Текст книги "Пиарщики снова пишут (сборник)"

Васильковые сны наяву

 
Золотым мальчиком за солнечным зайчиком
По полю летнему бегал деньком.
Сливочным пальчиком касался крыл бабочек
И дивил святцев сонм спекшимся молоком.
 
 
В расшитой рубашечке среди незабудочек
Кудрями пшеничными зелень разбавлял.
То был днем последненьким, впереди – взросление:
Вещь противна – пакостна, да кабы знал …
 
 
Тенью черно – угольной, с сальными лохмотьями
Бесы прокаженные сзади подошли.
В чертов хоровод сплелись сетью неразрывною.
За ладошки спрятался, да они нашли.
 
 
Хохотом болезненным неба сотрясали синь,
Щекотать взялись, пытались, да кусался я.
Дальше что случилось, брат, мутно вспоминается:
Пастушок нашел мальца без сознания.
 
 
Сутки напролет молчал, глаза дико бегали,
Матушка слезинками заливала лик.
Крестными знаменьями осыпал в испуге люд,
Пока кому из души не прогнал старик,
 
 
В тот же миг скончавшийся, поседевший добела,
Пенной кровью харкнувший в общий вой и визг.
Я вернулся прежним, но маменьке не сказывал,
Что, заместо васильков, в сердце василиск.
 

1997 г.

Паника птиц

 
Замер от восторга, радостью томимый:
Глазки – в ясно – небо, сердцем – ближе к крыльям.
В мареве июльском озорные птицы
Сумасбродным танцем принялись кружиться.
 
 
Воздух пропитался бесшабашной волей,
Завистливой слюнкой запершило в горле.
В синь – не наглядеться, нет тому порога.
Только точит нутро странная тревога.
 
 
Замер, словно вкопанный, онемев от гнева:
Так всегда случается с растерявшим веру.
В городской помойке, бередя страданья,
Унижались птицы, ища пропитанья.
 
 
Что ножом по венам, что иголка взгляда…
Путь нелегок к свету: сделал шаг – засада!
Одурачить сызнова? Много ли усилия!
Осмотрись! Вокруг в избытке ложное, красивое.
 

1998 г.

Сергей Грачёв и Сергей Никулин

Сергей Сергеевич Никулин, управляющий партнер «Группа 808. Информационный аудит». Рассказчик.

Сергей Анатольевич Грачёв, писатель.

Родился в 1961 году в Подольске Московской области, окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Работал в издательствах «Мир книги», «Славянская школа», в литературно – художественном и публицистическом журнале «Новая Россия. Воскресенье».

Рассказы публиковались в журналах и альманахах "Истоки", "Аргун", "Пионер", "Дон", "Москва", "Литературная Кубань", "Подольский альманах", "Тропою радуги", "Московский писатель", "Московский вестник", "Слово", "Новая Россия. Воскресенье", "Читаем, учимся, играем", "Человек и закон", "Детская Роман – газета" и др.; в коллективных сборниках "Эта гиблая жизнь" (ИТРК), "Письмена на песке" ("Московский Парнас").

Автор книг: повестей «Никто не застрахован» (М. «Мир книги», 1993), «Если ты смеешься…» (М. «Юность», 1998), «Рисунок на старых обоях» (М. «Мир книги», 1996); сказок «Солнечный эльф» (М. «Мир книги», 1997) и «Сказки о трех котах» (М. «Адалень», 2004); очерков «В пульсе высоких напряжений» (М. «Мир книги», 1996), романа «Медвежий баян» (М. «Глобус», 2000), «Сорванный поцелуй» (рассказы и повести, 2008 Подольск, «Информация») и др. Член Союза писателей РФ с 1997 г.

Предисловие к серии рассказов

В самый разгар перестройки, когда талоны на продукты питания постепенно отмирали, в редакции одной подмосковной газеты я познакомился с интересным человеком, моим тезкой Сергеем Никулиным. Выглядел он как научный сотрудник НИИ, большелобый, с бородкой, в очках, из‑под которых внимательно и весело глядели на меня глаза энергичного, никогда не унывающего исследователя – практика. Он руководил тогда сельскохозяйственным внедренческим предприятием.

