Текст книги "Суд Линча"

Навстречу из-за поворота показался трактор с пустым громыхающим прицепом, и Леднев, выйдя на середину дороги, помахал водителю рукой, чтобы остановился. Трактор съехал на обочину, открылась дверца кабинки и показалась чумазая стариковская физиономия. Старик поправил глубоко сидящую на голове кепку и подозрительно уставился на босые ноги Леднева.

– Слышь, дед, тут до станции далеко? – спросил Леднев, подняв голову кверху.

– Смотря до какой станции, – дед не отрывал взгляда от босых ног Леднева.

– До той, откуда поезда до Москвы идут, – пояснил Леднев и подумал, что дед вовсе не дед, а мужчина примерно одного с ним возраста. Просто его старит трехдневная седая щетина и эта дурацкая кепка, натянутая на самые уши.

– А то я думал до сельхозстанции. А до железки километров пять. Только идти вам в другую сторону.

– Довези. На бутылку заработаешь.

В Москву Леднев добрался вечером и решил не забирать машину от офиса Некрасова, а отложить это дело до завтра, а пока отправиться домой, напиться горячего чая с коньяком и залезть в ванную. Но придя домой, он только переоделся в махровый халат и почувствовал такие властные позывы ко сну, что не нашел сил им сопротивляться. Выключив телефон, Леднев повалился на кровать и проспал до глубокого вечера.

* * *

Перед тем как начать стряпать яичницу, Леднев посмотрел на часы и чертыхнулся. Начало двенадцатого, а Мельников обещал позвонить в одиннадцать. Телефон все ещё оставался отключенным. Леднев прошел в большую комнату, включил телефон и хотел было возвращаться обратно на кухню, но тут раздался звонок. Голос Мельникова казался слишком возбужденным.

– Ты что, выпил? – спросил Леднев.

– Точно, я выпил, – подтвердил Мельников. – Но у меня есть уважительный повод.

– Хорошие новости? – Леднев, давно не получавший хороших новостей, разучился им радоваться. – Ты съездил на дачу?

– Конечно, съездил, иначе, зачем я приезжал к тебе среди ночи за ключами от дачи? – Мельников хихикнул.

– Так что у тебя за новость? – Леднев взял со столика сигареты и зажигалку.

– Сногсшибательная новость, но это не для телефона, – ответил Мельников. – Я звоню из людного места, нас смогут услышать полгорода. Поэтому завтра в это же время оставайся дома, никуда не выходи. Пока у меня только одна хорошая новость, возможно, завтра будет две новости. Это много для человека, сразу две хороших новости.

– Ничего, я выдержу.

– Тогда до завтра. Моя банкирша отпустит меня ради такого случая, – Мельников повесил трубку.

Леднев подумал, что в такое время Надя, пожалуй, ещё не спит. Он набрал её номер и попросил о встрече завтра днем.

– А где мы встретимся? – голос Нади звучал сонно. Леднев назвал адрес открытого кафе на берегу Москвы-реки.

– А почему так далеко? – спросила Надя.

– Это совсем не далеко, – ответил Леднев. – И тебе там понравится, если погода будет хорошая.

Глава двадцать вторая

Первое осеннее ненастье сделало неуютным открытую веранду летнего кафе на берегу реки. Леднев сидел за круглым белым столом из пластика, смотрел то на Надю, сидящую напротив, то на чахлые сосны и тополя за её спиной. С его места просматривалась и река, и пустая автомобильная стоянка, и дальняя панорама города. Асфальтовая дорожка, мокрая после недавнего дождя, залепленная желтыми листьями, вела от кафе вниз по береговому склону к самой реке. По дорожке поднимался старик в плаще и шляпе. У его ног семенила рыже-черная такса, выставившая вперед длинную умную морду. Красно-белый брезентовый тент, укрепленный над верандой, хлопал, как парус, поймавший попутный ветер.

– Может, пойдем в помещение? – спросил Леднев, кивнув на павильон, за стеклами которого стояли такие же, как на веранде, круглые столики и белые стулья, с вычурно изогнутыми спинками.

– Нет, лучше посидим здесь, – ответила Надя.

