Текст книги "Почему я верю. Простые ответы на сложные вопросы"

– Есть такое очень распространенное выражение: перегородки между религиями не достигают Небес. Что можно на это сказать? Такое мнение приходится слышать очень часто…

– Да, конечно, оно популярно. Но это не от большого ума, а скорее от нежелания думать, от нежелания разобраться в вопросе. Это все равно что заявить: «Все лекарства хороши!» Ну и ешь любое лекарство от любой болезни! Организм тебя очень быстро накажет за такую легкомысленность.

Это на самом деле ложная и злая идея. Она рождена нежеланием думать, анализировать, делать выводы. Говорящий так боится размышлять. Он интуитивно чувствует, что, «начавши думать, я до чего-нибудь додумаюсь, а додумавшись до чего-нибудь, я не смогу жить по-прежнему. Так зачем оно мне надо!» А поскольку не думать вообще нельзя, человек, как мухобойками от мух, может отмахиваться от серьезных вопросов фразами вроде: «Все религии хороши! Не о чем беспокоиться, все одинаково, и все прекрасно!»

Это примитивное и печальное явление. Очень много людей, к сожалению, принципиально не желают как следует подумать, чтобы не менять свою жизнь. Ведь как только я понял что-нибудь, жить по-старому я больше не смогу. И люди нередко, не сознавая этого, пытаются «скрыться» от Господа Бога в какой-нибудь маленький подвальчик. Но это лукавство.

Беседа четвертая
Православие и другие христианские конфессии

Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам.

Мф. 7: 7

Тема расколов в Христианской Церкви у противников Христа вызывает злорадство и повод для многих обвинений, а у искренних христианин – боль и вопросы. Почему мы перестали быть одной Церковью? Ведь Христос заповедал своим ученикам единство и просил за них в молитве Отцу Своему: «Да будут все едино, как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе»[51]51
  Ин. 17: 21.


[Закрыть]. Что же мы видим в истории? Разделения и расколы, начиная еще с апостольских времен.

Причины бывают вероучительными, но слишком часто они «слишком человеческие»: политическая борьба и интриги, властолюбие епископов и их неумение договориться друг с другом, невежество народа. Заповедь единства на Тайной вечере и, на этом фоне, – Церковь, раздираемая на части по самым незначительным поводам. Как это понять? Насколько существенна разница между современными христианскими конфессиями? И как человеку, нашедшему Христа, найти Его Церковь?

В четвертой беседе с протоиереем Андреем Ткачевым попытаемся подступиться к этим вопросам.

Часть I
Поздравлять ли с Пасхой католика?

– Тема, о которой мы сегодня будем говорить, довольно тяжелая. Может быть, начнем подступаться к ней с практического, жизненного момента?

– Да, давайте попробуем.

– Как вести себя с теми, кто исповедует Христа, но принадлежит другой конфессии? Могу ли я сними вместе молиться? Могу ли, будучи православной и путешествуя по Европе, зайти на службу в католический храм?

– Да, такие затруднения очень часто возникают. Например, у человека соседи протестанты или католики (человек, пока не столкнется с людьми, принадлежащими другим традициям и исповедующими Христа иначе, чем он, как правило, думает, что он один на свете). Православные и католики живут по разным литургическим календарям, и заметнее всего это расхождение, конечно, на Пасху. Бывает, у православных еще идет Великий пост, а у католиков уже Пасха настала. Вот эти соседи встречают нашего человека и говорят ему: «Христос воскрес!», а наш… теряется и не знает: как им ответить? Неужели: «У нас – еще нет»?! Или вернее будет просто молча пройти мимо (так часто и поступают)? Как быть?

На самом деле на такие простые вещи надо реагировать просто. Если человек, живущий в другой христианской традиции, по другому календарю празднующий Пасху, или хотя бы даже некрещеный человек, приветствует тебя пасхальным приветствием, то, очевидно, надо отвечать ему: «Христос воистину воскрес!» Ничто не мешает этого сделать. О том, что Христос воскрес, можно говорить каждый день – это константа, постоянно присутствующая правда. Весть о воскресении Христа – это то самое главное, что есть в христианстве.

Твой ответ на приветствие католика или протестанта вовсе не означает, что разделение отсутствует или преодолено и завтра ты запросто пойдешь к нему в общину, а он придет молиться в твой храм. Совсем нет.

Просто, когда речь идет о самом главном, нужно преодолевать свою конфессиональную закрытость.

