Текст книги "Почему я верю. Простые ответы на сложные вопросы"

– Если Католическая Церковь похожа на замок, то с чем можно сравнить Православную Церковь?

– Православная Церковь похожа на… на деревню, посреди которой стоит барское поместье. Это такая дворянская усадьба с крестьянскими дворами и барским домом, с аллейками, лужайками, с флигелями, фонтанчиками, с прудом с карасями. Эта усадьба не выбивается из окружающего пейзажа, наоборот, сливается с ним в одно целое. Барский дом посередине может быть и из камня – как символ тех больших, помпезных вещей, которые у нас есть: древние храмы и огромные соборы, мощные издательства, семинарии и академии. Словом, то, что делает нас похожими на «цивилизованный мир», в его понимании. А все остальное похоже на деревянные домики, хозяйства с курами, с собаками в будке, с детьми, играющими на дворе…

Православная Церковь – такая. И поэтому ее трудно уничтожить: можно разрушить эту «деревню», а жителей выгнать, но они перейдут на другое место и возродят то, что было. Это не замок, который разрушишь и уже не построишь.

Православная Церковь всегда возродится. Ей для этого нужно будет немного: небольшая хата с крестом на крыше, вместо колокола – пустой, разрезанный пополам баллон из-под газа, в который можно бить молотком, пять прихожанок, батюшка. И все. Есть церковь, значит, есть и литургия, и Евхаристия. Есть, где крестить ребенка, отпеть умершего, повенчать новобрачную пару, встретить Пасху. И Церковь существует.

В этой устойчивости – еще одно наше великое преимущество.

– А в чем наш недостаток? Каковы самые уязвимые стороны жизни Православной Церкви?

– Самые уязвимые в Церкви структуры – это те структуры, которые встроены в государственную жизнь, связаны с гражданской жизнью и со всеми делами мира сего. Там, где есть банковские счета, бюрократия, много бумаг, много вертикально-горизонтальных связей, какие-то офисные здания и так далее и тому подобное.

А все остальное… Ну как ты будешь влиять, например, на священника, который служит где-нибудь в далеком селе Алтайского края? Что ты с него возьмешь и что ты ему дашь? Или на монастырь, который имеет свою пасеку, ловит рыбу в соседней речке, возделывает кусок земли, держит церковную школу, имеет много прихожан и молящуюся братию. Он вообще ни от кого не зависит на самом деле. Чем скромнее монастырь и чем более он богат духовной жизнью, тем менее уязвим.

Почему Церковь так сильно пострадала при революции? Потому, что она была полностью встроена в государственную структуру, сведена до уровня министерства – одного из министерств обреченного государства. И потом, когда это государство разрушилось, вместе с ним рухнули все церковные структуры, до того казавшиеся нерушимыми и утвержденными на веки. И священников гнали и убивали иногда за веру во Христа, в силу той ненависти к благодати, которая была присуща многим революционерам, а иногда – как чиновников несуществующего государства. Под каток репрессий духовенство попало как бывшие служащие бывшего государственного департамента, как потенциальные контрреволюционеры.

Так что встроенность Церкви в госструктуры в начале XX века сыграла свою трагическую роль.

– К слову о монастырях: у католиков, в соответствии, наверное, с их любовью к строгой иерархичности и порядку, есть монашеские ордена. У нас, кажется, ничего подобного нет. Почему?

– Да, на Западе у католиков есть ордена, и каждый со своей специализацией. Например, бенедиктинцы, чье кредо – ore et labora (лат.), «молись и работай». Переписка книг, аптекарское искусство, возделывание земли, молитва, строгий устав – удел этого монашеского ордена.

Доминиканцы занимаются миссией, проповедью Евангелия, противодействием сектантству. Францисканцы исповедуют добровольную святую бедность. Какие-то другие ордена занимаются, например, только тем, что учат детей, другие – помощью женщинам, оказавшимся в сложной жизненной ситуации, и так далее. У каждого ордена есть свое «направление».