Теперь Леднев жалел, что выбрал для встречи именно это место. Холод, тянувший с реки, не располагал к задушевной беседе. Следовало встретиться в одном ресторанчике с нарочито простецкой обстановкой и хорошей домашней кухней. Но главное, это он понял только здесь, на открытой всем ветрам веранде летнего кафе, говорить было не о чем. Все обдуманные, приготовленные заранее фразы рассыпались, как только он увидел Надю. Стало ясно: каких бы спасительных слов он ни наговорил, свое решение она уже приняла.

– Неудачное место я выбрал, – сказал Леднев, словно отвечая на своим мысли.

– Почему же? – Надя пожала плечами, обтянутыми свитером и ветровкой. – Наверное, летом здесь очень хорошо.

– М-да, хорошо, – Нацепив на зубцы вилки кусочек остывшего шашлыка, Леднев принялся его разжевывать. – Этот шашлык мне не по зубам, – сказал он и подумал, что фраза оказалась двусмысленной.

– Веранда словно создана, чтобы здесь снять какую-нибудь сцену из современной мелодрамы, – сказала Надя, осматриваясь. – Сцену прощания, например. Никаких декораций не нужно, все готово. Осень, светлая летняя обстановка кафе, рядом серое небо. Не хватает только поездов, уходящих куда-то вдаль. В какие-то теплые края, в какие-то страны, где нам никогда не побывать.

– Поезда, их шум и все такое можно смонтировать, – сказал Леднев. Он хотел сказать, что на фоне этих декораций происходит настоящая, а не вымышленная сцена расставания. Но он сказал совсем другое. – Ты знаешь, два своих первых фильма я снял как оператор. Ну, тогда были годы поисков новых кинематографических, в том числе операторских решений. Впоследствии эти поиски ни к чему не привели. Но из своей операторской карьеры я вывел одно такое простенькое правило. Никакие интересные операторские решения не спасут фильм, если сценарий слаб.

– Последний свой фильм ты сделал по слабому сценарию, – сказала Надя.

– Да, поэтому он и провалился, – ответил Леднев. – Я сам нарушил свое правило, поэтому фильм провалился. И не только поэтому. Вмешались всякие обстоятельства. Всякие неожиданности, – он взял стакан с красным вином и сделал пару глотков.

– Ничего, за всяким провалом следует подъем.

– Это в каком учебнике написано? – Леднев допил вино и налил себе ещё полстакана из бутылки. – В моем своде правил такого нет, что за провалом следует подъем. Мне лучше знакомы обратные примеры. За одним провалом следует другой, ещё более оглушительный и болезненный. Следом третий и четвертый. А потом уже вообще ни встать, ни подняться.

Река перекатывала с боку на бок свои тяжелые серые волны. Пахло соснами и этой рекой.

– Я думала, ты оптимист, – сказала Надя.

– А думал, что твой поклонник Некрасов не откажется в последний момент финансировать фильм. Рассказали ему о нас с тобой. Мир не без добрых людей.

Леднев протянул Наде пачку сигарет, но она отрицательно покачала головой, тогда он придвинул к себе красно-белую пепельницу и закурил сам.

– А со мной, что будет со мной? – спросила Надя таким равнодушным голосом, будто вела разговор не о себе.

– Это ты насчет своей кинокарьеры? Твой банкир Некрасов посердится немного, устроит сцену ревности, а потом купит нового режиссера, который сделает фильм под тебя, – Леднев затянулся сигаретным дымом. – Многие люди мечтают продать свой талант, но это товар неходовой. В этом фильме ты одна станешь блистать красотой. Много крупных планов, прекрасные туалеты, декорации и все такое. В конце концов, ты останешься довольна тем, что съемки нашего фильма закончились, не начавшись.

Выплыл из стеклянного павильона и подошел к их столику официант в красно-белом фартуке поверх белой хлопковой куртки. Он спросил, будут ли ещё какие заказы. Леднев попросил принести ещё одну бутылку такого же вина и сделать две большие чашки горячего кофе.

– У нас кофеварка не работает, – сказал официант. – Вино сейчас будет, а кофе могу предложить только растворимый.

