Текст книги "Суд Линча"

– По эпизодам убийств все улики против Ярцева косвенные, ни одного свидетеля. Думаю, в суде удастся доказать два эпизода мошенничества. Получит он свою золотую пятерочку и, глядишь, через пару лет встретим его где-нибудь здесь, в Сокольниках, на центральной аллее: «Здравствуйте, гражданин Ярцев. Как поживаете?» «Не жалуюсь, гражданин начальник, спасибо». Вся доказательная база на соплях держится, и ему это известно.

Шатров вынул из кармана две фотографии и протянул их Мельникову.

– Вот герой твоего романа, анфас и профиль. Симпатичный на вид мужик. Волевой подбородок, правильные черты лица. Похож на актера театра на Таганке, как его там, не помню. Всегда положительных героев играет. Так вот, Ярцев – это псевдоним. Настоящая фамилия Никитин Максим Семенович. Родился сорок три годика назад, в Омске. Закончил заочный химико-технологический институт, по специальности не работал, около двух лет трудился на городском телефонном узле в отделе развития. Вынужден уйти оттуда, в обход очереди помогал людям установить телефоны. Затем на три года след Ярцева обрывается. Чем он занимался все это время – неизвестно.

Попался он на том, что собирал с граждан деньги на покупку земельных участков. Местное ГУВД пострадавшие завалили заявлениями. Действовал он не очень ловко, Никитина арестовали, но денег при нем не оказалось. Тогда он получил по обвинению в мошенничестве четыре года общего, освободился через три года за примерное поведение. Потом он вынырнул в Питере, основал там по подложным документам городскую финансовую компанию, директором которой стал некий Маслюк Игорь Степанович. Позже выяснилось, что документы у Маслюка украли и по этим краденым документам зарегистрировали фирму. Никитин сошелся с одним из руководителей отдела корсчетов Сбербанка, при его поддержке получил кредит и конвертировал деньги. В том же Питере действовала другая финансовая компания «Артис», учредителем которой по документам являлся некий Старостин, он же Никитин, он же Ярцев. Компания собирала деньги с вкладчиков под договоры займа, но за четыре месяца своего существования не провела ни одной финансовой операции. Деньги исчезали неизвестно где. Когда подошел срок выплат по договорам займа, исчез и сам Никитин.

Его искали в Питере. Но он перебрался в Москву и надолго залег на дно. Очень верный ход. Сам знаешь, в Москве можно жить годами без паспорта и прописки и не попадать в поле зрения милиции, если правила дорожного движения не нарушать. По моим подсчетам, Ярцев давно обеспечил себе старость, но успокаиваться не собирался. А дальше ты лучше моего знаешь.

– Ну, в московской карьере Ярцева тоже ничего нового не появилось, – Мельников задумчиво смотрел на фотографии. – Те же финансовые аферы. Надо отдать ему должное, действует он с размахом, умеет обставить это действие. На тот же завод «Стройпластмасс» он пачками возил банкиров, руководителей компаний. Показывал им огромное здание цеха, кстати, ему не принадлежащее, оборудование для выпуска линолеума, план перспективного развития. В Москве он действовал под своим любимым псевдонимом Ярцев. Все это оборудование уже было десять раз перезаложено и продано с предоплатой, а новые кредиты все текли и текли. По натуре он одиночка, недоверчив, для каждого дела набирает новых статистов. А директора завода «Стройпластмасс» он, как мне кажется, взял в дело. Но этим эпизодом пусть занимается управление по борьбе с экономическими преступлениями.

– А Леднева? – спросил Шатров. – Она-то Ярцеву на кой ляд понадобилась? Вот этого я понять не могу. Мокрые дела не его профиль. А тут он вляпался.

– Убийство Ледневой приближается к планке совершенства, все сделано более чем грамотно, – Мельников убрал фотографии в карман. – А понадобилась ему Леднева только потому, что для следующей аферы требовались новые действующие лица. Только поэтому. Пойдем пройдемся немного, – Мельников встал.

