Текст книги "Гвардия Стального Императора. Тайна происхождения русского народа"

В 20-х годах XVII века по личному распоряжению Патриарха и «Великого Государя всея России» Филарета в Сибирь поехал архиепископ Макарий с «памятью», в которой патриарх самолично наставлял архиепископа, как крестить в православие местное население [2].

О важности «сибирского направления» говорит тот факт, что архиепископа Киприана, служившего в Сибири до Макария, сразу после возвращения его в Москву Филарет сделал своим ближайшим помощником. Киприан был произведен в сан митрополита Крутицкого (Сарского и Подонского). Главная миссия и задача епископов Сарских и Подонских (ранее – Сарайских) состояла в крещении казачьего населения Волги и Дона.

В 1589 году в Русской Православной Церкви было учреждено патриаршество. Одновременно в Москве была создана Крутицкая митрополия, имеющая обширнейшую территорию с центром в Крутицком монастыре. Митрополиты Крутицкие были самыми влиятельными после Патриарха и нередко его замещали.

Патриарх и Великий Государь всея России Филарет Никитич

Успехи в крещении многомиллионного населения, обретенного Московским государством, потрясали современников. «Новый летописец», не скрывая своего восторга, всячески превозносил Филарета, сравнивая его с древними первокрестителями. Но, несмотря на действительно выдающийся ум и политические способности Филарета, весь секрет заключался в массовом исходе в Россию ариев-казаков, принимавших «русскую веру». Крещение освобождало их от присяги прежнему князю, а под покровительством русского царя казаки освобождались от податей и повинностей, наделялись льготами, различными привилегиями и получали возможность наниматься на государеву службу за щедрую плату.

Великий Государь-Патриарх Филарет укрывал и кормил в своих обширных поместьях всех, кого преследовала светская власть, невзирая на совершенные ими преступления; его примеру следовали все церковные иерархи. Таким образом, Русская Православная Церковь превратилась и в надежное убежище для всех преследуемых и гонимых.

Широкое распространение получила миссионерская деятельность. До крайних пределов России, во все ее самые труднодоступные уголки вместе с казаками-землепроходцами шли священники, невзирая на трудности и лишения. Как писал А.П. Смирнов, «свет веры Христовой засветился от подошвы Урала до Енисея».

Прекрасно понимая характер свободолюбивых казаков, Филарет самым строгим образом запретил какое-либо принуждение. Даже предоставляя убежище в церковных владениях, священники ни в коем случае не должны были способствовать насильному крещению. И мусульман, и язычников указами Патриарха необходимо было «к себе приучати и приводить ко крещению с любовию, а страхом и жесточью ко крещению никак не приводити» [2].

Православие постепенно становится политическим инструментом – способом сформировать собственный народ Русского царства. Примечательно, что не разобравшийся в происходящих событиях бывший Патриарх Иона в 1620 году заспорил с «Великим Государем всея России», Патриархом Филаретом Никитичем Романовым. Он отказался перекрещивать католиков в православие, считая, что они и так истинные христиане. Чтобы не предавать старца опале, Патриарх Филарет созвал новый, специальный собор против Ионы, где обстоятельно доказал, что «латиняне-папежники суть сквернейшие и лютейшие из всех еретиков», при этом подробно перечислив все их преступления против истинной Христовой веры. По словам Филарета получалось, что католики и не христиане вовсе. В конце концов Иона все понял, зарыдал, покаялся и… был прощен! А настойчивый, грозный, но великодушный Великий Патриарх Филарет на следующем же соборе составил особые правила для крещения православных «белорусцев» – подданных Речи Посполитой, которые, по его мнению, далеко отошли от православия истинного и нуждаются в повторном крещении, как если бы они и не были никогда православными.

Всеми этими вопросами, которые Филарет не без основания считал крайне важными, он занимался исключительно сам. Патриарх был и душой, и мозгом, и главным организатором Русской Православной Церкви, которая именно при нем превратилась в мощную политическую и идеологическую силу, намного превосходящую власть все еще очень слабого московского царя Михаила Романова – сына Филарета.

