Текст книги "История Аквариума. Книга флейтиста"

«Дай мне напиться железнодорожной воды…»

Зима «Железнодорожной воды» проходила в Комарово[43]43
  Комарово – дачный поселок под Петербургом. На местном кладбище среди прочих находится могила А. А. Ахматовой, которая еще при жизни не желала быть на этом месте похороненной. Там же похоронен и Сергей Курехин.


[Закрыть]. Там на весь снежный период Боря снимал дачный домик. Очень полезно и для здоровья, и для творчества, и просто так… Кому, как не городскому жителю, понимать прелесть такого положения дел. Кроме свежего воздуха, принцип загородной жизни дает возможность полностью посвятить свое личное время себе, а точнее сохранению собственной персоны ну, например, от холода.

Не думайте, что в те времена под Ленинградом были такие дачные строения, как теперь, – из камня, на много этажей, с водопроводом, канализацией и телефоном (сотовых еще не изобрели). Нет! Простая, практически фанерная конструкция – летний домик, без душа и ванной, но с дровяной печкой – вот и все.

С первого же мгновения, как вы только добирались до него каким-нибудь декабрьским или январским вечером, вашим основным занятием становился не телевизор, которого к тому же и не было, а поддержание очага. Прямо романтика шестидесятых.

Но я что-то не о том…

Частыми гостями этой зимней обители были и мы. Приезжали кто как мог и когда мог. У дома постоянно возводилась снежная спецбаба, причем чаще в вечерне-ночное время и людьми, одетыми примерно так же, как и она, только без ведра, метлы и морковки.

До утра этот языческий символ чаще всего не доживал, а его создателям доставлял бездну радости как своей постройкой, так и последующим разрушением. Причем разрушение было и символическим, и фактическим одновременно, сопровождалось ритуальными танцами, пением и приношением жертв – кого-нибудь окунали в сугроб…

Ночью дом натапливался Борей до такой степени, что было малопонятно – мы у печки или мы в печке, и что тогда горит – поленья на жаровне или мы становимся плазмой?

Любая зима славна не только морозами, но и праздниками типа Нового года. Вообще это интересное время года. В наших широтах исторически сложилось, что весна, лето и осень – время работать, да так, чтоб зиму прожить беззаботно. Что-то сажать, растить, собирать…

И все это для чего? А вот для чего – спрятаться в какую-нибудь норку, вроде описываемой выше, и в ус не дуть. Хлеба, питья вволю, а там хоть трава не расти!

А вот в Африке, например, не только не бывает снега, но и никакой зимы, кроме как календарной. Там и бабы не снежные, а самые что ни на есть настоящие. И печь им весь день топить незачем. Ни к чему поддерживать огонь, чтоб не замерзнуть. Нет, мы здесь на этом самом большом куске суши так хватаемся за жизнь, что нам уже никуда не хочется больше – нет времени. Мы настолько увлечены вопросами выживания, что подумать о чем-либо другом уже нет никаких сил. А зря…

Зато ритуальная часть жизни у нас весьма богата. Очереди в магазин, проезд в общественном транспорте, решение коммунальных проблем, споры по службе и многое, многое другое, что занимает все свободное от сна время.

А сон, как известно, самое правильное состояние нашего разума. Сон – это наше общение с Богом.

Но и сна мы себя лишаем при первой же возможности, меняя единственно предназначенное для этого время, т. е. ночь, на безудержное веселье или наоборот, но такое же безудержное.

Выходит, что зима – это время, когда можно достойно оттянуться после продолжительного деятельного лета, а что мы делает летом?

А отдыхаем тоже, только с удвоенной силой, после продолжительной и трудной зимы, а она всегда «трудная», для каждого по-своему.

