Текст книги "Доктор Данилов в дурдоме, или Страшная история со счастливым концом"

– Я тоже так думаю, – согласилась Елена. – А какие правила на кафедре? Тебе придется брать академический отпуск?

– Над этим я пока не задумывался, какой смысл? А как Никита?

– Передавал тебе привет. Очень хотел приехать вместе со мной, но мне все же удалось его переубедить.

– Думаю, что ему не столько хотелось проведать меня, сколько побывать в психиатрической больнице, – улыбнулся Данилов.

– Я тоже так думаю, – согласилась Елена. – Ему кажется, что здесь филиал цирка…

– Так, в сущности, и есть, только укротители не во фраках, а в белых халатах, вместо хлыста – шприц и все звери сонные. В школе все нормально?

– В школе просто праздник какой-то! – оживилась Елена. – Представь себе, нашелся какой-то герой, респект ему и уважуха, как говорит Никита, который польстился на нашу классную дуру!

– Слепоглухонемой, наверное, – предположил Данилов.

Валентину Антоновну, классную руководительницу Никиты, не мог выносить никто – ни дети, ни их родители, ни коллеги-учителя. По общему мнению, Валентина Антоновна могла довести до истерики не только любого из людей, но и памятник.

– Не знаю подробностей и не желаю в них вникать, но Валентина ходит уже на пятом месяце, а это означает…

– Что скоро о ней все забудут. По меньшей мере на три года.

– Пусть они плодятся безостановочно, – пожелал Данилов.

– Хотя бы до тех пор, пока Никита не окончит школу… Я спросила у Никиты, кого им дадут в классные руководители, а он ответил: «Какая разница, мам, все равно хуже Кочерги никого нет!»

Фамилия у Валентины Антоновны была звучная – Кочеринская. Оттуда и прозвище – Кочерга. Однажды Валентина Антоновна до слез насмешила весь класс, заявив, что Кочеринские – знатная боярская фамилия, внесенная аж в Бархатную книгу, куда был записан весь цвет столбового дворянства. Ушлые дети сразу же раскопали в Интернете список родов, внесенных в Бархатную книгу, и не нашли там Кочеринских. Были Козловские, были Колтовские и Конинские, а Кочеринских не было. К Валентине Антоновне сразу же приклеилось второе прозвище – «Бархатная дура».

Немного помолчали, без неловкости, как молчат наедине люди, хорошо знающие друг друга.

– Ты не волнуйся – Данилов накрыл руку Елены своей рукой. – Я больше не буду делать глупостей, как бы по-детски это ни звучало.

– Это здорово, – сказала Елена, но в голосе ее не было ни энтузиазма, ни веры – только вежливость. – Я рада за тебя.

– Иногда я думаю – а может, это действительно посттравматическая энцефалопатия? – признался Данилов.

– Ты не похож на энцефалопата, – покачала головой Елена. – Энцефалопаты обычно злые, а ты – добрый. Только беспокойный очень.

– Да я – воплощенное спокойствие! – оскорбился Данилов. – Просто тормоз, а не человек. Санаторное лечение, – он мотнул головой в сторону отделения, – оно очень способствует спокойствию.

– Это хорошо, – одобрила Елена. – Хочется и дома видеть тебя таким. Кстати, я раз в неделю бываю в Карачарове, там все в порядке.

– Стыдно вспомнить, какой бардак там после меня остался, – поморщился Данилов.

– Я давно навела порядок. На следующий день после того, как…

– Спасибо.

– А почему тут так никого и нет? – удивилась Елена. – Что, посещения разрешили только тебе?

– Нет, навряд ли. Просто у нас многим посещения не требуются. Если тебя хорошо «заглушили», то никаких эмоций ты обычно не испытываешь. Только физиологические позывы. Чего таких навещать?

– Ну, все равно… Убедиться, что все в порядке…

– Будет что не в порядке – лечащий врач скажет.

– У тебя симпатичная доктор, – улыбнулась Елена. – Можно даже поревновать немножко…

– Что?! Ревновать меня к этой суке?! – вырвалось у Данилова. – Извини…

– Все ясно, – вздохнула Елена, высвобождая свою руку. – Может, Игорь прав насчет перевода?