Совсем не с таким энтузиазмом Филарет относился к окормлению населения западных земель России. Когда Швеция попросила предоставить возможность православному населению оккупированных ею земель бывшего Московского царства пользоваться услугами священников Новгородской епархии, Филарет долго искал предлоги для затягивания окончательного решения. Несмотря на обещание передать все православные храмы и монастыри шведских земель в ведение Новгородского митрополита, он затянул решение столь важного для православного населения вопроса на несколько лет. Даже когда оно наконец было принято, Патриарх установил немалые ограничения для заграничных православных: им запретили вход в Софийский собор, а многим – ив сам Новгород. Все это свидетельствует о смене вектора на формирование в Москве собственной «Русской веры», при крещении в которую неофит становился больше, чем просто православным христианином.

Русское православие начинает обособляться и отдаляться от «Западного Православия» Речи Посполитой. В 1627 году вдруг обнаружилась страшная и зловреднейшая ересь в авторитетном до той поры и широко используемом «Учительном Евангелии» знаменитого просветителя Кирилла Транквиллиона Старовецкого. Это православное Евангелие русско-литовского происхождения ранее не вызывало подозрений. По обнаружении ереси Патриарх незамедлительно приказал сжечь все труды Транквиллиона и велел россиянам вообще больше никогда не покупать никаких «литовских» книг.

Патриархом Филаретом был составлен список всех основных церковных изданий и разработан план по их полной замене на «правильные». Пользоваться старой, еретической литературой разрешалось лишь временно.

Несмотря на такие жесткие меры в отношении западно-православных книг, которые происходили большей частью из Великого княжества Русско-Литовского,

Патриархом был приглашен ученый «литовец» Лаврентий Зизаний. В 1627 году он издал для Русской Православной Церкви новый «Катехизис» под патронажем и редакцией Филарета. Следует отметить, что обладавший большой библиотекой патриарх принял активнейшее личное участие в печатании и редактировании основной массы православной литературы для Русской церкви.

Филарет невысоко ценил авторитет тех зарубежных православных архиереев, которые не поддерживали или даже осуждали проводимые им реформы. Он высокомерно и в то же время справедливо указывал им на их почти повсеместное положение изгоев при иноверных правителях и на упадок православия в этих государствах. Но лояльных к проводимой им политике иноземных архиереев Филарет уважал. Это выражалось в весьма существенных для обнищавших поместных православных церквей пожертвованиях.

В политике московского Патриарха, безусловно, прослеживается общая тенденция: Филарет принимал все древнее и чистое, что могло бы внести в русское православие оригинальность и противопоставить его иным христианским течениям, в первую очередь православным церквям обновленческого толка и униатам. Все они объявлялись искаженными и еретическими, а «русская вера» – праведной.

Такая политика ставила непреодолимое препятствие на пути возвращения той части православного населения, что ранее перешла под контроль Речи Посполитой, но зато давала возможность создать собственный народ, верный только своей, русской религии.

Исход казаков в Россию и их крещение потребовали срочно наладить книгоиздание, которое при Патриархе Филарете достигло невиданных масштабов. Огромными тиражами были напечатаны все основные православные книги. Они распространялись по монастырям и церквям по себестоимости и без ограничения, а в Сибирь отправлялись бесплатно и раздавались всем желающим.

Это говорит, во-первых, о высоком проценте грамотности среди казаков, а во-вторых, об их интересе именно к книжно-теоретическому изложению «русской веры», а не только к обрядовой стороне. Казаки воспринимали веру скорее как философию, как возможность сплотиться вокруг нее в единую нацию. На их глазах на базе ислама формировались узбеки, а на основе ламаизма-буддизма – восточные монголы и маньчжуры. Арии-казаки выбрали для себя русское православие. Филарет чутко уловил этот социальный заказ и постарался исполнить его максимально мудро. Он не менял православную веру на «русскую» искусственно, а действительно постарался ее очистить, изыскивая старинные первоисточники и тем самым делая ее особенной. В 1632 году Патриарх открыл греческую школу для детей, чтобы готовить собственных переводчиков древних православных книг.