В редакцию Сергей Сергеевич принес статьи о своих последних и довольно необычных изобретениях. Он со своими единомышленниками разработал биологически чистый биостимулятор для бахчевых культур, присадки к моторным маслам и фильтры для очистки воды от тяжелых металлов, нитратов и хлоридов. Другие изобретения были необычными даже для сумбурных 90–х – например, пробки с противоаэрозольным накопителем, который увеличивал срок службы автомобильного аккумулятора на 25 процентов. Мой тезка, как умел, боролся с электромагнитными излучениями, которыми мы пронизаны сегодня насквозь и которые ослабляют нашу истончившуюся иммунную систему, действуя при этом подавляюще на психику. А психику ближнего необходимо было укреплять – для успешного построения нового капиталистического общества. И Сергей, вместе со своими соратниками: историком, экстрасенсом и йогом, – придумал экран «Корона» – в виде обработанной по определенной технологии магнитофонной ленты. Вспомните наших пращуров – славян с ленточками – повязками на голове…

Но дело даже не во всех этих полезных изобретениях. Сергей Никулин оказался весьма интересным рассказчиком. Он знал массу занимательных историй, которые произошли с его приятелями и, нередко, при его самом непосредственном участии. Вот несколько этих забавных историй из славного доперестроечного времени я и решил поведать вам, дорогие читатели. Безусловно, с позволения моего тезки. И если Вы, уважаемый читатель, уже слышали что‑то подобное, то будьте уверены в том, что наиболее реалистическую и правильную версию поведал мой тезка.

«Лабана Клаб»

Земля, как известно, слухами полнится, а народ – он, знаете, как приукрасить любит! Разбирайся потом, что почем, и где есть истина. Вот и про случай на сахарном заводе тоже всякое болтают. А дело было так.

В 1971 году я провалился на вступительных экзаменах в институте. Маманя мне и говорит:

– Раз ты не готов к науке, то иди на производство. В конторах еще успеешь насидеться. К деду в Лабинск поезжай, он там кузнецом на сахарном заводе работает.

Дедушка за меня словечко перед начальством замолвит – это, конечно, хорошо, но я решил заручиться документом с печатью, направлением, путевкой в жизнь, как говорится. К человеку с путевкой от комсомола совсем другое отношение. Сходил я в горком, сказал вожакам, что меня степная птица в даль рассветную зовет. На сто восемьдесят километров от Краснодара – в предгорья Главного Кавказского хребта, поближе к минеральным источникам.

– Молодец, Никулин! – обрадовались вожаки. – С ученика токаря начнешь, а там, глядишь, через три месяца настоящим рабочим станешь. Сергеем Сергеевичем величать начнут. А почему именно Лабинск выбрал? – спрашивают.

– Ну, во – первых, там «Кубанских казаков» снимали, – отвечаю. – Мой любимый фильм. А во – вторых, минеральная вода в том месте отменная, как в Баден Бадене. Для желудочно – кишечного тракта очень полезна.

– Ну, ладно, знаток! – прервали мой поток красноречия вожаки. – Езжай подобру – поздорову. – И дали мне путевку в жизнь.

Как и во всяком кубанском райцентре, в Лабинске работало несколько заводов: консервный, маслоэкстракционный, сыродельный и мясокомбинат. А потому что в долине реки Лабы еще и свеклу выращивали, был еще и сахарный завод. А на сахарном заводе, если сказать по совести, полноценно можно вкалывать не более трех месяцев в году – пока свекла идет. Вот когда ее с полей привозят, завод бухтит круглосуточно, молотит и молотит. Чуть упустил свеклу, вовремя ее не переработал, она для производства сахара негодна становится. Очень тонкий продукт – свекла. Поэтому и производство серьезное необходимо; тут тебе и кузнечный, и токарный цеха, и даже вагранка – небольшая печка для переплавки чугуна, с горном, на угле и коксе работает.