– Так вот, когда Ярцев обосновался в Москве, он одно время жил у подруги Ледневой, той самой Агафоновой, – продолжил Мельников. – Для Агафоновой это была черная полоса жизни, она осталась без работы, почти без денег. Ушел муж, предварительно получив хорошую доплату за обмен большой престижной квартиры на другую, в ветхом доме у кольцевой дороги. А тут приехал знакомый из Ленинграда, то есть Ярцев, которому она временно, пока он не подыскал себе приличного жилья, уступила комнату. Ярцев пожил у неё около двух месяцев и съехал на новое место. Но он вспомнил об Агафоновой спустя года полтора, когда для следующей аферы ему понадобились новые люди. Сама Агафонова для его игры не годилась, она давно потеряла облик прежней лощеной актрисы, быстро постарела, опустилась.

Но у Агафоновой оставались кое-какие знакомые из её прежней жизни. Леднева, например. Эта кандидатура подходит по всем параметрам. Внешне привлекательна, ничего не понимает в бизнесе, ведет довольно замкнутый образ жизни и нуждается в деньгах. Но возле Ледневой вьется этот красавчик Лучников, который только тем и занят, что тянет из неё последние деньги. Ярцев организует якобы случайную встречу с Ледневой в ресторане, где присутствует и Лучников. Ярцев, хорошо понимая, что за фрукт Лучников, легко его отшивает. Между ним и Ледневой устанавливаются дружеские доверительные отношения.

Обойдя центральную клумбу по широкому периметру, Мельников с Шатровым пошли на второй круг.

– Агафонова во время встречи со мной сыграла одну из своих ролей. Несчастная женщина, порядочная и несчастная, но обиженная людьми. В эту роль ей и вживаться не надо. Все выглядело очень достоверно. Ярцеву ничего не стоило завоевать доверие, и даже сердце женщины. Он убеждает Ледневу начать собственный бизнес, снимает небольшой подвальчик в одном местном НИИ, вместе с Ледневой идет в регистрационную палату и регистрирует ТОО по её документам. Я читал устав этого товарищества, там много что понаписали: закупка за рубежом товаров народного потребления, какие-то платные услуги населению и прочая ерунда.

Ярцев заключал с организациями и предприятиями, коммерческими и государственными, липовые договоры о совместной деятельности. Это уже не новый фокус, который позволяет делать деньги из воздуха. Скажем, ты директор какой-нибудь государственной конторы, заключаешь с ТОО договор о совместной деятельности. Это товарищество якобы сделало в твоем офисе скрытую электропроводку или поменяла старые унитазы на новые. Перечисляешь товариществу деньги за эту работу. Там их обналичивают, оставляя себе два-три процента комиссионных, остальное отдают обратно грязным налом. По ведомости работники твоей конторы получают гроши и платят с этих грошей мизерный налог. Основную часть денег ты выписываешь им наличманом без всяких ведомостей, платежек и так далее.

Итак, Ярцев оставляет себе два-три процента, а это хорошие деньги с большого оборота. Главбух товарищества, старушка-бабушка, переводит заработанные Ярцевым деньги со счета на счет другой его фирмы. Ярцеву остается забирать и конвертировать выручку. При этом он ни за что не отвечает. Леднева нужна для того, чтобы она, генеральный директор этой лавочки, подписывала финансовые документы. Если возникнут проблемы, на неё можно повесить всех собак. Просто, и никаких капиталовжений, кроме как платы за аренду подвала.

Шатров на минуту задумался.

– Но откуда у тебя эта информация?

– Я нашел эту бабушку бухгалтера, – просто ответил Мельников. – Она ведь ни от кого не пряталась, не ушла в бега. Ей без малого семьдесят, подрабатывала деньжат к пенсии. Ярцев её не баловал, положил старухе скромный оклад государственного служащего. Но она и этому была рада. Эта бабушка много чего рассказать может. А поскольку я лицо не официальное и хорошо плачу за информацию, со мной она говорила откровенно. В начале года Ярцев заключил договор с ответственным работником одного муниципального округа. По этому договору фирма, которой руководила Леднева, обязалась капитально отремонтировать электрооборудование в нескольких муниципальных домах. Какую взятку получил этот хрен из муниципалитета – разбираться не мне. Приемо-сдаточные акты он подписал. Деньги за невыполненные работы поступили на расчетный счет фирмы Ледневой.

