Текст книги "История Аквариума. Книга флейтиста"

Первый приходящий на таинство включал свой усилитель и начинал производить звуки, присущие только его инструменту, темпераменту и степени его просветленности. Независимо от присутствия соавторов и единомышленников, этот «он» начинал сооружение музыкальной ауры предстоящего магического акта, участниками которого становились все подходящие, независимо от пола, настроения, степени владения инструментом и степени участия в группе.

Начиналось коллективное перекачивание космической энергии в свои тела, а в просторечии – импровизация.

Она могла длиться вечность, поскольку в эти мгновения понятия пространства и времени исчезали из стен этой «комнаты за сценой», как, собственно, исчезала и сама комната вместе со своими стенами…

Двери всегда были открыты, и любой посторонний мог зайти и сильно подивиться той самоотверженности, с которой все участники таинства подчиняли себе смысл двенадцати звуков и трех рок-н-ролльных аккордов и кажущуюся простоту нехитрых ритмических рисунков. В их легкости была истинная красота и гармония. Об этом догадывались и даже знали сами участники восхождения. Они творили каждым своим шагом, каждой нотой, каждым словом или воплем, вырвавшимся наружу. Они каждый день стартовали с Песков, но никто из них не знал – «вверх или вниз…». Они не задумывались об этом – они возносились…

А после репетиции все участники выходили на улицу, под большое крыльцо, что у входа на факультет, и ждали вожделенную «шестеру» – автобус номер шесть.

– «Шестера» – забить, не сядем! – все бросались к ней с этим криком, при первом же ее появлении. И «шестера» везла сначала в «Сайгон» – к друзьям и «маленькому двойному», а потом в дом, кого в свой, кого в гостевой…

Это было удивительное время, когда все, без каких-либо ограничений, было!

Правда, только в мечтах. Ах, как мечталось в те годы!

Сколько стояло в Ленинграде пустых, брошенных особняков, флигелей или небольших строений! И как хотелось хоть в одном из них построить студию на манер Apple, поселиться там всем вместе, ходить друг к другу в гости из комнаты в комнату, с этажа на этаж. Пить чай, вино, разговоры разговаривать…

Как необходимо было каждое мгновение быть вместе! Не терять ни минутки. Чтоб не уходила никуда сила таинства, обретенная в звуках. Чтоб каждое мгновение видеть знакомые лица, чтоб глаза в глаза, чтоб не пропустить ни мысли. И как от всего этого было робко и сладостно.

Фан – Файнштейн Михаил Борисович – обстоятельный человек. Появлению его в группе предшествовал серьезный опыт, приобретенный во «Фракции Психоделия» – группе скорее мифической, чем реально существовавшей. Но не поймите меня превратно – она была сама реальность, просто легенд вокруг нее, как о многом из того времени, существовало больше, чем, наверно, эта группа имела выступлений.

Существует, например, твердое мнение, что она исполняла что-то из Zappa (Заппы). Сам по себе это уже факт уникальный, т. к. ни до, ни после них в стране никто этим не занимался, настолько сложно это всегда было и в творческом, и в исполнительском отношении. Да и основной «запповед» – Марат Айрапетян проживает сейчас в Ереване.

Хотя буду кривить душой, если не добавлю, что многое из того, что «Аквариум» в то время делал, возьмем, к примеру, композицию «Господин Раутбарт», по творческому методу мало чем отличается от приемов вышеозначенного композитора.

Сам Михаил играл в «Психоделии» не на басу, а на гитаре. Видимо, этот уникальный опыт столь серьезно «психоделизировался» в его подсознании, что на сей день он с радостью играет и поет только одну уникальную песню:

 
Вот пропел гудок паровоза,
И состав на Одессу ушел,
А за ним все бежал беспризорник… –
 

и так далее…

Совершенно не очевидно, что она исполнялась группой прилюдно, но ее магическое действие и до сих пор вызывает замешательство в рядах слушателей…

Басистом же во «Фракции» был загадочный человек по прозванию «Сэр»[18]18
  «Сэр» – больше и сказать нечего…


[Закрыть]. Всегда в очках и с басом.

Второе качество, которое Михаила разительно отличало от многих знакомых, – он всегда приходил на репетицию в компании высокой стройной большеглазой брюнетки, которая однозначно вызывала легкое оцепенение в рядах музыкантов.