– Пусть растворимый. Только погорячее.

– Хорошо, – сказал официант. – Может, хотите выпить кофе в павильоне? Там тепло.

– Нет, посидим здесь, – сказал Леднев.

Официант поправил свой фирменный красно-белый фартук и удалился, напоследок окинув взглядом пустую веранду. Новых посетителей за столиками не оказалось.

– А что твой соавтор, Виноградов?

– Странно, что ты о нем вспомнила. Скорее всего, вместе с Виноградовым мы больше работать не будем. Больше мы не получаем удовольствия от общения друг с другом. Как это тебе объяснить, не знаю. Ну, можно выпить шампанское из туфельки, которую первый вечер надела юная девушка. А можно выпить шампанское из туфельки, которую долгое время не снимала женщина потливая и к тому же страдающая подагрой. То есть шампанское, конечно, выпьешь, но удовольствие ещё то.

– Ты слишком образно выражаешься, – Надя улыбнулась. – Я про Виноградова спросила, а не про женщину с подагрой, – глаза Нади оставались какими-то странными. Не понять, чего больше в этих глазах, смеха или слез. – Черт побери, Иван, черт побери, – сказала Надя. – Как жаль. Все так хорошо начиналось.

– Что хорошо начинается, не всегда так же хорошо заканчивается, – сказал Леднев только для того, чтобы вообще что-то сказать. – Все, что может случиться, то случится. Все, что не может случиться, того не произойдет. Закон жизни. Приключение закончено. Нужно возвращаться к нормальному существованию. Каким бы оно скучным ни казалось. Впрочем, – Леднев кашлянул в кулак, обрывая фразу.

– Что «впрочем»?

– Вообще-то выбор за тобой.

Леднев смотрел, как к их столику причалил официант, составив с подноса уже открытую бутылку вина и две чашки кофе. Вынув из кармана фартука выписанный счет, он положил бумажку на стол, хотел уйти, но Леднев остановил официанта и расплатился.

– Спасибо, – сказал официант и, спрятав деньги в карман фартука, спросил, не принести ли ещё и пирожных. Надя отказалась, и официант исчез. – Выбор за тобой, – повторил Леднев. Эти слова он приготовил ещё вчерашним вечером, когда договаривался с Надей о встрече по телефону. Тогда он решил, нужно сказать Наде эти слова: выбор за тобой. – Да, выбор у тебя есть. Выбор всегда есть.

– Это только кажется, что у человека есть выбор, – ответила Надя. – Тем более у женщины. Может, выбор есть у людей независимых, но я не из таких. И вообще, за свою жизнь мне независимых людей встречать почти не приходилось. Независимый человек – это, наверное, такая же редкость, как белый носорог.

Леднев понял, что говорить больше не о чем. Сразу, как только они встретились, ясно было, что разговор обречен. Взяв со стола бутылку, принесенную официантом, он подлил вина Наде, а себе налил почти полный стакан. Почему-то вино не действовало или действовало как-то не так.

– Проблемами выбора и вообще всеми человеческими проблемами, кажется, кто-то занимается там, наверху, – Надя показала пальцем на двухцветный красно-белый тент над их головами. – А мы, люди, только делаем вид, что обладаем свободой выбора.

– Выбирать действительно нелегко, но не надо всю ответственность перекладывать на небесную канцелярию, – Леднев взял с блюдца и положил в кофе кусочек сахара.

– Не из чего мне выбирать, – Надя тоже положила сахар в кофе, взяв ложечку, помешала ею в чашке. – Что было, то было. Я ни о чем не жалею.

– Я тоже ни о чем не жалею, – Леднев пил кофе и наблюдал, как старик с собакой спускается к реке.

Леднев проводил Надю до её автомобиля.

– Что ж, прощай, – сказал он, когда Надя открыла дверцу, собираясь сесть за руль.

– Почему прощай, мы ведь ещё увидимся? – Надя чмокнула Леднева в щеку. – Обязательно ещё увидимся. А ты так говоришь, будто мы на всю жизнь расстаемся.

– Конечно, увидимся, – сказал Леднев и постарался улыбнуться. Улыбка вышла кислой.