Спустя неделю, они должны были по фиктивному договору поступить на счет несуществующей фирмы Ярцева. Дальше конвертация и перевод валюты в Прибалтику на корсчет одного европейского банка, где Ярцев держит свои трудовые сбережения. Отработанная схема, минимальный риск. И вдруг случается дикий, неожиданный сбой. Поступившие со счета деньги, сама Леднева снимает со счета и конвертирует. Куда девалась основная сумма, а это примерно сто восемьдесят тысяч долларов, неизвестно. Скорее всего, Ярцев вернул себе деньги.

– Украсть деньги у Ярцева, такие деньги украсть, – Шатров потер лоб ладонью. – Да, смелый поступок, безрассудный и, главное, совершенно безнадежный. Интересно, на что она рассчитывала? Думала, Ярцев ей простит? Это же смешно. У него жива мать, она полуслепая, проживает в доме казарменного типа, без удобств, с сортиром на улице, хотя сыну ничего не стоит купить ей приличную квартиру. И у такого человека воровать деньги… Это самоубийство.

– Остается только гадать, почему Елена Викторовна решилась на это. Возможно, к тому времени она поняла, чем занимается Ярцев. Подумала, украсть деньги у вора не преступление. Возможно, действовала под влиянием минутного настроения, душевного порыва. Когда рядом с тобой большие деньги, ты можешь их взять, люди, даже самые рассудительные, почему-то свой рассудок теряют. Твердого логического объяснения здесь нет. Думаю, когда Ярцев приехал к ней на дачу разбираться в происшедшем, она наплела, что деньги по фальшивому платежному поручению получил какой-нибудь жулик. Скорее всего, так.

Леднева ведь хорошая актриса. Представляю, как она перед Ярцевым заламывала руки, плакала: ах, ох, нас с тобой обокрали, нас пустили по миру. Вспоминала все уместные к случаю реплики из старорежимных водевилей. Думала, если эта роль окажется убедительной, произведет на Ярцева впечатление, то она останется живой-здоровой, да ещё и богатой. К приходу Ярцева она надела свое самое красивое вечернее платье, она хотела очаровать его, влюбить в себя, сделать с ним все, что угодно. Успех этого бенефиса – жизнь, провал – смерть. Да, прав оказался классик, жизнь – это театр.

Шатров молча дымил сигаретой.

– Жизнь – театр, – повторил он за Мельниковым.

– А дальше оставалось разобраться с Агафоновой, – сказал Мельников. – Она-то все поняла, знала убийцу своей подруги. Агафонова могла вывести милицию прямо на него. Видимо, после моего визита к ней Ярцев забеспокоился и решил действовать. В доверительной беседе за рюмкой она могла болтать лишнее. Мне Агафонова много не сказала, я не нашел к ней правильного подхода. Дальше возможны два варианта развития событий. Вариант первый. Ярцев сматывает удочки. Заводит новые документы и уезжает за границу. Этот вариант я допускаю теоретически. После смерти Агафоновой он почувствовал себя увереннее, думает, подходов к нему не осталось. Он опять ляжет на дно, сменит документы, не торопясь, подыщет новых статистов и возьмется за дело.

– Чем я могу тебе помочь?

– Одна услуга, дружеская услуга, – Мельников смотрел куда-то вдаль, то ли на красную от цветов клумбу, то ли на дальние кроны берез в первых желтых листьях. – Если ваши ребята выйдут на Ярцева раньше меня, они вряд ли станут сразу его брать. Установят наблюдение, попросят разрешение на прослушивание разговоров, станут пасти его, чтобы взять с поличным на следующем деле. Такая операция может закончиться очень быстро, в считанные часы, а может тянуться неделями. Мне нужно, если милиция окажется проворнее меня, мне нужно знать, где найти Ярцева. Клянусь, это последняя к тебе просьба, самая большая. Впредь будешь просить меня только ты. Ни в чем тебе не откажу.