Его красный полуакустический бас был самым настоящим произведением искусства, издавал нешуточные звуки и мог кого угодно покорить своей формой, прорезями, ручками и вообще висел на нем, как диковинный, ветхозаветный зверь, производя впечатление творения рук самого Страдивари.

И последнее – многое из того, что было на Михаиле надето, было создано его же руками, из чего вывод только один – Миша отлично шил. Во всяком случае, джинсы – основной дефицит поколения семидесятых – он строгал так мастерски, что завидовали даже модники с опытом. А в его джинсовой кепке долгие годы ходил сам Коля Васин[19]19
  Николай Васин – удивительный питерский человек, знающий о The Beatles намного больше, чем они сами. Хранитель идеи «The Beatles Rock-n-roll Temple» в дельте реки Смоленки.


[Закрыть], о чем есть поразительные фотодокументы.

Фану принадлежит авторство пророческого исследования, смысл которого звучит примерно так: «Самая большая ошибка советской власти в том, что она разрешила производство и повсеместную продажу бытовых магнитофонов, где кроме воспроизводящей головки была и записывающая. С этого момента контроль над распространением информации прекратился».

И это истинная правда.

Если за распространение самиздатовского журнала можно было крепко залететь, то с магнитофонной пленкой это не происходило или, во всяком случае, не считалось таким уж криминальным.

Начало семидесятых ознаменовалось приходом стереозвучания. И теперь появилась возможность не только слушать пластинки на стереопроигрывателях, но и переписывать их на стереомагнитофон. Т. е. появились такие устройства, которые давали возможность «многоканальной» записи, ведь дорожек стало две, прямо как два канала…

Это было революцией! Причем революция пришла прямо к рокерам в дом, ничего не разрушив, растерзав и уничтожив, а наоборот – создав новые возможности, до этого невиданные!

Кто это понял – немедленно воспользовался.

Уж не знаю кто когда, но «Аквариум» сразу же.

Марат принес откуда-то магнитофон – и теперь пространства «комнаты за сценой» стало мало. Звук был не таким, как хотелось, а может, не было лишней розетки, только мы вышли на сцену…

И тогда пространство зала стало для нас первым в истории естественным «ревером». Перетащили пианино из комнаты – и ну писаться…

Сейчас уже трудно сказать, откуда взялась более поздняя традиция – каждый раз перед записью трижды строем обходить по кругу все помещение студии звукозаписи с зажженным ладаном наперевес. С одной стороны, это бесспорно христианская традиция. А с другой стороны – ничем не отличается от окуривания буддистами сандалом любого занимаемого ими пространства.

Смысл в этом один. Злые духи незамедлительно покидают помещение и уж до окончания действа не возвращаются, оставляя творца один на один со своим гением, не занимая его мысли своим сторонним присутствием.

Но тогда это был еще не ладан и не сандал. Это был пластмассовый треугольник красного цвета, что использовался в черчении. И никто с ним трижды вокруг сцены не ходил.

Да это был и не треугольник, а его любой кусочек, какой удавалось отломать. И служил он не для ароматического воздействия на вселенную, а выполнял вполне конкретную роль музыкального инструмента.

Если этот кусочек, сложенный в несколько раз, поджигать с одной стороны, то он, вместо того чтоб гореть, начинал пахнуть, плавиться и капать жирными каплями на университетский дубовый паркет со звуком крошечного реактивного самолета. Эффект, производимый этим действом, неотразимо сказывался на окружающих девушках, всем своим антуражем походил на натуральное шаманство и при записи на пленку оставлял фантастический по глубине вруба звук.

Окуривающий момент такой процедуры превосходил все мыслимые ожидания – все мыслимые и немыслимые духи отступали, оставляя за себя дежурного пожарника или кого-то очень на него похожего…

К тому моменту цивилизация принесла еще несколько странных предметов, дающих неограниченное поле для безграничной фантазии рокеров и других лиц. Ну, например, была изобретена «Квакушка». Тот самый предмет, что с легкой ноги Jimi Hendrix навечно получил прописку в музыкальных кругах. Но если ее взять в руки, то на деле выходил настоящий «электронный» барабан. На самом деле, попробуйте взять эту штуку в руки и включить. Раздастся щелчок… Теперь выключить. Еще щелчок… Ну, а теперь в такт музыке, да включив магнитофон на запись. Вот вам и новая ритм-секция.