– Совершенно неправ. И вообще… все нормально. То, что мне было нужно, я уже получил.

– А что тебе было нужно? Вот я, например, так и не могу понять, что тебе нужно. Ты как Остин Пауэрс – человек-загадка.

– Вообще-то загадочность больше присуща женщинам, – улыбнулся Данилов. – А что касается меня, то на самом деле все просто. Никаких загадок, так… мелочи жизни…

– Ничего себе мелочи, Вова. – Глаза Елены снова заблестели. – Представляешь, что я пережила, когда вошла и увидела твою…

– Экспозицию, – подсказал Данилов, – или декорацию. Да, да – декорацию.

– Это можно назвать как угодно, дело ведь не в названии…

– Лен, не спеши расстраиваться, – попросил Данилов. – Я много думал… На что-что, а уж на это времени хватает. Да, я понимаю, что меня занесло… И капитально занесло. Но я осознал. Я знаю, что ты сейчас думаешь, но тогда мне только казалось, что я все понимаю, а теперь уже не кажется. Теперь я уверен, уверен в себе.

– Хотелось бы верить, очень хотелось бы.

– Мои проблемы начались давно, еще, наверное, на «скорой»… Как бы объяснить?.. – Мысли требовали выражения, а нужные слова все никак не находились, что очень злило, а от злости начинали путаться мысли. – Давай я лучше пример приведу…

Елена слушала внимательно, но своего отношения к сказанному никак не выражала – просто смотрела на Данилова, и все.

– Нет, к черту примеры! Так мы до ночи не управимся. – Данилов недолго помолчал, связывая мысли в цепочку. – Значит так, началось все еще на «скорой». Появилась такая непогрешимость, чувство заслуженной гордости от того, что ты все делаешь правильно и вообще – ты самый крутой. Гордость переросла в гордыню, то есть усилилась, пустила корни. И в роддоме я работал с тем же сознанием, что я крут, непогрешим и всегда все делаю правильно. Но рано или поздно что-нибудь да случается…

– Случается, – согласилась Елена.

– Теперь-то я понимаю, что проблемы как таковой не было. Вывести из одной-единственной фразы связный диагноз невозможно. Да и какая разница? Все равно – показания к операции серьезные, я так и так нахожусь рядом, собственно – ожидай я там аритмии или не ожидай, действия мои от этого не менялись бы.

– Я тебе не раз пыталась это внушить.

– Тогда я не готов был это понять, – признался Данилов. – И решил попросту сбежать, уйти туда, где все ясно и нет никакой лечебной работы. Дурацкое, по сути своей, решение, все равно, что гильотиной от перхоти лечиться, но оно казалось мне очень правильным. К тому же ординатура в какой-то мере повышает статус врача. А потом пошло-поехало и чуть было не… Ну, ладно. Главное, я сам, без всякой психотерапевтической помощи, понял и осознал мотивы, которые мной руководили…

– А что, здесь нет психотерапии? – не поверила Елена. – Я думала…

– Зачем она, если есть психофармакология? Мы тут дискутировали на эту тему, но бесполезно… Дискуссии в дурдоме неуместны. Но так даже лучше, не с каждым врачом будешь так предельно откровенен, как с самим собой. Психоаналитик не так уж и нужен, если есть время, чтобы подумать и желание изменить свою жизнь…

– К лучшему? – улыбнулась Елена.

– К лучшему! – подтвердил Данилов. – К худшему я уже наизменялся, хватит. Ты не представляешь, какой привлекательной кажется отсюда наша обычная жизнь! Я говорю пошлые банальности, да?

– Если ты веришь в то, что говоришь, то это уже не банальности.

– Я не просто верю – я знаю все это! Поэтому просто дождаться не могу, когда я выйду отсюда!

– Вова! – Елена погладила Данилова по плечу. – Все, что ты говоришь, очень здорово, и я тебе верю в первую очередь потому, что хочу тебе верить! Но если ты намерен вернуться к вопросу о выписке…

– Не намерен, – заверил Данилов. – Я понимаю ход твоих мыслей и не могу утверждать, что на твоем месте я бы думал иначе. Слишком рьяно и слишком часто я убеждал тебя в том, что со мной все нормально, чтобы ты поверила мне так вот сразу.