И мы опять отдыхаем. Круг замыкается. Жить становится весело…

Так вот, Новый год 80–81 произошел для нас именно в Комарово, но основные музыкальные события этих суток случились чуть позже, когда я днем уже первого января нашел в себе силы и отправился в город, навестить остальную часть группы. А именно – Женьку Губермана, который остался праздновать это событие в доме Игоря Бутмана[44]44
  Игорь Бутман – самый замечательный на сегодняшний день саксофонист России. Играл с «Аквариумом» в некоторых записях, например: «2–12–85–06». Живет в России.


[Закрыть].

Игорь жил в Веселом Поселке[45]45
  Веселый Поселок – благоустроенная рабочая окраина Петербурга, в строительном лексиконе – «спальный район».


[Закрыть] – жители Питера отлично понимают, что это за место, – не пугайся, читатель, это только название местности такое, к чувству юмора его жителей это не имеет никакого отношения. Они суровы и исключительно по-пролетарски справедливы в своих проявлениях. Именно с этим участники описываемых событий и столкнулись.

Я приехал в город и нашел указанный Женькой адрес уже под вечер. Начинало темнеть первый раз в наступившем 1981 году. Поднялся на нужный этаж и позвонил. Никакого движения на мой звонок не последовало. Я позвонил вновь. За дверями стояла полная тишина – ни музыки, ни разговоров, ни движения. Я продолжал звонить, резонно предположив это лучшим в моем положении – ехать ни с чем домой не хотелось. И в тот момент, когда терпение стало иссякать, а перспектива скорого окончания праздника начала вполне конкретно вырисовываться, за дверью вдруг раздался не очень уверенный голос Женьки:

«Кто там?»

Я радостно подал голос и был немедленно впущен внутрь. Сделано это было столь молниеносно, что я, ничего не успев понять и рассмотреть, мгновенно оказался в квартире.

В начале длинного коридора, универсального для всей серии новых домов в этом недавно застроенном районе города, стоял Женька и улыбался добродушной и чуть помятой улыбкой. В первые мгновения я не обратил внимания, но теперь отчетливо увидел свежий синяк, появившийся у него под левым глазом.

В коридоре больше никого не было.

– Ты один? – спросил я.

Ответа не последовало, вместо него в глубине квартиры раздались знакомые одобрительные голоса и изо всех дверей вдоль коридора стали появляться знакомые люди. Больше всех веселились сам хозяин и Саша Пумпян[46]46
  Александр Пумпян – великолепный джазовый гитарист, известный своей необузданностью и в игре, и в веселье. В России не живет.


[Закрыть].

Мое настырное требование объяснить, что произошло, не возымело никакого действия.

Создавалось впечатление, что мой приход дал толчок чему-то, чего ждали, а дождавшись, приняли как руководство к продолжению праздника.

Но, собственно, какая разница, я ведь за этим и пришел.

Надо знать Женькин характер, чтобы продолжать приставать к нему с расспросами, если он сам не сказал, что к чему. Было ясно, что со временем все и так объяснится само собой.

Праздник покатил своим ходом.

Осмотревшись в квартире, я обнаружил ряд странных предметов, наличие которых не удивляло, но место их расположения вызвало ряд резонных вопросов, которые я сразу задавать не стал.

Ну, во-первых, в одной из комнат были полностью развернуты Женькины барабаны. Это не такая уж и редкость, подобное – нормальная картина в его собственной комнате у себя дома.

Надо сказать, что сам Женька всегда был сторонником реального обучения игры на инструменте, т. е. на инструменте, и все! Он, конечно, занимался на «резинке», значение которой очень понятно самим барабанщикам, но это бывало крайне редко.

«Резинка» – это такой толстый кусок резины, по которому барабанщики все первые годы обучения беспрерывно молотят палочками, чтоб уберечь свои коленки, по которым тоже молотят, но чуть реже и обычно перед концертами или на людях.

Дома же – только по резинке.

Так вот, ни о какой резинке в Женькином случае не могло быть и речи. Он всегда стучал по настоящей установке…

У себя в комнате…

С мамой, которая жила там же…

В комнате с барабанами…

Она изредка выходила на кухню или погулять с собакой на улицу из этого кошмара, но каждый раз возвращалась в хорошем расположении духа – сын занимается!