– Но подчас бывает непросто понять, где главное, а где второстепенное? Где допустимо «преодолевать закрытость», а где уже нет.

– По сути, нашей задачей является отделить плевелы от пшеницы. Понять для себя, где в поведении человека иного исповедания присутствует собственно христианское зерно, общее для меня и для него, а где уже проявляются его или мои конфессиональные особенности. И, поняв это, вести себя соответственным образом. Ведь мы сталкиваемся именно на конфессиональных вещах: у нас так хоронят, а у них по-другому, мы так служим вечерню, а они – иначе, мы постимся, а они едят все без ограничений.

Полемика, как правило, и бывает спором о частностях – например, католики с православными, вполне в старообрядческом духе, могут спорить о том, пресный или квасный хлеб годен для Святых Даров, справа налево или слева направо налагать на себя крестное знамение… Но надо стараться смотреть на то, что является сущностным, а не возводить мелочь в догмат.

Мы не можем осуждать протестанта, который усиленно читает Новый Завет и во имя воскресшего Христа пытается выстроить свою жизнь, чтобы своими делами соответствовать прочитанному слову. Мы должны со смирением признать, что это – хорошо и что, кроме того, нам этого часто не хватает: далеко не все православные любят читать Евангелие, изучать его, в него вдумываться. Отказывать протестанту в наличии веры и любви ко Христу лишь на том основании, что он не молится с нами рядом, мы не должны. Если же он по недоумию или по злой науке своих духовных учителей подвергает осмеянию то, что для нас свято, – Пресвятую Богородицу, или почитание святых икон, или молитву за усопших, – тут уже надо спорить и защищать святыню. Не умеешь спорить и защищать – проходи мимо. Мы в данном случае стоим на разных берегах.

Не стоит считать, что у инославного все неверно и плохо, так не бывает. Но и принятия не все достойно. Это тяжелый труд – научиться принимать правильное и отвергать неправильное. Бытовая задача православных христиан, живущих в окружении инославных, иноверных и совсем неверных, в этом, собственно, и состоит: понять, что соответствует глубине христианского исповедания, а что – наслоено. И это посильный труд.

Как пример верного отношения к «плохому» и «хорошему» в инославии, можно привести преподобного Силуана Афонского. Он говорил с одним миссионером, и тот рассказывал преподобному о своей «миссии», как он ходил к протестантам и критиковал их заблуждения: «У вас то не так и это не эдак, того нет, этого нет!» (перечисляя стандартные отличия наших конфессий). А Силуан сказал ему: «Ты неправильно говоришь. Ведь, когда они читают Божие слово, душа их знает, что это хорошо. И ты ничего не достигаешь, критикуя их добрые обычаи. А вот если бы ты сказал им: «Хорошо, что вы любите Господа и знаете, как сладко слово Его! Но вот этого и этого у вас не хватает», то было бы лучше – больше было бы шансов на успех.

Мне кажется, так и надо подходить к этому вопросу.

– Приходилось ли Вам как-то решать этот вопрос для себя, скажем, при общении с католиками или протестантами?

– Я неоднократно общался с протестантами, бывал несколько раз в протестантских общинах на их служениях, куда меня приглашали в качестве гостя. И я понимал: в том, что они, например, читают и пытаются понять и объяснить друг другу Евангелие, нет ничего дурного. Конечно, протестантское «прославление» – пение на сцене под гитары или под синтезаторы: «О, Иисус, я так люблю Тебя!» – это совсем не то, чем можно восхититься и перенять. Или, скажем, слепое копирование чужих традиций при отсутствии своих: когда русские пятидесятники или баптисты празднуют американский праздник урожая – день Благодарения. С какой стати люди, живущие на просторах России или Украины, празднуют американский праздник переселенцев? Это, конечно, вызывает естественное недоумение.

Но все-таки то, что хорошо, должно быть названо хорошим.

– Как Вы, будучи на молитвенном собрании протестантов или у католиков, для себя определяли границы: «вот это я могу делать, а этого не могу»? Например, в отношении молитвы – ведь с христианами других конфессий православному нельзя молиться.

– Да, нельзя участвовать в их молитвах.

– Даже если они читают «Отче наш»?

– Да, если даже они собираются вместе и читают «Отче наш», ты должен, присутствуя среди них, творить свою молитву, не подключая свой голос к общему хору.

– Чем вызвана такая строгость этого требования?

