Текст книги "Личная жизнь шпиона. Книга первая"

Глава 9

На исходе февраля Алексей Разин добрался до Москвы, это был сложный и долгий путь. Дорога началась в Пенсильвании, дальше машиной через границу, до канадского Торонто, затем перелет в Европу, сначала был Париж, после Варшава и Москва. В Шереметьево его встретили сослуживцы, довезли до дома. Около подъезда стояла темная волга Комитета госбезопасности, рядом топтался полковник Иван Андреевич Колодный.

Самолет опоздал почти на полтора часа, ждать пришлось долго, но Колодный выглядел свежим. Когда Разин вышел из микроавтобуса, полковник быстро зашагал навстречу, остановился, поставил на асфальт темный портфельчик, обнял двумя руками за плечи и поцеловал в щеку. Потом отступил на пару шагов, вытащил платок и вытер глаза. Сказал, что Разин неплохо выглядит, словно из санатория, даже помолодел. Сослуживцы и Колодный поднялась на восьмой этаж сталинского дома.

Вошли в квартиру, пропахшую табачным дымом и чужими духами или одеколоном, терпким, с ароматом сандалового дерева. Комнаты темноватые, две просторные, одна маленькая, кухня небольшая и вытянутая, зато из окна гостиной видно Москва-реку и Киевский мост. На окнах тяжелые пыльные занавески. В квартире появились какие-то предметы, мелочи, которых Разин никогда раньше не видел, или забыл, будто не переступал этот порог долгие годы.

Скинули пальто и плащи, все почему-то были смущены, говорили тихо, будто боялись разбудить больного или ребенка, да и о чем тут говорить, – человек хотел вернуться к жене, в семью, а не в пустые стены. Задавать вопросы не полагается, да и незачем. Стали торопиться скорее выставить из сумок продукты, уже нарезанную колбасу, соленые огурцы, квашенную капусту, готовый салат и водку. Кухонный стол был длинным и широким, расселись.

Выпили за возвращение, за дружбу, за Таню, чтоб земля ей пухом. Кто-то из сослуживцев заметил, что квартира прекрасная, Разин тут неплохо отдохнет, хотел еще что-то сказать, но остановился, решив, что уже сказал лишнее. Разин зачем-то пустился в долгие объяснения, которых от него не ждали, сказал, что квартира не его, а тестя, отставного генерал-майора, последние десять лет служившего в Генштабе. Разин с женой, теперь уже покойной, переехали сюда семь лет назад, а тесть к ним в Тушино, но вообще-то он почти весь год живет на даче.

Налили еще по стопке. Тут поднялся Колодный и сказал, что ему надо уходить, но напоследок он хочет коротко переговорить с Разиным. Они зашли в спальню, начальник сказал, что надо держаться, – будет тяжело, но со временем боль утраты пройдет, немного помялся и добавил:

– Ты вот что… Твой рапорт, составленный еще в Канаде, мы получили по дипломатической почте. Там у тебя, кажется, страниц восемь. Значит, надо подробнее описать последние дни и недели в Нью-Йорке. И то, с чего началось, – эту заваруху в гараже. Буквально по минутам. Ты все помнишь? И хорошо… Дело привычное. Желательно, послезавтра к вечеру. Успеешь? И хорошо… Как только закончишь, звони. Пришлют человека.

Колодный улыбнулся, похлопал его по плечу, сказал, что Разин до ста лет дотянет, если сумел выбраться живым из такой заварухи и отделаться царапиной. Разин равнодушно кивнул, мол, мне очень жаль, что не меня убили там, в этой помойке. Даже как-то неловко, неудобно, что выжил.

– Закончишь с писаниной, можно будет выспаться и отдохнуть, – ободрил Колодный. – Тебя не будут донимать неделю. А в понедельник, возможно, встретимся в Ясенево. В тот же день, видимо, будет первый разговор с руководством, надо подготовиться. Много вопросов накопилось.

