Текст книги "Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия"

И вообще – будет ли это самое будущее? Ведь это должно быть нечто иное, чем настоящее. Или будущее – это только инерция настоящего, длящееся неизменяемое настоящее, с вопросами, которые никогда не будут разрешены? Завтра как сегодня? Может быть, проблема просто в том, что люди впустили холод зимы себе в грудь и уже сами не верят в возможность изменений? Или беда в том, что все живут в выдуманном мире, прикрытом покрывалом внешнего благополучия, с одной стороны, а с другой – погружают себя в поток негативистского восприятия, нигилизма? И тот и другой подход лишает человека чувства реальности, свидетельствуя о его растерянности и потерянности, о том, что он попросту блуждает впотьмах.

Повесть завершает крик Даши от соприкосновения с пустотой. Она напросилась с родителями на протестную акцию, чтобы самой всё увидеть и понять. Но и там всё тот же шум, те же бесплодные и бесцельные эмоции, только умножающие ощущение пустоты, что и в Интернете, и в телевизоре, и на кухне. Кругом – система подобий, часто достаточно мнимых. «Временное подняло свои стяги», как писал Валентин Распутин. Сплошные вопросы и ни одного ответа.

Мертвые воды современного потопа

В одном из своих интервью Роман Сенчин говорит: «Людей переселяли, разбрасывали по разным городам, поселкам, туда, где есть квартиры. Землю не давали практически никому, только санитарные 18 квадратных метров на человека. А у деревенских жителей, знаете сами, какие бывают дворы огромные. Стояло две-три избы, баня, сарай, всё построено очень добротно, на века, срубы настоящие. Всё это погибло, сгорело. Некоторые просили, чтобы помогли перенести сруб, другие говорили, что сами перенесут, только выделите землю. Им отвечали: не положено. Это большая трагедия. И с кем бы я ни встречался, когда уже сюжет выстроился, хотелось найти человека, который был бы рад переселению, у которого всё хорошо. Но не нашел такого. Сложилась из нескольких историй книга. Сюжет там есть, стержень – судьбы нескольких людей» (http://www.krsk.aif.ru/culture/na_zlobu_dna_pisatel_roman_senchin_o_zatoplennii_sel_o_vlasti_i_podvige).

В уже упоминавшейся повести Сенчина «Полоса», написанной на основе реальных событий, начальник бывшего аэропорта в заброшенном поселке Временный на севере страны Алексей Шулин совершает многолетний личный подвиг, ведет брань с наступлением пустоты, распада и в итоге совершает чудо – спасает самолет с людьми.

Но что впереди, дальше за этим чудом? Разверстая пустота и туман, как в финале повести Валентина Распутина «Прощание с Матёрой»? После подвига у Шулина возникает «ощущение, что огромная страна сползает в пропасть, а ее украшают блестяшками», чтобы «сползание не было так заметно». Его личное малое дело не в состоянии переломить общую тенденцию, изменить типичную картину современного яркого фасада, под которым прячутся следы разложения. Это примерно то же самое, что было в начале девяностых: ржавые прохудившиеся коммуникации, которые под землей латал герой романа Сергея Шаргунова «1993». А сверху – люди, которые упивались свободой и предвкушали наступление нового дивного мира.

Эту картину антитезы внутреннего и внешнего, истинного и ложного описывает Сенчин в своей книге «Зона затопления», повествующей о трагедии, вызванной завершением строительства Богучанской ГЭС. Писатель раскрывает ощущение приближающегося великого потопа, который грядет ради пиара власти и для принесения дополнительных барышей олигархам. Потопа, который вполне может перечеркнуть всё будущее. Подобный потоп произошел через десятилетие после распутинской повести, провидческие предупреждения которой мало кто расслышал.

Написать что-либо по мотивам произведений Валентина Распутина Сенчин планировал еще в начале нулевых. В 2004 году вышел его рассказ «Чужой», где во время обстоятельного и долгого рассказа соседки герою-автору пришла идея написать современную версию распутинской повести «Деньги для Марии»: «С учетом сегодняшнего времени. Та-ак… И показать, что через тридцать с лишним лет ничего не изменилось, а скорее, страшнее стало, бесчеловечнее… И хорошо, хорошо, что будет похоже на повесть Распутина – сейчас римейки в большой моде, на них лучше клюют, чем на полную, стопроцентную оригинальность». Через десять лет эта идея была реализована, только на другом материале. Бесчеловечная реальность подкинула свежую пищу – новый извод «Прощания с Матёрой», который стал совершенно самостоятельным, неподражательным произведением.