– Ты всегда так говорил, – Шатров тяжело вздохнул. – Я ведь не золотая рыбка.

– Но ведь ты очень постараешься? – Мельников остановился и заглянул Шатрову в глаза. – Простой обмен информацией.

Глава семнадцатая

Леднев поднялся на свой этаж и чуть не застонал, увидев топтавшегося на лестничной клетке сценариста Виноградова. Видимо, тот, ожидая Леднева в подъезде, уже потерял последнюю надежду и собирался уходить. В своем темном пиджаке Виноградов выглядел бледным и похудевшим, будто не он отдыхал две недели в деревне у родственников.

– Ваня, ну где ты ходишь? – Виноградов шагнул вперед и обнял Леднева за плечи. – Наконец-то, – он кивнул на большую сумку у стены. – А я пивка купил. Дай, думаю, тебя побалую.

Леднев кисло улыбнулся и стал открывать замок.

– Молодец, что зашел, – сказал он без всякого энтузиазма и пропустил вперед Виноградова с тяжелой сумкой. – Только в следующий раз звони.

…Уже через четверть часа Виноградов, удобно расположившийся в мягком кресле, со вкусом посасывал из бутылочного горлышка пиво.

– Это раньше творческую интеллигенцию возили за государственный счет во всякие поездки, бывало, очень интересные. Да я в стольких творческих командировках побывал, то есть на полном пансионе, со счета сбился, – Виноградов мечтательно уставился куда-то за окно. – Вот в город невест ездил, в Иванове то есть. Есть что вспомнить…

– Слушай, об этом ты мне уже сто раз рассказывал, – вставил Леднев. – Все свои скабрезные истории. Как на комбинате свет вырубили, а на вас в темноте бабы набросились. Тебя в цехе якобы изнасиловали невесты эти. Ну, повезло раз в жизни. Не разглядели ткачихи тебя впотьмах, иначе и близко бы не подошли.

Леднев с грустью подумал, что гость не уйдет, пока не выпустит весь пар. Две недели Виноградов провел у родственников в деревне, судя по всему, достойного себя собеседника в этой глухомани не нашел, и вот теперь, сразу по приезде в Москву, пришел отвести душу.

– Зря ты со мной в деревню не поехал, – сказал Виноградов, хотя Леднева с собой не приглашал и даже не сообщал ему, что уезжает из города. – Зря. Теперь уже жалеешь, небось, да поздно. Встанешь, бывало с утра, с сеновала – красота вокруг, солнце из-за дальнего леса поднимается. А сам лес ещё сумеречный, черный стоит, таинственный. Птицы заливаются, встречают новый день. Как жахнешь целую крынку парного молока прямо из-под коровы. Так оттягивает, как будто и не пил ничего накануне. Вот это я понимаю: отдых полноценный.

Виноградов не прерывая речи, распечатал следующую бутылку.

– А люди… Бери там любого конюха, снимай о нем кино, только достоверно снимай, правдиво, жизненно – это шедевр получится. И вези на любой фестиваль, без приза не вернешься. Целый пласт народных характеров. Целина нетронутая. Вот у меня руки дойдут – возьмусь. За этих людей даже диалоги придумывать не надо, бери все, как есть, срисовывай. Не надо мучиться, сидеть из пальца все высасывать.

– Ты бы и срисовал, – посоветовал Леднев. – Чего две недели без дела сидел? Взял и срисовал. Я думал, ты с готовым сценарием вернешься, – пошутил Леднев.

– Все здесь, в душе, – Виноградов похлопал себя ладонью по груди. – Слушай сюда, познакомился там с одним мужичком. Он по профессии быковод. Знаешь, кто такие быководы? Это люди самой опасной, самой отчаянной профессии на земле. Нос у быка самое болезненное, самое чуткое место. Этот нос ему насквозь протыкают ещё во младенчестве стальным кольцом. Быковод цепляет это кольцо такой палочкой с крючочком и ведет себе быка, куда требуется. В случае чего, сорвись бык с крючка, человеку защититься нечем, только палочка одна эта в руках, если животное в ярости. У этого мужичка-быковода уже ни одного целого ребра не осталось, почти все переломаны. Он говорит, сколько себя помнит, все быководом трудится, с мальства. Вот смотрю, как он работает – это же живой символ величия человека. Маленький такой мужичок, прихрамывает, а ведет за собой огромного свирепого быка – тонну одних мышц.