– Я тебе верю, Вова…

– Я понимаю, я все прекрасно понимаю и поэтому не настаиваю и не тороплю. Ты знаешь, как это бывает? Как со мной было? Лежишь, думаешь о жизни, и вдруг как будто раздвигается какой-то занавес и ты удивляешься – как же я раньше не понимал? Как же так? Словно током ударило…

Все было именно так, как рассказывал Данилов. Понимание, которое, наверное, было бы слишком пафосно называть «прозрением», пришло к нему внезапно, ночью, под переливчатый храп соседей по палате. И не было ни внутреннего голоса, ни тем более голоса свыше, ни знаков, ни молнии за окном. Просто мысли потекли в другом направлении, важное стало не таким уж и важным, а то, чего раньше не замечал, выдвинулось, как принято говорить, на первый план.

Очень необычные ощущения.

Сначала Данилову показалось, что он успел заснуть и теперь думает во сне. Он даже ущипнул себя за ляжку. Два раза подряд – для надежности.

Ничего не произошло, только симфония соседского храпа стала тише – Славик во сне перевернулся на живот и замолчал.

Данилов принялся шаг за шагом, день за днем перебирать последний свой год. Увлекательно – словно читаешь богато иллюстрированную книгу о собственной жизни. Разумеется, в эту ночь Данилову было уже не до сна…

– …Придет время, и ты это поймешь! – Данилов посмотрел Елене в глаза и добавил: – Если, конечно, захочешь.

– Поживем – увидим. – Елена взглянула на свои наручные часики. – Жаль, но мне пора. Держи вот духовную и физическую пищу…

К Данилову перекочевал пакет с печеньем, книгами и еще каким-то свертком.

– Там чистое белье, – сказала Елена. – А грязное для стирки ты не принес?

– Да я сам стираю, – смутился Данилов. – Проблем нет.

– Где? – удивилась Елена. – Разве тут есть стиральные машины?

– Ну ты даешь! – Данилов даже присвистнул. – Ты еще про микроволновку и миксер спроси. Руками стираем, под краном. Отжал, на спинку кровати повесил – до утра высыхает.

Постирушки не запрещались, как же без них? Но следовало соблюдать два требования – хорошо отжимать вещи, чтобы с них не натекало на пол, и убирать их утром с кроватей.

– Забери обратно. – Данилов вернул Елене пакет с бельем.

– Будь умницей, – то ли попросила, то ли посоветовала Елена.

– Я им уже стал, – заверил Данилов.

Обниматься и целоваться на прощание не стали – обстановка не располагала к интимности. Ограничились чем-то вроде рукопожатия.

– Когда мне теперь приезжать? – спросила Елена.

Может быть, в ее вопросе и не было ничего крамольного, но Данилов расстроился. Ему казалось, что, уходя, Елена скажет: «Ну, до завтра!» Даже не казалось – он был уверен, что она так и скажет. Ну не могла, не должна была она говорить что-то другое! И уж тем более спрашивать.

– Давай на той неделе, – как можно более равнодушным тоном предложил Данилов. – Заодно и печенья еще привезешь.

Был шанс услышать в ответ: «Нет, это долго. Я послезавтра приеду».

– Хорошо, – ответила Елена. – Я буду планировать на вторник, а если что-то изменится, звони.

– Хорошо. Игорю передавай привет, и пусть он не суетится – скажи, что у меня все хорошо.

– Скажу, – пообещала Елена. – Он там ждет не дождется твоей выписки. Когда вы встретитесь…

– …то будем пить только безалкогольное пиво, – докончил фразу Данилов. – Так и передай.

– Я передам. – Губы Елены дрогнули, словно она собиралась улыбнуться, но в последний момент передумала. – Только ты не забудь про свои благие намерения.

– Как можно?!

Данилов позволил себе небольшое нарушение режима – проводил Елену до лифта и только потом вернулся в отделение.

– Мы вас уже в розыск хотели объявлять, – пошутила медсестра, открывшая ему дверь.

– Куда ж я от вас убегу? – вздохнул Данилов.

– Обед пропустили. – Медсестра захлопнула дверь так резко, что Данилов вздрогнул.