Фильм «Кубанские казаки» снимали как раз в станице Курганинской, на узловой станции, через которую поезда идут на Армавир, к морю. Ну, и к нам, на станцию Лабинскую, промышленная ветка тянулась, даже не электрофицированная, поэтому бегал по ней старый сормовский паровозик.

Дедушка мой, Семен Пахомович, был очень уважаемым человеком на заводе. Он оказался начальником маленького кузнечного цеха, и в подчинении у него было четверо рабочих: два кузнеца и два молотобойца. Дед звал меня к себе, в молотобойцы, но я, как и планировал, пошел в токари. Вот работаю я учеником токаря, присматриваюсь к производству, прислушиваюсь к разговорам настоящих рабочих, мастеров. Узнал, что совсем недавно какая‑то умная головушка сообразила, как можно загрузить завод на все двенадцать месяцев работой. И по договору с Фиделем Кастро начали привозить к нам тростниковый сахар… Вы, дорогие читатели, уже, наверное, и не помните времен, когда у нас вместо традиционных джинсов шили так называемые брюки – техасы. Почему? Да потому что джинса линяла, а, следовательно, считалась некачественной. То же и с сахаром. Раньше коричневый сахар считался полуфабрикатом нетоварного вида, а сегодня диэтологи говорят, что он гораздо предпочтительнее классического очищенного.

Как начал наш паровозик привозить сахар в гладкобоких джутовых мешках, так и работы стало хоть отбавляй. Нужно было кубинский продукт промывать паром, превращать его в сироп, фильтровать, делать из него красивую белую массу, выпаривать и высушивать. Сахар приходил от Фиделя постоянно, вначале плыл на пароходе до Новороссийска, потом его развозили по железной дороге. А к нам он доставлялся нашим стареньким сормовским паровозиком – трудягой, той самой «сушкой», с красной звездой и большим прожектором на круглой передней панели дымовой коробки.

Вдруг выходит постановление партии и правительства об очередной компании по борьбе с пьянством и алкоголизмом. А Кубань по отношению к водке занимала особое специфическое место. С вином проблем не испытывали, потому что у каждого местного жителя был фруктовый сад, виноградничек, и в предгорьях полно фруктов да ягод – было из чего вино да чачу делать. Местное руководство на это смотрело сквозь пальцы, главное, считалось, что делают вино не на продажу, а для себя. Пиво тоже было, и коньяк – пожалуйста. А водки нет.

Коньяк считался напитком для начальников – у тех зарплата побольше и статус обязывает. Вино – для здорового мужика питье, прямо скажем, не серьезное. А с марта по октябрь – то посевная, то уборочная, водку в это время продавали с перебоями.

Рабочим сахарного завода постоянно хотелось мужского напитка, поэтому спиртное старались закупать, а на завод оно попадало через дырки в заборе. И шустрые бабушки потихоньку спекулировали возле заводской столовой, которая находилась за территорией предприятия.

Когда началась антиалкогольная компания, вначале заделали все лазы в заборе, затем организовали проверки рабочих и служащих на проходной – на предмет приноса водки. Бабок возле столовой разогнали. И постепенно пьянство на рабочем месте искоренили. Начальство радовалось, рапортовало по инстанции о выполнении постановления партии. И совсем не обращало внимания на резкое изменение настроения у рабочих. Народ ходит по территории мрачный, задумчивый, а начальство и в ус не дует. Не понимает, что народ просветленными мозгами решает, как с напастью справиться.

В обед по традиции несколько рабочих играли в домино в бытовке. И вот один из них, вагранщик, говорит как бы между прочим:

– Для водки сахар нужен, а его у нас завались. Мы по нему пешком ходим.

– Действительно, – поддержал его другой. – Можно выгнать самогон из Фиделева сахара.

– Экзотика. Натур – продукт, – заволновались рабочие. – Кубинский ром получится! «Гавана Клаб»!

– Точно. Только не «Гавана». Раз город – Лабинск, значит и ром – «Лабана», «Лабана Клаб»!.