Это естественно и логично, ведь каждый человек имеет склонность к чему-то. Один может воспитывать и учить детей, а другой – помогать больным алкоголизмом, третий – ходить в тюрьмы, а четвертый – редактировать книжки или делать переводы. Зачем бросать интеллектуала, который знает четыре языка, на детский садик? Пусть переводит трактаты, свежую богословскую литературу с испанского, с греческого, с сербского на русский!

Трудно сказать, почему в Православной Церкви не сложилось орденов. Видимо, нас не вынуждала к этому жизнь, или вынуждала, но мы не заметили.

У нас были ярко выражены два типа монастырских подвижников, одинаково необходимых Церкви, – отшельники и социально-ориентированные люди, «нестяжатели» и «иосифляне». Одни были ориентированы на чистое монашество, а другие – на открытость миру с его нуждами. Но больше дифференциации не происходило, а сегодня в этом есть нужда. Нужны образованные монахи, которые могли бы войти в студенческую аудиторию, и терпеливые монахини, занимающиеся одинокими стариками в домах престарелых или брошенными детьми в доме малютки, – особенно детьми с врожденными пороками, такими, от которых в страхе отшатываются даже родители. Ведь мирскому человеку, который, чтобы содержать семью, работает с раннего утра до позднего вечера, невозможно брать на себя еще и благотворительную нагрузку. Ате, кто посвятил себя Богу, могут.

Как-то давно передавали, что один из наших русских монастырей, стоящий в окружении деревянных сел, купил пожарную машину и обучил монахов пожарному делу в МЧС. И теперь монахи этой обители выезжают тушить пожары в окрестностях. Поскольку ближайшая пожарная машина находится километрах в 80 от села, а монастырь – под носом, это весьма кстати.

Монастырь, у которого есть своя картошка, своя капуста, морковка, свое зерно и свой мед, своя сельскохозяйственная техника, может жить своей жизнью и помогать людям: учить детей из окрестных сел, принимать к себе трудничать вышедших из тюрем зэков, которым некуда деться, устроить бесплатный врачебный кабинет для сельских жителей… У нас есть такие обители, и их довольно много, просто они не кричат о себе и формально ни к какому ордену не относятся.

Монахи таких монастырей подобны Луне: одной стороной они постоянно обращены к Богу, а другой стороной смотрят на мир и помогают миру. И мирянам вовсе не нужно знать, что там, на «другой стороне Луны».

– У меня рождается такой вопрос: что мешает человеку сказать: «Выберу церковь по сердцу – деревню, замок или…»? С чем бы можно протестантов сравнить?

– Протестантов можно сравнить… с очень хорошей фабрикой. С каким-то машинным производством, заводом «Мерседес Бенц» или «Форд», стоящим посреди города, куда стекаются вереницы рабочих. Фабрика.

– Допустим, фабрика. Может быть, человеку ближе фабрика?

– Может быть и такое. Православие не похоже на фабрику, а человеку хочется на фабрику: он наслаждается стуком машин и запахом машинного масла, ему нравится, когда все жужжит, скрипит, вертится. Были же такие поэты, которые считали, что звук пропеллера слаще, чем голос любимой девушки!

Что ж, в духе свободы, о которой сегодня так много говорят, человек может идти, куда хочет. Мы не можем хватать его за рукав: «Стой! Не иди на фабрику, иди в деревню!» Мы никого не удерживаем. Хочется на фабрику – пожалуйста.

– Но, казалось бы, русскому человеку должно быть ближе свое, родное? Почему же он ищет зачастую другое?

– Отчасти потому, что, как это ни странно прозвучит, но мы в изрядной степени американизированы. Многие из нас. Как прекрасно пел Вячеслав Бутусов в свое время: «Гуд-бай, Америка, о, где я не буду никогда! Нас так долго учили любить твои запретные плоды».