Колодный сел на кровать и сказал, что в жизни есть и приятные моменты, – копились не только вопросы, но и деньги, тут зарплата, премиальные, командировочные, еще кое-что на карманные расходы, – всего пять тысяч с копейками. С таким деньгами можно завтра же прийти в профком и записаться на новые «жигули», Разина из уважения пустят без очереди. Полковник надел очки, достал из портфельчика два пакета, один, очевидно, с вопросами к Разину, на которые надо ответить в течении суток, другой пакет был с деньгами, – и попросил расписаться в четырех ведомостях. Он потряс руку Разина и ушел, посоветовав долго не засиживаться, но все уже и так собрались на выход.

Оставшись один, Разин принял душ, лег в кровать и спросил себя, что такое дружба. Наверное, это некий вид материи, еще не открытый учеными. А что она делает с человеком, помогает ему жить или наоборот, укорачивает жизнь? Он заснул, так и не разобравшись в этом вопросе. Проснулся под утро, посмотрел на наручные часы и с трудом понял, что проспал полутора суток.

* * *

В первый же свободный день Разин съездил на могилу жены, это было старое кладбище, окруженное коробками новых домов. Он прошел по асфальтовой дорожке вдоль колумбария. Вокруг никого, накрапывал дождик, снег потемнел. Он остановился на дорожке, до могилы оставалось шагов пятнадцать, заправил джинсы в резиновые сапоги, прошел вперед. Здесь же была похоронена мать Татьяны, из снега выглядывала небольшая мраморная доска с ее именем и фотографией, железная загородка в пятнах ржавчины стояла косо. Земля не осела, венки давно убрали, снег покрыл грязь. Он зашел за ограду, положил букетик цветов.

Постоял, достал из сумки недопитую бутылку водки и граненый стакан. Налил и выпил, закусил куском черного хлеба с солью. Постоял еще немного, допил то, что оставалось, и пошел обратно. Еще неделю назад, представляя будущий поход на кладбище, он был уверен, что на могиле скажет несколько слов, умных и важных для себя и Татьяны, но все слова исчезли. Хорошо, что есть этот участок на старом кладбище, иначе Таня лежала бы где-нибудь на огромном перекопанном пустыре далеко за городом.

* * *

Следующим утром позвонил мужчина с дребезжащим голосом, представился именем и фамилией, которые невозможно запомнить, но разрешил, чтобы не напрягать голову, звать его просто Фимой. Есть разговор, очень важный и срочный, лучше всего переговорить дома у Разина часа через полтора, тот сказал «приезжайте», положил трубку и вспомнил, что не назвал адреса. Через полтора часа в дверь позвонили, появился человек с портфелем в черном пальто, с длинными пегими волосами. Он снял обувь и прошел в кухню так уверенно, будто бывал здесь уже раз сто и все хорошо знал.

Он сказал, что познакомился с покойной Татьяной Федоровной через общую знакомую Наталью Ивановну, преподавательницу английского, еще пару месяцев назад. Эта учительница позвонила ему и сказала, что ее лучшей подруге срочно нужны две с половиной тысячи рублей. Фима не хотел связываться с этим делом, он занятой человек, но Наталья стояла на коленях, она дала поручительство, он нашел деньги, вот как было. Прямо здесь, на этом месте, на этой кухне, он передал все до копейки Татьяне Федоровне, увы, покойной. Фима вытащил паспорт и показал Разину. Сказал, чтобы не было и намека на обман, они сначала посетят юридическую контору, у тамошнего нотариуса оформляли все бумаги, это тут, совсем рядом.

Фима показал копию договора, Разин прочитал текст, – подпись жены, это определенно рука Тани. Из комнаты, чтобы Фима не слышал, он позвонил учительнице, спросил про заемные деньги. Она испуганным надтреснутым голосом ответила, да у Танечки были проблемы с финансами, намечался ремонт дачи, спасибо Фиме, он помог, дал деньги под сорок процентов годовых, господи, сейчас взаймы дают на год по ставке сто процентов. Пришлось ехать в какой-то курятник, ждать на лестнице, потому что в коридоре и на площадке у входа все подступы заняла тесная группа людей. Нотариус, как договорились по телефону, вышел к ним, посмотрел договор, исчез, вернулся и сказал, что он все проверил: бумага правильная. Он сам ее подписывал, помнит женщину, очень интеллигентная.

