ноги и… нечаянный удар пятки одной из них по переносице, после чего я едва не захлебнулся.

Каких-либо конкретных сексуальных поползновений не возникало и в мыслях, хотя та наша знакомка была ненамного младше нынешней Чайки (наверное, лет тринадцати). Зато мы целовались (я – впервые в жизни) – мокрые, трясущиеся, соединялись поочередно с нашей подругой холодными скользкими ртами.

Мне хотелось этого снова и снова, но этот чертенок в черных трусиках – она напялила их сразу после купания и снимать больше явно не собиралась – постоянно убегала, бросалась камешками и дразнила меня издали «лысой макытрой» (я тогда был на лето острижен наголо).

Только годы спустя я узнал случайно, что «макытра» по-украински означает «горшок».

…Я тоже сиганул разок с «тарзанки», рискуя оборвать ее своим весом. Бултыхнулся в воду как в детство. Вынырнув, заорал от удовольствия, опять погрузился. Давно у меня такого не было – когда ведешь себя, как заблагорассудится, дурачишься, не заботясь о мнении окружающих.

Потому что и окружающие ни о чем не заботились. Когда я вышел, они носились голые по песку дамбы, гоняясь за визжащей Чайкой.

– Кто поймает, тот ее первый и сандалит! – вопил Леха, очевидно, комментируя мне происходящее. – Васька, на меня! На меня гони!

Греясь у костра, я с усмешкой и немного с завистью наблюдал эти состязания и оторопел от неожиданности, когда нагая девчонка, пробегая мимо, врезалась мне в живот и в грудь. Машинально я обхватил руками ее гибкое горячее тело. Но она и не вырывалась…

– Ты первый! – заорала пацанва.

Уже больше трех месяцев я не был близок с женщиной. Сюда я приехал спасаться от прошлой жизни, но способы такого спасения могут быть разными. И этот – не самый худший. Единственное, что беспокоило меня, человека нестойкого и аморального, так это опасность что-нибудь подцепить (презерватива у меня с собой, конечно, не было). Но пока я держал в объятиях другое аморальное и беспутное существо, острое желание взяло верх над разумом. Я подхватил на руки почти невесомое девчоночье тело и под гиканье пацанов едва ли не бегом припустил с ним за полосу ивняка.

Мы совокуплялись стоя. Я держал эту кошку, этого прыткого зверька на весу, она лишь слегка упиралась ступнями в напряженные икры моих чуть согнутых ног и, держась за мою шею, подпрыгивала на мне с застывшей развратной улыбкой большого рта. Как давно я не видел подобной улыбки! Как давно не вдыхал запаха женской плоти!

Когда же мы завершили наш акробатический номер и рухнули обессиленно на холодную влажную траву и какие-то ветки (точнее, на траву и ветки рухнул я, а Чайка – уже более мягко – на меня), за кустами грянули овации. Впрочем, нет, овациями это не назовешь. Это был гогот, свист и улюлюканье. Оказалось, вся команда, залегшая за кустами, просмотрела бесплатно все представление от начала до конца. Однако в этих криках и хохоте не слышалось ничего оскорбительного; было лишь продолжение дурачества и даже как будто участие.

Наш с Чайкой «выход» обсуждали «в кулуарах» – как нечто отвлеченное, как видеофильм.

– Ты бы так смог – все время держать? – кричал возбужденно один (кажется, Васька).

– А то нет! – высокомерно отвечал, покуривая, Леха. – Он же ее не на члене держал. Я пробовал: не очень удобно. По мне, лучше – сзади.

Потом за Чайкой опять гонялись. И хотя поймал ее сидевший в засаде Слон, у него ее нахально отбил Леха. И имел ее на глазах всей орды, как и хотел – сзади, а остальные скакали вокруг и кривлялись, точно дикари в ритуальном танце.

По пути от речки к дому я, шагая рядом, завел с Чайкой беседу по душам (почти как Раис с Лешкой).