Я несколько раз был свидетелем таких занятий. Если сам в этом не участвуешь, то…

Но не это меня заинтересовало, я не понимал другого – зачем в соседней комнате стояло раскрытое пианино и в него был вставлен микрофон? То, что рядом, посередине этого же помещения, на стойке красовался такой же – это было понятно, кто-нибудь пел, но зачем подзвучивать пианино?

Позже я нашел и аппарат, который на вид мало чем отличался по своей мощности от «ливерпульского варианта».

И вот тут я стал смутно догадываться…

Но время разгадки еще не пришло. Напитков и закуски было такое несметное количество, что отрываться от них не имело никакого смысла, да этого никто и не делал.

Меж тем время пришло к вечеру, а точнее настала ночь, и, наверно, над всем этим «веселым поселком» загорелись звезды.

Так могло быть, но никто из нас этого не видел.

Тут мне и были рассказаны события прошедшей ночи…

Все шло по стандартной схеме празднования Нового года. Тосты, еда, напитки, телевизор…

Беспокоило наличие аппарата, который в этот момент стоял в доме Игоря. И вот ко второму часу ночи наконец начало складываться. Захотелось играть.

Сказано – сделано.

Расчехлены колонки и усилители, подключены провода, собраны барабаны. Сначала начал играть Игорь на саксофоне, а Пумпян принялся аккомпанировать на пианино, но уже через минуту вспомнил, что на деле-то он гитарист, и гитара была подключена к усилителю…

Женька сначала довольствовался тарелочками, бутылочками и похлопывал ладошками по столу, но это также – первые минуты.

И вот уже барабаны собраны, и в ход пошли палочки…

Ну, а когда Пумпян позволил себе повернуть ручку на усилителе вправо, тем самым сделав свою гитару громче, когда барабаны своим звуком заняли все пространство квартиры, так что больше ничего уже слышно не было, то саксофон Игоря тщетно старался быть услышанным.

И тогда появился микрофон, что сейчас стоял посередине комнаты. Он подзвучивал инструмент. Подзвучивал саксофон… Понимаете?

Саксофон перестало быть слышно в квартире!!!

В «спальном» районе! Пусть даже под Новый год.

Со временем стало понятно, что и пианино страдает тем же самым – отсутствием громкости – микрофон был поставлен и к нему.

Наконец общий баланс громкости достигнут. Теперь уровень каждого инструмента соответствовал громкости барабанов.

Стало комфортнее.

Никто уже не слышал, что им битый час звонят, стучат, молотят в дверь соседи.

Подумайте сами – ну какая милиция в три часа ночи в Новый год поедет на вызов по случаю шумного празднования. Хотя потом был опровергнут и этот довод – она, оказывается, приезжала.

Послушала, говорят, под дверями, сочла, что никого не убивают и не насилуют, и спокойно уехала.

Так бы всегда!

Все перечисленные исполнители того новогоднего блюза от рождения были музыкантами с искрой Божьей и таинством паузы все же обладали, а поэтому рано ли, поздно ли – перерыв в музицировании настал.

Вот тут-то все и обратили внимание на еще какой-то звук, что исходил от входной двери. Что это было – звонок или стук сапог об эту дверь – не столь важно.

Наивный Женька отстранил хозяина квартиры в сторону уверенным жестом и пошел, натянув на лицо доброжелательную улыбку, открывать дверь. Но улыбка ему не понадобилась: в то мгновение, когда он щелкнул замком, дверь с чудовищной силой распахнулась и без каких-либо объяснений он немедленно получил в глаз.

Говорят, от неожиданности его унесло в дальний конец коридора…

Тут же всё сообразившие хозяева, т. е. Игорь с Пумпяном, бросились закрывать дверь перед обретающими силу полчищами разъяренных соседей. Сколь это оказалось своевременно, можно было понять и по тому, как весь сегодняшний вечер Пумпян потирал некоторые, явно поврежденные, части своего тела, еще не идущие на поправку.