Леднев проводил автомобиль глазами, закурил. С порывом ветра к Ледневу прилетел запах хвои и холодной реки. Бросив в лужу недокуренную сигарету, он открыл дверцу и тяжело опустился в водительское кресло. Леднев почувствовал себя уставшим и никому не нужным.

* * *

Мельников, вернувшись домой среди ночи, думал, что заснет, едва коснувшись головой подушки, но ошибся. Проворочавшись в постели битый час, он решил, что переутомился, поэтому не может заснуть. Зажигать свет и искать в тумбочке снотворное он не стал, не хотелось будить жену. Забывшись лишь под утро легкой дремотой, проснулся от звука громко тикающего будильника и, чтобы не провалиться обратно в дремоту, сел на кровати. В квартире стояла такая тишина, что звенело в ушах. Мельников потряс головой, проснулся окончательно и поплелся в ванну. Там он побрился безопасной бритвой, принял душ, растер грудь и спину полотенцем. Когда он вошел на кухню, увидел спину повернувшейся к плите жены.

– А я думал, тебя дома нет, – сказал Мельников, подошел к жене и поцеловал её в шею. – Такое впечатление, что в квартире никого.

– Ты знаешь, у меня точно такое же ощущение, – сказала Галина и перевернула сырники на раскаленной сковородке. – Причем уже давно. Кажется, никого дома нет, только я и ребята.

– Ты о чем-то хочешь со мной поговорить? – спросил Мельников, хотя хорошо понимал, о чем хочет поговорить жена. Он сел за кухонный стол и вытянул из пачки сигарету.

– Мне не с кем разговаривать, – сказала Галина, не поворачиваясь. – Тебя не бывает дома ни днем, ни ночью. А если и приходишь, то усталый, от тебя пахнет спиртным. Разговаривать с тобой в таком состоянии просто бессмысленно.

– От меня иногда пахнет спиртным – это да. Но ведь не женскими духами пахнет.

– Не в этом дело. Просто мы становимся чужими людьми. У тебя какая-то своя жизнь, о которой мне ничего не известно. Ты возвращаешься под утро. Встаешь, когда я уже на работе. И так изо дня в день, из недели в неделю. Первое время, когда ты перешел в это сыскное агентство и стал возвращаться за полночь, я не могла заснуть, пока ты не переступишь порог. А теперь не знаю… Я сплю спокойно, я привыкла к тому, что всегда одна. Я разучилась волноваться за тебя.

– И правильно, – одобрил Мельников. – Чего за меня волноваться? Сейчас я охраняю одну немолодую банкиршу. Ее жизни, а значит и моей, ничто не угрожает. Личных врагов у банкирши нет, кроме разве что собственной домработницы.

– Ну почему с тобой невозможно разговаривать серьезно? Я думала, когда ты возьмешь отпуск, мы поедем хоть куда-нибудь. Мы три года не отдыхали вместе. И ты взял отпуск, прибавил к нему все свои многочисленные отгулы. И что? Просидел все лето в Москве. Каждый день мотался неизвестно куда, даже не отвел ребят на аттракционы в Сокольники. А ведь обещал, они ждали.

– Виноват, исправлюсь.

– Твое «исправлюсь» я слышала сто один раз и даже больше, – Галина сняла с огня сковородку и поставила на её место чайник.

– Ты знаешь, что у Ивана Леднева убили жену, – сказал Мельников и посмотрел на оконное стекло, покрытое дождевыми каплями. – Иван просил меня кое в чем помочь. Я помогаю. Если рассказывать эту историю от начала до конца, ты заснешь прямо у плиты, на ногах.

– Конечно, зачем мне истории рассказывать? – Галина переложила сырники со сковородки в тарелку. – Если бывшую жену Леднева действительно убили, как ты говоришь, пусть этим занимается милиция или прокуратура. При чем здесь ты?

– Я иногда сам не понимаю, при чем здесь я, – Мельников почесал затылок. – Но это не имеет значения. Кстати, почему ты не на работе?