В интервью газете «Культура» Сенчин рассказал, как его «благословил» на написание книги сам Валентин Распутин, который уже разуверился хоть как-то изменить ситуацию: «На одном литературном мероприятии год назад я спросил Валентина Григорьевича, можно ли сегодня писать о новых ГЭС и переселении из деревень. Не секрет, что в литературе есть закрытые темы – после великого произведения глупо говорить о том же самом. “Прощание с Матёрой” – как раз такой текст. Вроде бы всё сказано, поставлена точка. Но жизнь продолжается, появляются новые грани… Я, конечно, с ним об этом не рассуждал. Только спросил – можно ли. Распутин, как-то воспрянув, ответил: “Конечно. Нужно. Нужно бить в набат”. И добавил, что у него сил уже нет, и веры нет, что его слово что-то изменит. В 2009 году он и еще несколько человек совершили поездку по Ангаре от Иркутска до плотины Богучанской ГЭС. Это и стало основой для фильма “Река жизни”. Тяжелая картина, горькие слова говорят пожилые люди. И от Ангары-то почти ничего не осталось – цепь водохранилищ» (http://portal-kultura.ru/articles/books/95604-roman-senchin-rasputinskaya-proza-posledniy-vsplesk-bolshoy-literatury/).

То, как «мы своими руками уничтожаем свою родину», и стало основной темой книги Сенчина (http://zerkalokryma.ru/lenta/people/interview/roman_senchin_my_svoimi_rukami_unichtozhaem_rossiyu/). В той же повести «Полоса» некогда обжитое пространство всё более превращается в пустынное место, откуда идет человеческий исход. В романе «Зона затопления» обширные территории уходят под воду, а людей насильно сгоняют с земли, где жили их отцы и деды. Всё это в перспективе может спровоцировать и большой исход, и гигантский распад…

ГЭС в «Зоне затопления» – «имиджевый плюс» для власти, то есть временный сиюминутный дивиденд. Об эхе этого проекта в будущем никто не задумывается. Через это строительство власть «отбивается от упреков, что ничего в стране не строится, не производится». Эти упреки сыпались все постсоветские десятилетия. Новое государство, возникшее на обломках империи, многими воспринималось паразитическим, живущим лишь наследием той большой страны, высасывающим из нее последние соки.

В «Зоне затопления» наследство советского времени – гроб, обтянутый кумачом, хранившийся в сельском клубе. Очень знаковый символ. Некогда привезенная для флагов материя всё последнее постсоветское время идет на обтяжку гробов…

Здесь и возникает проблема подменного, ложного, неискреннего, которую «новый реалист» Сенчин неизменно фиксирует в «новых реалиях». В них пустота лишь заретуширована системой имитаций. Она приспосабливается, мимикрирует под востребованную повестку дня, транслирует ту риторику и те образы, которые ждут от нее в данный момент массы. Так они погружаются в иллюзорную реальность, лишаются такта действительности и не могут ответить на вопрос «Чего вы хотите?».

Эта имитация приходит на смену основательного, векового фундамента будущего. Те же избы в затапливаемых селах были, как крепости, готовые простоять хоть вечно. Теперь их сжигают бригады зеков – чужих, временных людей на этой древней земле, ставшей вдруг временной и чужой для дня завтрашнего.

Имитация – это и генплан развития Большаковского сельсовета до 2030 года. Ссылку на него журналистка краевой газеты «Голос рабочего» Ольга получила по почте. Там и про «рациональное использование территорий», и про «создание оптимальных условий для жизни» – всё под копирку. «Генплан развития переставших существовать сел», которые станут дном водохранилища. Всё это за десять миллионов рублей – это типично по нынешним временам и давно уже никого не удивляет. «Миражи на дне» – такое Ольга придумала название статьи. Миражное видит и Сенчин во всех современных реалиях.