И творческая мысль изобретателей заработала на полную катушку. Даже к домино временно потеряли интерес. Посыпались различные идеи, проекты. Но все после внимательного изучения с сожалением и досадой отметались. Потому что не решали одной проблемы: где на территории предприятия установить бак с бражкой? Если, например, в теплом закутке за печью – вагранкой, то начальство тут же пронюхает – естественным образом, по характерному аромату найдут, не вчера родились.

Народ у нас оригинальный и дружный, а против коллективного разума никто и ничто не устоит: ни марсиане, ни горе – злосчастье. Поэтому решение пришло парадоксальное. Вот же паровозик – бегает, как молодой, и тепла в нем – хоть отбавляй, не меряно…

Пошли за советом в механический цех. Там ребята тоже башковитые были. Но и те без моего деда, Семена Пахомовича, не смогли придти к окончательному решению. Тогда пошли в кузнечный цех с челобитной от всего рабочего люда. Мой дед выслушал ходоков, сидит, словно на троне, на своем фигурном железном кресле, которое сам выковал, важно усы покручивает и «беломорку» курит. А потом говорит:

– Паровоз – это вам не самогонный аппарат. Но, с другой стороны, что он есть по природе своей? Простая паросиловая установка, состоящая из котла и поршневой машины. Энергия мазута и угля превращается в механическую работу колес. Опять же посредством водяного пара. – Пахомыч в этом месте своих размышлений замолк и долго молчал, попыхивая папиросой. Потом ухмыльнулся: – Нужна схема паровоза.

Машинист дал схему котла, на которой были указаны и топка, и цилиндрическая часть котла, и дымовая коробка. К схеме приложена записка, в которой говорилось, что топка закреплена внутри котла и полностью погружена в воду, чтобы максимально использовать тепло от сгорания топлива и избежать расплавления ее стенок.

Начали думать, где поместить бак с брагой. Решили, что самое удобное место – тендер, в котором была большая емкость для мазута. В записке машинист подробнейшим образом расписал, как через дымогарные трубы газообразные продукты горения из топки движутся к дымовой коробке, попутно нагревая воду. А над дымогарными трубами располагаются жаровые трубы, внутри которых смонтированы элементы пароперегревателя, который повышает температуру пара… Рабочие – сахароделы решили, что где‑то здесь можно было поместить спиралевидный воздушный конденсатор, то есть змеевик, который будет идти под наклоном от крышки испарителя в будку машиниста.

На подпольном оперативном совещании говорили не только о температурном режиме установки, но одновременно решали сложный тактический вопрос о количестве и качестве рома «Лабана Клаб». Количество готового продукта должно было составлять одну треть от количества браги. Если остаток браги не слить, качество самогона резко ухудшится.

Как только проект расчертили на миллиметровке, за работу взялись умельцы – золотые руки со всего завода. Некоторые детали отлили в литейном, ковали, паяли, используя «пищевую» нержавейку.

Бак с мазутом располовинили – для размещения в нем емкости для браги. Змеевик подвели к топке, даже дополнительный крантик для машиниста предусмотрели. Там, где паровозик водицей подзаправлялся, наши умельцы приделали шланг, для заправки брагой. Трудились в условиях глубокой секретности, с паролями и выставлением дозорных. Этому нас научил дед Семен Пахомыч, старый партизан.

Паровозик мотается туда – сюда, пыхтит до Курганинска, сахар на узловую станцию везет, а обратно – кубинский товар в джутовых мешках. Трудится, не покладая поршней. И дымок свой то коромыслом развесит, то, как Пахомыч, унтер – офицерскими усами закрутит. Старается сормовский пострел, знай себе посвистывает. Ну, и «кубинский ром», понятно, течет струей.

Чем больше дымил паровозик, тем радостнее становилось на душе рабочих сахарного завода, тем с большим увлечением они несли трудовую вахту. Начальство вскоре обнаружило некоторую закономерность: подчиненные периодически переходили на какой‑то эзопов язык, с недомолвками и загадочными намеками. Слесари почему‑то спорили о давлении пара в котле, а электрики – о какой‑то осевой формуле и диаметре движущих колес. И все почти периодически упоминали некую Лабану.