В моем случае это была Борина «квакушка», которой он молчаливо жертвовал во имя звукозаписи. Боже, как уставали от нее руки, но как с ней было весело и ритмично!

Теперь достаньте из мешка виниловую пластинку, аккуратно, как настоящие «дисковики», зажмите ее ладонями между двух краев и сделайте резкое, короткое движение вперед руками. Пластинка выгнется и издаст удивительный по тембру звук.

Вуп! Словно табла.

Как будто часть пространства на мгновение отслаивется от своего законного места, но, опомнившись, тут же встает обратно. Такой звук частенько попадается у George Harrison, особенно на Dark Hourse.

Но в нашем случае это была пластинка Jehtro Tull. Он в то время писался на фирме Chrysalys, и ее винил считался у «центровиков» мягкой и дорогой массой. Их вкусам надо отдать должное – звучал «А Passion Play» отменно.

И еще один инструмент.

«Беломор» и расческа.

Надо аккуратно разобрать папироску и снять с нее тончайшую папиросную бумагу. После этого развернуть бумажку и положить на расческу, тщательно расправив ее по рядам зубчиков.

Теперь приложите все к своим губам, только нежно-нежно, и начинайте в полный голос говорить или петь.

От голоса папиросная бумага начинает «дребезжать», и вы вместо своего привычного тембра звучите какой-то металлической трубой. Потрясающе!

Еще одним сложным звеном в череде музыкантов «Аквариума» того периода был Майкл Кордюков[20]20
  Михаил Кордюков – лучший «престлиевед» и выдающийся DJ России. Ведущий музыкальных программ Voices of America.


[Закрыть].

Майкл настоящий пример понятия «деятель культуры» в современном понимании этого слова. Он всю свою жизнь провел в делах музыкальных. Помимо того, что он одно время был барабанщиком «Аквариума», он был первым DJ страны, еще в те времена, когда и дискотек-то не существовало. Он уже тогда крутил и крутит сейчас только винил. Он знает всю музыку с начала пятидесятых, еще с «допрестлиевских» времен и по наши дни с солидностью ЭВМ. Он не только знает ее, но как молодой любовник – обожает ее. Он весь состоит из этой музыки.

Я очень счастлив, что первым барабанщиком «Трилистника» был именно он… В «Аквариуме» он был как истинный «рок-н-рольный» гуру, то появляясь в аквариумном поле, то исчезая без тени…

«Я ухожу в даль семи морей…»

Джордж – Анатолий Августович Гуницкий был первым, кто придумал слово «Аквариум», и даже первым, кто так или иначе сформировал основное направление его деятельности, но он также был первый, кто реально попробовал его рамки расширить, если вообще не все в корне изменить.

Не Джордж придумал театр, его изобрели несколько раньше. Да и в истории рок-н-ролла такие попытки, и весьма удачные, уже имели место, но в истории «Аквариума» это слово могло бы стать поворотным.

Театр в России настолько самодостаточен, что любые эксперименты с ним выглядят как неумелые попытки дрессуры уже старого опытного тигра. Ну зачем входить в клетку, ничего не понимая в хищниках? Ведь знаешь, что съедят!

Театр в России поглощает все, что ему попадается на пути. Он не терпит полумер и тем более экспериментов. Или театр – или ничего!!! Но как хотелось обжечься!

Но прежде чем рассказывать о театре в «аквариумском» быту, необходимо рассказать – что же такое был «Замок».

Инженерный замок – инженерное сооружение работы Винченцо Бренна постройки 1797–1801 годов, изначально было возведено на искусственном острове, как и многое другое в этом городе, в месте так называемого «третьего Летнего сада». Оказалось оно островом на суше и к началу семидесятых годов ХХ столетия. Не удивительно, что оно было как бы «забито» нашей компанией, в которой позднее и возник «Аквариум», поскольку географическая близость к Невскому проспекту и откровенное удаление от всех посещаемых жителями и туристами центральных торговых точек делали его мало посещаемым зеваками. Удивительная перспектива, открывающаяся со ступеней замка, обращенных лицом к Летнему саду и Марсову полю, делала пребывание там ни с чем не сравнимым наслаждением. А обращение их на закатную для всего города сторону превращало каждое вечернее пребывание там в созерцание единственной и незабываемой палитры, чем вообще славен город Петроград…