– Кстати, об этом я тебе сказала ещё три дня назад, – Галина поставила перед мужем тарелку с сырниками и чашку черного кофе. – Но дело, как всегда, было ночью. Возможно, ты уже спал. Я говорила тебе, что сегодня придут маляры посмотреть квартиру. Завтра у нас ремонт начинается, если это тебя интересует.

– Надеюсь, не капитальный ремонт.

– Не волнуйся, косметический. Я обои купила в обе комнаты. В детскую очень красивые, ребятам понравились. А маляры обещают управиться дня за четыре. Сделают потолки и обои поклеят. В кухне пока все пусть так остается.

– За четыре дня – это быстро, – хотелось сказать жене приятные слова. – Это ого-го за четыре-то дня. И где ты только мастеров таких сноровистых нашла? За четыре дня…

– Петька просил тебя отвести его в атлетический зал. Сам отца неделями не видит, так через меня передал. Правда ведь, парень хилым растет, плечи узкие, сутулится. Ему бы в атлетическом зале вместе с тобой позаниматься.

– Рано ему еще, кости слишком мягкие, – Мельников наблюдал, как на кухню вошел пес Гуслик, обнюхал углы, вильнул хозяину хвостом и, пожевывая, уселся на полу. – Я куплю ему легкие гантели, пусть пока дома занимается. А чтобы плечи расширить, надо ему на полу спать, а не на кровати. Мельников понял, что его последние слова почему-то огорчили жену.

– Ребята тянутся к тебе, а ты их отталкиваешь, – сказала Галина. – У Петьки такой возраст, сейчас ему отец нужен. Пример хороший должен быть у него перед глазами. И Антон каждый вечер спрашивает, почему папа так долго работает?

– Буду делать выводы, – Мельников дожевал сырники, склонился к собаке, потрепал её по шее, провел ладонью вдоль спины. Гуслик лизнул руку Мельникова. – Гуслик хороший, – сказал Мельников. – Хороший Гуслик.

Мельников и вправду испытывал вину перед детьми, перед Галиной и, поглаживая собаку, думал, в какую сторону лучше повернуть этот неприятный разговор. Может, ещё раз похвалить Галину за то, что нашла расторопных маляров, взявшихся за четыре дня закончить всю работу? Нет, это слишком фальшиво. Может, обои посмотреть и похвалить Галину за удачный выбор?

– Я вот что скажу, Егор, – Галина придвинула табурет ближе к столу. – Леднев эксплуатирует тебя как наемную силу, пользуется твоими связями. А совести у него нет. Вспомни, когда тебя выгнали из милиции, и ты болтался без работы, разве Леднев тебе как-то помог? А тебе детей нужно было кормить. А теперь, когда припекло, он свистнул тебя. «Егор, помоги, а то милиция плохо работает». Когда что-то нужно лично ему, только тогда он появляется. А так его нет.

– Чем он мог мне тогда помочь? – свой вопрос Мельников обратил к собаке. – Он ведь не начальник ГУВД. Правильно, Гуслик?

– Мог хотя бы морально поддержать.

– Тогда он ничего не знал о моих неприятностях, – Мельников почесал собаку за ухом. – А узнал, только когда я устроился в агентство. И вообще, все это дела давно минувших дней, – он поспешил выпить кофе и встал из-за стола.

* * *

Галина встала и вслед за мужем отправилась в спальню. Она явно что-то хотела добавить к сказанному. Гуслик побежал за хозяйкой. Мельников сел на кровать, вправил ноги в штанины и просительно посмотрел на жену, возникшую на пороге комнаты.

– Галочка, если у тебя ко мне разговор, давай перенесем его на завтра, – сказал он. – У меня сегодня дела и, как на зло, все важные. Скоро у меня появится свободное время. Я заработаю неделю отгулов и увезу тебя в Болгарию. Или ещё куда-нибудь, где тепло и море.

Галина махнула рукой. Гуслик, решивший, что с ним играют, подпрыгнул на месте.

– На этот раз не обману, – Мельников застегнул брюки и, встав перед зеркалом, стал завязывать галстук. Рассматривая свое отражение, он решал, надеть ли подплечную кобуру или сунуть пистолет сзади за брючный ремень. – Поедем в Болгарию, ляжем на песочке, и все твое пройдет, как дым с белых яблонь.