Через некоторое время начальство глядит: на заводе весь народ ходит подобревший, веселый, и от всех самогонкой попахивает. Именно от всех, а не выборочно. Ситуация, скажем, ни в какие ворота не лезет, потому что идет вразрез с компанией по борьбе с пьянством и самогоноварением. Секретарь парткома даже милицию с собакой приглашал, пытаясь выявить очаг безобразий. Но источника спиртного не обнаружили. А источник, судя по наблюдениям за рабочими и по запаху, пропитавшему всю территорию завода, был изрядным. Уж и подглядывали, и подслушивали, и поднюхивали за подчиненными. Но только и слышали: «Лабана» да «Лабана».

«Может, они так место называют, где‑нибудь на пустыре, среди пырея и мятника? – думал секретарь парторганизации завода, роясь в энциклопедиях. Вскоре он узнал, что «лабна» – по – свански «источник» означает. – Что за аномалия! – ломал он голову, в тоске разглядывая из окна своего кабинета покрытые снегом пики гор. – Не могли древние сваны так источник водки назвать! Конечно, случались и прежде странности. Вот, например, когда спелеологи в пещеры лазили, так у них вдруг все лампочки перегорели. Всякое тут находили, даже наскальные рисунки первобытного человека. Но чтобы из недр спиртовой ключ бил! Или чтобы воздух в алкоголь превращался!»

Целый месяц начальство не могло добиться правды об этом источнике. Никто не заложил. Вот она – солидарность! Все, кроме заводоуправления, продолжали находиться в перманентном подпитии. Никому из начальства и в голову не могло придти, почему рабочие часто тусуются возле паровозика, что‑то обсуждают, поглаживают его натруженные бока, зачем‑то постукивают мысками ботинок по колесам, словно проверяют на прочность.

– Что они все колеса пинают? – спросил однажды директор завода секретаря парткома. – Ты бы сходил, поглядел. Из кабинетов мы с тобой ничего не поймем.

Сходил секретарь на разведку. Постоял с рабочими, покурил. Поглядел, как пинают железные колеса паровозика. Затем вернулся в заводоуправление.

– Ну, что там? – спросил директор.

– Да ничего, – пожал плечами секретарь парткома. – Ерунда какая‑то.

– О чем народ гутарит?

– О температуре перегретого пара. И поговорка появилась: «Два наших клуба – Кубань да Куба!».

– Больше ничего? – уточнил директор.

– Ничего. И подмигивают еще.

– Кому?

– Друг другу. И мне тоже. Что бы это значило, а?

– Не знаю, – директор обреченно вздохнул. – Подозрительно все это.

Дело шло как по маслу, и мы расслабились. Как нам ни говорил Пахомыч: «Держите ушки на макушке!», мы лоханулись, опростоволосились и околпачились. Оказалось, что не способны смотреть чуть – чуть вперед, и с даром предвидения у нас недостача. Дальше своего носа не видели. Поэтому и не просчитали одного фактора.

Хмурым осенним днем наш паровозик запыхтел в Армавир на техосмотр. А там обычно день – два все осматривалось, проверялось. Нам бы, лопухам, его загодя разрядить, брагу‑то слить и лишние краны свинтить… Впрочем, и это непросто сделать: попробуй – слей тонну браги.

Ремонтники сразу обнаружили странный дополнительный краник у машинистов. И из краника этого, разумеется, текла не дистиллированная вода. Армавирцы слишком увлеклись дегустацией, и техосмотр завершился, не начавшись. Местное начальство это поначалу даже не насторожило. Но на следующий день пришла другая бригада. Через час – полтора начальнику депо докладывают: и эти вышли из строя. А в третьей бригаде оказался то ли гад, то ли стукач, то ли язвенник – он и предал наш паровозик.

Нештатная конструкция вызвала у всех инстанций Армавира вполне очевидное изумление, потому что наш паровозик представлял собой настоящий передвижной спиртзавод.