Он давно заметил, что все люди делятся на две большие группы – на тех, кто закрывает двери и переставляет мебель с шумом, и на тех, кто старается делать все это как можно тише. Вторые нравились Данилову куда больше первых.

– Я и ужин пропущу, – пообещал Данилов, вспоминая, сколько чизбургеров он съел.

– Водочкой не побаловались? – Медсестра, принюхиваясь, пошмыгала носом.

– Нет. – Данилов выдохнул во всю мощь легких, демонстрируя свою абсолютную трезвость.

– Это правильно, – одобрила медсестра. – Лечение и алкоголь несовместимы.

«Как же мы любим говорить банальности! – подумал Данилов. – И ведь находим в этом смысл и определенную приятность».

Глава тринадцатая
Столкновение

– Лет пять назад я в Белоруссию отдыхать ездил. – После ужина Николая тянуло на воспоминания. Приятное это дело – лежать на койке и травить байки. – Психбольница там у них в… Место на «к» называется… забыл.

– Это такой отдых – в белорусской психбольнице полежать? – удивился Данилов.

– Отдых – это в гости к двоюродному брату. А психбольница – это уже само собой.

– Почему само собой?

– Потому что от смены обстановки голоса мои разбушевались. Весело им стало. Еще бы не весело, когда я им ночь напролет песни пел.

– Песни-то хоть хорошие? – спросил Славик.

– Хорошие, – осклабился Николай. – Я плохих не знаю. А любимая у меня эта: «Помню я ночку осеннюю, темную…» Спеть?

– Не надо, – отказался Данилов. – Все равно допеть не дадут – придут и обругают. Лучше про психбольницу…

– Палата там была веселая! – Николай даже зажмурился от удовольствия. – На шестнадцать человек, и один другого дурнее. Это все от воды, там вода была вредная.

– А что ж вы ее пили? – спросил Славик.

– Хороший вопрос, – одобрил Николай. – Отвечаю. Пили, потому что другой не было. А в тамошней воде не то что-то лишнее, не то чего-то не хватает. Но зато там кормили вкусно и не били, если чудить начнешь. Свяжут, обматерят, укол в жопу сделают, но чтобы бить – ни-ни. Европа как-никак!

– А у нас тогда что? – оскорбился патриот в Славике.

– У нас – Азия! – Николай крутанул пальцем у виска. – Ты что – по улицам не ходишь?

Славик промолчал.

– Так вот, – продолжил Николай. – У них там было заведено кошек держать, чтобы они нас успокаивали. Кошек в отделении жило штук двенадцать, сытые такие, гладкие. Говорят, даже харч на них выдавался, но до них он, конечно, не доходил…

– Зарплату им не платили, а Коль? – спросил Юра.

– Насчет зарплаты не знаю, но хорошо с ними было. Возьмешь на руки, погладишь, и сразу на душе приятно становится. Жаль, что у нас так не принято…

– Так ты же сам сказал, что у нас Азия. – Славик сегодня решил ослепить всех своим остроумием. – Сожрут кошек-то!

– В Азии собак едят, а не кошек, – возразил Николай.

– И кошек тоже! – не сдавался Славик.

Минут пять они вяло пререкались, пока не сошлись на том, что если азиаты и едят кошек, то каких-то особых, «пищевых» пород.

«Мне бы ваши проблемы, – позавидовал Данилов. – У меня тогда проблем, можно сказать, не было бы».

Сегодня, проходя мимо сестринского поста на обед, Данилов увидел свою историю болезни (сестра только что отложила ее после отметки в листе назначений) и даже успел прочитать слово «Шизофрения» в графе «Клинический диагноз».

От удивления споткнулся и взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие.

– Отсюда не улетишь, – сказал идущий навстречу больной.

Сказал без иронии, даже с сочувствием. Не рыпайся, мол, и не суетись – жди выписки.

Захотелось прямо сейчас, немедленно, потребовать объяснений у лечащего врача – вон она стоит возле двери процедурного кабинета и разговаривает со старшей сестрой. Данилов подавил порыв – ничего, кроме скандала, из этого все равно не выйдет. Нечего и пытаться.

Ситуация требовала осмысления и продуманных действий. Последовательных и адекватных, а не скандала посреди отделения.