Так вот, на ступенях этого замка мы каждый вечер и собирались в начале, середине и даже конце семидесятых. Надо заметить, что был и еще один тайный смысл в этих встречах – с обратной стороны строения, у главного входа и главных ворот, что обладают внутри себя фантастическим естественным «ревером», а точнее – прямо напротив них, было место, куда с Апраксина двора, когда там «вязали», приходили торговать «фирменными» пластинками «дисковики». «Центровое» братство обменивалось и продавало диски с разными там Jethro Tull’ами и Spooky Tooth’ами.

Шел настоящий торг и равноценный обмен западной музыкальной продукцией. Можно было купить все, что выходило в мировой грамзаписи, и обменять имеющееся у вас на наиболее интересующее в данный момент. Короче, это был настоящий «рынок» в современном понимании этого слова.

Так что созерцание светила и его закатов с одной стороны замка очень удобно сочеталось с повышением своей музыкальной эрудиции по другую его сторону.

Но место обязывало и ко всему другому.

Рыцарство было присуще нашей компании. Но рыцарство не простое, а ко всему прочему связанное с конкретным владением шпагой.

Часто со стороны можно было наблюдать странные на первый взгляд поединки между молодыми людьми в белых рубашках, со свисающими до пояса рукавами и цветными перевязями через плечо. Они страстно фехтовали друг с другом на ступенях замка под томными взглядами их спутниц, а затем предавались пению…

Изредка эти занятия сменялись массовыми играми с готически-острыми названиями типа – «Смерть» или «Безногий Заяц». Их правила восстановить сейчас невозможно, но то, что там были элементы захвата заложников и пытки с целью выведать пароль (этакое невиртуальное хакерство), – факт! Так что даже в таких мелочах дух убиенного императора Павла I проявлялся всенепременнейше и со всей нежизненной остротой.

Интересно и то, что впервые к песням The Beatles мы с Борей обратились именно в этом месте. На боковых ступенях, что смотрят на Садовую улицу, прислонившись к теплой, нагретой солнцем огромной двери, мы смотрели в ноты какого-то любительски переснятого английского песенника The Beatles и пели. Боря читал с листа аккорды и играл на гитаре, а я читал ноты и пел второй голос. Лучшей вокальной школы тогда было и не сыскать.

Вообще, если говорить о стиле, в каком впоследствии строились все известные «аквариумовские» многоголосия, то выбор был между Бориной привязанностью к традиции The Beatles и моей страстью, что простиралась чуть далее, через океан, к Crosby, Stills, Nash & Young. В целом получалось нечто среднее, более похожее на Grateful Dead.

Так вот, в палитре беспечного досуга и репетиций под «небом голубым» в какой-то момент появился и театр. Джордж никогда не скрывал своей страсти к последнему, и он страсть таковую с собой и принес.

Сначала это были его небольшие, короткие пьесы. Мы их даже не разучивали.

Происходило все примерно так – на ступенях появлялся Джордж, и в действо вступали все, кто в этот момент там уже находился. Распределялись роли в основном по принципу – чтоб меньше слов. Текст переписывался на листочки из тетрадок, и тут же шел прогон того, что надо было говорить. Это и являлось единственной и генеральной репетицией спектакля.

После этого все вставали и шли в декорации, а ими в тот момент были строительные леса, что стояли вдоль огромного балкона, возвышавшегося над всеми ступенями Инженерного замка.

Основными артистами абсурда были Боря, Михаил, сам Джордж и я, правда, гений перечисленных оттенялся Мариной, Любой, Милой, Русланом, Родионом[21]21
  Марина, Люба, Мила, Руслан, Родион – хорошие люди из прошлого, нынешняя судьба которых выясняется…


[Закрыть] и даже Майком[22]22
  Михаил Науменко – одна из светлейших личностей российского rock-n-roll'а, руководитель группы «Зоопарк», первый переводчик «Иллюзий» Ричарда Баха, человек, без которого скучно жить…


[Закрыть], которого Родион и привел как сокурсника.