– Все это уже было, – сказал Леднев, усмехнувшись. Величие человеческого духа, ума и так далее. Даже в кинохронике использовали.

Минуту Виноградов сосредоточенно молчал, смотрел в окно и глотал из горлышка пиво.

– Все-таки не хватает тебе глубокого взгляда настоящего художника, – сказал Виноградов. – Не руби с плеча, присмотрись и увидь. Маленький человек ведет за собой на крючке огромного сердитого быка. Что есть этот бык? Может, наша родина, Россия. В таком случае, куда её ведут? Может быть, на сытные пастбища. А может быть, на кровавую бойню. Кто ответит на этот вопрос? Только этот маленький человек. Но он хранит молчание. Бык упирается, ему не хочется идти вперед, не зная дороги, но огромное сильное животное все во власти этого человека, его тайных мыслей. Вот это символ. Вот это образ. Не для средних умов, а? – Виноградов поднял кверху указательный палец.

– Наверное, выпили вы с этим быководом по литру, вот тебе и стали символы и образы за каждым кустом мерещиться, – Леднев улыбнулся. – И судьбу России в образе животного сто раз рисовали.

Виноградов поморщился и сделал из горлышка несколько больших глотков.

– Нет, просто не представляю себе, как ты стал режиссером, за счет чего сделал себе имя, – сказал он и покрутил головой из стороны в сторону. – Дай я такой образ Антониони и Бертолуччи, да они бы мне тут же чек на десять тысяч долларов выписали. А какой-нибудь Бергман вдобавок ещё и в задницу меня поцеловал. А ты нос воротишь. Нет в тебе художественного чутья. Нюха нет.

– Ты, видно, в своей деревне чувство юмора оставил, – сказал Леднев. – Стареешь, если юмор перестал понимать.

– Твой юмор хуже казарменного, – огрызнулся Виноградов.

Леднев допил свое пиво, открыл новую бутылку. Нужно помочь Виноградову, решил он, иначе будет он, не сдвинется с места до самого вечера.

* * *

Последние два дня Леднев просидел над сценарием, не поднимая головы, доделал все, что оставалось доделать и переделал все, что ещё можно переделать. Накануне вечером он дважды перечитал новый вариант сценария и решил, что после переделок тот стал только хуже. Ну, три-четыре убедительных эпизода Ледневу нравились. Особенно тот, где корреспондент телевидения, находясь в командировке, встречает на Севере, в глубинке своего бывшего однокурсника, в прошлом преуспевающего газетчика, а ныне, если судить по внешности, опустившегося на самое дно человека. Оказывается, этот бывший газетчик уже пару лет как работает старателем в какой-то частной артели, ищет золото, но на новом поприще не очень преуспел.

Осень, вечер, бывшие однокурсники сидят у костра рядом с каким-то полусгнившим бараком, едят консервы и пьют разбавленный спирт из алюминиевых кружек. «Как это, – не понимает телевизионщик, – бросить в Москве все, уехать к черту на кулички, чтобы жить здесь, по уши в грязи, среди этих людей. Не понимаю». «Каких таких людей? Да у нас тут каждый второй кандидат наук, – говорит старатель. – В этой Москве, как бы я ни работал, как бы ни бегал, задрав штаны, все равно как был говном, так и останусь до конца своих дней говном. А здесь у меня есть шанс найти свой большой самородок и даже не один». «Но ведь ты пока никаких самородков не нашел и никто из твоих знакомых не нашел». «Ну и что? – отвечает тот старатель. – Шанс все равно остается».

Такой вот разговор, будто его подслушали у этого костра и записали в блокноте. Этот эпизод ещё туда-сюда, годится. Ну, ещё парочка правдивых сцен, парочка таких выигрышных эпизодов. И все, пожалуй. Остальное Виноградов высидел, даже не натерев мозолей на заднице, на своем мягком диване, а сам Леднев лишь немного переработал. Прочитав сценарий последний раз, Леднев едва удержался, чтобы не разорвать бумагу в клочья. Безнадежная вещь.