Естественно, запасы браги под неусыпным контролем милиции изъяли, и паровозик под конвоем отогнали в Лабинск. Правда, очевидцы говорили, что милиционеры уехали из Армавира хмурые, а на сахарный завод приехали в приподнятом настроении, даже веселии. Это может быть и преувеличение, земля слухами полнится, а народ – он, знаете, как приукрасить любит! Разбирайся потом, что почем, и где есть истина.

Вскоре, как полагается, товарищеский суд был, и заводским подпольным умельцам вынесли всеобщее гневное порицание и пригрозили сослать на Колыму. С тех пор подобных масштабных идей никому в голову не приходило… Впрочем, думаю, что приходило, просто в жизнь их уже никто не претворял.

Гамлетос

Есть на севере России, в ста с лишним километров от Архангельска, поселок Обозерский. А называется он так, видимо, потому, что обозерщиной в старину называли околицу большого озера вместе с населенным пунктом. Тут как раз большое Обозеро и находится, а из него еще речка Ваймуга вытекает.

Если кто любит путешествовать на байдарке, то с берега Обозера или от железнодорожного моста через мелководную Ваймугу и пускаются в странствия – то потихоньку плывут, любуясь сквозь противомоскитные сетки лесами да лугами, а то и воюя с каменистыми перекатами. Правда, если лето засушливое, то речка перед мостом прячется в карстовых понорах, чтобы вернуться в русло лишь через три километра. Тогда уж байдарки на себе тащить придется, если, конечно, военные с соседней авиачасти не помогут.

Зимой здесь случаются морозы великие, осенью – еще куда ни шло, жить уже можно, а вот когда лето красное наступает, так и вовсе хорошо.

Лето 1980–го олимпийского года выдалось настолько теплым, что вода в Обозере прогрелась на метр – полтора, и даже можно было купаться а, если ветерок отгонит назойливое комарье и слепней с пляжа, то и позагорать. Конечно, у местных жителей, любящих порыбачить, тут и моторные лодки имелись.

Довелось мне в этом заповедном крае воинский долг выполнять. Судьба сделала зигзаг, и чуть ли не вместе с дипломом энергетического института я получил офицерские погоны. Так я стал лейтенантом Никулиным Сергеем Сергеевичем. Конечно, тогда у меня еще не было бороды, а шевелюру – темную, густую – пришлось оставить безжалостной парикмахерше, возможно, на шиньоны пошла. В часть меня направили, конечно, не в качестве летчика, все больше по технической части, военспецом по катапультным креслам.

Катапультное кресло в самолете, да будет вам известно, из двух частей состоит: железа, с которым летчик в аварийной ситуации выстреливается на шестьдесят метров вверх, и из ПДС – парашютно – десантной системы. Обслуживанием парашюта занимались у нас три человека – офицер, прапорщик и солдат. Они вытаскивали парашюты, сушили, проверяли, потом укладывали – в общем, отвечали за безопасность по полной программе. Вот в этой самой группе и служил милейший прапорщик Гамлет Енукян. Невысокого роста смуглый армянин, он был настолько вежливым и доброжелательным, с таким обходительным южным темпераментом приходил на выручку каждому, что все без исключения воины, офицеры и рядовые, относились к нему с симпатией.

И вот однажды в его мягком невоенном характере внезапно проявилась жесткая, агрессивная черта, которой никак не ожидали обнаружить в нем сослуживцы. Казалось бы, что плохого может сделать человеку обыкновенная моторная лодка? Да ничего, вроде, особенного. Купил Енукян лодку и катается в свободное от службы время по чистейшей глади замечательного озера. Но дело в том, что сам Гамлет увидел в этой лодке более глубокий и, к общему сожалению, не философский смысл созерцателя.

Первым делом прапорщик установил на неё сразу два двигателя. Как только пухлощекий, безобидный Гамлет садился в это судно, он резко менялся. В его черных глазах загорался огонь Давида Сасунского, оседлавшего любимого боевого коня. Словно все поколения сасунских богатырей воплощались в этот момент в гордой осанке Гамлета.