– Слушайте, у вас память хорошая, – сказал Разин. – Может быть, Татьяна Федоровна оформляла у вас еще какие-то бумаги?

Нотариус ответил, что это весьма возможно, но на проверку может уйти время, которого сейчас нет, заходите в другой день. Они вернулись домой, сели за стол на кухне. Разин сказал, что Татьяна не имела права брать взаймы такие деньги, не посоветовавшись с ним, с мужем, она знала, что отдавать долг нечем. Теперь Разин совершенно не готов сорить деньгами. Из этого следует, что человек, который хотел заработать, проиграл, потерял свои бонусы и часть основного капитала.

– Это вы про меня? – округлил глаза Фима.

– Именно.

Разин сказал, что готов выплатить половину той суммы, включая проценты, которую заняла Татьяна, это очень хорошее предложение, они оба об этом знают и не будут ломать комедию, в противном случае, процентщик может вообще ничего не получить, они вдвоем будут таскаться по судам, потратив на это остаток жизни. У Разина сейчас такая ситуация, что свободного времени очень много, он примет участие в судебных заседаниях, и обязательно выиграет. Фима поежился, будто уже получил повестку в суд.

– Ладно, давай, – сказал он. – Все моя проклятая доброта.

Разин ушел в спальню и вернулся с деньгами. Как только Фима убрался восвояси, он порвал расписку и бросил бумажки в унитаз.

Глава 10

Поутру душу стали томить странные тревоги и сомнения. Понятно, что Разин не учел или не сделал нечто важное. Он вошел в ванную, лег на пол и поковырял ножом три нижних плитки над бордюром. Плитки лежат аккуратно, между ними почти не было зазора, но все-таки это не то, что хотелось увидеть: он сам клал плитку, используя импортную светлую мастику, а сейчас все держалось на каком-то желтоватом клее. Он встал и вернулся с инструментом, отделил плитки от стены, засунул руку в пустое пространство, потянул на себя металлическую коробку, уже определив по весу, что она пуста.

Коробка из-под конфет с рисунком Большого театра была немного мятой, будто выдержала два-три удара молотком. Он сел, поднял крышку, – пусто. Татьяна не могла знать об этой коробке. Нашла тайник не она, иначе зачем бегать по знакомым с протянутой рукой.

Разин долго возился со вторым тайником, устроенным в стене между спальней и маленькой комнатой. Он отодвинул бельевой шкаф, отделил от пола кусок плинтуса. Когда-то сюда была помещена коробочка из-под чая, хранившая купюры, скатанные в твердые рулончики, прихваченные резинками. Коробку ему оставили, видимо, – как сувенир собственной беспечности. Увы, нельзя прятать в стенах металлические коробки, их легко найдут. Ясно, что это сделали люди не из конторы, они бы не взяли деньги, украл тот, кто был вхож в этот дом. Этот человек или эти люди забрали все, что было, и замаскировали кражу, чтобы хозяин не сразу хватился.

Господи, где в этой стране прячутся люди с деньгами? Их не так много в СССР, но где-то они есть, живут и работают, вот бы встретиться и спросить: граждане, где вы храните капиталы, ваши доходы, не учтенные государством? В Сберкассе? Дома? У Родственников? На даче, в герметичной емкости, закопанной под кустом роз? Кажется, он перебрал все варианты. Давно наступила глубокая ночь, а он все сидел на кухне, курил, глядел на пустую банку и думал: если один человек потерял почти все деньги, значит, другой человек неплохо заработал. Просто и гениально. Видимо, это один из тех немногих разумных законов, который работает сейчас, в наши дни, при советской власти, когда в этой стране уже почти ничего не работает.

* * *

Вскоре появился еще один персонаж, который ухитрился ссудить Татьяне две с половиной тысячи рублей. Это был общий знакомый, некий Леонид, который когда-то работал в Министерстве иностранных дел, знал три языка и объездил почти всю Европу, но вдруг из МИДа его вежливо попросили, пошли разговоры, что он деспот, издевается над женой и детьми, говорили еще что-то неприятное.