Миражным является блеск и внешнее благополучие города-миллионника Красноярска, где из-за яркого современного внешнего облика «трудно было поверить, что покрытые декоративной обшивкой стены гнилы, под фасадом – ржавые трубы», ну а люди находятся в «трясине долгов по кредитам». И «никто по-настоящему не застрахован, не защищен».

Миражной стала и глухая, недоступная даже для журналистов власть. Если раньше «акул пера» боялись, реагировали на их сигналы, разбирались, то сейчас всё растворяется в пустоте, так же как попытка журналистки вывести аферу с халтурным генпланом на чистую воду.

В то же время, по мнению местных представителей власти, «район, где реализуются столь масштабные проекты», – будущее России. Система имитаций, умножающих пустоту, герметичная вещь-в-себе власть, плодородная земля, которую зальет тухлая вода и превратит ее в нежилое место, в дно – это будущее? Будущее России – халтурный генплан развития Большаковского поселения?

«Вам надо, чтоб нас не было, а мы – будем! – сказал герой романа Дмитрий Масляков важным шишкам из дирекции строительства ГЭС (в этом так и слышатся нотки диалога прилепинского Саши Тишина с Безлетовым). Автор фиксирует отношение власти к простым людям, «как к чему-то лишнему, путающемуся под ногами, мешающему двигать важное, значительное вперед». Это ведь тоже отчуждение, разобщение.

Миражная реальность разносит вирусы распада, разложения. Разметаются люди, которые раньше жили вместе. Происходит отчуждение и среди близких людей, как у четы Масляковых. У них «словно разорвалось то, что их связывало, заставляло быть одним целым». Они больше не могли жить вместе. В семье Брюхановых «тоже трещина за трещиной. Без криков, скандалов, медленно, но явно разваливалась семья». Супруги постепенно становились чужими друг другу.

«А почему вы не стали сопротивляться, когда сказали, чтоб уезжать?» – спросила у родителей дочка в стиле сенчинской повести «Чего вы хотите?». Вопрос об этом сопротивлении часто возникает в романе. Но и тут выясняется, что корень всех проблем в «разобщенности людей». В «цивилизованном обществе» в такой ситуации люди бы объединились и потребовали бы весомой компенсации, а «так – каждый поодиночке стремится выцарапать условия получше, но в итоге все чувствуют себя обделенными, обиженными, обманутыми».

Об этой разрастающейся разобщенности писал и Валентин Распутин в «Прощании с Матёрой»: «Люди забыли, что каждый из них не один, потеряли друг друга, и не было сейчас в друг друге надобности». Происходит разрушение того, что казалось вечным, что связывало людей, объединяло их, – привычного уклада, заведенного порядка. Всё это замещается непрочным, чужим, временным. Никто не готов объединиться, подняться против несправедливости, даже при том, что эта несправедливость переживается крайне остро (в романе Виктора Ремизова «Воля вольная» бунт происходит спонтанно, случайно, странным стечением обстоятельств). Все «порастворились в этой жизни гадостной, приспособились» – пишет Сенчин. Эта тема приспособления к жизни, привычки – вообще крайне важна для его творчества. Приспособившийся человек становится насекомым. Своеобразный отзвук фамусовского круга, кристаллической решеткой которого как раз и является привычка. «Нам не надо больше перемен» – крутили на музыкальных каналах песню молодого человека, посвященную 15-летию пребывания президента у власти.

А где же и что же тогда будущее? Пустота и туман?

Книга Сенчина начинается со смерти. Смерть становится стихией всего романа, ее несут мертвые воды предстоящего потопа. Будущее – пустота, в которой разгуливает ветер («Впереди уже погуливал в пустоте ветер», – писал Распутин).