Он надевал тельняшку, врубал оба двигуна и начинал бешено носиться по Обозеру, безжалостно разрубая мир и покой прекрасного уголка природы. Ревущая экспрессия этого действа поражала всякого наблюдателя. Нос лодки задирался, как у скутера, а разносящийся по округе звук напоминал рев пикирующего бомбардировщика, в котором пилот потерял рассудок.

Все только удивлялись и вспоминали популярный мультфильм, в котором Волк, в погоне за Зайцем, умудрился проехаться на моторной лодке прямо по пляжу, разогнав козлов и свинок. Отдыхающих от службы офицеров и нередко их семьи поначалу очень забавили безумства Гамлета на воде. Но вскоре оказалось, что прапорщику особую радость доставляет возможность пройтись на лодке вдоль самого берега и охладить брызгами загорающих офицеров. Супруга замполита части, Изабелла Валентиновна, выразила мужу, подполковнику Кожухову, свое негодование по поводу проделок прапорщика. Но я заметил, что на внезапно возмужавшего героя водной стихии Гамлета она стала поглядывать с подозрительным любопытством.

Изабелла Валентиновна была белотела и прекрасно сложена, и когда она на пляже оставалась в открытом красном купальнике, то офицеры едва не слепли. Царевна Лебедь – воплощение Киприды, Афродиты, родившейся из морской пены у берегов Кипра. Когда она была у воды, пиратство Енукяна доходило до высшей разнузданности. Его лодка, казалось, если не уйдет в зенит, то обязательно выедет на пляж и передавит весь цвет местного офицерства.

Сослуживцы всякий раз с большей тревогой восклицали при его неожиданном появлении:

– «Ну, погоди» на рейде!

– Полундра! Гамлетос в пике пошел!

Да – да, теперь его называли именно так, осуждающе – пренебрежительно: Гамлетос. Бреющие полеты двухмоторного «истребителя» сдули с пляжа атмосферу курортной разнеженности и блаженного ничегонеделания. В разговорах офицеры все чаще с тревогой замечали, что с Енукяном происходит что‑то несуразное, неподдающееся классификации и уставу Вооруженных сил. Удивительным казался и тот факт, что вне бортов своей лодки Гамлетос оставался прежним милейшим Гамлетом, который на замечания товарищей лишь смущенно улыбался и отводил взгляд. Все гадали, почему на уравновешенного прапорщика так ужасно влияет лодка с двумя моторами. Кто‑то даже предложил весьма сомнительную гипотезу о магическом влиянии места: недаром монумент на станции Обозерской напоминает, что именно тут был электрофицирован сорокатысячный километр железных дорог России… Но майор Фишкин, из особого отдела, приказал прекратить распространять панические слухи. И гипотеза завяла.

Наверное, не один я заметил, что жена замполита стала чаще появляться на пляже. Она не делала больше замечаний мужу и с нетерпением ожидала очередного водного шоу. Гамлетосу тем временем все реже удавалось напасть на загорающих внезапно. Тогда он сменил тактику, научился подкрадываться со стороны заросшего иван – чаем полуостровка. И, подобно древним монгольским кочевникам, выбрав момент, под тюлений рев двигунов осуществлял налет на разнеженный бивуак противника. Это коварство повергало офицеров и особенно замполита авиаполка, подполковника Кожухова, в уныние. Но не надолго.

Однажды сынишка Кожуховых упустил воздушный шарик. Так как замполит надул шарик при помощи собственных легких, в которых, как известно, гелия не было, то шарик не взвился к ясным небесам, а помчался по озерной глади символом мятежной свободы.

Под ветром шарик начал выписывать по воде замысловатые арабески, что возмутило в душе Гамлетоса особенный азарт. Он принялся гоняться за голубой романтической приманкой, как рассвирепевший бык за матадором, намереваясь уничтожить неожиданно юркую учебную цель своими боевыми винтами. Пока происходило водное сражение – эта грандиозная древнеримская навмахия эпохи императора Клавдия, – народ на пляже чувствовал себя зрителем на трибунах Колизея и пребывал в радости и ликовании. Основываясь на воспоминаниях очевидцев, можно определенно заявить, что именно в тот момент, когда шарик был порван беспощадными винтами – в моей голове родилась идея исцеления Гамлетоса. Меня, что называется, торкнуло – я понял, как освободиться от зверств зарвавшегося гладиатора.