После увольнения и развода Леонид успел позабыть дипломатический этикет, стал небрежно одевался и употреблять непечатные выражения. Как бы то ни было, он выложил расписку на две с половиной тысячи рублей и сам предложил съездить к нотариусу. Но не к тому, с которым Разин уже познакомился, к другому, этот сидит у Речного вокзала. Разин сказал: если подождешь хоть две недели, верну полторы тысячи. Леонид ответил: верни тысячу прямо сейчас, – и мы квиты. Разин пошел в спальню, отодвинул шкаф, за которым прятал деньги.

Леонид долго считал и пересчитывал червонцы, сложил их стопками, завернул в газету и бережно опустил в спортивную сумку.

– Она обещала накинуть сверху, – сказал он. – Но вот как вышло… Можешь радоваться.

– Я каждый день только и радуюсь. Иду по улице и, кажется, подойдет первый же проходимец. И сунет под нос долговую расписку.

Последним кредитором стала немолодая женщина, почти старуха, в сером коротком пальто и промокших войлочных сапогах. Трясущимися, не совсем чистыми руками, она достала договор займа на шестьсот рублей, оформленный у того, прежнего нотариуса. С женщиной Разин никуда не поехал и никому звонить не стал, отдал шесть сотен и проводил до двери. Женщина расплакалась.

Разин устроился за кухонным столом, плеснул водки в стакан, сосчитал деньги, что оставались в бумажнике. Утром он поднялся с тяжелой головой, принял душ, выпил чашку горячего чая, почти чифиря, набил чемодан вещами покойной жены и поехал в комиссионный магазин.

* * *

Через пару дней Разина вызвали на работу в Ясенево, собеседование было назначено с начальником, который ни за что, ни перед кем не отвечал, и было не совсем понятно, чем вообще занимался человек, просиживая целыми днями в кабинете с видом на березовую рощу. Возможно, он и сам этого не знал. Человек носил дорогой импортный костюм и курил «Мальборо». Он поговорил с Разиным за жизнь, как говорят друг с другом не коллеги по работе, не начальники с подчиненными, а родственники или старые приятели. Уже прощаясь, дал бумажку, список людей, которых Разин должен посетить в ближайшие две недели.

Неприятным открытием стала слежка, плохо скрытая, которая продолжалась целыми днями. Он догадывался, почему и зачем устроили слежку, и успокоил себя мыслью, что это лишь страховка, которое нужна маразматикам с генеральскими погонами, чтобы поставить галочку в ведомости и сказать: мы все предусмотрели, даже самые плохие варианты. Если Разин уже не наш, не свой, не советский, если переметнулся к врагам, если снюхался с цэрэушниками, если продался госдепу, пусть знает, – мы контролируем ситуацию и не подарим ему ни единого шанса.

Разин позвонил полковнику Ивану Андреевичу Колодному из уличного таксофона, сказал не напрямую, а какими-то образными, общими выражениями, что за ним целыми днями следят оперативники из конторы, как минимум на двух-трех машинах. Колодный онемел от изумления, и ответил: если слежку ведут из конторы, Колодный постарается разобраться, как и что, но по открытой линии они об этом говорить больше не будут.

В воскресенье Разин поменял дверные замки, занавесил окна и, вооружившись отверткой, проверил есть ли в квартире записывающие устройства или микрофоны. Отечественная аппаратура большая, ее легко найти, особенно когда знаешь, как и где искать, – но ничего такого не попалось.

* * *

Несколько раз по вечерам Разин звонил старой подружке жены, некоей Вере Игнатовой, у которой муж, как она говорила, без пяти минут академик, но трубку никто не поднимал. В прежние времена Вера ждала его возвращения из-за границы, точнее, ждала не его, а своих заказов, которые Разин выполнял, привозил сапоги, дубленку, кожаный плащ, несчетное множество костюмов и платьев, косметику. Вера нашлась-таки через неделю, сняла трубку, сдавленным голосом сказала, что в данный момент у мужа, без пяти минут академика, шалит сердце, а она при нем как «скорая помощь». Вере приходилось напрягать голос, прикрывала трубку ладонью, но все равно были слышны чьи-то голоса и музыка.