Заслужить от Филарета Никитича Романова наказание было весьма трудно. Это был редкий типаж гуманного и просвещенного Государя-Патриарха и мудрого опытного политика. Филарет не нуждался ни в помощниках, ни в консультантах и досконально разбирал любой вопрос, даже если ранее никогда с ним не сталкивался. Сам будучи просвещенным и широко образованным человеком с задатками настоящего ученого-исследователя, Патриарх благоволил ученым и литераторам, порой прощая им человеческие слабости и закрывая глаза на вовсе не христианский образ жизни. Но и у такого безграничного гуманиста, как Филарет, был свой предел терпимости: он все же сослал в монастырь двух вопиюще развратных дворян (Семичева и Колычева), чьи безнравственные преступления и омерзительный образ жизни уже не мог выносить. В то же время князь-поэт С. И. Шаховской, также не отличавшийся высокими моральными устоями, оставался в ближайшем окружении Филарета, продолжал литературное сотрудничество с ним, хотя и жаловался в стихах, что патриарх запрещает ему четвертый брак. Филарет читал эти стихи и находил автора талантливым, но поблажек приближенному так и не сделал.

С двух попыток «добился» все же временного заточения в монастырь просвещенный князь-диссидент и хронический алкоголик И. А. Хворостинин, без конца умолявший Патриарха отпустить его в солнечную Италию, где вино льется рекой, а жизнь легка и весела, тогда как «на Москве все люд глупой, жить не с кем». Это бы ему также простилось, не добавь Хворостинин в конце своего памфлета строчку с явной политической подоплекой: «Московские люди сеют землю рожью, а живут все ложью».

В делах церкви Великий Государь-Патриарх был рационален и практичен. Требовались «собственные святые» – такие, которых у других нет, но настоящие, чтобы не пришлось впоследствии их дезавуировать.

К своим церковно-служебным обязанностям патриарха Филарет относился довольно формально. Только через три года после его прихода к власти было составлено расписание и определен сам ритуал участия Патриарха и Московского царя в основных службах, проводимых в центральном соборе [3].

При личном участии и по распоряжениям Филарета Никитича Романова было построено или возрождено множество монастырей: Макариев – Желтоводский, Игрицкий, Лебедянский – Троицкий, Нижегородский – Печерский, Воронежский женский, Феодоровский – Московский, Спасский – Севский, Долбиновый – Астраханский, Акатов – Алексеевский и другие. Было основано большое количество пустыней: Югская, Богородицкая Площанская, Троицкая – Опшина и т. д. Деятельность Патриарха была действительно массовой и масштабной. В истории православия есть два подобных периода: первый – это активное основание монастырей, начиная с XIII века, и второй – возрождение монастырского строительства после Смуты в первой половине XVII столетия. Это было сложное время, ведь немногим ранее территории Московского царства обезлюдели и пришли в запустение.

Сведения о Московском царстве до эпохи Романовых недостоверны и фактически представляют собой мифы. Мы не можем полагаться даже на первоисточники, так как имеем лишь копии древних рукописей, по большей части составленные в XVII–XVIII веках (творчество Миллера и его пособников), а также переписанные рукописи с неизвестной датировкой. Сам факт их изменения неопровержим: разные шрифты, не сочетающиеся фрагменты текста в одном произведении. Фактически мы знаем не историю доромановской эпохи, а лишь точку зрения политической элиты XVIII века. Первоначальные тексты были грубо переписаны дилетантами, которые оставили массу следов подтасовки и искажения фактов прошлого.

Царь Михаил, вступив на престол в подростковом возрасте, почти сразу распорядился собрать все исторические, архивные и родословные книги. Все обнаруженные документы были переписаны, а оригиналы уничтожены – сожжены в личном присутствии монарха. Эта инициатива вряд ли могла исходить от подростка – возможно, за ней стояла политическая партия его отца Филарета Никитича Романова, который занял куда более высокое положение Московского государя-патриарха. Исторические архивы содержат многочисленные свидетельства уничтожения книг, – для этой работы нанимались переписчики, порой даже целые монастыри. Основной целью подобной деятельности было искажение первоисточников в соответствии с политическим заказом того времени. Позже, в XVIII веке, в эпоху царя Петра, уничтожение и подлог исторических архивов и документов приобрели еще больший размах. Именно в этот период писалась совершенно новая история России, которую до сих пор преподают в школах.