– Скажи-ка, Чайка, как это твои родители отпускают тебя так надолго? – проговорил я полушутливо-полусерьезно.

Вместо ответа девчонка громко расхохоталась, широко открывая рот и показывая крупные белые зубы.

– Чего ты ржешь? – глядя на нее, улыбнулся и я. – Есть у тебя вообще родители?

– А ты меня чё, удочерить собрался? – опять заухмылялась она.

– Синюхи ее предки! Чбйку из дому похерили! – неожиданно встрял отставший от остальных Слон.

– Пошел ты, сраный Слоняра!.. пока я тебя!.. – и девка запустила увесистой каменюгой в едва успевшего отскочить в сторону пацана. Потом повернулась ко мне со все еще злой гримасой на лице:

– П…ит он, я сама от них свалила! – и прибавила уже спокойнее: – У бабки живу, в Каменке.

– Да-а… А в школу хоть ходишь? – спросил я с сомнением.

– Какая школа? – снова развеселилась собеседница. – В школе той все провода на металл сняли, а потом и стекла вынули. А в Пласте до восьмого класса доходила…

Какое-то время шли молча.

– Скажи: а не слышала ты про такого Стефана из Пласта, старателя? – перевел я разговор.

– Еще бы! Я его знала. И знаю, что с ним сделалось.

– Говорят, он утонул?

– Какое там – утонул!..

И я услышал несколько иную версию гибели старателя.

– Мужика того утопили из-за бабы, уж я-то знаю, – авторитетно заявила девчонка. – Женщину не поделили – дочку Бурхана.

– А разве у Бурхана есть дочка? – искренне удивился я.

– А ты думал! Целых две.

– И с кем же Стефан ее делил?

– Много хочешь знать.

Так или иначе, но то, что Стефан был убит, я теперь уже не сомневался. Кто это сделал, пока неизвестно, может, даже кто-то из появляющихся здесь лиц…

С этого дня я с особым вниманием стал присматриваться ко всем гостям хозяев-башкир.

Глава 24. МЕРТВЕЦ

Аня позвонила на кафедру, где я как аспирант проводил основную часть времени.

– Я сейчас зайду к тебе, хочу отдать твои бумаги по диссертации и какие-то дискеты, наверное, они тебе нужны.

Голос ее звучал приветливо и радостно, как будто ничего ужасного между нами не произошло. Казалось, и мне она намерена сообщить нечто радостное, обнадеживающее. Я слушал ее, а у самого звон стоял в ушах и сердце давало перебои. «Чего я так нервничаю? – одернул я себя. – Ведь все уже определилось и ничего не изменится. Так успокойся наконец!»

…Она вышла из такси, в легкой розовой куртке, в светлых брюках, с распущенными волосами, вся сияющая. Интересно: раньше я почти не обращал внимания, во что она одета, теперь же одного взгляда оказалось достаточно, чтобы охватить ее всю в мельчайших подробностях. Заметил я на ее руке золотой браслет в виде змейки, какого у нее прежде не было. Но постарался не выказывать своей досады.

Мы прошлись по набережной. Я держал полученную папку с материалами под мышкой. По Неве грудами, расщепляя лучи солнца, плыл ладожский лед, по влажному голубому небу тянулись, словно последние тающие зимние пути, длинные полосы облаков. Аня шла со мной рядом, легкая, вольная, и улыбка не сходила с ее губ. А мне уже было ясно, что ничего отрадного для меня она не скажет.

– Ах, какая весна! – вздохнула она глубоко. – И сколько событий… Эта последняя неделя – словно год жизни, а может, и вся жизнь! Ты знаешь, во мне сейчас столько сил!.. Я чувствую себя такой сильной! Понимаешь, за тобой я была как за каменной стеной. С тобой я могла быть слабой. А теперь я чувствую, что сама на многое способна. Я словно проснулась, дремала-дремала и вдруг вспорхнула. Даже люди стали относиться ко мне по-другому. Я навестила всех моих прежних подруг. И все рады мне. Все говорят, что я переменилась, стала интереснее. Все кругом обращают внимание… Я с каждым могу побеседовать, и все меня понимают. Тут один командировочный, взрослый такой мужчина, сказал мне: «Я, – говорит, – не люблю давать советы, но тебе я хочу посоветовать: больше всего в жизни бойся скуки. Скука убивает самое лучшее в человеке». А я сейчас ни секундочки не скучаю!