Вера перезвонила следующим вечером, звонок был, разумеется, из телефонной будки, принесла соболезнования, и на этом хотела все закруглить, но Разин сказал, что у него есть кое-какие вопросы. Он может прямо сейчас приехать к ней домой, однако опасается, что его визит растревожит академика. Вера смягчила тон, сказала, что приедет сама, раз такое дело.

Уже через час она переступила порог его квартиры, сбросила модную дубленку с вышивкой на груди, осталась во французском костюме, который он привез ей прошлый раз. Села за кухонный стол и спросила, нет ли в этом доме холодной водки. Разин отметил про себя, что Вера с каждым разом молодеет, хорошеет и одевается так, словно работает в Доме моделей на Кузнецком мосту. Она выпила рюмку, закусила хлебом и попросила снова налить. Потом немного поплакала и сказала, что лучше Танечки у нее подруг не было и, видимо, уже не будет. На этом лирическая часть выступления закончилась.

Разин задал свои вопросы. Вера сказала «да», она знает, что Танечка, бедняжка такая, нуждалась в деньгах, очевидно, это связано с дачей, там в одном месте развалился фундамент, надо было что-то делать: искать хороших мастеров, доставать машину кирпича, а в наше время купить кирпич, даже самый паршивый, который в руках рассыпается, – невозможно. Ни за какие деньги.

Он ответил, что на дачу уже съездил, дом в приличном состоянии. Один местный мужик, на все руки мастер, оценил весь ремонт, включая машину кирпича, купленную за три цены, несколько мешков цемента и саму работу в полторы тысячи рублей. Может быть, Танечка хотела что-то купить, скажем, старинный гарнитур: золотую цепочку с кулоном, браслетик и кольцо. Таня сама заезжала к ней на работу и показывала ей эти вещи, хотела узнать мнение подруги, цену не называла, но наверняка эти цацки дороже дачного ремонта.

Браслет из желтого и белого золота, бриллиантики и большой сапфир, в колечке наоборот, бриллиант довольно крупный, а сапфирчики мелкие. Кулон на цепочке – почти копия колечка, только поменьше. Вера и сама мечтала купить что-то вроде этого гарнитура, но с мужем почти академиком это невозможно. Нужен солидный любовник, какой-нибудь подпольный ювелир, на худой конец заместитель председателя Внешторга. Таня не сказала, собрала ли она деньги, чтобы купить те штучки, или нет. Больше у старой подруги никакой информации не было, хоть ножом режь. Они помолчали, Вера выкурила сигарету, ей надо было уходить. Тогда он сказал, что последние два года много времени отнимали разъезды, командировки, жена надолго оставалась одна, а женщины не любят одиночества. Возможно, нашелся человек, который скрасил досуг Татьяны?

– Господи, как ты легко задаешь сволочные вопросы, – Вера прижала ладони к груди, сыграв возмущение. – Не смей… Ты сам знаешь, что никаких мужчин у нее не было. И быть не могло. Поэтому не смей…

– Я просто задал вопрос.

– Ты по себе меряешь.

– Что значит: по себе? Что ты хочешь сказать?

– Ничего не хочу. Но мне трудно поверить, что ты в своих долгосрочных командировках обходишься без женщин. Так сказать, хранишь верность. Алексей, это же смешно.

Разин хотел сказать в ответ пару колкостей, но решил, что устраивать здесь базар, – противно, и сил на это нет. Игнатова налила себе рюмку, выпила и задержала дыхание.

– Ты просто сумасшедший, – сказала она. – Никого кроме тебя у Тани не было. Вот так. Кстати, запомни, если вдруг появятся какие-то новые вещи на продажу, звони прямо мне. Я с удовольствием возьму все, ну, на память. Нет, не для себя. Для бедных родственников.