«Только вот не будет будущего года. Даже снега утром она не увидит»; «теперь не до весны – теперь никогда»; «не будет весны тут. Вот они – одна, другая, третья – надписи на воротах: “Прощай, отчий дом”, “Не забудем Родину!”, “Плачем и рыдаем”… Кладбище, кладбище. Погост» – ощущение жизни в тупике, давящей, гнетущей пустоты создает апокалиптическую картину. Люди, которых обрекли на переселение, «не представляли свою жизнь не здесь – не здесь была черная пустота…». Поэтому и книга начинается со смерти. С описания того, как вода начинает заливать кладбище, она завершается. Черная пустота наступает…

На месте села Пылево, основанного в 1667 году, будет «дикое мертвое место над мертвой стоящей водой». А раньше «знал народ, как жить, чем жить, для чего» и было крепко всё, основательно, на века. Сильный запах «запустения и гнили» ощущался и в распутинской Матёре. Сейчас народ растерял это знание того, как жить. Сам запутался, не знает, что делать. Не скажет теперь ему никто. И этих людей жаль.

Теперь «новые времена» для села Большакова – это ожившее после развала и гибели государство, решившее строить ГЭС. В свое время люди приспособились, научились жить без надежды на его помощь, «стали сами себе хозяева», и вот государство их принялось выкорчевывать. Перечеркивать их жизнь, прошлое, чтобы сделать из всего этого электричество, которое можно было бы продавать в Китай. Бизнес и ничего личного…

В селе на месте клуба раньше стояла деревянная церковь. Ее помнили «закрытой, пустой, черной». В свое время, когда «стали строить новую жизнь», – «церковь решено было снести». Причем «снесли без сожаления… Будто гнилой коровник убрали». Каждый раз «новая жизнь» начинается с выкорчевки прошлой. В финале книги вода «щупальцами» через кладбищенские холмики проникает на кладбище и делает землю черной. Земля исчезает, превращаясь в дно. Черное разъединяет, это дыра, провал. После того как в центре Матёры сожгли избы, образовалась «черная дымящаяся яма», она разделила деревню, и та распалась на две половины.

«Пропа-ала река… Про-ала всё-о» – этот гул звучал в голове Алексея Брюханова. После участия в переносе могил из родного села Пылёво Брюханов заболел сибирской язвой, а бывший глава сельсовета Ткачук и вообще не пережил это. Всё пропитано мертвенностью, пустотой, и это заразно.

«Цивилизация требует жертв», – в шутку сказал в Большакове один молодой парень. На месте веками обжитого пространства разверзнется дно водохранилища. Сама вода в Енисее становится «злая, избитая турбинами, очищенная от всего живого». Этой водой будет «погублена лучшая земля». «Самая лучшая, веками ухоженная и удобренная дедами и прадедами и вскормившая не одно поколение» земля затоплена и в Матёре. Лучшая земля в миражном мире разрастающейся пустоты, несущей смерть и разложение, превращается в «зону затопления» – неэффективную, не вписывающуюся в новые реалии. Это один из удаленных от цивилизации «медвежьих углов», которых много в России.

«Человечество стремится к оптимизации, экономии, а вот эти деревушки с сотней-другой упорных жителей тормозят прогресс. Ведь они не просто живут отдельно от большого мира, но и требуют, чтобы им привозили в магазин городские товары, был у них врач, клуб с киносеансами, школа, детский сад, рабочие места, которые по сути-то государству не нужны, убыточны» – так думала журналистка Ольга из краевой газеты «Голос рабочего» до знакомства с этими самыми деревнями. Увиденное в зоне напоминает Ольге фильм «Иди и смотри», который она смотрела в школьные годы: «Огонь, плач, крики, метание людей, лошадей, кур. Мужики с канистрами… Чудом каким-то обошлось без погибших…» Оставленное село видится, как «недавно освобожденное от захватчиков место».

Схожие мысли высказывал у Валентина Распутина младший сын Павла Андрей: «Когда-то, наверное, и на нашу Матёру, казалось, зачем идти? Земли, что ли, без нее не хватало? А кто-то пришел и остался – и вышло, что без земли, без Матёры и, правда, не хватало. А сын его пошел дальше – не все же тут задерживались. А сын сына еще дальше. Это закон жизни, и его не остановить, и их, молодых, тоже не остановить. На то они и молодые».

По словам Андрея, молодые стремятся к новому, а пожилые должны оставаться на обжитых местах. Однако в действительности всё немного иначе: люди обживают дикие места, те самые «медвежьи углы», но когда в них отпадает необходимость – «кончился деловой лес, иссякло золото, не нужен стал асбест», то и «городок становился лишним. И прекращал существовать».