Предвоенное и послевоенное поколение советских людей по приказу генералиссимуса было воспитано на шедевральном кино, взявшем за образец голливудский кинематограф: Сталин любил Голливуд 1930-х годов и требовал, чтобы наши снимали так же, как американцы. Затем целые поколения русских людей были влюблены в американские субкультуры – подражали хиппи, слушали музыку кантри, рок-музыку. Мы все как один смотрели фильмы про Джеймса Бонда и про техасских рейнджеров, мы помним, как вываривали свои первые джинсы… Многие из нас выросли на любви к внешним атрибутам американской культуры: Coca-Cola, Malboro, джинсы Levis. И эта любовь не так быстро выветривается…

Наш человек знает, что написано на долларе: In God we trust. Очевидно, что создатели доллара заявляют о своей вере в Бога, но, очевидно и то, что они верят иначе, чем мы, – по-американски.

– А что значит «верят по-американски»?

– Есть свой набор характеристик… Начнем с того, что изначально американцы верили, что осуществляют самую масштабную в истории попытку создания «земли святых». «Мы – свободные люди, мы верим в Бога! Там, за океаном, мы оставили дрязги и свары умирающей европейской цивилизации, чтобы здесь построить все заново. Мы умеем и хотим работать, и сможем сделать это!»

Построить, насколько это в человеческих силах, воплощенное Царство Божие на земле – таким был пафос американских колонистов.

Во что это превратилось сегодня? Как говорит герой одного из фильмов: «Эта страна была построена на великих идеалах, но все испортила банковская система». Это страна, которая очень долго использовала рабский труд и теперь будет за это расплачиваться. Это страна, которая поняла свободу как свободу от Бога, а не свободу в Боге, и теперь она будет вести войну с Божиими заповедями. Это страна, в которой не осталось и следа от первоначальных дерзновенных религиозных замыслов, где люди порабощены идеей зарабатывания денег. Это большая империя, которая хочет командовать всеми, но умирает от собственных проблем…

И все-таки христианский, протестантский заряд там очень сильный, он быстро не исчезнет. Библейские идеи зашиты в американское общество. Начиная с Авраама Линкольна, все президенты Штатов обязательно цитируют в своих программных речах Священное Писание: псалмы Давида, книгу Притчей Соломоновых, книгу Бытие и непременно – Евангелие Господа Иисуса Христа. Америка читает Библию, хотя и очень специфически, по-своему.

– Что это за прочтение?

– Библия «по-американски» – это в первую очередь наглое обращение с текстом. Американский проповедник может смело сказать: «Бог хочет, чтобы ты был богатым! Перестань беспокоиться! Бог хочет, чтобы твоя банковская карточка была полна денег!» Таким может быть американское прочтение Священного Писания.

Ведь создал же один из отцов – основателей Штатов, Томас Джефферсон, «свой» вариант Библии. Убежденный в том, что учение об Иисусе Христе «испортили» апостолы, он выдергивал из Библии то, что считал нужным, оставляя «за бортом» все остальное – в точности, как действовал потом наш Лев Толстой. Так, согласно «Библии Джефферсона» Иисус не воскресает: это был просто прекрасный человек, который учил людей хорошо поступать и всех любить, которого распяли и который умер. Все. И отец – основатель Соединённых Штатов считал, что его понимание Библии – самое правильное. И в том, что личное понимание Евангелия – самое верное, уверены многие протестанты.

Американский протестантизм – это разнообразное, пестрое и мощное культурное явление, к которому наш человек может быть склонен, будучи в тайне сердца американопоклонником…

– Отец Андрей, вернемся к нашему основному вопросу: как человеку узнать Церковь Христову среди многих, которые претендуют на это имя?

– В Церковь Христову можно прийти несколькими путями: от большого ума и тревожного сердца, от большой боли или от непосредственного прикосновения Божией Руки.

От большого ума приходят те, кто ввергает себя в пучину «умных страданий»: кто думает, читает, спрашивает, мучается, боясь ошибиться. От большой боли приходят люди или потеряв близких, или тяжело болея, или теряя Родину и оставшись без работы и средств к существованию. Или же от больших грехов, когда человек так страшно нагрешит, что жить дальше ему становится невмоготу. Ну и, конечно же, люди приходят в Церковь тогда, когда Господь Бог прикасается к ним и говорит: «Вот здесь твое место».