История впечатлила и, рассказанная с большими подробностями и деталями, тут же получила свое достойное продолжение, я даже бы сказал точнее – повторение.

Все опять пошли играть!

Но сразу, и с тем же уровнем громкости, как и в первый раз! Больше соседи не приходили. Трудно предположить, что они, как рыба в реке после взрыва, находились в состоянии – пузом кверху, только факт есть факт – в дверь никто больше не ломился… А может, мы не слышали…

…Утром, когда я посреди большой кровати проснулся в одной из этих комнат, залитых светом утреннего зимнего солнца, меня поразил сам факт моего пробуждения. Точнее – не факт, а то, чем я был разбужен.

Я проснулся от детской сказки, которая отчетливо доносилась из-за стены, что была со стороны соседей. Сказка эта звучала с пластинки и, скорее всего, с проигрывателя «Рекорд» – знающие люди поймут, что это такое – проигрывателя мощностью не больше 1,5 Вт. Это такая штука, которую никогда не надо делать тише, потому что тише не бывает.

Где-то 2 января за стеной играл чей-то ребенок и слушал сказку…

Джоанна и Джуди

Джоанна Стингрей появилась в России в 1984 году. Появилась вместе со своей сестрой Джуди[47]47
  Джоанна Стингрей и Джуди Энн Fields – сестры, жительницы Калифорнии, большие фанатки рок-н-ролла. На самом деле основные строители большого культурного моста, что связывает сейчас современную Россию и Америку. В условиях отсутствия Интернета проявили себя как мощный центр по перекачке информации отсюда в не занятую нами часть Вселенной.


[Закрыть], и сразу что-то началось. Точнее не «что-то началось», а «что тут началось»!

Она не знала ничего о России, но, получив в гиды таких серьезных профессионалов в области реальной советской действительности, как «Аквариум» в полном составе, поняла, что ей есть что здесь делать.

В нашей компании Джоанна появилась благодаря информативному меценатству, проявленному Андрюшей Фалалеевым, нашим каменноостровским, а теперь уже калифорнийским другом.

Он знал, с кем и когда водиться, и перед самым отъездом парочки в Россию подсунул им наши телефоны.

С этого момента и началось уже окончательное ржавение «большого железного занавеса». Во всяком случае, его петли настолько стали ослабевать, что, приоткрываясь, они уже с трудом закрывались обратно.

Еще никто не проявлял к российскому рок-н-роллу такого внимания, как Джоанна. Она знакомилась, слушала, задавала вопросы, она вела себя так, как на ее месте вел бы нормальный студент, решивший изучать это и как науку, и как свою будущую специальность.

Никаким студентом она не была. Ее практическому любопытству можно было удивляться, а темпераменту, проявлявшемуся в достижении поставленной цели, позавидовал бы любой современный «новый русский».

Джуди, ее сестра, все фотографировала.

Обе ни слова не понимали по-русски, обе не считали это помехой.

То первое знакомство произошло во время концерта в Доме композиторов, в 1984 году, после которого «Аквариум» получил в свои защитники еще одно влиятельное российское лицо. На нем нас тогда впервые послушал Андрей Павлович Петров[48]48
  Андрей Павлович Петров–современный российский композитор, автор больших симфонических произведений и ряда красивейших городских романсов. Создатель песен типа «Нам бы, нам бы, нам бы, нам бы всем на дно…», так глубоко чтимых российскими рокерами и конкретно Майком Науменко.


[Закрыть], секретарь правления ленинградского отделения этой большой бюрократической организации страны.

После концерта в большом дубовом зале того композиторского особнячка, что на Большой Морской, к нам подошли две девушки несоветского вида и стали, как со старыми знакомыми, болтать, болтать по-английски, фотографировать всех, не обращая внимания на иных окружающих, короче, вести себя так, как в той России 1984 года вести себя в присутственных местах было не принято.