– Нельзя вступать в единение с теми, кто отлучен от Церкви, вернее, кто сам себя от Неё отлучил. Нельзя, например, участвовать в протестантском обряде преломления хлеба, принимать у них причастие (вернее, квазипричастие, поскольку протестанты в большинстве своем не верят, что хлеб Евхаристии есть Тело Христово, а вино – Кровь Его). Это губительно. Входя в резонанс с молитвенной жизнью этих чужеродных Церкви частей, ты рискуешь, совершенно этого не ожидая, много из этой жизни усвоить и унести с собой.

Но это не значит, что надо смотреть на них как на врагов.

Есть, кроме того, экстремальные ситуации, в которых правилами, годными для повседневной жизни, можно поступаться. Представим, что в окопе окажутся под обстрелом баптисты и православные и они в состоянии большого страха и ужаса захотят помолиться вместе – я думаю, в такой молитве не будет ничего предосудительного или греховного. Слишком экстраординарно событие.

Но именно вхождение в общину и участие в их молитве, конечно, православному запрещено.

– Что же, нельзя молиться и в католических соборах, где лежат мощи святых?

– На самом деле… нам не запрещено нигде молиться.

Можно привести такой пример. В некоторых странах Европы главные католические праздники являются одновременно и государственными, например евхаристический праздник Тела Христова, Рождество, Пасха или Пятидесятница (хотя европейцы все больше и больше становятся безбожниками, но рудиментарно христианские праздники у них в календаре остаются). И наших православных архиереев, живущих на Западе и вынужденных общаться с западным миром, конечно же, на эти праздники приглашают как почетных гостей. Живя там, они не имеют возможности отказаться, потому что они не хозяева, а гости. На празднике бывает весь цвет и знать общества – может присутствовать, например, президент или мэр города, обязательно будет представитель Церкви, какой-нибудь кардинал или пресвитер. И русский епископ должен показать лояльность к власти и уважение к народу, среди которого живет. В некотором смысле он «посол» своей Церкви: его внешний вид, благожелательность или, наоборот, нерасположенность обязательно будут замечать. Он не может «воротить нос», мол не пойду на вашу инославную службу!

И вот один из православных епископов Русской Церкви, служивший в Западной Европе, – архиепископ Брюссельский и Бельгийский Василий (Кривошеин), – который также был вынужден ходить на подобные праздники, когда его спрашивали: «Будучи на торжественной службе в католическом храме, Вы молитесь или не молитесь вместе с католиками?», отвечал: «У нас есть заповедь апостола Павла: непрестанно молитесь[52]52
  См. 1 Фес. 5: 17.


[Закрыть]. Я не понимаю, почему я должен прекращать непрестанную молитву, находясь в католическом храме?»

Это вовсе не значит, что он молился с ними или за них, просто он не прекращал молитву, где бы он ни был. Он молился везде, и в католическом храме тоже.

Действительно, по заповеди апостола молитва должна сопровождать христианина везде и всегда, как дыхание. И конечно, прекращать ее, находясь в собрании инославных, не стоит – надо продолжать молиться. Может быть, надо даже усиливать молитву, только – не вслух, со всеми, а про себя, внутри.

Общение христиан разных конфессий нужно, это однозначно. То, что оно тяжелое, тоже однозначно: оно ставит перед человеком такие вопросы, на которые он не готов сразу ответить. Это… творческая ситуация.

– И ведь с этой ситуацией можно столкнуться не только где-то в Западной Европе, но и в собственном доме.

– Да. Возьмем семью. В одной семье могут жить люди, которые верят в Бога по-разному или не веруют вовсе. Под одной крышей могут жить христиане и атеисты. Или бывает и так, что один в семье – протестант, а другой – православный или неверующий. И это бывает очень мучительно: у меня Пасха, а у моих родственников – никакая не Пасха. Я, радостный, возвращаюсь домой с пасхальной заутрени в шесть утра и хочу сказать им: «Христос воскресе!», а они еще спят, и некому ответить мне: «Воистину воскресе!»

И надо научиться каким-то образом жить со всем этим и правильно вести себя. Иногда нужно спорить: доказывать, не соглашаться, рвать сердце на части. А иногда необходимо, наоборот, быть тихим, кротким и спокойным, чтобы родные, глядя на тебя, видели, что твоя вера делает тебя другим. Помните из Евангелия историю с исцеленным Гадаринским бесноватым[53]53
  См. Лк. 8: 26–39.