Чтобы оценить, какое громадное значение играло в истории России Волжское войско и насколько важна была для московского правительства проводимая политика в отношении ариев-казаков, необходимо понимать масштаб этого грандиозного явления. В рукописную историю России Волжское войско вошло под названием «Калмыцкое ханство», что в корне неверно, так как это было не государство-ханство, а военная казачья орда – войско. Правильно называть его «Волжское войско», так как центр орды проходил по Волге. Волжское войско занимало половину всей освоенной территории европейской части России – ее лучшие и самые плодородные земли с основной населенной частью в черноземном поясе, раскинувшиеся от реки Камы до отрогов Кавказа, от Приаралья до притоков Днепра. На территории площадью свыше 1,5 млн кв. км проживали миллионы казаков. Именно здесь и по сей день сосредоточена половина всего русского населения Российской Федерации, без учета жителей городов[7]7
  Южный Федеральный Округ в полном составе – 14 млн чел. Из них русские, без учета жителей городов, – 8 млн чел. (86,1 %). Ставропольский край – 3 млн чел. (81 %). Из них русские, без учета жителей городов, – 1,1 млн чел. Приволжский федеральный округ в составе: Оренбургская (население – 2,1 млн чел., русские – 76 %), Пензенская (1,4 млн чел., русские – 87 %), Самарская (3,2 млн чел., русские – 86 %), Саратовская (2,5 млн чел., русские – 88 %), Ульяновская (1,3 млн чел., русские – 74 %) области – 10,5 млн чел. Из них русские, без учета жителей городов, – 3 млн чел. Центральный федеральный округ, в составе: Воронежская (2,3 млн чел., русские – 96 %, без учета жителей городов – 0,9 млн чел.), Тамбовская (1,1 млн чел., русские – 97 %, без учета жителей городов – 0,5 млн чел.) области – 3,4 млн чел., из них русские, без учета жителей городов, – 1,4 млн чел. Общая численность населения – 31 млн чел., из них русские – 26 млн чел., без учета жителей городов, – 13,5 млн чел. (по данным переписи населения России 2010 года).


[Закрыть].

В XVIII столетии Волжское войско заняло всю территорию бывшей Ногайской орды, которой та владела в период своего максимального расширения в конце XVI века, когда, по разным источникам, в нее входило от одного до трех миллионов человек. В Москве и в европейских государствах сложилось устойчивое мнение об огромной численности Ногайской орды, в связи с чем общеупотребительным эпитетом для ногаев было слово «сансыз», что означает «бесчисленные» [4]. Современники сравнивали эту орду с морским песком: «Их же число подобно морскому песку было» [5].

Ногайская орда в период расцвета. 1530–1580 гг.

Долгое время Ногайская орда оставалась в дружественных отношениях с Москвой, которая поддерживала ее политически и экономически. Но в начале XVII века, после прекращения династии Исмаила и обострения политических противоречий в Прикаспийском регионе, Ногайская орда перестала быть союзным Москве государством и окончательно перешла в стан противников России.

Ногайская и Крымская орды отличались от остальных образований, возникших на развалинах Золотой Орды, численностью своих армий. Например, ногайцы могли выставить войско в 120–140 тысяч человек, Крымская орда – 70–90 тысяч [6]. «Наибольшее число воинов Крымской орды, зафиксированное источниками, – 250 тысяч человек» [7].

Говоря о людских ресурсах Большой Ногайской орды, А.Д. Гераклитов в своей работе «История Саратовского края в XVI–XVIII вв.» писал: «В первой половине XVI века она могла без труда выставлять до 300 тысяч воинов. О военной силе небольшой части Ногайской орды свидетельствует число войск князя Юсуфа, который мог один снарядить 120-тысячное войско» [8].

Следует также учесть, что за спиной крымского хана стояла Османская империя – одно из самых могущественных государств того времени, регулярная армия которого доходила до двухсот тысяч человек.

Как мы видим, военный потенциал Крымской и Ногайской орд был очень высок, а их прочный военный и политический союз, окончательно сложившийся в начале XVII века, превратил их в ведущую военную силу Европы. Прочие образования Северного Кавказа оказались в вассальном положении и прекратили свое самостоятельное существование. К тому времени Московское царство было фактически уничтожено как государственное образование, а крупнейшее княжество Европы – Польско-Литовское, платило крымцам и ногайцам дань.