Она еще немного поворчала и ушла. Вера умела мастерски сочинять, переплетая правду с вымыслом, используя все приемы, доступные красивой женщине. Определить, где кончается ложь и начинается правда, было невозможно. Наверное, тут даже полиграф был бы бессилен.

Глава 11

Колодный на своей «волге» приехал на место раньше времени. Некоторое время он сидел в кресле, опустив стекло, разглядывал полутемный перрон, два тусклых фонаря под железными отражателями, будку, где продавали билеты, почему-то закрытую, с погашенным светом в окошке. Он смотрел на электрички, проходившие платформу без остановок. Дождя вечером не обещали. Колодный любил пешие прогулки в любую погоду, в любое время дня или вечера. Не дожидаясь приезда майора Виктора Орлова, он взял с заднего сидения зонт и запер машину на ключ. Сзади светился огонек торговой палатки и стоял, дожидаясь пассажиров, пустой рейсовый автобус.

Колодный сделал два конца по платформе, шагал неторопливо, постукивая наконечником зонта, словно тростью. Он боролся с желанием курить: за день он уже прикончил семь сигарет, до границы нормы, ежедневной, назначенной самому себе, осталось еще три. На другой стороне путей, где было темно и пусто, трижды мигнули автомобильные фары, Орлов появился вовремя. Тут подошла электричка, появился десяток пассажиров, они пошли к автобусу и скрылись из виду.

Орлов был в светлом плаще и кепке, надвинутой на лоб. Они прошлись по перрону, остановились под фонарем, будто что-то искали. Колодный спросил, какого мнения коллега о милицейском расследовании, как оно продвигается и какие перспективы. Орлов ответил осторожно, будто сомневался в своих же словах.

Все идет ни шатко, ни валко, но так всегда происходит, когда тело жертвы находят не сразу, у преступника было время замести следы и лечь на дно. Конечно, на милицию можно поднажать, они закрутятся быстрее, но, если судить по конкретным прошлым делам, то вся расторопность милиционеров оборачивается тем, что ради галочки хватают какого-нибудь горемыку, бьют смертным боем, чтобы все подписал, а судьи отматывают на всю катушку, но вскоре выясняется, что убийства идут, как шли, – расстреляли невиновного. Таких случаев – без счета. Можно забрать дело у милиции, тут проблем нет, поскольку речь об общественно опасном деянии, возможно, орудует какой-нибудь психопат, а отсчет женских смертей только начинается. У КГБ больше картотека, возможности другие. И все же, все же…

Орлов подвел итог своим рассуждениям:

– Это будет выглядеть не совсем этично. Мне кажется, Судаков старается. Может, что-нибудь найдет.

Колодный выразительно поморщился, морщины на лбу появлялись, разглаживались и снова набегали мелкими волнами. Так с ним бывало, когда он сообщал или слушал не самые приятные новости. Колодному не нравилось влезать в дела милиции. И уж совсем последнее дело, когда он сам, помимо воли, становился участником разных историй с душком, вроде этой. Но если уж так случилось, – значит, воля божья. Хотя Колодный атеист, но время от времени, когда чего-то очень хотелось, он обращался к богу. А сейчас хотелось быстрее закончить историю с Разиным, забыть все, как дурной сон, и взять отпуск.

– Забрать дело у милиции, как ты догадываешься, не моя идея, – сказал Колодный. – Идея Юрия Владимировича Андропова. Он приказал приготовить ему выжимку из того, что накопали милиционеры. И тут же решил забрать у них дело и передать вам. После этого решения он отбыл в больницу. Говорят, что выглядел он плохо. И еще: в ЦКБ он, возможно, проведет недели три. Надо что-то успеть за это время.