[Закрыть], которого Христос оставил на месте, запретил ему ходить за Собою? Тот попросил Христа: «Можно ли мне пойти за Тобой?» – «Нет, ты должен остаться здесь. Там, где тебя знали как бесноватого, пусть теперь увидят тебя умытого, одетого и ясно смыслящего».

Такое свидетельство очень ценно. У меня был товарищ, который был чрезвычайным хулиганом, и его иначе, как чрезвычайного хулигана, никто из друзей не знал. От него можно было ждать чего хочешь, он был словно «отрезанный ломоть», тюрьма по нему плакала. В тюрьму он не сел, слава Богу, – он пришел к вере. И после этого все чрезвычайно удивлялись его поведению: человек, который не имел никаких моральных правил и авторитетов, стал трезв, перестал ругаться при дамах и темы разговоров «ниже пояса» стал переводить «выше пояса»: говорить об искусстве и о книгах… Для тех, кто его знал, это было шоком. Его друзья очень долго находились в недоумении, думая: это спектакль или не спектакль? он притворяется? надолго его хватит или ненадолго? Его хватило надолго: он таким и остался. Это было очень интересно и удивительно – увидеть, как меняет человека вера.

– Проблема инославного заключается в том, что он, узнав Христа и полюбив Его, не сумел узнать в Православной Церкви ту самую наследницу Соборной Апостольской Церкви, о которой он прочел в Новом Завете.

Я все-таки думаю, что нужно смотреть на этот вопрос так, как говорит апостол Павел: «Никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым»[54]54
  «Потому сказываю вам, что никто, говорящий Духом Божиим, не произнесет анафемы на Иисуса, и никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым» (1 Кор. 12: 3).


[Закрыть]. Если человек назвал Иисуса Господом, поклонился Иисусу как Господу, то, очевидно, так или иначе его сердца коснулась благодать.

А теперь ему нужно найти общину, потому что никто не может верить в одиночку. Это может быть неочевидным для современного человека, живущего в атомизированном мире, где каждый делает что хочет и верит как хочет. Но ведь верить «в одиночку» действительно ненормально, рано или поздно человек почувствует это. Когда-то он все-таки захочет вылезти из своей ненадежной шлюпки и купить билет на корабль, чтобы переплыть через море и достигнуть заданной цели. И проблема в том, чтобы он увидел, что вот этот корабль и есть та самая Церковь, которую основал Христос. И чтобы он «купил билет» на этот корабль.

Христос и Церковь неотделимы. Ведь мы исповедуем и утверждаем, что Господь пришел не только спасти людей Крестом и Воскресением, Он пришел, чтобы основать Церковь. Ту Церковь, которую не одолеют врата ада[55]55
  См. Мф. 16: 18.


[Закрыть]. Вопрос в том, где она? Нужно найти Церковь.

Великая беда, если верующий во Христа человек не узнает в нашей Церкви Церковь Христову.

– Почему так зачастую случается?

– Очевидно, здесь есть и наша беда. Мы мало пропускаем сквозь себя Иисуса Христа. Как грязное стекло плохо пропускает свет, так и мы, видимо, заслоняем собой Иисуса Христа, и свет Его не светит сквозь нас с той степенью яркости, чтобы это было заметно и очевидно. Мы должны были быть прозрачными для Его света, а это часто не так. В этом, собственно, и есть единственная нравственная проблема христианства.

Между прочим, об этом знают все христиане, в том числе и баптисты, и адвентисты. Просто они, может быть, в силу западной привычки к мерчендайзингу и рекламным акциям, продолжают улыбаться и говорить: «Мы – церковь святых!» На самом деле стоит человеку 3–5 лет походить в какую-то конкретную христианскую общину, побыть в ней активным прихожанином, как он прекрасно поймет: никто не безгрешен.

У нас нет проблем с Христом, у нас есть проблемы с христианами. Мы не святые почему-то. Мы даем возможность прежним грехам реанимироваться в нас, мы можем приукрашать христианской риторикой свои человеческие страсти. Не нужно в этом обвинять только лишь патриархов, спорящих о том, кто важнее – епископ Рима, епископ Константинополя или епископ Иерусалима. Это касается всех. Грех – это ржавчина, разъедающая человечество.

На самом деле, если мы захотим найти единство в других религиях, мы его там не увидим. Например, ислам совершенно не един, он разбит на два мощных крыла – шииты и сунниты, и те и другие, в свою очередь, разбиты на десятки разных религиозных течений, представители которых часто друг с другом и разговаривать не хотят, отказывая противоположной стороне в том, что те – мусульмане. И у каждой стороны есть свои аргументы. У иудеев есть ортодоксы, ультраортодоксы, либералы, консерваторы и даже модернисты. И ведь любой еврей знает, в какую синагогу ему можно ходить, а в какую нельзя ни в коем случае, и кто из них настоящий еврей, а кто только по фамилии Рабинович. Они это знают прекрасно!