Данилов быстро пообедал и стал ждать у наружной двери, когда его вместе с другими «прогульщиками» выведут во двор. Голова нуждалась в «проветривании».

«Кажется, психиатрический диагноз можно снять через три года наблюдения в диспансере, если за это время не будет обострений. Придется проходить комиссию… Стоп! На хрен эту комиссию, какая может быть комиссия? Это что ж теперь – три года ходить в «психах»? Нет уж, увольте. С диагнозом нужно разобраться здесь и сейчас. Ну, не прямо во дворе во время прогулки, а пока здесь лежишь. Или сразу же по выходе из больницы».

Снег в этом году лежал долго, но уже начал таять. Пора бы, апрель на дворе. Скоро наступит лето. Лето – это хорошо… Данилов любил лето больше всего из-за того, что все вокруг было зеленым, живым.

«А если опротестовать? В судебном порядке. Скорее всего придется обратиться к адвокату, чтобы тот собрал нужные документы и… Еще непременно нужен будет авторитетный психиатр, который даст заключение о неверности выставленного Данилову диагноза. Или – о несоответствии? Как-то так, в общем… Надо будет найти такого специалиста. Хотя у адвоката, занимающегося опротестованием психиатрических диагнозов, непременно будут нужные знакомства, иначе он работать не сможет.

А затем – в суд. Придется еще раз госпитализироваться на экспертизу.

Какая долгая канитель! Морока, переходящая в мытарство. Неужели это происходит с ним, Владимиром Даниловым? Кто бы мог подумать? Действительно – не зарекайся, никогда и ни от чего не зарекайся.

Но для очистки совести все же следует поговорить с лечащим врачом и заведующим отделением. Лучше всего – сразу с заведующим. Профессор тут сбоку припека, не более того. У сотрудников кафедры в больницах двойственное положение – почет есть, а реальной власти нету. Вроде английской королевы.

Так, значит, решено – обсудить вопрос с заведующим. Лучше всего – в присутствии Елены. Да, только так, чтобы тот не отмахнулся от Данилова, как от назойливой мухи. Неплохо бы еще и руководство по психиатрии пролистать, освежить, так сказать, в памяти. Надо попросить Елену. И пусть в газету обернет, чтобы название в глаза не бросалось. Здесь многие так книги оборачивают – берегут источники знаний не то для себя, не то для следующих поколений больных.

Только как ей сказать – не брякнешь же с поста, привези мне, мол, руководство по психиатрии. Сестры непременно запомнят и передадут Тамаре, а та начнет приставать с расспросами… А то еще поручит кому-нибудь потихоньку изъять книгу, пока Данилов спит или обедает. Безменцева подлая, от нее можно ожидать любой пакости.

Но можно сказать иначе, к примеру, назвать книгу «профильным руководством». Да – и Елена поймет, и сестры мимо ушей пропустят. Да, хорошая идея. И газет парочку попросить, чтобы прямо в комнате для свиданий и обернуть книгу. Так и надо сделать.

Если же разговор закончится ничем, то Елена может обратиться в департамент. Вне всякого сомнения, среди психиатров существует такая же круговая порука, как среди врачей других специальностей, но когда дело пахнет жареным, каждый спасает свою задницу, а не соседскую. Так что управа на них найдется, непременно найдется.

И почему, с какой стати они поставили такой диагноз? Настолько некомпетентны? Или за лечение шизофреника им больше платят? Или хотят получить на лапу, чтобы изменить диагноз на более «приличный». Вот вам!»

Данилов сложил два кукиша и продемонстрировал их миру – накося, выкуси! Не на такого напал.

«Интересно, а как тут у них с поборами? Денег вроде как ни у кого из больных на руках нет, но медсестры относятся к разным больным по-разному. Кем-то откровенно пренебрегают, а перед другими заискивают, причем все как одна. Наверное, родственники «стимулируют», когда приносят передачи, не иначе. Надо бы вообще попристальнее присмотреться к жизни отделения – авось что и пригодится. Информация никогда не бывает лишней».

– Сволочи! – вслух высказался Данилов, порядком напугав больного, гулявшего в метре от него.

