Текст книги "Личная жизнь шпиона. Книга первая"

Это был высокий статный мужчина с гривой седых волос, но совсем не похожий на старика. Наконец, Вера Ивановна вышла из дверей, кинулась к нему и повисла на шее. Орлов вышел следом, стоял и наблюдал трогательную сцену встречи блудной жены с любящим мужем. Всмотревшись в лицо без пяти минут академика, освещенное фонарем, Орлов вздохнул и покачал головой.

Он позвонил в НИИ, где работала Вера Ивановна Игнатова и поговорил с начальником секретного отдела и секретарем парторганизации, сказал, что никаких претензий комитетчики к Вере Ивановне не имеют, к работе ее можно допускать.

* * *

Орлов распорядился, чтобы парочка толковых оперативников поискала в Москве людей, которые были упомянуты в показаниях Игнатовой. Одного типа, некоего Славу Мельмана, он же Константин Бортник, вычислили быстро, судя по милицейской картотеке, это был мужчина за сорок, без определенных занятий, привлекавшийся по уголовным статьям. Постоянного места жительства он не имел, снимал комнаты или квартиры, переезжая с места на место. Пробили свежий адрес.

На звонки никто не открывал, с трудом нашли хозяйку, тетку с золотыми зубами лет пятидесяти, вместе с ней поехали на съемную квартиру, – там никого. Тетка пояснила, что квартирант съехал пару месяцев назад. Его физиономия сразу показалась сомнительной, какой-то гнусной, а сердце словно чувствовало беду. И точно, хозяйка как в воду глядела, – не досчиталась чашечки из импортного сервиза и пепельницы из штампованного стекла. Дивной красоты была пепельница. Не могут ли правоохранительные органы оказать помощь в розыске похищенных вещей?

Глава 17

Сигналом к встрече с помощником прокурора Борецким должна была стать открытка, которую у себя в ящике найдет Разин. Но неделя шла за неделей, открытку не приносили. Наконец, однажды утром, Разин вынул из ящика открытку с веткой сирени. Какой-то Николай Иванович поздравлял с днем рождения некую Дусю, впрочем, текст не имел значения. Найденная открытка с цветами – знак того, что помощник Генпрокурора Глеб Борецкий и Разин в следующую пятницу встречаются в ресторане «Прибой».

Разин вернулся в квартиру и стал думать о завтраке, когда позвонили из Ясенево и попросили приехать в отдел кадров, надо привезти фотографии на новое удостоверение, если фотографий нет, они что-нибудь придумают. И еще появился вопрос по анкете, которую Разин на днях заполнил, то ли ошибка, то ли что… Он нашел в серванте несколько черно-белых фотографий шесть на четыре, положил в кейс копию старой анкеты, свидетельство о рождении и еще кое-какие бумаги.

В Ясенево Разин на машине проследовал через две вахты, за второй периметр забора, вошел в подъезд для начальства, поднялся наверх отдельным лифтом, которому не имеет допуска служивый люд и офицеры ниже полковника.

В пустом кабинете без окон его ждал кадровик полковник Борис Старостин, человек с лицом болезненно-бледным, похожим на ноль, вечно печальный, в темном костюме и галстуке, будто с работы собирался не домой, а на чьи-то похороны. Почему-то новым фотографиям Разина он обрадовался, даже улыбнулся, а улыбался он нечасто. Открыл папку с анкетой, поводил по ней пальцем и сказал, что в двух местах есть помарки, в одном месте исправление, еще в одном ошибка. Старостин не формалист, не бумажная душа, но правила есть правила. Анкету придется переписать.

– Вот тут, в графе, где нужно указать родственников, которые во время войны попадали в немецкий плен или находились в лагере для перемещенных лиц… Вы пишите «не имел», а надо «не имею». В настоящем времени, не в прошедшем. Мелочь, но в глаза бросается. Можно ручку такую же подобрать и попробовать исправить. Но не хочется, это ведь важный пункт. Понятно?