Алексей Брюханов в книге Сенчина устроился в лесоперерабатывающий комплекс в Колпинске, но оказалось, что его создали только для того, чтобы чем-то занять переселенцев, и всё производство было убыточным. «Пустоту делать поставили, чтоб чем-нибудь занимались», – говорили мужики.

В повести «Полоса» пустота разрасталась после ухода человека, после того, как он сам всё забросил, а место было признано неэффективным. Здесь же, наоборот, сам человек несет эту убийственную пустоту. Власть, олигархи – частно-государственное партнерство – странная новая реальность, скрывающая свою настоящую суть и воспринимающаяся оккупационной, чуждой.

В книге появляется и нечто левиафанное – сравнение государства с механизмом, стальным мутантом, производящим пустоту: «Огромный стальной мутант с сотнями шестеренок, пил, наждаков, поршней, отверток, кувалд… Пыхтит, скрежещет и лезет, лезет на людей, не желающих сойти с дороги. Кувалды, наждаки, пилы бьют, долбят, скребут, режут…»

Того же Алексея Брюханова мучил вопрос: «Разве нет других способов создавать электроэнергию, кроме как строить плотины, затапливать тысячи гектаров земли? Атомные станции ругают, но ведь они все-таки разумней, чем вот это – то, что сделали у них. И их ГЭС не последняя, не доделка советского времени – собираются новую строить ниже по реке. И снова, значит, будут топить огромные территории, переселять людей, вырубать, жечь, бросать, судиться. Но большинство не заглядывает в причину – большинство ругает следствие коренной ошибки. Или как это назвать? Как назвать уничтожение части страны?»

Другой мучительный для него вопрос касается того, о чем писал Валентин Распутин, рассказывая о гибели Матёры. Власть привечала писателя, давала награды и в то же время делала то, от чего в свое время Валентин Григорьевич, как совесть нации, предостерегал. Что это – властное лицемерие? Почему сейчас никто дружно всем миром не сплотился и не заявил: «Нельзя!» Видимо, ситуация такая же, как и с журналистикой: все вдруг стали слепоглухонемыми.

От всех этих неразрешенных вопросов Алексей Брюханов «ощущал в себе пустоту», проживал, будто в пустоте или во сне, ощущал приступы нутряной пустоты.

В системе миражей и обманок человек теряет ориентацию в пространстве и времени. Становится подобием лермонтовского «Паруса», который, с одной стороны, сам ищет бурю и смерть, а с другой – становится «летучим голландцем», несущим бедствия для других. Об этом герое, попавшем в дурную бесконечность, в ситуацию безнадеги, из которой он может вырваться только через личную смерть, Сенчин всегда много и подробно пишет.

К примеру, герой повести «Конец сезона» Никита Сергеев мучительно страдает от осознания собственного бесконечного опоздания в жизни: «Многое ему уже поздно. И с каждым годом этих “поздно” становилось всё больше, больше. Скоро и совсем что-нибудь элементарное совершить станет поздно». Линия жизни уже прочно прочерчена: семья, работа. Что-то менять – чудовищно поздно, можно лишь только обо всем этом сожалеть и мучительно страдать от осознания того, что жизнь сложилась инерционно, не так, как представляется в фантазиях. Это тотальное опоздание преследует Сергеева. Еще в юном возрасте, когда казалось, что всё еще «настоящее впереди», в частности, воплощение мечты о карьере хоккеиста, его не приняли в хоккейную школу: сказали, что уже поздно учиться кататься на коньках.

Все эти рассуждения – временное явление, хандра. Привычка к сложившейся жизни побеждает, что-то ломать нет сил и возможности, время революций и героических личностей прошло, настал период нового фатализма – нужно слиться с фоном и всецело предаться неумолимой воле обстоятельств.

Человек уже не хозяин себе, «подхватило всех их и несет, несет куда-то, не давая оглянуться… своим шагом мало кто ходит», – рассуждает у Распутина старуха Дарья. По ее мнению, «окаменел человек», стал «дик», да и сердце его «выстудилось». Но ведь должно же быть какое-то за всем этим пробуждение?