Окончательный план виделся ему таким – поговорить при следующей встрече с Еленой, сразу же добиться аудиенции у заведующего отделением и потребовать объяснений. Ну и изменения диагноза, естественно. Не выгорит – Елена обратится в департамент, а Данилов полежит еще с недельку, давая возможность снять с него диагноз. Всяко лучше, чем повторно ложиться на экспертизу. Недели вполне хватит – на телефонный звонок департамент отреагирует сразу же, если позвонить непосредственно тому чиновнику, который всем этим занимается. Елена разберется, кому звонить. Не сама, так коллеги подскажут.

Если же местные психофармакологи будут упорствовать, то надо будет выписаться и восстановить справедливость, опротестовав диагноз. Сложнее, хлопотнее, но – решаемо. Зато потом эти уроды попляшут, ой как попляшут! Небо с овчинку покажется».

Елена молодец – поняла все сразу и пообещала завтра приехать. Забеспокоилась, конечно, не без этого. Трижды переспросила:

– Вова, у тебя точно все в порядке?

– Да, – кратко, не вдаваясь в подробности, отвечал Данилов.

Когда соседи замолчали, Данилов, слишком возбужденный для того, чтобы заснуть, стал продумывать схему беседы с заведующим отделением.

Схема выстраивалась простая.

Первый вопрос: «Почему вы так поступили?»

Второй вопрос: «Какие пути выхода из сложившейся ситуации вы видите?»

Третий вопрос может варьироваться, в зависимости от того, по какому пути свернет дискуссия. Или это будет вежливое: «Как скоро вы все исправите?», или же сдержанное, но угрожающее: «Вы понимаете, что мы этого так не оставим?»

А дальше – посмотрим. Да, вот еще – в случае отказа надо будет потребовать замены лечащего врача. Или сразу уж добиваться перевода в другое отделение? Наверное, так будет лучше. Но для этого Елене придется обратиться к главному врачу или его заместителям.

На чью сторону может встать администрация? Конечно же примутся защищать своих. Но пыжиться станут до поры до времени, а потом быстро пойдут на попятный. Хотя надо учитывать и особые обстоятельства – близость Безменцевой и главного врача (Данилов однажды вечером случайно услышал, как медсестры обсуждали их связь). Но при любом раскладе – кресло главного врача ценится дороже, чем любовница из числа подчиненных. Будет кресло – будет и все остальное, так что в случае, если сор будет вынесен из избы и поднимется шум, главный врач скорее откажется от Безменцевой.

А если он будет ставить палки в колеса?

А если…

От напряжения заболела голова. Боль была несильной, но какой-то свербящей. «Эх, сейчас бы на скрипке поиграть…» – помечтал Данилов. Даже не поиграть – подержать в руках, легонько, без нажима, провести пальцами по корпусу, полюбоваться изящной стройностью грифа, тронуть смычком струны и почувствовать, как инструмент наполняется не только звуками, но и теплом…

Кто-то из соседей громко пукнул.

Проклятый дурдом, не позволяющий своим жертвам даже подумать о чем-то хорошем. Если ад существует, то отсюда в него попасть не страшно. Как ни крути – все равно веселее будет…

Привычно спрятав таблетки во рту (фокус уже выполнялся «на автомате»), Данилов сразу же после ухода медсестры незаметно для соседей выплюнул их в кулак и отправился в туалет.

В коридоре зазевался, зажмурился от солнечных лучей, вдруг ударивших прямо в глаза, и налетел на кресло-каталку, которое толкала перед собой медсестра процедурного кабинета.

Столкновение вышло неудачным – от «подсечки» Данилов упал на бок. В падении инстинктивно выставил вперед левую руку и разжал кулак, в котором были таблетки.

– Осторожней! – взвизгнула медсестра, хотя все уже свершилось.

На шум мгновенно набежал персонал – санитар, одна из постовых медсестер (не та, что занималась раздачей таблеток, а другая) и старшая сестра.

– Все нормально, – заверил их Данилов, поднимаясь с холодного, хорошо хоть, что недавно вымытого, пола. – Извините.

– Кости в порядке? – поинтересовалась старшая сестра, но ее отвлек санитар.

– Смотрите, Ирина Юрьевна! – воскликнул он, поднимая с линолеума три таблетки, выроненные Даниловым.