Мельников потуже затянул узел галстука и решил, что оружие, весь день причиняющее неудобства, сегодня можно и не брать с собой. Галина, поняв, что серьезный разговор все равно не состоится, опустила руки и обмякла на стуле.

– Ты сегодня увидишь своего Леднева? Тогда вот что, отдай ему обратно это гениальное произведение искусства, картину «Избушка сторожа» или «Сторожка сторожа». Как она там называется? После ремонта нам её некуда вешать. Ребятам я эту картину показала, они говорят: нам избушка на курьих ножках в комнате не нужна. Забери ты эту картину, Бога ради. А места на антресолях даже для стирального порошка не осталось.

– Конечно, без проблем, – тут же согласился Мельников, – Завтра же отдам или послезавтра.

– Нет, сегодня же, – Галина опять скрестила руки на груди. – Завтра уже начнут работать мастера. Картина в прихожей.

Мельников надел пиджак, поцеловал жену и вышел из квартиры, держа картину обеими руками перед собой. Пристроив полотно на заднем сиденье «Жигулей», он выбрался из салона, поднял голову вверх и помахал рукой Галине, стоявшей у окна. Галина помахала ему в ответ. «Все-таки ты самый настоящий дипломат», – похвалил сам себя Мельников и сел за руль.

Глава двадцать третья

Вход в офис акционерного общества «Новый век» находился на заднем дворе старого жилого дома в районе Замоскворечья. Мельников выкинул сигарету возле парадного, внимательно осмотрел зарешеченные окна и вывеску «Нового века», черного стекла с отколотым нижним уголком, словно ещё раз хотел убедиться, что попал по адресу. Во дворе скверно пахло из контейнеров с мусором. Заехав передними колесами на бордюрный камень, мок под дождем светлый новенький «Форд».

Мельников вошел в подъезд, первый этаж которого занимало акционерное общество, распахнул обитую дерматином дверь и двинулся извилистым полутемным коридором, пока не уперся в дверь с прикрепленным к ней листком ватманской бумаги. Каллиграфическим почерком кто-то вывел на нем: «Президент АО „Новый век“ В. А. Крючковский». Мельников толкнул дверь и очутился в приемной, настолько тесной, что в ней едва помещались кособокий канцелярский стол с запыленной механической машинкой, пара разномастных мягких стульев и тумбочка, кажется, позаимствованная из спального гарнитура. Боком к Мельникову стоял среднего роста довольно молодой человек с большой розовой лысиной. Человек смотрел на письменный стол, где по соседству с машинкой стояла литровая банка с водой и опущенным в неё кипятильником. Вода в банке начинала мелко пузыриться. Дверь скрипнула, человек повернул голову и встретился взглядом с шагнувшим в комнату Мельниковым.

– Может лопнуть, – сказал Мельников, кивнув на банку с водой. – Тут осторожно надо.

– Не лопнет, всю дорогу в ней чай завариваю, – ответил мужчина.

Дождавшись момента, когда вода закипела и забулькала в банке, он выдернул вилку кипятильника из розетки. Бедность офиса «Нового века» идеально гармонировала с интерьером сырого вонючего двора. Мельникову сделалось скучно.

– Вы насчет предоплаты за промышленные морозильники? – спросил мужчина, обмотал широкое горло банки кухонным полотенцем, прихватил кипятильник и открыл дверь в кабинет.

Мельников не ответил ни «да» ни «нет», издав какой-то неопределенный звук, прошел вслед за мужчиной.

– А вы Крючковский Всеволод Алексеевич? – спросил Мельников, прикидывая, где бы удобнее разместиться в крошечном, под стать приемной кабинете. Здесь едва хватало места для хозяина комнаты и одного-двух посетителей. Два стола, составленных буквой «т», кресло Крючковского, два стула, платяной шкаф, календарь на стене. Узкоглазая женщина с идеальными зубами завернулась в цветное кимоно.

– Крючковский, он самый, – подтвердил мужчина, достал из письменного стола раскрытую пачку чая и щедро сыпанул в кипяток заварки.