Мы сейчас живем в странные времена. Парадокс нашего времени в том, что все разрешено и доступно, только ищи! Но искать – не получается… Человек ослабел, и интеллектуально, и нравственно, его познавательные и умственные способности очень сильно ухудшились. Ему, например, трудно надолго сконцентрировать внимание на каком-то трудовом процессе, он быстро устает. И это является преградой для серьезного поиска и познания.

Сейчас, как никогда, очень ценны люди, которые бы жадно искали Истину. Такие «Савлы» современности[57]57
  Имеется в виду апостол Павел, которого до обращения звали Савлом.


[Закрыть], которые приходят к Богу часто после различных тяжелейших метаний, перебрав все возможные философии и к чему только не обращавшиеся. Таким человеком был, например, иеромонах Серафим (Роуз). Он погружался в поиски Истины с головой: учил хинди, чтобы изучать индийскую философию, выучил китайский, чтобы читать Дао де цзин[58]58
  Дао дэ цзин – памятник древнекитайской философской мысли, главный канонический текст даосизма.


[Закрыть] в оригинале. Он ходил по всем протестантским и католическим церквям, пока однажды подруга не сказала ему: «В этой церкви ты еще не был». И Юджин (так его звали до монашеского пострига) зашел в православную церковь. И почувствовал, как двери закрылись за его спиной.

И это не путь избранного одиночки, подобный опыт имело множество людей. Например, ныне живущий и здравствующий архиепископ Берлинский и Германский Марк (Арндт) – человек очень достойный, подвижник и интеллектуал, один из авторитетнейших наших иерархов – в прошлом был лютеранином. У него своя история поиска и обращения в Православие. Или нынешний митрополит Каллист (Уэр). Он родился в англиканской семье, и, как он говорил, ему было достаточно протестантского христианства, пока однажды он не зашел в церковь, где служил архиепископ Иоанн Шанхайский. В церкви было очень мало молящихся. Служил сам владыка, и, хотя, как вспоминает митрополит Каллист, из того, что говорилось на службе, было практически ничего не понятно (у владыки Иоанна был дефект речи), но у юноши-англиканина возникло чувство, что церковь полна молящимися людьми.

Отчасти этот эффект могли создавать православные иконы, висевшие по стенам: изображенные на них святые словно молились вместе с прихожанами. Но только отчасти – у юноши было ясное чувство, что в церкви молящихся больше, чем можно было увидеть глазами. «И я почувствовал, – говорил митрополит Каллист, – что эта Церковь в полном смысле жива. Жива и полна молящихся людей».

– Но годен ли такой путь «полного погружения» для каждого человека?

– Мне кажется, что это путь современности, путь, который сегодня вменен в обязанность многим.

Владимир Соловьёв говорил, что христиане последних времен должны будут быть очень умными. Они должны будут, как через тернии к звездам, прорываться к Истине. Но, найдя Истину, они уже будут крепко ее держаться, их не обманешь.

У нас на самом деле есть все, чтобы повторить путь Серафима (Роуза) или Каллиста (Уэра) (или апостола Павла, в конце концов). Миллионы молодых людей включены в систему высшего образования и имеют возможность читать хорошие книжки, приходить в амфитеатры студийных аудиторий и слушать лекции выдающихся людей. Но немногие из этих миллионов нашли Господа.

Нынешнее поколение, конечно, приходит молиться Богу: молодые медики, музыканты, переводчики, журналисты, физики склоняются перед Крестом и Евангелием. Мы можем печалиться только о пропорциях: нам хотелось бы, чтобы хотя бы половина студенческой аудитории уверовала, а к вере приходит двое из трехсот. Многие не пришли, заблудились. Умные, молодые, энергичные, но беспутные и распутные, они прожигают свою жизнь, и знают об этом. И – тоскуют от этого.