– Да, да, конечно.

– И еще в том месте, где про награды. У вас три ордена, два боевых, что очень важно. И еще знак «Почетный сотрудник Госбезопасности», а также медали. И вот тут юбилейная медаль «За укрепление боевого содружества» в рамочку не влезла, половина последнего слова вы сократили. Надо постараться писать мельче.

Старостин вынул из своей папки два чистых бланка.

– Хорошо, сделаю. Бумаги можно домой взять?

– Лучше заполнить все прямо сейчас, чтобы попусту время не терять. Садитесь в соседнем кабинете и пишите.

Разин посмотрел на часы, прикидывая, сколько времени отнимет возня с анкетой.

– У вас какие-то дела? – спросил Старостин удивленно, в его понимании дел важнее, чем заполнение анкеты у нормального человека, тем более офицера госбезопасности, быть не может и не должно. – Ну, если так, если спешите… Можно отложить, до лучших времен.

– Никаких срочных дел. Сейчас все заполню.

Старостин показал пустую комнатенку на другой стороне коридора, положил на стол чистые бланки и ушел. Разин достал из раскрытого кейса копию анкеты, чтобы было откуда списать все данные. И склонился над столом, раздумывая, кому и зачем понадобилось выдергивать его сюда по якобы срочному делу, из-за каких-то фотографий, которые на самом деле уже были сданы в отдел кадров, но вдруг потерялись, и еще из-за буковки в анкете. А ведь с анкетой Старостин недавно ознакомился и не сделал замечаний, но вдруг, – о, ужас, – нашел ошибку.

Через десять минут вопрос решился сам собой: постучали, дверь приоткрылась. Полковник Иван Андреевич Колодный робко шагнул вперед, протягивая руку. Разин захлопнул кейс и поднялся навстречу, симулируя легкое удивление и радость встрече.

– А я случайно услышал, что ты в кадрах, – улыбнулся Колодный. – Ничего что на ты? Мы ведь с тобой, когда один на один, без начальства, всегда были на ты. Извини, что рискнул оторвать от бумажек. Старостин, неугомонная душа, и тебя терзает своим крючкотворством?

– Все нормально. Тут дел на полчаса. Как здоровье жены?

– Неплохо, спасибо. Она молодец. Одолела болезнь, еще немного и заберу ее домой. Знаешь, я иногда удивляюсь мужеству советских женщин. Их стойкости.

– А сын как?

– Ну, что сын… Делает вид, что он самостоятельный, что отец уже не нужен. Про наших детей точно известно только одно: когда-нибудь они сведут нас в могилу. Это лишь вопрос времени. Точнее – ближайшего будущего.

Колодный сел на единственный стул, немного поговорил об эгоизме детей, о женском мужестве, от него перешел к плохой погоде, от погоды к международной обстановке, которая тоже плохая, даже хуже погоды. Наконец, он вспомнил, зачем пришел, и спросил, не спешит ли Разин. И снова пришлось соврать.

– Тогда заканчивай с бумагами, – и ко мне. Секретарша организует что-нибудь из буфета. Я уже знакомил тебя с Зоей Ивановной? Замечательная женщина. У нее сын – гениальный математик. Возьмем его в контору, если физтех окончит и не свихнется во время учебы. Давай, старина, подходи. Добро?

И удалился, закрыв за собой дверь.

* * *

Через час Разин, едва отделавшись от кадровика, подхватил кейс, поднялся на другой этаж и вскоре оказался в кабинете Колодного, светлом, с видом на рощу и снежное поле. Здесь все было по-домашнему, на книжной полке – большая фотография жены, рядом фотография поменьше, на ней молодой человек с открытым спокойным лицом что-то читает, – сын Колодного. Над столом портрет Феликса Дзержинского, главный чекист и друг беспризорников смотрел на посетителей с полуулыбкой и добрым прищуром. В углу за входной дверью мягкое бордовое кресло с вытертыми подлокотниками и диванчик. На журнальном столе тарелка с бутербродами, прикрытая салфеткой, горячий чайник и две бутылки «боржоми».