Так что степень абсурда уже была определена как самим методом постановки спектаклей и степенью технической оснащенности самого «театра на ступенях», так и его участниками.

Зрителями представлений становились прохожие, что также вносило непредсказуемость в происходящее, поскольку культура площадных действ в то время была начисто забыта соотечественниками. На площадях в то время случались только парады да праздничные демонстрации.

Все это только разжигало наш театральный задор и влекло к продолжению занятий. В какой-то момент интерес к этому делу заставил и Борю написать пьесу, которую тут же исполнили. То же было проделано и мной. Я хочу сказать, что написал короткую, лишенную всякого сюжета сценку на точное по количеству общих знакомых количество действующих лиц. Она вся изобиловала громкими нечленораздельными фонемами и в основном не читалась, а выкрикивалась… Не помню почему, но она не была «поставлена».

Столь бесшабашно такое увлечение долго продолжаться не могло. Должен был появиться кто-то профессиональный, чтоб поставить все точки над «i».

И такой человек в конце концов появился – это был Эрик Горошевский[23]23
  Эрик Горошевский – режиссер, выпускник режиссерского отделения ЛГИТМиКа, создатель «Театра Реального Искусства».


[Закрыть].

Со скоростью космического болида был выпущен спектакль. В основе – пьеса Джорджа: «Метаморфозы положительного героя».

Ставилась она уже не на ступенях замка и не в той методе, о которой я только что рассказал. На сей раз было все – и распределение ролей, и читки, и репетиции, и прогоны, и декорации, и костюмы, и музыка, и интриги… Короче, абсолютно все, что тащит за собой настоящий театр. А что поделаешь, за дело взялся ученик Товстоногова, а у Георгия Александровича и его учеников все и всегда было по-настоящему.

Но это дело сразу же поставило ряд проблем, о которых никто ранее не задумывался. Все, что мы делали до этого, включая, может быть, и сам «Аквариум», было на грани шутки и уж, во всяком случае, никакой ответственности не предполагало. А тут пришлось иметь дело с громоздким производственным процессом, финалом которого становился спектакль, да который еще и нужно было поддерживать и периодически играть.

Сложности такой постановки вопроса заставили несколько переосмыслить взгляды на многое из того, что нравилось делать, в отношении к тому, что нужно обязательно делать в театре.

В театре многое просто «нужно делать», а уже потом рассматривать это в категории «нравится делать». Именно такая постановка вопроса и обрекала театральные эксперименты «Аквариума» на умирание. Не потому, что по своей сути «Аквариум» – сообщество людей, что не собираются ничего делать из того, «что нужно», а потому что на тот момент еще не пришло время обрасти таким количеством условностей, что он, этот театр, за собой несет. Требовалась полная свобода, а театр ее не давал. Он, как известно, свободен только внутри себя, а снаружи очень несуразен и трудоемок…

Как в этом всем был хорош наш странный и, казалось, вечный знакомый Толик Ромм[24]24
  Анатолий Ромм – в просторечии Китаец, был связующим звеном между нашим поколением и поколением более старших представителей петербургской элиты шестидесятых.


[Закрыть] по прозвищу Китаец. Как известно, получил он его после своего посещения тех мест. Обладатель изысканного баритона, Толик очаровательно пел романсы, был окружен смышлеными девушками приятной наружности и знал толк в напитках. К тому же жил в основном один и от этого был рад гостям. Может быть, благодаря ему в нашем сознании смогли хоть на время объединиться эти несовместные понятия – рок-музыка и театр.

И не ропщи, читатель! Я не оговорился – они несовместимы. В рок-музыке возможна лишь театрализация, а театр хочет лишь утилитарно использовать рок-музыку.

И никакой Jesus Christ Superstar не пример! Эта гениальная опера не имеет никакого отношения к театру. Даже в самом названии записано – опера.

К исходу первой постановки стало понятно – дальше так продолжаться не может. Нужно возвращаться в старую жизнь! Точнее – начинать новую.

Что касается меня, то я с надеждой молодого фавна и упрямством, присущим скорее парнокопытным, на какое-то время в театре остался. Уж за что взялся, так выпью до дна…

Но из театральных историй вот что заслуживает обязательного внимания – это как театр обошелся с собственно Джорджем.