Всё больше появляется подобий распутинского Петрухи. Они вначале сжигают свои избы, потом нанимаются на работу по уничтожению-зачистке других, а после на азарте зачищают и всю страну. Тема мельчания мужчины – важная для литературы «деревенщиков» (можно вспомнить, например, мини-рассказ Федора Абрамова «А война еще не кончилась»), развивает ее и Сенчин. В период нашей новейшей истории она проявилась наиболее остро.

В финале «Зоны затопления» тоже появляется ребенок – шестилетний Никитка, которого родители отправили погостить к дедушке – переселенцу из зоны Игнатию Улаеву. Игнатий Андреевич, который в деревне никогда не сидел сложа рук, отчего и возникло его деревенское прозвище «Молоточек», теперь мается в пустой квартире, как квартирант. Никитка оказался совершенно оторванным от корневой системы рода – будто выкорчеванный, крутивший в руках айфон. Именно об этой оторванности, незащищенности говорил на кухне Улаева Генка. По его словам, в деревне он «томился по чему-то такому, по другому. И вот попал в другое, и чувствую – потерял защиту».

В «Зоне затопления» есть глава «Миражи на дне». Мы уже достигли этого дна и уже живем в окружении этих самых миражей, или всё это наша ближайшая перспектива, о которой он предупреждает? Повесть «Полоса» у Сенчина завершается фразой, что остается ждать изменений «в одну из двух сторон». Стать насекомым, свыкнуться и спокойно достигать дна. Или преодолеть эти самые миражи и увидеть реальность, как она есть.

Тенденцию ухода от выявления и обличения этой миражной реальности Сенчин видит у своих соратников по литературному поколению. А здесь недалеко и до привыкания, до инерции, которая может довести до того, что возможно всё и даже превратиться в насекомое. Как тут не вспомнить пример кафковского Грегора Замзы? Свой упрек Роман сформулировал в статье «Новые реалисты уходят в историю» (http://www.litrossia.ru/archive/item/7191-oldarchive). В ней он приводил цитату Варлама Шаламова о новой прозе, которая есть «событие, бой, а не его описание. То есть – документ, прямое участие автора в событиях жизни». По мнению Сенчина, его литературное поколение как раз и начинало в традициях шаламовской «новой прозы», но потом «пресловутое писательское развитие очень скоро повело их от себя на поиски других, другого. Других людей, другого времени. С одной стороны, это понятно и неизбежно. А с другой…» Сам же Сенчин с завидным упорством нападает всё на те же мельницы, которые на самом деле являются чудовищными великанами.

Посреди голых стен, опустевшего, будто чучело, дома в «Зоне затопления» – старая карта мира, где можно увидеть названия уже давно исчезнувших государств: СССР, ГДР, Югославия. Разруха, распад начинаются постепенно, с малой избы, а после разъедают целые империи. Если в повести «Полоса» Роман рассказывает о чуде, созданном подвижническими многолетними трудами одного реального человека, то в «Зоне затопления» уже нет места и надежды на чудо. Здесь – катастрофа и трагедия.

Сенчин – пессимист? Нет, он реалист. Человек, находящийся в самом центре события, боя. В этом есть что-то подвижническое и даже монашеское. «Литературный монах» – назвал его Шаргунов в статье «Сенчин: смурной охотник». Не зря многие, рассуждая о нем, утверждают, что он всё время пишет одну и ту же книгу. Таков подвиг, на который он подвизался. В этом деле он максималист. Пытается сорвать покровы блестяшек, чтобы понять, куда движется страна. А здесь выбор невелик: всего два варианта. Вопрос: кто будет на дне – страна, которая становится всё менее обжитой, чужой, или те самые миражи, оккупирующие ее? Останется ли один величественный непокорный распутинский «царский листвень», через который «крепится остров к речному дну, одной матери земле», а вокруг него – пустота?..

Он такой же реалист, как и Распутин, научивший его писать «по правде», и через эту правду начинает ощущать и предвидеть будущее. В повести «Деньги для Марии» Валентин Григорьевич предвидел, что тема денег, их поисков станет главной для людей. В «Прощании с Матёрой» «предсказал то, что вскоре случится с нашей страной и людьми. Подобно матёринцам, миллионы русских будут вынуждены сняться с родных мест и куда-то переселяться, спасаясь от великого потопа, что захлестнул «одну шестую часть суши» в начале 90-х». Это писал Сенчин в 2001 году в очерке о творчестве Распутина «Пророк в своем отечестве». Сам он будто развертывает распутинские предчувствия-предсказания.