Колодный распорядился ни с кем не соединять, кроме генерала Деева, закрыл дверь в приемную, предложил гостю кресло, сам сел на диванчик и закурил.

– Мы с тобой давно по-свойски не болтали, поэтому позвал. Ждал твоего приглашения, но ты не зовешь. Шучу… Ну, какие уж тут гости. Тебе не до этого сейчас. Я порасспросить хотел, как жизнь-то? Если помощь нужна, выкладывай без лишних формальностей, сделаем. Деньги или еще что?

– Спасибо. Пока обойдусь.

– Леша, я ж не взаймы предлагаю, не из кассы взаимопомощи, – тридцать рублей до получки. Поговорю с генералом Деевым. Выпишем премию и подъемные. Тысячи полторы хотя бы, ну, а потом еще подбросим. Ты насчет денег никогда не стесняйся сказать. Я бы такому человеку, как ты, положил в месяц помимо твоего оклада еще двадцать окладов, деревянными. Чтобы хоть на родине не было проблем с деньгами. Хотя чего тут купишь… Отстаем мы еще по этой части, не дотягиваем.

– Попрошу еще, если будет нужно. Я ведь не самый бедный человек.

– Слушай, старина, у меня важный вопрос, – Разин закурил. – Можно?

– Спрашивай…

– Мой связник Павел Ткачук собирался в Москву, кажется, за три или четыре месяца до меня. Но уехал, не попрощавшись, даже не позвонил. Это на него не похоже. Здесь, в Москве, его домашний телефон не отвечает. Ты не в курсе, что с ним?

– А Паша… Нашел о ком волноваться. От нас его забрали. Он сейчас на Ближнем Востоке, он ведь по-арабски свободно говорит. Вместе с женой и сыном. Ответственное задание. Деталей я не знаю.

– Странно…

– Наберись терпения, через полгода он вернется.

Колодный поднялся, отошел к полкам с книгами, вытащил откуда-то плоскую поллитровую бутылку виски «Джи энд Би» и две серебряных стопки, наполнил их. Выпили за дружбу, за боевое братство, закусили бутербродами. Колодный порозовел и расслабил галстук.

– Старик, в Нью-Йорке ты каждый день держишь в руках большие деньги, ювелирные украшения… Из этого богатства ты не имеешь права положить в карман даже какие-то три-четыре тысячи. Ну, чтобы хоть на день рождение побаловать себя. Купить в «Блумингдейле» приличное пальто, костюм и ботинки. А не бегать по распродажам, чтобы пару долларов сэкономить. Но на казенные деньги ты не позаришься и мухлевать не будешь, потому что партийный билет ставишь выше денег. Извини за пафос. Но я ведь от сердца.

– Спасибо, ты меня растрогал. Честно. Если когда-нибудь ты придешь на мои похороны и помянешь меня этими же словами, – я буду очень благодарен.

– Тебе бы только шутки шутить.

Колодный расспросил о последних неделях жизни за океаном, в общем и целом, не конкретно. Поинтересовался, как в последнее время шла продажа ювелирных украшений, что уходило легче, а что труднее. Повысится ли, по мнению американских ювелиров, цена на изделия с бриллиантами и другими ценными камнями? И что лучше для рынка: ювелирные изделия царской эпохи или вещи, сделанные после Октябрьской революции? Ясно, что старина как бы проверена временем, это так, но современная огранка бриллиантов смотрится куда лучше, она качественнее.

Может быть, следует переждать застой на ювелирном рынке, а пока мелким оптом реализовывать золотые монеты царской чеканки. Да, золото в цене пока не растет, но с ним меньше возни и не так опасно. Спрашивать о последних неделях и днях, проведенных в Нью-Йорке, Колодный не стал, только заметил, что Разину досталось сполна, но за одного битого двух небитых дают.