И на фоне всей этой разноголосицы Православная Церковь на самом деле представляет собой нечто монолитное и единое, как это ни странно. У нас есть 9 патриархов и 15 Поместных Церквей, в которых, конечно, не все благополучно, но которые все равно поминают друг друга на молитве, имеют общее вероучение, общую Пасхалию, совместные праздники и богослужения, общаются между собой, совершают дружественные визиты и ни в чем в принципе не отличаются. На фоне полного дробления Церковь представляет собой потрясающий пример единства. Просто мы не кричим об этом. Мы смиренно молчим о себе, зная, что мы – грешники и что нам Господь доверил хранение Слова Божиего, но мы плохо это делаем. Храним, распространяем, но не очень успешно.

И это единство абсолютно лишено монархической вертикали, подобной той, что есть у Католической Церкви. У католиков есть один земной глава и строгая средневековая структура, сохранившаяся до сегодняшнего дня. В Православной Церкви такого нет. И это очень удивительно. Православная Церковь на самом деле очень свободна.

– Свободна?

– Да. У Православной Церкви нет единой вертикали власти: не может Московский патриарх командовать патриархом Болгарским! И если, скажем, Константинопольский патриарх пытается, в силу первенства чести, все-таки командовать всеми, то ему напоминают: «Ты вовсе не «православный Папа». Ты – просто один из патриархов, первый среди равных, причем «первый» не потому, что самый лучший, а просто в силу исторических причин. И ты не имеешь права командовать православными японцами, православными грузинами и православными греками» (хотя это не значит, что мы не чтим первенства чести – чтим!).

Православная Церковь – очень сложно взвешенная и по большому счету, выражаясь в духе современных терминов, демократическая, равноправная структура, где нет подавления, диктата и властной вертикали.

Часть II
Замок, фабрика и деревня (о западном христианстве и Православии)

– Раз уж мы заговорили о католичестве: какие еще существенные и важные отличия есть между нами?

– Стоит отдельно сказать о том, что в Православной Церкви существует белое духовенство (то есть священники и диаконы, состоящие в браке, в отличие от черного духовенства – монашествующих, дающих обет безбрачия. – Ред.), чего нет в католичестве, в силу их канонического права, куда более сурового, чем наше. По большому счету это – великое чудо и величайший подарок, одно из грандиозных преимуществ Православия перед Католицизмом, за которое стоит поблагодарить Бога.

– В чем заключается преимущество?

– Существование белого духовенства формирует целую психологию священства. Психология среднего православного священника в принципе оказывается тождественной психологии среднего человека. Что такое католический священник? Это почти монах, человек, совершенно отделенный от мирских людей. Отличие католического священника от монаха очень невелико, потому что безбрачие – это уже половина монашества. Он может, конечно, иметь имущество, чего монах иметь не должен, но это – мелочи. Главное, что католический священник – бессемейный, он оторван от корней и не принадлежит никому, кроме своего прихода. Это солдатик, который по приказу командира снимается с места и уезжает туда, куда его отправят: в Новую Зеландию или в Австралию, потом – в Африку, через три года – в Латинскую Америку, а из Латинской Америки, например, на Камчатку, и под конец жизни куда-нибудь во Францию, умирать. Он ни к чему не прикреплен и никому ничем не обязан. Все, что у него есть, вмещается в чемодан.

А попробуйте снимите с места православного сельского батюшку, у которого – дети, матушка, старый «запорожец» во дворе, свиньи, куры, требующая постоянного ремонта церковь, 25 бабушек на приходе и полное кладбище прихожан, за упокоение которых нужно молиться.

Он «врастает» в своей приход… И благодаря этому проблемы простого человека очень понятны православному священнику. Что значит семейному человеку приходить на исповедь к безбрачному батюшке? Это часто бывает разговор глухого со слепым! Ведь половина наших грехов связана с семьей, с теми сложностями, которые с семьей или с ее отсутствием связаны. Вот я поругался с женой… Что он мне может посоветовать? Или, например, мы уже живем с женой десять лет, а она не может забеременеть… Что он может мне сказать? Конечно, он скажет что-то, но до конца он не может меня понять. Между мною и им дистанция огромного размера.