Колодный помолчал и добавил, что утром разговаривал с генералом Павлом Ильичом Деевым. Он тоже считает, что время идет, результатов немного, надежды тают с каждым днем, время работает против нас. А милиция ни на что не способна. Надо раскрыть это темное дело своими силами. Вот такие пироги…

Сверх штатного состава Орлов может взять в группу десяток хороших оперативников и рассчитывать на любую поддержку. Уже в понедельник, во второй половине дня, ему привезут документы розыскного милицейского дела. Одновременно придется приглядывать за Разиным, – но эта реорганизация не потребует ничего лишнего, в бригаде опытные сотрудники, они знают, чем заниматься. Надо выбрать самого толкового опера, временно назначить его старшим в группе наблюдения.

– Вы же сами когда-то начинали в милиции, – добавил Колодный. – Вы лучше меня знаете, что и как. И в общих чертах уже знакомы с делом Разиной.

* * *

Орлов остановился прикурить сигарету, Колодный увидел его лицо, освещенное огоньком зажигалки, лицо уставшее и грустное. Понятно, такому подарку не очень обрадуешься: работы много, а в случае, если завалишься с этим расследованием, если не будет быстрого результата, жди неприятностей, хотя все участники истории будут знать, – твоей вины нет и быть не может.

– Я с капитаном Судаковым встречался пару раз, – сказал Орлов. – Материалы смотрел. Протокол осмотра места происшествия, допрос свидетелей. Ну, по правде говоря, те свидетели ничего толком не видели и не слышали.

– И что? Появились какие-то мысли, вопросы?

– Плохо одно с другим складывается. Мотив убийства – корыстный, грабеж. На потерпевшей была короткая дубленка, дорогие сапоги, два кольца с камушками. Она планировала ремонт на даче. Собрала деньги не для того, чтобы на юге отдохнуть. С этим понятно. Все вещи и деньги пропали. Но, как утверждает судмедэксперт, последние трое суток Разину не кормили. Сапоги с нее сняли, ноги в голени были связаны веревкой. Гематомы и кровоподтеки на плечах, ногах, на лице… Кроме того, перед смертью, так пишет судмедэксперт, она имела половой контакт с двумя разными мужчинами.

Со стороны Москвы мчалась электричка, давая долгие гудки и освещая прожектором платформу. Колодный отступил от края и потянул за рукав собеседника. Орлов отступил назад и сказал:

– И еще одно… В свитере Татьяны Федоровны обнаружены споры грибка, который обычно живет в темных сырых помещениях. Может существовать при температуре близкой к нулю. Значит, ее держали в каком-то подвале. Когда все кончилось, ее тело, завернутое в простыню, оставили на обочине дороги, ведущей к садоводческому товариществу «Родник». Наскоро забросали еловыми ветками. Тело пролежало на земле, по мнению того же судебного эксперта, часов семь. Лесник, проезжавший по дороге, издали заметил женскую сумочку. Видимо, позабытую убийцами в канаве с талой водой.

– Вот как? – Колодный решался на девятую сигарету. – Не знал этих подробностей. Любопытно. Если ее ограбили, зачем надо было держать женщину в подвале трое суток? Обычно от тела избавляются в первую очередь. По поводу наблюдения за Разиным, проинструктируйте людей. Пусть работают внимательно.

– Мои люди сделают все, как надо. Не беспокойтесь.

– Вспомнил одну историю, забавную. Это было в Америке. Наш человек встречался с американцем, осведомителем, на таком вот вечернем перроне. Дождь, слякоть. Наш агент упал под поезд. Провели секретное расследование и выяснили, что его гибель – случайность. Никто не помогал этому парню свалиться под колеса электрички. Наверное, он поскользнулся на мокрой платформе, голова закружилась… Виктор, вы верите в случайности?

– Очень редко.

– А я верю. История, которая случилась с Разиным в Нью-Йорке, могла случиться, – сказал Колодный, задумался и добавил. – Но нам с вами рано гибнуть под колесами поезда. Ну, даже если мы облажаемся.

Он тихо, едва слышно засмеялся. Орлов передернул плечами, ощутив, как по спине пробегает холодок.