Критик Сергей Беляков, давая ссылку на свою рецензию на «Зону затопления», написал в Фейсбуке очень важное замечание: «Сенчин возвращает нам литературу, которую читали миллионы, о которой спорили, за которую давали ордена и сажали в тюрьмы».

А вот интересные размышления Ильи Кочергина в форме диалога с женой в Фейсбуке:

«Наше село стоит на дне древнего моря, в ручейке рядом с домом полно окаменевших аммонитов и белемнитов – морской фауны. И мы читаем “Зону затопления” Романа Сенчина.

– Я рад, что Сенчин добивает миф о русской деревне. Чем дольше я живу в деревне, тем больше убеждаюсь, что ее давно уже нет. И русская общинность, по-моему, чья-то устаревшая выдумка. Индивидуалисты до мозга костей, которых сплочает страх, стыд или привычка. Хотя стыд сейчас – уже не так актуально.

– Только “Левиафана” посмотрела, тут Сенчин с той же темой. Похоже, да?

– Не, у Сенчина жестче, глобальнее. У него даже Левиафан обречен утонуть или солитерным плавать от гнилой воды. В повести “Вперед и вверх на севших батарейках” он себя “монахом литературы” называл, но тут выступает скорее как раскольник, отмечающий признаки начинающегося светопреставления. Старый мир вместе со своими мифами гибнет, нового пока не видно. Спасения и воскрешения мертвых тоже не будет.

– Я думала, что хоть в конце книги, когда внук с дедушкой Пасху хотят отмечать, что-нибудь хорошее произойдет.

– Еще заметил, что ни разу за весь роман секса не случилось, даже неудачного, даже по пьянке. Был один момент, но персонажи, видимо, уже потеряли охоту не только сопротивляться, но и размножаться.

– А все равно – радость от хорошей книжки, даже когда всё так в ней ужасно. Она большая, настоящая, спокойная. Не придуманная.

– Чтение хорошо перемежается с последними деревенскими работами перед зимой. Привез дров, напилил, наколол. Там подбил, там утеплил, разбросал навоз, перепахал под зиму. И после каждого дела, после каждой странички большое облегчение – нас пока не трогают, не топят, не жгут.

– Ага, почему-то от книжки хочется улучшать свой дом, свое хозяйство, завести полный двор живности. Наверное, это любовь.

– Только я вот помимо радости всегда чувствую и какое-то слабое раздражение от сенчинской прозы, как будто зуб потихоньку ноет. Такое впечатление иногда, как будто автор пытается меня отвадить от чтения своих книг. Делает что-то, чтобы до конца только избранные и продвинутые дочитали, чтобы шелуху отсеять.

– А мне, наоборот, спокойно так. Сенчин добрый и хороший. Просто он работает, как психотерапевт для нашего общества. Он не пытается заинтересовать, не успокаивает, не подбадривает. Он видит, что всё хреново, и может это вынести, может принять тебя таким и просто побыть рядом. Это очень важно, что он рядом. Вот случись голод, чума, война – я знаю, что Сенчин будет рядом с нами, в России, и будет описывать всё это.

– Да уж, представить Сенчина эмигрантом невозможно.

– И он не пытается лечить или быть для читателя умным папой, это тоже мне очень нравится. Это и правда психотерапия, то есть литература для осознающих, вернее, для взрослых. Он просто отражает тебя, помогает тебе себя увидеть, а ты сам делаешь выводы. Выводит тебя “на стадию плодотворного смятения”, чтобы “пришёл поиск новых путей”.

– То есть если я чувствую это слабое раздражение, то я не дорос немного?

– Может, просто хочешь, чтобы тебя поутешали?

– А по-твоему, есть еще хорошие писатели, похожие на хороших психотерапевтов?

– Из недавно прочитанных – Джонатан Франзен.

– Его с Сенчиным недавно в “Коммерсанте” сравнили. Писали, что Сенчин создал настоящий американский роман.

– И словарик из языка исчезающих индейских племен в конце книги».