Дело в том, что автор пьесы, как известно, лицо первое, но только для самой пьесы, когда она лежит в столе или на худой конец издана и находится в переплете на чьей-нибудь полке. Вот тут автор сам себе голова и подолгу может в любой компании рассказывать, как, почему и что он имел в виду в том или ином образе, тем или иным словом, той или иной ремаркой…

Когда же пьеса приходит в театр, то тут берегись! Автора – со сцены. Его слово здесь значит меньше всего. Мало ли что он имел в виду, когда скреб пером о бумагу! Режиссерское решение – вот голова постановки. Как режиссер увидит, как трактует, так дальше и пойдет. А уж артисты, взявшие на себя исполнение ролей, постараются еще глубже закопать тот первоначальный посыл, тот первородный смысл, который его создатель вкладывал в каждую строку.

Так что авторское дело – только писать, а дальше его детище начинает жить своей автономной жизнью.

Когда мы шалили на ступенях замка, то автору ничего не требовалось объяснять – наличие абсурда во всем, что тогда было, не требовало серьезной игры, но в «академическом» варианте постановки Джордж не узнал свою пьесу.

Он не только ее не узнал, но еще и пришел в ужас. Его гнев распространялся до такой степени, что был составлен и подробно написан «Меморандум драматурга», полный еще более глубокого абсурда, чем сама пьеса. Содержание его, наверно, уже невозможно восстановить, но зачитывался он перед всей труппой очень долго, ввел всех в состояние полного транса, собственно и спровоцировавшего скорейшее завершение постановки.

Труппа, повторяю, как настоящий театр, имела и своих примадонн, в которых все опрометью влюблялись, за что были одариваемы равными порциями улыбок и леденящего участия.

Марина и Люба нравились зрителю, нравились не только за свою внешнюю привязанность этому делу, но и за то, что были по-театральному красивы и в чем-то безупречны, как античные статуи.

Играть у них выходило примерно так же!

И от этого театр, теперь уже Эрика Горошевского, собирал вокруг себя публику примерно такую же, как и они, что никак не могло двинуть общее настроение в сторону весны. Все зарастало льдом и уже не могло выполнить роль чего-то подпитывающего, и более того – тянуло обратно в прорубь, на дно…

Исход из театра был неизбежен, да, собственно, как и из многого, что в свое время нами придумывалось. Достигнув понимания, необходимо начинать двигаться дальше. Театр к этому моменту уже все сделал!

Отдельно от себя хочу добавить, что мне все это безоговорочно нравилось, как какой-нибудь пайотль испанскому конквистадору из рук барышни облика Покахонтас. «Любовь зла – полюбишь и козла», – любил поговаривать Эрик.

И он был прав, и поговорка…

В продолжение этой истории есть все же то, что вернулось «Аквариуму» тысячекратно усиленным. Это песня Алексея Хвостенко и Анри Волохонского «Над небом голубым».

Она возникла из ниоткуда, среди музыки, что творилась к спектаклям и оставалась в сознании каждого до того момента, как выскочила на большую сцену и встала на ней благодаря Бориным усилиям. Встала как Джомолунгма или Килиманджаро.

В то время сама мелодия, оказавшаяся основой «Над небом голубым», часто звучала, спровоцированная на свое рождение выходом на «Мелодии» пластинки «Лютневая музыка» – сумасшедшим бестселлером целого поколения «отъезжавших». Этой песне суждено было выждать свое время, чтоб остаться в истории самой характерной эмоциональной краской своей эпохи.

В дальнейшей истории «Аквариума» этой песне не единожды пришлось сыграть роль ключа, открывающего все двери…

Театр остался сам по себе, «Аквариум» – сам по себе! И слава богу!

Джорджа после этого эксперимента вынесло из музыки окончательно. При этом он оставил свой медицинский институт и стал студентом-театроведом.