– Это ваши таблетки? – не спросила, а, скорее, констатировала Ирина Юрьевна, впиваясь в Данилова глазами.

– Нет, – ответил Данилов. – Почему вы так решили?

– Я вам нужна, Иринаюрьна? – спросила процедурная медсестра.

– Нет, вези свой «катафалк» дальше, – разрешила старшая и обернулась к постовой сестре: – Принеси мне назначения шестой палаты!

Медсестры ушли, Данилов попробовал молча последовать за ними, но санитар взял его под руку. Взял крепко, но не грубо. На раскрытой ладони свободной левой руки санитара лежали злополучные таблетки.

– Подождите минуточку, – сказала старшая сестра. – Раз уж вы говорите, что таблетки не ваши…

Никто из больных не останавливался возле них – глазеть здесь было не принято. Тебя не касается – иди по своим делам, а то как бы чего не вышло.

– Вот, пожалуйста! – Вернувшаяся медсестра подала Ирине Юрьевне раскрытую тетрадку.

Старшая сестра заглянула в нее и тут же перевела взгляд на Данилова.

– Ваши таблетки, – сказала она, – все совпадает.

– Хорошо, пусть будут мои, – согласился Данилов.

– Что у вас здесь за демонстрация?! – спросила подошедшая Безменцева.

– Полюбуйтесь, Тамара Александровна, как ваши больные таблетки пьют! – поддела ее старшая сестра.

Санитар, так и продолжающий придерживать Данилова, протянул к Безменцевой ладонь с таблетками.

– В первую очередь, Ирина Юрьевна, я вижу, как ваши сестры раздают таблетки! – ответила ударом на укол Безменцева. – Будьте уверены – я донесу этот вопрос до главного врача! Мне совсем не улыбается отвечать за чужую халатность.

«Знаю я, как ты будешь доносить, – подумала старшая сестра, поджимая губы. – Завалишься на стол и под «это дело» поделишься свежими новостями».

Вдалеке вышла из палаты медсестра, раздававшая таблетки.

– Галя! – что есть мочи гаркнула старшая сестра. – А ну иди сюда!

– Что случилось, Ирина Юрьевна?! – заволновалась Галя.

– Ты подойди сначала, а то не увидишь!

– Кричать вы можете, Ирина Юрьевна, отчитывать – тоже, но этого мало. Старшая сестра должна уметь организовать работу так, чтобы не было чрезвычайных происшествий.

Безменцева жила по принципу: «Если кто-то ударил тебя по щеке – забей его насмерть».

– Я в старших сестрах не первый год! – огрызнулась Ирина Юрьевна.

– Тем хуже! – парировала Безменцева.

Подошедшая Галя увидела таблетки и, поняв в чем дело, начала оправдываться:

– Ирина Юрьевна, вы же меня знаете! Я никогда… Он при мне всегда пил…

– При тебе?! А откуда же тогда таблетки?!

– Не знаю.

– И я не знаю. Ты вообще больным в рот заглядываешь? Или только в штаны?

– Ирина Юрьевна… – Покрасневшее лицо Гали стало пунцовым. – Если всем заглядывать, так это столько времени… Я только подозрительным…

– А он у тебя был в доверии?! – Старшая сестра кивнула на Данилова.

– Послушайте, – вмешался Данилов. – Мне весь ваш этот цирк с разборками неинтересен. Я хочу вернуться в палату!

– Возвращайтесь, – разрешила Безменцева, и санитар тут же отпустил Данилова. – Я сейчас к вам приду. С заведующим.

Данилов пошел в палату, слыша, как за его спиной свирепствует старшая сестра.

– Вот тебе премия! Вот тебе отпуск летом! – Нетрудно было догадаться, что слова сопровождаются демонстрацией кукишей. – И попробуй еще раз своего алкаша к нам в отделение положить! Все, Галя, доигралась!

Поняв, что оправдываться бесполезно, Галя громко зарыдала.

– Заканчивайте концерт! – потребовала Безменцева. – Скажите лучше – Геннадий Анатольевич уже вернулся с «пятиминутки»?

В палате было пусто – соседи завтракали. Данилов лег на койку, взял с тумбочки наполовину прочитанный детектив и попытался углубиться в сюжет.