Арии-казаки (предки современного русского народа) не просто завоевали эту огромную территорию, но и полностью ее заселили. Их численность и военная мощь были настолько подавляющими, что ногайцы и союзное им Крымское ханство не смогли противостоять этой экспансии, за исключением незначительных мелких стычек удельных ногайских князей в локальных конфликтах местечкового уровня. В итоге почти все прежнее мусульманское население Ногайской орды была вытеснено в пределы Крымского ханства, и лишь незначительная его часть добровольно вошла в состав единокровных с ними казаков-ариев. Это было поистине эпическое действо с перемещением миллионных масс населения по территории, превышающей площади современных Франции, Германии и Италии вместе взятых. Невозможно согласиться с историками прошлого, которые в силу различных причин, в том числе политического заказа, пытались свести эти грандиозные судьбоносные события российской истории к «откочевке на берега Волги 200 тысяч монголоидных пастухов-калмыков» (мирных тружеников – мужчин, женщин и детей). Несостоятельность подобных гипотез очевидна. Многочисленна я Ногайская орда, состоявшая из профессиональных казаков-воинов, была значительной военной силой, с которой считались все соседи. Неоднократно казаки-ногайцы опустошали земли Московии и Польши, крымские ханы искали союза с ногаями и всячески задабривали дорогими подарками их атаманов.

Московские цари и польские короли регулярно высылали ногайским князьям «жалованье», которое больше походило на дань. Слава о грозной боевой мощи ногаев расходилась далеко за пределы орды. Но в XVII веке пришла сила куда более грандиозная – настолько, что даже опытные, закаленные в боевых походах казаки-ногайцы и их не менее могущественные союзники – крымские казаки-татары, оказались «легкой добычею». Арии-казаки, профессионалы войны и смерти, «как нож в масло», прошли сквозь все ногайские орды и затопили бескрайние просторы от Иртыша до Днепра и Кавказских гор бесчисленным населением, которое чуть позже назовут «русский народ».

Глава 6
Сибирь

Южная Сибирь, включая Алтайский край и современный Казахстан, стала последней территорией, перешедшей в XVIII веке под административный контроль Петербурга. Со времен похода Ермака прошло почти полтора столетия, за это время появились остроги до самого Сахалина, но самые благодатные земли за Уралом все еще оставались вне сферы влияния российского правительства. Причины этого известны, но в современной историографии широко не освещаются, как и другой удивительный факт: в XVIII веке знаменитая «Межа» между Московским государством и Центральной (Джунгарской) ордой в Верхнем Приобье вдруг перестала существовать. Перед московскими чиновниками открылись заповедные дали. При этом переход последнего территориального приобретения в административное подчинение Петербургу проходил на редкость мирно, практически без конфликтов с местным населением.

Еще в 1719 году Петр I отправил за Урал своего личного агента Даниэля Мессершмидта, который в середине 1721 года добрался до пограничной крепости Кузнецк, откуда двинулся в глубь доселе неведомой территории. До сих пор неизвестно, что обнаружил и о чем доложил своему царственному патрону этот опытный шпион, но незадолго до этого Петр подписал необычные указы о готовности государства скупать древние изделия из золота и серебра (1716 г.), о запрете на частное владение старинными и «куриозными» предметами (1718 г.) и т. д. [1].

Сегодня этот свод постановлений изучается как первое в мире археологическое законодательство. На самом деле в то время никто не имел представления об археологии, и даже понятия такого не существовало. К археологии эти законодательные акты не имеют никакого отношения. Происходили судьбоносные события, на которые петровские указы отвечали крайне цинично и жестоко. О степени накаленности обстановки свидетельствует, к примеру, тот факт, что труп князя Матвея Гагарина, первого сибирского губернатора, казненного по приказу Петра I в 1721 году, три года болтался на виселице. Истлевший и изъеденный птицами, он должен был служить уроком для остальных вельмож. Представитель могущественной фамилии и личный друг царя был предан позорной казни как раз за нарушение «археологических» законов…

В том же году, когда лишился жизни сибирский губернатор, произошло еще одно знаменательное событие: Московское царство в одночасье было преобразовано в Российскую империю. Пока в Сенате кричали «Виват!», Европу охватила мода на контрабандное «скифское золото», которым, как оказалось, были буквально усеяны открывшиеся сибирские просторы. Аристократы всего мира хвалились друг перед другом коллекциями изумительных по красоте изделий из серебра и золота, не похожих на предметы античности и будораживших общественное мнение.

Ведь до тех пор все свято верили, что другой «старины», кроме античной, не бывает!