– Это он тебе посоветовал после того, как вы с ним выбрались из постели? – не удержался я от колкости.

– Слушай, ты ненормальный. У тебя одно на уме – секс и ничего больше.

– Можно подумать, ты со своим… дружком встречаетесь исключительно для интеллектуальных бесед.

– Но ведь кроме этого столько всего! Неужели ты не видишь?

Нет, я не видел. Я вообще ничего не видел. Лишь черноту…

Какое-то время шли молча. Не без злорадства я отметил, что слегка охладил ее восторженность.

– И это все, что ты собиралась мне сказать? – сухо спросил ее.

– А разве этого мало?

Я ничего не ответил, да и говорить в общем-то было не о чем.

Как она сейчас от меня далека! Рядом с ней – переполненной эмоциями, возможно, наивной, возможно, заблуждающейся, обманутой иллюзиями, но горящей жизнью – я чувствовал себя покойником. И весна казалась мне стылой, пустой и не нужной.

– Чудесный день, – проговорил я, как бы проверяя себя. Но слова эти ничего во мне не вызвали, ни малейшего отклика. Мертво в душе, одни остывшие уголья…

«Наверное, я и любить-то больше не способен. Трындел: придется и мне кого-то полюбить… Сплошной блеф. А сам – пустая оболочка. Двадцать шесть лет – и уже старик…»

У Дворцового моста расстались. Она полетела на ту сторону Невы, легкая, в развевающейся на ветру розовой куртке, я остался на этой.

Сколько-то времени я тупо брел по набережной, не видя ничего вокруг. Потом заметил, что у меня папка (с моими бумагами). Равнодушно швырнул ее в Неву, побрел дальше. Впору было самому сигануть вслед за папкой. Но, к сожалению, я неплохо плавал.

«Все в жизни компенсируется», – вспомнил я свои давние слова. Жизнь решила подтвердить их на моем личном примере.

Глава 25. ИНЫЕ ГОСТИ

Помимо пацанов и Раиса к Радику наведывалось немало иных гостей. Другой раз проснешься среди ночи: шум, говор, ругань Бурхана. Выглянешь в окно: в кухоньке свет, дверь ее отворена, полно людей, дым коромыслом. Во дворе – чей-то мотоцикл с коляской или автомобиль у ворот (это уже утром обнаружишь).

Так, почти неделю жили два парня – Иван и Андрей. Один ночевал в кухне на столе-топчане, другой в бане на полкй. Оба мне сразу не понравились. Особенно Андрей – молодой, полненький, с гладкими пухлыми щеками и стрижкой «ежиком». Во всех его движениях сквозила самоуверенность, этакая надменная медлительность: медленно наливает себе чаю, устроившись основательно у печки в своей широкой распахнутой куртке и подвернутых сапогах, столь же медленно потягивает сигаретку на длинном мундштуке. И никогда не смотрит в глаза.

«Кто они такие? – недоумевал я. – И чего торчат тут?»

Но все стало ясно, когда они ввалились однажды во двор, мокрые от дождя, в измазанных глиной сапогах, с лопатой и торчащими из рюкзака перепачканными песком деревянными лотками. Вот оно что! Золотишко моют!

Как-то ночью после затянувшейся пьянки Гайса уснул на сене в телеге, а оба гостя – Иван и Андрей – улеглись дуплетом на его кровати. В комфорте. И тотчас же дико захрапели. Я уже привык к храпу коллег и хозяев и почти не замечал его, а тут прибавилось нечто новое, и это новое раздражало.