Под катапультным креслом военного летчика, в ряду пиротехнических средств есть мощный патрон, который при помощи других, меньшей силы патронов вышвыривает из самолета свыше двухсот килограммов веса кресла с пилотом – с ускорением в 20 «же». Вот этот патрон и решено было всунуть в воздушный шарик и пустить в плаванье по Обозеру.

– А вдруг его ветер унесет куда‑нибудь, и мы останемся без зрелища? – засомневался лейтенант, «студент» Климычев – тоже присланный сюда после института.

– А мы его заякорим, – предложил рассудительный капитан Портяхин, начальник службы ГСМ авиаполка. – И нам будет удобно наблюдать, и Гамлетосу долго бегать не надо.

Все подготовили в лучшем виде, комар носу не подточит. Только теперь взяли не шарик, а детский надувной клеенчатый мяч для игры на воде, натянули его на патрон, надули, якорь приделали, прилепили детонаторы, испытали. Жахнуло, на мой малопросвещенный взгляд, нормально, но рассудительный капитан не одобрил.

– Маловато, – говорит.

– Ну, что ж, – вздохнул лейтенант Климычев и уставился на меня своими серыми глазами невинного аспиранта. – Никулин у нас пиротехник.

Ну что тут скажешь! Ладно, думаю. Рвать – так рвать.

Я редко отвозил на склад списанные пиропатроны, поэтому они скапливались и скапливались. Мячик отыскали побольше размером, революционного красного цвета, и впихнули в него сразу пять пиропатронов. Это был очень солидный заряд, хотя никто не усомнился в соразмерности готовящейся акции пиратским набегам прапорщика Енукяна. Дождались солнечного воскресного денечка и отправились на пляж. Гамлетос, словно подозревал что‑то: поначалу был с нами, бродил по пляжу, присматривался, рекогносцировку проводил. Потом, когда появился подполковник Кожухов с женой, Гамлетос незаметно смылся.

Едва невысокая плотная фигура гладиатора скрылась за кустами, мы сразу совершили заплыв и почти на середине озера установили мячик, опустили якорек на дно, так, чтобы мяч слегка притоп, и на всех парах – обратно, к берегу… Подтащили шнур, за который лейтенанту Климычеву надлежало дернуть по моей команде. С этого момента дикий пляж погрузился в томительное ожидание. Всем было ужасно интересно, как Гамлетос будет таранить красующийся на воде шар с сюрпризом.

И вот слышим, моторы зацокали – вроде как нечистый копыта проверяет: это Енукян к полуострову подкрадывается. Все на пляже замерли, понимая, что именно сейчас, в это напряженное мгновение, пират высматривает жертву. Минута и – взревели двигатели! Коршун увидел куропатку.

Из‑за полуострова вылетела лодка с задранным носом. Она шла точно на красный шар. Трибуны затаили дыхание. Только мне послышалось, будто кто‑то, кажется замполит, тихо произнес:

– Ну, погоди!

Хорошо, что у меня хватило ума скомандовать Климычеву раньше, чем Гамлетос наехал на мяч. Поэтому рвануло не под лодкой, а перед ней метра за три. В небо взметнулся фонтан воды, словно взорвался снаряд при форсировании Днепра. Лодка встала почти вертикально. На пляже все невольно пригнулись, потом вскочили на ноги.

Мгновение казалось, что Гамлетоса поглотит пучина, но, постояв вертикально, лодка плюхнулась на днище, и одновременно с этим почему‑то заглохли оба ее мотора.

Птицы перестали петь. Волны расходились кругами, дым рассеивался. На воде в гробовом молчании слегка покачивалась лодка. Прапорщик сидел в своем судне, не шевелясь, глядя строго вперед.