Западная Европа буквально захлебнулась потоком золота и драгоценных камней из России. В короткий срок наставник и покровитель царя Петра – бургомистр Амстердама Николаас Витсен, стал самым богатым человеком в мире. Считается, что современные европейские государства развивались за счет ограбления в XIX веке колоний, в том числе Китая и Индии, на общую сумму, эквивалентную 300 трлн долларов по нынешним ценам.

Однако в XVIII веке в сопоставимых размерах был ограблен и русский народ.

Хотя большая часть похищенного в России и уходила в Европу, приближенные монарха – «птенцы гнезда Петрова»: Меньшиков, Гагарин и прочие, – ежегодно крали из общего потока фантастические суммы, сравнимые с бюджетом всего Московского государства допетровских времен.

Данный период масштабного расхищения ценностей на территории России вошел в историю под названием «бугрование» – тотальное разграбление десятков тысяч курганов скифов-казаков, предков русского народа.

Именно в это время в светских салонах Петербурга и Москвы стал оформляться тот самый «русский народный» фольклор, о котором нам в литературных пересказах напоминает А.С. Пушкин. Вполне возможно, что это народное творчество пришло из Южной Сибири в виде сказок, легенд и преданий [1].

В XVIII веке вопрос о «русскости» Сибири занимал всю просвещенную столицу. В 1733 году в эти края была снаряжена беспрецедентно дорогая научная экспедиция. Руководитель этого странного предприятия Г.Ф. Миллер известен нам как автор «Истории Сибири», поэтому может сложиться представление, что всесильный временщик Бирон направил его за Урал с целью подготовки данного труда. На самом деле на тот момент в Российской империи еще не существовало исторической науки как таковой, и Миллеру было поручено ее создать. Сейчас кажется странным посылать экспедицию в только что открытые и неизведанные земли на поиски собственной же истории. А в то время по-другому и быть не могло: Сибирь, вернее, Алтай-Тянь-Шаньский регион и прилегающие к нему территории, были единственным местом, где еще сохранялась подлинная русская-арийская история. В первой половине XVIII века в Петербурге были убеждены, что истоки русской государственности надо искать не на Украине или в Прибалтике, а именно за Уралом – в Южной Сибири.

О миллеровской экспедиции мало что известно, ее результаты, как и в случае Мессершмидта, даже не были переведены на русский язык. Начиналось все очень торжественно: перед отъездом в Сибирь Миллер и его коллеги были удостоены высочайшей аудиенции. Но потом, судя по фактам, все изменилось. Прибыв в пункт назначения, глава экспедиции уже в 1737 году начал слезно проситься домой, однако в ответ получил жесткий приказ оставаться на месте под страхом смерти. После этого он регулярно обращался в Петербург, ссылаясь на то, что сибирский климат губителен для его здоровья, но всякий раз получал один и тот же непреклонный ответ – оставаться в Сибири [1].

Хорошо известны психические срывы Миллера: продолжительные панические атаки, припадки безумия и тяжелые шизофренические расстройства. Порой он неделями не выходил из своей комнаты, не узнавал окружающих людей. Лекарства не помогали. Все это зафиксировано в архивах, в личной переписке Миллера и его круга и в отчетах должностных лиц, которые приставлены были следить за «историком» по указу Петербурга. Так из вольного студента-авантюриста, искавшего «приключений и богатую невесту» (именно такую причину посещения столицы указал сам Миллер в автобиографических записках) в далеком Санкт-Петербурге, он, сам того не желая, стал «ученым-историком» фактически на положении ссыльного каторжника.

Так прошло десять лет. Из сибирского плена незадачливого немца вызволила лишь императрица Елизавета, воцарение которой закрыло мрачную страницу истории России, известную нам как «бироновщина».

Но на кафедре Российской академии наук постаревшему и уже тяжело больному Миллеру нечего было сказать своим коллегам. Он не отрицал, что видел в Сибири впечатляющие следы неведомой ему цивилизации, но категорически отказывался разглашать подробности: ссылка, похоже, научила его держать язык за зубами, и возвращаться туда он не хотел. На досаждавшие ему многочисленные вопросы о Сибири академик и первый российский историк лишь раз сумел нервно выпалить:

«Сколько не видано следов на разных местах по степям городков?

Какое множество в память поставленных каменных маяков, болванов, старинных могил и других принадлежащих к тому вещей на всех местах не находится?

Каких дорогих вещей, золотых и серебряных, из могил не выкопано?