– Чего ты молчишь? – спросил Виноградов.

Леднев достал из пачки сигарету. «Сегодня день тягостных разговоров, – подумал он. Значит, так тому и быть. Все равно этого разговора не миновать. Рано или поздно сказать эти слова нужно».

– Слушай, Игорь, положа руку на сердце, мне совершенно не хочется снимать ещё один проходной фильм. Чтобы как на том просмотре в Доме кино, ползала торчало в буфете и явилось только к концу, чтобы поздравить меня с творческим успехом. Зритель ничего не потеряет, если этот сценарий мы не экранизируем. Фильмов на «троечку» и так валом.

Виноградов забыл о пиве и таращился на Леднева широко распахнутыми глазами.

– Ну, делали мы более-менее добротные фильмы, – говорил Леднев. – И каждый раз, заканчивая фильм, давали себе слово, что следующий будет выше на несколько порядков, будет нечто, явление… Но так все и шло, так все и катилось. Я часто думал, что с этого поезда я ещё успею спрыгнуть. Всегда успею. Поезд шел, а я не прыгал. Все какие-то дела задерживали. Так в нем и остался, так и еду. Проще говоря, мне хочется снимать кино, за которое не будет стыдно.

Виноградов смотрел на него ошалелыми глазами. Когда Леднев закончил, Виноградов задвигался в своем кресле, склонил голову набок.

– Ты все мечешься? – голос Виноградова стал злым. – Ты все не решил, на какой осине тебе удавиться? Да наш сценарий… Ты температуру сегодня мерил? Ты просто больной, ты спятил тут совсем. Бросить фильм, когда под него есть деньги. Ты просто спятил, мать твою, рехнулся тут, – Виноградов смял в пепельнице сигарету, подскочил с кресла и заходил по комнате.

Через минуту он остановился под люстрой, скрестив руки на груди, уставился на Леднева.

– Первый раз вижу такого идиота, – Виноградов затряс головой. – Сколько живу, не предполагал, что подобное может существовать в природе. Ему дают зеленый свет – только снимай. И главное, деньги есть. Именитые режиссеры, не могут доснять ленту, да их весь киношный мир знает, так вот, они не могут довести до конца работу, потому что этого не хватает, – он потер друг о друга большой и указательный пальцы. – А этот… Да если кто узнает об этом, тебя всю оставшуюся жизнь будут принимать за сумасшедшего. Тебя все считали везунчиком, а теперь станут пальцем тыкать: видите сумасшедшего?

Леднев кивнул, в компании Виноградова он всегда быстро утомлялся.

– Вот что мне интересно, если ты не собираешься делать этот фильм, как же Надя? – не отставал Виноградов. – Как же она? Ты наобещал ей семь бочек, по всей Москве раззвонил о своей находке, о будущей её роли и всякое такое, а теперь задний ход даешь.

Леднев встал, открыл пошире балконную дверь, выгоняя застоявшийся табачный дым и скверный тошнотворно-сладкий запах одеколона, которым пользовался Виноградов.

– Извини, мне надо собираться. А Надежда… Понимаешь, этой ролью она не сделает себе имени.

– Хорошо. Я ухожу.

– Ладно, ступай.

Виноградов уже вышел в прихожую, открыл замок и потянул дверь на себя.

– Сказал бы я, Иван, кто ты есть после всего этого, – он переступил порог. – Когда-то, сегодня еще, ты был мне другом…

* * *

Петр Филиппович Чикин выглянул через кухонное окно своей квартиры во двор и зевнул. Тронутые первой предосенней желтизной деревья, темные клочковатые тучи на небе, сеющие мелкий дождь на асфальт, на прижавшиеся друг к другу автомобили внизу, у подъезда. Чикин открыл форточку, разгоняя остатки утренней дремоты, сделал несколько глубоких вдохов и потянулся. «Не осень ли наступила раньше времени?» – спросил себя Чикин. Наверняка сегодня в Москве возрастет число случаев суицидов. Для сведения счетов с жизнью самоубийцы выбирают ненастные дни. Да, в этом есть своя логика. В такую погоду жить не хочется, не то что работать, подумал Чикин, но тут же отогнал эту мысль. Дела в предстоящий воскресный день предстояли вовсе не обременительные, скорее приятные.