Если говорить серьезно, то никакому Западу никакая русская рок-музыка и на фиг никогда была не нужна. Но эта же самая западная аудитория всегда была очень тактична и любезна по отношения ко всему, что появлялось из России, и искренне радовалась не только советскому цирку и Кировскому балету.

Это еще один малообъяснимый парадокс – зачем им все это вообще нужно?

Так вот, на основании этого самого парадокса Джоанна Стингрей и издала на свой страх и риск пластинку с очень модным тогда названием «Red Wave».

Это был «двойник», и в него вошли песни четырех групп – «Кино», «Алисы», «Странных игр» и «Аквариума», по стороне пластинки на каждую группу.

Вышло очень солидно и красиво.

Рокеры на Красной площади и на фоне Мавзолея смотрели с обложки на изумленного слушателя, а сами пластинки были в отличие их «черных» собратьев – разноцветными. Красными и желтыми.

И что тут началось!

Вот этим Россия точно всегда отличалась от Запада. Если что-то происходит бесконтрольно для властей, то в первую очередь приходят к автору и прозрачно так предлагают отказаться от всего, что издано.

На всякий случай.

Мол, не ты это делал и не хочешь иметь к этому продукту никакого отношения.

Опять невольно вспоминается Василий Аксенов и предисловия к его изданиям «Острова Крым» и «Ожога», где с самого начало читателя ставили в известность, что автор не понимает и знать не знает, каким образом его рукописи перелетели через «большой железный занавес» и оказались под дверью редактора издательства, который эти рукописи, конечно, немедленно и издал.

Нечто похожее происходило и с «Красной волной».

Она своим фактом существования нарушала все правила общепризнанной морали – не была никем разрешена, т. е. ответственности за ее выход, а также за последствия такового, никто не нес (заметьте, и расходов тоже). Часть ее тиража привезли в Россию и раздарили по-приятельски.

Джоанна с сестрой ничего на этом не заработали, а вот музыкантам стало одновременно и сложнее, и намного проще!

Как удивительно противоречива наша жизнь. Смотрите сами – с одной стороны, ты находишься под давлением и неугоден, но куда дальше падать рокеру – он и так уже на низшей черте общества: «Поколение дворников и сторожей…»

Этих людей уже нечего больше лишать, кроме собственно свободы – юридически или самой жизни. Но теперь это становилось не так и просто – а вдруг придут из-за границы и спросят – где тут у вас такие-то и такие-то с этой вот пластинки?

И что сказать в ответ?

Ничто так не пугало тогда, как ныне столь затертое слово – гласность! Поэтому выходило, что, с одной стороны, рок-музыки, как и секса, в России нет и не было, а с другой стороны – вот она, пластиночка-то!

«Red Wave» стала официальным сертификатом мирового признания факта существования целого пласта отечественной культуры. Паспорт этакий!

Оно само, это движение, пробивало себе дорожку, и Джоанна с Джуди сделали его достоянием гласности – сделали первыми в российском андеграунде.

Эту парочку можно смело сравнивать по своей деятельности с фольклорными консерваторскими экспедициями, что баулами возили ленты с записями деревенских распевов из самой российской глубинки.

В России деятельность таких экспедиций имела конечный результат. Нельзя не вспомнить в этой связи великолепную серию таких пластинок «Гуди, гораздо!», на одной из которых меня просто потряс один мужичок, что пел и подыгрывал себе на балалайке так, что и Питу Сигеру не снилось, а другой под гармошку голосил чистым Tom Waits.

«Red Wave», этот разноцветный двойник, стал российским «Гуди, гораздо» для многих американских слушателей и одним махом снял «железный занавес» между Востоком и Западом в области молодежной музыки. И это благодаря смелым исследованиям Джоанны и ее сестренки.

Во бабы!

И еще одной замечательной особенностью обладали в те времена эти две подружки – они служили серьезным объединяющим звеном в той ленинградской, а затем и московской «тусовке» для многих групп.

Общий интерес к их персонам неминуемо заставил общаться многих музыкантов между собой – они стали своеобразным «рок-клубом-2», абсолютно самодостаточно его подменяя, но не акцентируя на себе внимания.