В скором времени послышалась какая-то возня, и в бледном свете неба, сочащемся сквозь окна, я разглядел в передней комнате сгорбленную фигуру Бурхана.

– Чё храпите? – послышалось его сердитое ворчание. – Людям спать не даете, – (то есть нам). – Хорош храпеть, ты понял-нет?

Какое-то время длилась пауза, разливался лишь все тот же ритмичный ядреный храп.

– Ишь херачат!.. – то ли с негодованием, то ли с восхищением воскликнул старик. – Храпят, как у себя дома. Как у жены под боком. Понаехали, пьяницы… «Бурхан, Бурхан…» Бурхан вам что, мамка? Кончай, тебе говорят!!!

Неожиданно воцарилась почти полная тишина, и я уж было задремал, как вдруг Бурхан разразился новой странной тирадой:

– На хер мне этот ваш Ельцин! И этот… Салават Юлаев! Главное – будь человеком! Я так говорю? Живи своими мозгами. Понял-нет? Храпишь тут… Чё «Бурхан»? У Бурхана все лады. Бурхан никого не убивал, и золото мне ваше не нужно! Все, больше ничего не скажу!

Это «никого не убивал» заставило меня насторожиться: не причастны ли эти двое к убийству пластовского мужика?

Я знал, что наутро Бурхан, такой грозный ночью, будет лебезить и заискивать перед гостями (в расчете, что его опохмелят):

– Андрюша, ты что-то выпивать начал… Прежде, помнится, не пил.

Или, бросив свой пост на кухне, ускачет на коне в Березовку:

– Мать вашу! Грей тут чай, чашки за всеми мой!.. Понаедут дармоеды!.. вражьи души! Пошли все!..

То же самое хотелось бы выкрикнуть и мне, но сдерживало проклятое воспитание. А может, трусость?… Нет, пора сказать свое слово!

Перед закатом со стороны карьера появились оба – Андрей и Иван. Я только что закончил колоть дрова и теперь неторопливо прохаживался перед домом, словно на вечерней прогулке. Когда старатели поравнялись со мной, я положил руку Андрею на плечо и силой его остановил.

– В чем дело? – вынул тот изо рта мундштук с догоревшей сигаретой.

– Ты долго собираешься тут околачиваться?

– А тебе что за печаль?

– Мне это не нравится.

С минуту мы смотрели друг другу в глаза. Иван тем временем предусмотрительно обошел меня и занял позицию с тыла.

– Я к Радику приехал, – произнес наконец Андрей.

– Тут не один Радик. И здесь не гостиница, где тебя будут кормить и обслуживать. Радик, я уверен, так же считает, но стесняется сказать тебе прямо.

– А ты говоришь? – вплотную подступил тот.

– Да, а я говорю тебе это в глаза. И твоему дружку заодно, – обернулся я к Ивану.

Предполагаю, что они оба видели, как по утрам я колочу врытое в землю бревно. К тому же я старался держаться как можно тверже. И это мне, похоже, удалось. В тот же вечер оба старателя, злобно ворча, завели свой мотоцикл и укатили.

Какое-то время я пытался понять, что же меня так раздражало в этих двоих (особенно в Андрее). Возможно, я испытывал ревность к еще не добытому золоту. Затем, меня и вправду злило их нахлебничество. Но, скорее всего, двигало мной другое. И в этом другом, наверное, кроется причина моей острой неприязни к Андрею, а именно – то, что он… нет, не лицом, не сложением, не речью, а скорее повадками, этой своей самоуверенной медлительностью – вызывал у меня в памяти Армена… того, что украл у меня Аню.

Признаться, я опасался, что Радик не одобрит мое самовольство, обидится, что я выпроводил его гостей. Однако опасения не подтвердились.

– Правильно, – согласился хозяин. – Давно надоели уже. Сами если не понимают… Вон Андреич, когда приезжает, всегда привозит – хлеба свежего, сахару, курева, тушенки. «Что-нибудь еще надо?» – каждый раз спросит.