Решение сильное, но справедливое. По отношению к обществу – он не стал чем-то вроде хирурга-барабанщика, литератора-педиатра или стоматолога абсурда, а ведь мог бы по сей день бродить где-нибудь между больничных коек в белом халате и бормотать: «Мария-Луиза семь…»

Нельзя упустить и такую маленькую подробность семейной биографии Анатолия Августовича Гуницкого: его отец Август Гуницкий – знаменитейший российский психиатр. Один раз в Нью-Йорке мне пришлось выпивать в компании местных психоаналитиков. Рассказывая об «Аквариуме», я вынужденно назвал вслух и фамилию Джорджа…

– А не сын ли он того самого Гуницкого? – последовал вопрос…

Спустя уже длительное время, когда в «Аквариуме» появился Сева[25]25
  Всеволод Яковлевич Гаккель – поющий виолончелист музыкант «Аквариума» весь исторический период с 1975 года до самого конца в 1991 году, так ни разу и не имевший кличек типа БГ, Дюша или Фан.


[Закрыть], его также можно было встретить в спектакле «Невский проспект» по Гоголю поющим под гитару великолепный романс на стихи Мандельштама, написанный Володей Диканским[26]26
  Владимир Диканский – музыкант виртуоз, игравший на всем, включая пустую посуду. Бессменный композитор и дирижер ансамбля студии Горошевского, благодаря знакомствам которого в «Аквариуме» оказались Сергей Курехин и Александр Александров «Фагот».


[Закрыть], и в образе «белого черта», олицетворяющем все светлое в этом произведении Николая Васильевича.

В его устах удивительно тепло звучали слова Мандельштама:

 
Я ненавижу свет
Однообразных звезд.
Здравствуй, мой давний бред –
Башни стрельчатой рост…
 

Факт сей опять же говорит за живучесть игрового начала во многом из того, что пронизывает рок-музыку. Не может музыкант не полицедействовать!

Как появился Сева Гаккель? А очень просто – как награда за верность рок-музыке и пренебрежение театром. В тот момент, когда я барахтался в ежедневных репетициях и подготовке будущих ролей, Боря, познакомившись с Севой поближе, начал домашние репетиции у него дома. На тот момент Боря вообще остался, если так можно сказать, практически один, и поэтому Сева не мог не появиться в составе исчезнувшей на короткое мгновение группы.

Его материализация произошла как бы ниоткуда, но была так необходима «Аквариуму», который, оставшись в единственном лице Бориса, перешел в состояние «внутреннего Аквариума», на манер пелевинской «внутренней Монголии». Михаил был тогда далеко в армии и ни на что серьезно влиять не мог.

Да и репетиции ли это были? Это было продолжение моделирования того музыкального таинства, что происходило на описанных выше репетициях у Смольного собора.

И как его всегда не хватало в театре, этого «таинства», а точнее «рок-н-ролльного таинства» там и не было. Было что-то другое, но оно не увлекало так, как это было в «Аквариуме».

Само же знакомство с Севой произошло во время концерта в «Эврике». Что это за место – расскажу более подробно, когда повествование дойдет до него самого.

«Аквариум» выступал там вместе с группой Берендюкова[27]27
  Берендюков – муж Марины Капуро.


[Закрыть] «Акварели», в составе которой и играл единственный в ту пору рок-виолончелист. Хотя, поверьте, я до сих пор не понимаю, что это такое – рок-виолончель и чем она отличается от собственно виолончели.

Может, этого не знает и сам Сева? Хотелось бы в это верить. На сегодняшний день он играет на «гринчелло», которое как две капли воды похоже на «собственно виолончель». Но оставим эти рассуждения музыкальным аналитикам.

Насколько я помню, выступление «Акварелей» закончилось развеселым по тем временам действом. На манер группы The Who, «акварельский» скрипач к концу выступления полностью разнес все барабаны и половину аппарата без видимых на то причин, что сильно подняло общий дух и настроение зрителей, а это был какой-то то ли бал, то ли вечер отдыха…

После этого «Аквариуму» выступать было самое то! Полуакустическая и не очень длинная программа привела ситуацию к мирному настроению и логично закончила вечер…

Но виолончелист не выходил из памяти. Слышно его, конечно, не было, но этот загадочный инструмент среди гитар и барабанов, помноженный на Севин облик, рождал нечто фантастическое, а значит, тянул к себе…

Наверно, мы в тот вечер и познакомились, вроде ничто не мешало? Скорее всего, так и было. В любом случае обоюдная симпатия возникла сразу в тот день. Ей суждено будет остаться и получить продолжение уже в ближайшем будущем в Борином решении играть вместе. И слава богу! Как он тогда был прав. Я имею в виду Бориса.