Откуда можно было им произойти, как только от прежних татар; понеже известно, что все сокровища из Китая, Персии, Польши, Богемии, Венгрии им достались?»

Стоит отметить, что процитированные слова Миллер произносил, вспоминая бесчисленные каменные лики с закрученными кверху на казачий манер усами. Такими обелисками еще в XVIII веке была усеяна вся Южная Сибирь, и все они копировали внешность погребенных казаков. Эта информация была непригодна для использования с точки зрения политического заказа в науке, так как не укладывалась в подробно расписанную историю мира, согласно которой «созидательная раса» отождествлялась исключительно с Европой, а вся Азия, в том числе Россия, представлялась местом исторического обитания безобразной и разрушительной «азиатской расы».

Не потому ли тайна покрыла все, что было увидено и найдено на территориях Южной Сибири? Миллер был немцем, состоявшим на службе у императрицы Анны Иоанновны Курляндской и своих соотечественников: фаворита правительницы Эрнста Иоганна Бирона, президента Академии наук Иоанна Даниила Шумахера и т. д. Все они находились в открытой оппозиции к нравам и обычаям страны, в которой составляли правящий класс.

Это был своего рода закрытый «цивилизационный клуб» с западноевропейскими (антирусскими) мировоззренческими установками, в том числе в вопросах мировой истории. В их идеологических, философских и исторических концепциях не было места государству русских казаков в Сибири, и у ученых немцев на службе Дома Романовых в Санкт-Петербурге не было повода пересматривать этот едва ли не ключевой момент европейского самосознания. Во всяком случае, приведенный образец «научной» мысли Миллера не оставляет сомнений в том, что он мог игнорировать и сознательно уничтожать факты сибирской истории, противоречащие общеевропейской доктрине. Не стоит забывать, что «норманнская теория», где впервые был выдвинут тезис об исторической недееспособности русских, была сформулирована именно «сибиряком» Герхардом Фридрихом Миллером. Сделано это было в весьма оскорбительной форме, что вызвало скандал даже в кругу просвещенных западников, из коих состояла в то время Российская академия наук. Выходило, что он десять лет работал в Сибири, чтобы привезти в Петербург целый караван повозок с доказательствами ее «неисторичности», а для создания «норманнской ереси» никуда даже ездить не пришлось – достаточно было ознакомиться с откуда-то вдруг взявшимися «древними документами», чтобы родилась крайне сомнительная «новгородская» концепция русской истории.

Что же немецкому «цивилизационному клубу» не понравилось в Сибири? Есть знаменитое библейское выражение: «По плодам их узнаете их». Если судить по тому, что история прихода Рюрика к власти в Новгороде описана как акт, прямо-таки смакующий унижение русского национального самосознания (случай, не имеющий мировых аналогов), то в Сибири, надо полагать, были обнаружены материалы, которые решительно опровергают эту идеологему.

Здесь необходимо сделать отступление. В 40-х годах XVIII века, во времена Анны Иоанновны, архив Томска был утоплен местным воеводой в реке Томь [2]. Случилось это при невыясненных обстоятельствах с участием все того же академика Герхарда Миллера, будущего автора «Истории Сибири». Установлено, что в сентябре 1733 года этот еще молодой, 28-летний столичный «ученый» прибыл в Томск из Петербурга для сбора материалов по истории Древней Руси. В городе находилось одно из самых древних на тот момент государственных хранилищ, куда были свезены все найденные на просторах Южной Сибири исторические книги, архивы и летописные материалы. Но Миллер почему-то не стал изучать эти уникальные данные, а лишь убедился в их существовании, отписался об увиденном в столицу и отправился дальше в глубь Сибири. Вернулся он только через семь лет, в 1740 году, чтобы услышать о гибели всего исторического архива.

Как пишут биографы Г. Ф. Миллера, он «обнаружил пропажу древних актов», но личная переписка того периода, которую академик активно вел на родном немецком языке, не содержит упоминаний об этом событии. Все современники историка отмечали его повышенную эмоциональность, так что гибель бесценного с научной точки зрения архива не могла бы не вызвать соответствующую реакцию. Во всяком случае, ученый был обязан написать жалобу на высочайшее имя, тем более что раньше он прибегал к такой мере по гораздо менее значительным поводам. Однако этого не произошло. Похоже, Герхард Миллер не был удивлен или огорчен случившимся.