– Что сказать о человеке, который, смутившись проявлениями греха в Церкви – распрями, несовершенством священников и мирян, сложностями церковной истории, – решит остаться в стороне от любых конфессий и церквей, веруя, тем не менее, во Христа и с любовью читая Евангелие?

– Это хороший выбор. Только… в одиночку долго не повоюешь: твое христианство либо выдохнется, либо превратится во что-то, уже очень отдаленно напоминающее христианство.

Ты все равно к кому-то прибьешься, только это будет, скорее всего, какая-то радикальная секта, адепты которой будут считать себя лучше всех и говорить: «Все остальные погибнут, а мы, самые чистые, спасемся!» Но и там долго не придется задержаться, потому что и там от «человеческого фактора» никуда не скроешься.

Так уж лучше быть во Единой Святой Соборной и Апостольской Церкви, чем в секте.

Что касается «человеческого фактор» – дрязг, ссор, грехов… Попробуем провести аналогию. Человек стал врачом. Врач не может быть врачом сидя у себя дома, он, как правило, попадает в коллектив: в частную клинику, поликлинику или больницу, где есть главврач, замглавврача, санитарки, медсестры, коллеги по работе, больные. Будут ли в этом коллективе конфликты? Конечно же будут! Будут и «любовные треугольники», и зависть, и ропот, и недовольство зарплатой. Та же картина будет везде – за кулисами театра, в воинской части или в коллективе школьных преподавателей. Всюду! Но вряд ли человек имеет право на основании этого сказать: «Да не буду я людей лечить, потому что мне надоели эти вздорные санитарки, а у главврача дурной характер!»

Почему? Потому, что он будет понимать: есть нечто большее и этому большему я служу. И будет дальше служить в армии, работать в театре или в поликлинике несмотря на то, что не все вокруг оказались святыми.

Такую модель отношений нужно наложить и на Церковь. Да, у нас очень много плохого. Мы больны эгоизмом, злобой, завистью, жадностью, суетностью, мы позволяем себе вещи, которые позволять не стоит. Но есть Христос, которому мы служим, и Он достоин того, чтобы служить Ему, дистанцируясь от грехов человеческих, не разделяя и не осуждая их. Это возможно, если понимать, Кому ты служишь.

Ведь в Ноевом ковчеге плыли совершенно разнородные животные, несовместимо разнородные: какие-нибудь тушканчик и гиена, слон и мышка. Им невозможно было никуда деться друг от друга из Ковчега. И они не грызли друг друга: хищники не терзали травоядных, травоядные не убегали от хищников, потому что некуда было бежать. И в церковной общине можно пребывать, понуждая себя потерпеть, например, гордого регента или вредного дьякона. Нужно ведь друг друга терпеть!

Находясь в любом приходе Православной Церкви – Русской ли, Греческой ли, или Сербской, – мы находимся в одной из кают такого ковчега. Корабль один, кают много.

– Что же с остальными христианскими церквями и конфессиями? На Корабле ли они?

– Здесь есть тайна, и лучше будет, если мы не станем пытаться «вычерпывать ее ложкой». Мое отношение к инославным христианам хорошее.

Я вижу в них людей, а не зверей и не демонов, и часто это люди в лучших проявлениях своей веры. Но где находится он, человек другой конфессии, я не знаю. Может быть, мы еще не отплыли и он стоит на берегу, но, когда корабль отчалит и двинется в путь, он на берегу и останется. Хорошие люди тоже ведь могут не попасть на палубу. В том-то и драма, что на корабле могут оказаться самые разные люди, даже не очень хорошие, но и вне корабля могут остаться люди самые разные, в том числе и очень хорошие. Это море ложкой не вычерпаешь. Мы замолчим здесь.

Но сесть на корабль нужно – для того чтобы спастись, потому что на земле оставаться нельзя. Троя – мир сей – сожжена, нужно идти на поиски новой земли, нельзя оставаться на этом пепелище, на котором уже больше не будет жизни. Нужно сесть на корабль.

– Если человек уже нашел Христа, но ищет корабль Церкви, какой совет можно ему дать?