Они погуляли еще немного и разошлись, Орлов, чтобы сократить дистанцию и долго не ходить, спрыгнул с платформы, оказался на насыпи, нырнул под другую платформу, вылез из-под нее. Он открыл дверцу серой «волги», сел за руль и поехал домой. По пути он завернул в большой продуктовый магазин, а там в торговом зале самообслуживания, может быть, в честь какого-то праздника, не указанного в календаре, вдруг выбросили в продажу мороженную треску. С радости Орлов взял три килограмма, добавил два десятка дорогих, по рубль тридцать, диетических яиц и бутылку подсолнечного масла. Он вышел, всего-то четверть часа простоял в очереди к винному отделу и взял две поллитровки «Пшеничной» и крымского десертного вина «Кюрдамир».

* * *

Виктор Орлов, одетый в гражданский костюм, ботинки производства Югославии и модный оливковый плащ, приехал на служебной «волге» к новому здании управления КГБ по Москве и Московской области на улице Дзержинского. В его кабинете продолжались покрасочные работы, поэтому Орлов делил площадь со своими оперативниками. Он скинул плащ и устроился за столом. Полистал «Советский экран», посмотрел на фотографии артисток, которые, если разобраться, не стоили и пальца его Риты. Закончив с женской красотой, он взглянул на две папки, лежавшие на углу стола, их привезли из ГУВД Москвы, в них документы по делу убийства Татьяны Разиной.

Папки не слишком толстые. Вывод – милиционеры не сильно усердствовали, – и это хорошо. Значит, они не везде наследили, распугали не всех свидетелей, оборвали не все ниточки, и ему, Виктору Орлову, теперь можно спокойно поработать. С другой стороны, милиция, может быть, копала глубоко, без халтуры, но не нашла концов, тогда дело плохо.

Зазвонил телефон, Орлов снял трубку и узнал майора милиции Феликса Судакова. Милиционер говорил тихим, каким-то придушенным голосом, будто на шею набросили петлю затянули веревку.

– Надо поболтать, – сказал он. – Но только не по телефону.

– Что, важные новости? – спросил Орлов.

– Ну, не знаю…

– Подъезжайте, закажу пропуск. Вы наш адрес знаете. Если на метро…

– Я на машине, – прохрипел Судаков и дал отбой.

Через час он вошел в кабинет, это был высокий большой дядька, понятие здоровый ему не подходило. Орлов точно знал, что милицейскому майору сорок два, но выглядел он на все пятьдесят. Серый милицейский мундир с планкой наград ему не шел, к тому же был тесноват. Черты лица Судакова крупные, приятные, но кожа какая-то серая, бескровная, как у старого безнадежного курильщика. Серые незаметные брови, под тяжелыми веками – большие глаза неуловимого цвета. Через руку перекинут плащ, на голове картуз с красным околышком и кокардой. Он сделал вид, что не заметил протянутой руки Орлова, сел на стул возле письменного стола.

– Вы, наверное, понимаете, зачем я здесь?

– Догадываюсь, – кивнул Орлов.

– Нехорошо получается. Не по-товарищески. Я ведь с первого дня, как только потерпевшую нашли… Я впрягся и пахал.

– Понимаю, – сказал Орлов, больше сказать было нечего.

– Что ты можешь понимать?

Судаков так вздохнул, что показалось, – сейчас заплачет. Орлов отвел глаза, ему было неловко смотреть на этого человека, в его лицо, на его вычищенный и выглаженный мундир, на орденские колодки и памятную медальку самоварного золота – сто лет Ленину. Конечно, этот разговор должен был случиться, но не так скоро. С Судаковым поступили не очень красиво, но какие тут красивости, сейчас не до них. Милицейский майор сутки не спал перед этим разговором, мундир нагладил, нужные слова придумывал, а потом, как только оказался здесь, вдруг все позабыл.

– Понимаю, – повторил Орлов. – Но и ты пойми: работа есть работа. Даже когда она не очень нравится.

В ответ Судаков поерзал на стуле, откашлялся и на время затих, будто оцепенел. Но вдруг ожил, спросил, можно ли курить, получил утвердительный ответ, но не закурил. Опять замер, тяжело вздохнул, снял картуз и стал вертеть его в руках, будто только за этим пришел. Пальцы были желтые, обручального кольца не видно.