– Вот и прекрасно, – обрадовался Мельников. – Странное дело, именно таким я вас себе и представлял. Вот и говори после этого, что на свете нет телепатии.

Крючковский сел за стол, размешал ложечкой чай в банке и дружелюбно взглянул на Мельникова голубыми навыкате глазами.

– Как будто и вы мне знакомы, – Всеволод Алексеевич прищурился. – Точно, где-то мы с вами встречались. Так вы насчет морозильников? Чаю хотите?

– Можно, вот чаю с удовольствием, – Мельников заулыбался. – Я, знаете, люблю вот так с людьми посидеть. В доброжелательной обстановке, – частил Мельников. – В такой обстановке все дела самые сложные, все проблемы решаются как дважды два, сами собой решаются.

– Это верно, – Крючковский, оживившись, достал из письменного стола два стакана в металлических подстаканниках и кусковой сахар на блюдце. – Чай – это вещь. Полезно, практично и, главное, недорого. Вроде наших промышленных холодильников. Вещь абсолютно незаменимая, особенно для периферийных магазинов, и недорогая. Отечественное производство, очень надежно, – прихватив банку полотенцем, Крючковский разлил чай и, подав стакан Мельникову, придвинул к нему блюдце с сахаром. – В прежние годы за такими холодильниками директора магазинов годами в очереди стояли. Голубая мечта. А доставались они только за большие взятки, ну, если твой собутыльник очень большой начальник, тогда получишь холодильник. Да, вспомнишь и вздрогнешь.

Мельников размешал сахар и отхлебнул из стакана крепкого вяжущего рот чая.

– Эти агрегаты быстро окупаются, – добавил Мельников бездумно. – Кстати, я знавал одного завмага, который дал взятку, чтобы получить новый промышленный холодильник. Его осудили по сто семьдесят четвертой, а потом выяснилось, что в отношении этого завмага имело место вымогательство. Правда, к тому времени он успел отсидеть уже четыре года, окончательно испортил себе зрение, заработал туберкулез, паховую грыжу, язву двенадцатиперстной кишки и ещё кучу всяких болезней. Встретил его как раз через месяц после освобождения. Весна, солнышко, а он весь зеленый, идет, от ветра качается. Узнал меня, сморщился весь. Стоит, моргает глазами и плачет, бедняга. Постарел. Вообще, тюрьма быстро старит человека. А этот мой знакомый и полгода на воле не прожил. Ясно, никакой поддержки. Жена развелась, пока он сидел, родственникам он, такой хворый, не нужен. Ну и, ясное дело, умер.

Крючковский поморгал светлыми глазами.

– М-да, грустная история, – сказал он. – Очень грустная. Сажают людей почем зря. Без разбору.

– Знаете, наш следственный аппарат, судебная система – это такие бюрократические институты, – Мельников мрачно покачал головой. – Одному моему знакомому предъявили обвинение по девяносто второй статье в части растраты. Так он дожидался суда почти полтора года. Месяц продержали в изоляторе временного содержания, там его по вторникам и пятницам били менты. Ногами, резиновыми дубинками со свинцовым наполнителем, чем придется. Уже через две недели он мочился кровью. Потом перевели в следственный изолятор, в тюрьму то есть. Там били и контролеры и блатные, которые проиграли в карты его золотые коронки. Кстати, до суда он дожил, правда, без зубов, без одного глаза и, по сути, уже без одной почки. Удивительно: полтора года ждать суда. Он мечтал только об одном, о колонии. Там не бьют, если вести себя нормально. И знаете, суд его оправдал. Выяснилось, что растраты как таковой не было.

– И что, этот ваш знакомый тоже скончался на свободе, всеми брошенный? – спросил Крючковский и кончиком пальца вынул из глаза соринку.

– Этот жив, – Мельников со вкусом хлебнул чая. – Слава Богу, жив. Пенсию получает по инвалидности, подрабатывает на стройке сторожем. Недавно новые зубы вставил, из нержавейки. Доволен, что жив остался. Впрочем, что это я все о грустном? – Мельников хлопнул себя ладонями по бедрам и широко, приветливо улыбнулся. – Начал за здравие, кончил за упокой.