В их компании водились все, кто только мог, от Сережи Курехина до автора этих строк.

И уж если речь зашла о Рок-клубе[49]49
  Ленинградский Рок-клуб – с 1981 года – «место силы» в мистической терминологии отечественного рок-н-ролла. Исходившие из него энергетические потоки могли как возвеличить, так и унизить до невозможности любое явление в андеграундной музыкальной жизни Ленинграда. Чаще эти потоки возвышали, и порой до недосягаемых вершин. Но с потерей этого свойства Рок клуб затих сам собой.


[Закрыть], то тогда самое время вспомнить и о нем.

Насколько это может показаться несправедливым, я не знаю, но хоть ленинградский Рок-клуб и был первым в стране, но в Ленинграде это была уже третья попытка создания подобного объединения.

В России второй половины двадцатого столетия объединения вообще были основной формой общественной деятельности. Клубы писателей, клубы поэтов, клуб самодеятельной песни «Восток», джазовый клуб «Квадрат», короче, все в клубах…

Первая попытка создания Рок-клуба, насколько известно, была связана с человеком по фамилии Жук[50]50
  Автор затрудняется дать здесь какие то сведения.


[Закрыть], но это было очень давно, чуть ли не в конце шестидесятых, и закончилась, как всегда, печально – его разогнали.

Следующей попыткой стала инициатива компании вокруг Коли Васина, но и она пришла к такому же концу, что и первая.

А вот третья, но с уже с инициативой от Дома самодеятельного творчества Ленинграда, имела реальный успех.

Вообще, здесь надо объяснить, зачем это делалось и почему было нужно. Дело в том, что для выступления с любой сцены в те годы было необходимо разрешение. Разрешение любого органа, что нес бы за вас полную ответственность. В просторечии – нужна была «литовка»!

Профессиональные организации типа Ленконцерта или Росконцерта ее давали. А что делать представителям «самодеятельности», которые туда не входят?

Рок-клуб давал документ, обозначающий возможность соответствия рок-концерта официальному пониманию концерта как такового, и тем самым снимал с любого чиновника естественный страх за свое будущее. И – более того – давал возможность, случись что, свалить всю вину на Рок-клуб.

Ох как это пригодилось в последовавшее десятилетие.

Трещали по швам и лопались все «нормы» ханжеской советской артистической морали, мифа о том, что искусство должно быть «по-ждановски» приятно слуху и глазу и должно служить отдыху и наслаждению.

Наслаждению оно, конечно, должно служить, но вот в каких формах и что считать наслаждением?

Это наконец стало зависеть уже не от чванливого худсовета, а непосредственно от самого артиста, а в нашем случае от группы.

За все уже отвечал Рок-клуб.

Я хочу сказать, что «Аквариум» в те годы имел полностью «залитованную» программу, и, конечно же, через Рок-клуб. «Залитованы» были все песни, и это давало возможность, ничего не меняя в старом аквариумовском методе выступлений, продолжать концертную деятельность.

Чтоб было понятнее, основной метод выступления «Аквариума» все его реальные годы существования был прост – перед любым выступлением мы точно знали максимум три первые песни, которые будем играть, и пару последних.

Остальное рождалось прямо на сцене.

Нет, я не хочу сказать, что все было импровизацией.

Импровизацией был лишь порядок песен. И он уже полностью зависел от публики, от самого зала. Он фактически шел от самого слушателя и той атмосферы, которую создавал сам зал. Наше дело было как можно точнее угадать это состояние и следующей песней лишь усилить его…

Этот метод никогда с годами не менялся, и поэтому каждый аквариумовский концерт являлся абсолютно уникальным событием, увидеть которое еще раз не было никакой возможности в будущем.

Я не говорю об общем настроении каждого концерта. Оно никогда не повторялось, как никогда не повторяются ни восходы, ни закаты в этом городе, невзирая на эпохи и социальные ломки…