Сычев обещал заехать в начале десятого, намекнул на какую-то насыщенную программу. Сперва, как всегда, обязательная часть: осмотр нового сычевского приобретения, особняка в центре. На этот случай Чикин уже приготовил несколько лаконичных емких комплиментов, которые наверняка хочет услышать хозяин: неотразимо, колоссально, просто фантастика… С комплиментами можно и переборщить, ничего страшного.

Там, в особняке, самое удобное место для расчетов. На нынешней неделе Петр Филиппович помог Сычеву отвоевать у строптивого директора завода под склад большой ангар из сандвич панелей, прекрасный чистый ангар с вентиляцией на охраняемой заводской территории. Для этого пришлось съездить на место и поговорить с директором один на один, в таких делах пользоваться телефоном – только все портить. Директор уступил, не упирался, как баран, быстро сообразив, какие люди стоят за Сычевым и просят за него. Значит, сегодня Чикин может рассчитывать на гонорар, весьма приличный гонорар.

Итак, нужно похвалить особняк, получить с Сычева все, что причитается, далее обед в хорошем ресторане, плотный и сытный обед, а вечером можно поимпровизировать. Баня, например. У Сычева хорошая баня для своих. Это один из вариантов. Можно отправиться за город, гульнуть на природе. Чикин посмотрел в окно и решил, что поездка на природу в такой дождь – самое идиотское решение проблемы досуга. Доев первое яйцо и полбутерброда, Чикин поднял глаза от тарелки. В дверях кухни в длинном стеганом халате стояла жена Татьяна Семеновна.

– Ты что это в такую рань поднялся?

– Забыл предупредить, – Чикин постучал тупым концом яйца о стол. – Нужно одно мероприятие провернуть. Сычев просил.

– Сычев этот только и умеет, что просить, – проворчала Татьяна Семеновна и присела к столу. – Просит, просит… Сколько ты помогал ему? Сколько сделал для него?

Чикин сделал попытку перевести разговор в другое русло. Он считал неосторожными, даже опасными, откровенные разговоры с женой о денежных счетах между мужчинами. Долог женский язык. Да и перед глазами полно примеров, когда бывшие любящие друг друга супруги вдруг становятся самыми злыми врагами. Эти примеры Чикин всегда вспоминал, когда жена настаивала на деловом разговоре с ним. Нет уж, лучше промолчать. Нутром Петр Филиппович понял, что жена поднялась в самом недобром расположении духа, и сейчас на кухне вяло разгорается очередная ссора.

– Сычев особняк купил в центре, – сказал Чикин и тут же запоздало понял, что сморозил глупость. Сообщать жене о чужих приобретениях – только разжигать сильнее эту нарождающуюся ссору. – То есть не особняк, а так, не поймешь что, забегаловку какую-то. Хотел мне показать эту развалюшку, – поправился Чикин, но было ухе поздно.

Татьяна Семеновна свела брови на переносице и метнула на него из-под этих бровей колючий взгляд. Петру Филипповичу стало неуютно на жестком стуле.

– Собственно, он ещё и не купил ничего, собирается только, – Чикин жевал, не чувствуя вкуса еды.

– Все правильно, умные люди особняки покупают, а мы? – Татьяна Семеновна тяжело вздохнула. – Дачу имеем. Это же смех, а не дача, стыдно туда кого-нибудь в гости позвать. Стоит посередине участка какой-то облезлый курятник, халабуда какая-то, которую ты почему-то называешь домом. Все приличные люди уже давно по Рублево-Успенскому направлению особняки понастроили. А у нас что?

– У нас большой рубленый дом, баня, гараж кирпичный, – Чикин чувствовал, что начинает заводиться. – Три года назад ты говорила: это настоящая сказка, рай. Нет, теперь ей дача уже не нравится.