* * *

– Разговор у нас действительно невеселый, – Крючковский улыбнулся печально и трогательно. – Так что-то я не понял, вы насчет промышленных холодильников? Или по другому вопросу?

– Конечно, по другому вопросу, – сказал Мельников. – Ну, скажите, разве я похож на человека, готового купить промышленный холодильник? Да и зачем мне этот агрегат? Сам я не по торговой части, значит, и холодильник этот промышленный мне ни к чему.

Крючковский насторожился. Отставив в сторону недопитый стакан, он, прищурившись, посмотрел на Мельникова.

– А, вот как. Тогда чем обязан?

– Сперва позвольте представиться, – Мельников вытащил из нагрудного кармана пиджака красную милицейскую книжечку и, раскрыв её, поводил давно просроченным документом перед носом Крючковского. – Мельников Егор Владимирович. Уголовный розыск.

– Так-так, понятно, – растерянный вид Крючковского свидетельствовал о том, что ему решительно ничего не понятно.

– Вот решил вас проведать, поближе познакомиться, – Мельников убрал книжечку обратно в карман. – В свое время вы, так сказать, на добровольных началах, внештатно сотрудничали с бывшим КГБ и позднее с московской милицией.

– Мое, так сказать, добровольное сотрудничество с милицией давно закончилось, – Крючковский поерзал на стуле. – Как бы осталось в другой жизни. Вы знаете, я тогда работал в театре, ну, давал органам кое-какую информацию. Сущие пустяки. И разговору не стоит. Все контакты с московским театральным миром у меня оборвались. Теперь у меня другие интересы.

– Понимаю-понимаю, – кивнул Мельников. – Это ничего, что интересы ваши изменились, это даже хорошо. Театральный мир… Ну, что там теперь может быть интересного для милиции? Мелочь всякая. На коммерческом поприще вы способны принести куда большую пользу. Размах, обширные знакомства и все такое.

– Значит, как вас, Егор Владимирович, – голос Крючковского стал тверже, – давайте сразу поставим все точки, где положено. Действительно, я какое-то время, если можно так выразиться, сотрудничал с органами. Меня тогда прижали с валютой. Мне пришлось согласиться давать кое-какую информацию только потому, что я не хотел зазря сидеть. От меня давно отмотались, меня забыли. Я стал не нужен ни милиции, ни гэбешникам. И теперь наше сотрудничество меня никто не заставит возобновить. Никто и никогда. Сказать честно? Это было позорной ошибкой молодости. Теперь я другой человек и своих ошибок не повторю.

– Хорошо-хорошо, – горячо закивал Мельников. – Это ведь добровольное дело, заставлять вас никто не станет. Прав у нас таких нет. Еще чайку можно? – Мельников протянул Крючковскому свой стакан.

Тот, взявшись за края банки, наполнил стакан до краев. Его пальцы слегка подрагивали.

– Спасибо, чай у вас больно хорош, – Мельников добродушно улыбнулся, положил в стакан три куска сахара и стал сосредоточенно размешивать его ложечкой, будто пришел сюда на правах старого приятеля поболтать о том, о сем. – Заварки не жалеете. Я и жене все время говорю: не жалей заварку. А то не чай, ей-богу, а слезы официантки.

– Простите, но сегодня я временем не богат, – Крючковский заговорил отрывисто, с раздражением. – Если у вас дело какое, говорите.

– Дело? – Мельников достал сигареты и без спросу закурил. – Пепельницу мне с подоконника передайте, – он взял пепельницу из рук Крючковского и вспомнил старую шутку. – Дела все у прокурора, у него дела-то. Мы с ними быстро закруглим, с делишками нашими.

Вытащив из кармана фотографию Ярцева, Мельников показал снимок хозяину кабинета.

– Узнаете этого человека?

– Нет, а кто это? – Крючковский, прищурившись, смотрел на фотографию. – Нет, такого не знаю.

– Почему-то так я и думал, – Мельников спрятал карточку в карман и с видимым удовольствием хлебнул чаю. – Так и думал, что не узнаете. Выходит, на днях вы ужинали в ресторане с совершенно незнакомым человеком. А после ужина подвезли незнакомого человека на своей машине.