И в Католической Церкви так и получается: священник, человек очень образованный, очень много учившийся, но не имеющий семьи, вынужден заботиться о пастве, которая ведет совершенно другой образ жизни.

И совершенно иначе дело обстоит у нас. Наши батюшки – плоть от плоти народа, они такие же, как миряне: разница в образовании невелика или по крайней мере некритична, а образ жизни примерно одинаковый. И поэтому каждый приход становится, в идеале, самой настоящей, реальной семьей.

Наше преимущество в том, что у нас священство всю жизнь было единым с народом. Мы ходили по тем же улицам, что и наши прихожане, мы всегда были на виду, и наши грехи все знали. Знали, что священник может быть толстым, глупым, злым… Мало ли глупых, злых и толстых губернаторов, врачей или владельцев местных лавок? Но народ всегда знал и другое: среди священников обязательно есть какой-нибудь святой человек и, если выстроить шеренгу из ста батюшек, в этой шеренге обязательно будет стоять хотя бы один великий праведник, на которого все Небо смотрит с удовольствием.

Людям это всегда было известно, не умом, а сердечным знанием.

Потом: ведь православный священник к старости превращается… в настоящего дедушку, седоволосого, старенького и доброго, прослужившего у алтаря всю жизнь, окруженного детьми и внуками. К нему люди приходят и, как Айболиту, открывают свое бедное сердце. Кому удобнее исповедоваться: священнику, давшему обет безбрачия, или тому, кто вырастил пять-шесть детей и кто поймет все твои житейские беды, погладит по голове и скажет: «Да не переживай ты! У меня тоже так было. Все будет хорошо!»?

А католический священник к старости не становится дедушкой. В лучшем случае он становится старым профессором, окруженным книгами, покуривающим под вечер трубочку на балконе…

– Как отразилась на Католической Церкви эта длительная традиция целибата духовенства?

– Она изменила психотип христианина и расколола, разделила Церковь на две отделенные друг от друга части: духовенство и мирян. То, чем потом Запад и нас заразил.

Целибат для духовенства изначально исходил из добрых побуждений, из желания святости, желания, чтобы Церковь была свята и ее священники были святы. Но здесь сыграл злую шутку неправильный расчет, превышающий человеческие силы. Западная Церковь перегнула палку и сломала ее. Когда на Первом Вселенском соборе решался вопрос о необходимости обязательного целибата для священников, то некто из уважаемых старых людей, подвижник, состарившийся в монашестве, сказал: «Не возлагайте на людей бремени неудобоносимого! Для большинства это станет непосильной ношей. Так вы нарушите мир и породите множество проблем».

Люди не выдерживают завышенных требований к своей природе. Да, есть монашество, есть те, кто не прикасается к женам, и слава Богу, что есть! Но эта мера не всем дана, а только тем, кто вместит[56]56
  Ср. Мф. 19:11–12.


[Закрыть]. Опасно возводить ее в норму, потому что не все это выдержат, и те, кто вначале горел, начнут сначала потухать, потом унывать, впадать в грехи или отказываться от сана.

Католицизм не сразу принял целибатное священство. Эта идея вызревала долго, ей сопротивлялись, но она победила, и сегодня это уже не обсуждается. Ватикан не изменит своего отношения, для него это смерти подобно.

– Почему?

– Он слишком монументально сложен во всех своих частях, и, вынимая один из камней, мы грозим обрушением всей системе. Католичество похоже на древний замок, который все еще крепок, хотя изрядно обветшал и во многих его комнатах уже никто не живет. Но он все еще стоит. И – католики это понимают – этот замок нельзя перестраивать, поскольку, как только начнешь перестраивать, он просто рассыплется. Так он и стоит со времен позднего Средневековья, как огромное готическое здание, как некое воплощение истины, к которому ни в коем случае нельзя прикасаться, иначе оно рухнет. Ведь раньше католики догматизировали все: и наука, и медицина, и представления об окружающем мире были догматизированы и встроены в структуру католического вероучения, как камни в стену. Сейчас несколько камней из этой стены уже извлечены: например они признали, что теория Дарвина не противоречит библейской версии сотворения мира. Мир «покусал» католицизм и каждый день «откусывает» от него по кусочку.

Однако, если католицизм упадет, то вместе с ним падет и весь западный мир, потому что последнее, что в западном мире еще сохраняет традиционную связь с ушедшими веками, – это Католическая Церковь.