– Человек обязательно должен молиться, сказать Богу: «Я знаю, что Ты есть. Я знаю, что Сын Твой воскрес. Я знаю, что Он основал Церковь. Где эта Церковь? Покажи мне, Господи! Скажи мне, Господи, путь вонъже пойду, яко к Тебе взях душу мою»[59]59
  Пс. 142:8.


[Закрыть]. Это очень важные слова для верующего человека: «Укажи мне, Господи, путь, по которому мне идти, ибо к Тебе возношу я душу мою. Научи меня исполнять волю Твою, потому что Ты Бог мой».

Можно вспомнить и тот вопрос, который задал Богу обратившийся апостол Павел. Когда он ослеп по дороге в Дамаск и услышал голос: «Савл, Савл, что Ты гонишь меня?» – «Кто ты, Господи?» – «Я Иисус, которого ты гонишь». После этих слов будущий апостол спрашивает только одно: «Что Ты повелишь мне делать?»[60]60
  См. Деян. 9: 1–6.


[Закрыть]

Человек, услышавший голос Христа, но не нашедший Его Церкви, может считать себя подобным ослепшему Савлу. Он познал, что Иисус есть, но он ослеп и не знает, куда идти, и просит Бога указать путь: «Что повелишь мне делать?»

Это молитвенный вопрос каждого верующего, который оказался на перепутье. Хотя в молитве люди чаще просят о другом: о помощи, о прощении, об исцелении себя или близкого человека, а вот «что повелишь мне делать?» – это вопрос редкий.

Надо спрашивать у Господа Бога.

И я знаю много историй, связанных с такими вопрошаниями и с ответами на них. Господь отвечает. Я помню, давно еще одна женщина рассказывала свою историю. Она находилась в серьезном сомнении, в какую Церковь ей ходить? Тут католики, тут греко-католики, там раскольники, здесь православные Московского патриархата, которых никто не любит в тех местах (это было в Западной Украине). И эта женщина однажды была на кладбище и проходила мимо какой-то одинокой, заброшенной могилы. Эта могилка как-то привлекла ее внимание, тронула своей заброшенностью: она задержалась возле нее, прибрала, вырвала сорняки, подправила землю, зажгла какую-то свечечку, помолилась, постояла на этой могиле. И в эту ночь ей был сон: к ней пришел Спаситель. И она Его спрашивала: «Куда мне ходить?» Он молчит. Она говорит: «Туда?» Он молчит. «Туда?» Снова молчание. – «Туда, что ли?» Он кивнул ей: «Да». И эта женщина проснулась с такой радостью, с таким подъемом! Она оказала простое человеческое милосердие к месту захоронения неизвестного ей человека, и как раз в этот день вопрос, давно мучивший ее, получил разрешение.

Так что Бог отвечает, безусловно. Отвечает.

– Без этого ответа человек бессилен разобраться?

– Человек обычно каков? Он, как самоуверенный ребенок, который говорит: «Я сам!», берет ложку и ест «сам», не попадая ложкой в рот, обливая все вокруг себя супом или кашей и превращая обед в подобие кошмара. Попробуй, заставь его покоряться! Он должен сам сначала все узнать да испробовать.

Поэтому путь к вере бывает так непрост, и так много на нем бывает сделано ошибок. Человек уверен: «Сам разберусь!» Ну хорошо, разбирайся. Разобрался – ерунда какая-то получилась… А когда человек смиряется, поднимает глаза к небу и просит помощи свыше? Когда он отчаялся в своих силах и понимает, что – не всесилен человек и далеко не все он может постигнуть.

Но нужно дать ему возможность ошибаться. Иначе не получится, ведь редко кто может сразу проявить покорность. Сначала человек покажет строптивость, уверенность в своих силах. Ему бывает нужно набить себе шишку, обломать свои рога, чтобы потом вернуться с покаянной молитвой к тому же месту, откуда он вышел. И тогда уже он скажет: «Нет, я понял, что я сам не разберусь. Господи, помоги мне!»