– А что там может нравиться, изба эта курная? – Татьяна Семеновна туже затянула поясок халата.

– Хорошо, – Чикин отодвинул от себя тарелку. – Сегодня я построю дачу на Рублево-Успенском. А завтра меня спросят: на какие это шиши ты строишь терема? На свою зарплату нищенскую? Да меня из штанов вытряхнут, не только с Рублево-Успенского.

– Только не смеши меня, – Татьяна Семеновна засмеялась металлическим смехом. – Чиновники двумя рангами ниже тебя, сошка мелкая, строят там хоромы. У них никто ничего не спрашивает. А у тебя спросят, как же!

– Пусть строят, это их дело. Просто я не хочу вкладывать огромные деньги в какой-то дом, в котором за год побываю раз десять, не чаще, – Чикин посмотрел в глаза жене и сказал, делая ударение на каждом слоге: – Не хо-чу. И еще: мне надоело с тобой собачиться из-за этой дачи.

Татьяна Семеновна на минуту замолчала, собираясь с мыслями, подыскивая аргументы в свою пользу, но ничего нового не придумала.

– Хорошо, Петя, ты не хочешь, как хочешь, – сказала она. Ее голос сделался мягче. – Но загляни хоть немного вперед. Уйдешь на пенсию, поселишься за городом, станешь жить в своем доме.

Чикин залпом допил кофе.

– До пенсии мне ещё работать и работать, я ещё молодой мужик, чтобы думать о старости, – он встал, поставил тарелку и чашку в мойку. – Дойдет дело до пенсии, подберу местечко для своего дома, но, конечно, не в Подмосковье, не на Рублево-Успенском. Жить среди этих вонючих снобов я не желаю.

– Я об экологии говорю, – вяло возразила жена, понимая, что спор проигран, в который уже раз проигран.

– Срать я хотел на эту экологию, – сказал Петр Филиппович, грохнув тарелкой. – Обязательно тебе начать эту бодягу, разговоры эти пустые в самое неподходящее время. С тобой рядом сидеть все равно, что в помещении, где морят тараканов. Голова болит, и слезы в глазах.

– А с тобой рядом находиться…

Чикин, не дослушав ответ жены, быстро вышел из кухни и заспешил в спальню одеваться. Вот опять скандал на пустом месте. Опять настроение, испорченное уже с раннего утра. Чикин выбрал однобортный пиджак на двух пуговицах болотного цвета в темную клетку, повязал яркий галстук и посмотрел на свое отражение в зеркале. Баба бесится от безделья, решил он, вот и приходят ей в голову дурацкие мысли. И все эти мысли, в конечном счете, сводятся к одной, главной: как лучше распорядиться его, Чикина, деньгами.

«Мерседес» Сычева уже стоял у подъезда. Чикин подумал, что наверняка вернется по ту сторону ночи, лучше не обострять отношения с супругой и сказать ей на прощание несколько добрых слов. Он прошел в комнату Татьяны Семеновны и застал жену сидящей перед зеркалом с блестящими то ли от слез, то ли от крема щеками. При появлении Чикина жена повернулась к нему спиной.

* * *

Заняв место на заднем сиденье, он пожал руку Сычева, как всегда влажную, и, приветствуя, тронул за плечо водителя. Симпатичный парень, в прошлом какой-то спортсмен. Сычев, хвастаясь, говорил, что у его водителя Володи дома от спортивных кубков полки ломятся и половина стены увешана медалями. А потом у парня случилась какая-то неприятность, говорили, он уронил факел на открытии международной спартакиады. В общем, на большом спорте из-за мелкого недоразумения пришлось поставить крест. Теперь Володя возит Сычева и охраняет его телеса от внешних посягательств.

Чикин осмотрел содержимое бара. Так, пиво побоку. Для водки или коньяка слишком ранний час. А вот это любопытно: белые калифорнийские вина «Пауль Массон», а вот ещё лучше – французское шабли, выдержанное, разлитое выше середины горлышка в бутылки зеленого стекла. Чикин перевел взгляд на бутылку бордоского вина, весьма дорогого и престижного.