Не успел вчитаться, как в палате появились Безменцева и Лычкин. Сдержанно-негодующие, так и пышущие праведным гневом.

– Владимир Александрович, – начал заведующий отделением, – саботаж лечения идет вразрез с нашими правилами. Вы как врач должны понимать, что нельзя игнорировать назначения…

– Если, конечно, вы заинтересованы в своем здоровье, – добавила Безменцева.

– Да, я заинтересован в своем здоровье! – Данилов встал, чтобы разговор велся на равных. – Я очень заинтересован в своем здоровье и потому не собираюсь глотать ваши таблетки!

– Чем же они вам не угодили? – с издевкой спросил заведующий отделением.

– Всем, – ответил Данилов. – Хотя бы тем, что я не собираюсь превращаться в идиота!

– Не забывайтесь! – Лычкина аж передернуло. – Вы же врач!

– Да, я врач! – подтвердил Данилов. – И не надо ежеминутно напоминать мне об этом! У меня нормальная память! Хотя бы потому, что я не принимаю нейролептики!

– И давно вы их не принимаете? – спросила Безменцева.

– С первого дня!

Безменцева и Лычкин переглянулись.

– Ваше поведение противоречит…

– Ничему оно не противоречит! – Данилов окончательно вышел из себя и уже не мог сдерживаться. – Я имею полное право отказаться от лечения! Я имею полное право знать, почему мне вдруг выставили диагноз «шизофрения»! Я имею полное право послать вас всех к черту и немедленно уйти отсюда! Но для начала я хотел бы услышать обоснование моего диагноза!

– Кто вам сказал про диагноз? – спросила Безменцева.

– Я видел его на истории болезни, лежащей на посту! Скажете, что мне померещилось? Я не страдаю галлюцинациями!

– Никто не признается в том, что он галлюцинирует, – усмехнулся Лычкин. – Но это ничего не меняет…

– Конечно, не меняет! – кивнул Данилов. – Разве вам интересно мнение ваших пациентов? Главное для вас, чтобы костюмчик сидел, то есть чтобы диагноз был выставлен! А там хоть трава не расти!

– Времена карательной психиатрии давно прошли! – Заведующий отделением повысил голос.

– Времена прошли, – согласился Данилов, – а привычки остались! Так что там с моим диагнозом?

– Ничего, – нахмурился Лычкин. – Давайте сменим тон и вообще будем… благоразумны. Иначе ничего у нас не получится…

– У нас уже не получилось, если вы не в курсе. Я требую представить мне развернутое обоснование моего диагноза или снять его!

– Диагноз выставлен на основании объективных данных, – сказал Лычкин, – он согласован с кафедрой и в пересмотре не нуждается. Что же касается развернутого обоснования, то вам оно не нужно. Все равно ничего не поймете!

– Это я-то не пойму?

– Вы. Вы хоть и врач, но не психиатр.

– Это ваше окончательное слово?

– Самое последнее, – подтвердил Лычкин. – Другого и быть не может!

– Я поддерживаю Геннадия Анатольевича. – Во взгляде Безменцевой сквозило торжество.

«За что она меня так ненавидит?» – удивился Данилов.

– Тогда я требую немедленно выписать меня! Дайте бумагу и ручку – я напишу заявление!

– Это невозможно, Владимир Александрович! – покачал головой заведующий отделением. – В подобном состоянии вас нельзя отпускать. Вы же можете натворить таких дел… Ложитесь и начинайте лечиться. Раньше образумитесь – раньше выпишетесь.

– Я выпишусь сегодня! – заорал Данилов. – Прямо сейчас!

– Все в порядке, Геннадий Анатольевич? – Дверь открылась, и в нее просунулась голова санитара.

– Пока свободен, – не оборачиваясь, сказал Лычкин.

Данилов присел около своей тумбочки, рванул на себя дверцу и сгреб все свое нехитрое имущество в пакет.

Поднялся, посмотрел на врачей и молча пошел к двери.

– Вернитесь на свое место! – потребовал заведующий отделением.

– Да пошел ты… – отозвался Данилов. – Лучше распорядись, чтобы мне вещи выдали.