– В том, что произошло, нет твоей вины, – сказал Колодный. – Я всегда был и буду на твоей стороне. Старик, ты же знаешь, что у конторы государственное финансирование. А у государства с долларами не очень… Для секретных операций за границей не хватает наличных, живой валюты. Поэтому твоя работа нужна позарез.

– Не увлекайся похвалой, иначе я зазнаюсь.

– Тогда перейдем к личной жизни, – засмеялся Колодный. – Как у тебя с тамошней пассией, с американской женой? Я читал бумаги, но хотел это на словах услышать. По-честному.

– Ну, пока все гладко. У Марты полно забот, но она старается помочь в магазине. Я ей сказал, что пока не надо уходить с работы, из больницы. Она этого и сама пока не хочет. Мне нужно от Марты только одно: чтобы у нее не оставалось лишнего времени. Чтобы она не лезла в мою бухгалтерию.

– Марта Морган… Удачный выбор. Она мне нравится. Спокойная, оптимистка. Привязана к тебе, любит деньги. Это сильное искреннее чувство. Когда это дело только начинали, я начальству говорил, что твоя инфильтрация пройдет гладко. Ты быстро превратишься из немца в американца. Хотя Деев, как ты помнишь, был против идеи с женитьбой на американке. Между нами говоря, на роль жены он рассматривал одну особу, бывшую гражданку СССР. Она выехала в Израиль, но сбилась с пути истинного и оказалась в Нью-Йорке. Зацепилась там и открыла свой бизнес. Деев тогда полагал, что с иммигранткой из Союза проще и легче управлять. Потому что здесь остались ее родители. Надо было мне тогда с Деевым на деньги спорить.

– Рад за тебя, честно. Даже если Марта случайно узнает что-то лишнее, она ведь не побежит в ФБР? Она не захочет расстаться с обеспеченной старостью и семейной жизнью?

– Думаю, что нет. Она трезвая натура. Жизнь у нее была не слишком сладкой. Первый муж погиб через полгода после свадьбы. Второй распускал руки и гулял. Она рада тому, что есть, и большего у бога не просит.

– Марта не спрашивает, почему у тебя, гражданина ФРГ, не заметен немецкий акцент? – Колодный снова засмеялся. – И почему ты до сих пор познакомил ее только с одним только дядей? У тебя ведь еще полдюжины немецких родственников.

– Она была сыта одной поездкой в ФРГ и одним дядей. Немецкая экзотика, все эти шнапсы, рульки, пиво и хоровое пение под баян, – ее быстро утомляют. А про акцент она, насколько помню, давно не вспоминала.

– Помнишь, вы с Мартой приезжали в Москву? Ты был здесь по делам, но так все обставил, будто купил тур в СССР. С огромной скидкой. И ее с собой привез.

– Что-то не так?

– Нет, все нормально. Просто я вспомнил, что мы тогда посидели, как сейчас сидим, один на один. А потом еще в ресторане «Метрополь» потрепались, когда Марта поужинала и пошла наверх, в номер. Хорошая женщина, серьезно. Кажется, тогда мы выпили лишнего. Было весело. Просто вспомнилось…

Колодный наполнил стопки, опустил в корзину для бумаг пустую бутылку и сказал:

– Кстати, когда твоя Таня была жива, я иногда тебе завидовал. Вот живет человек: одна жена в Нью-Йорке, вторая в Москве. И обе красавицы. И наверняка есть еще много знакомых женщин, симпатичных и обаятельных. Я шучу, старик… Не обращай внимания.

Выпили за удачу и красивых женщин. Колодный прищурился и сказал:

– Я смотрю, у тебя физические кондиции неплохие. Живота нет и вообще… Бегал там?

– Ходил в спортзал, боксировал немножко. Брал уроки карате у хорошего парня с опытом. Он был телохранителем одного большого человека в Южной Корее.

– Ух ты, молодец. Карате лучше самбо?

– Можно кое-что из самбо взять, и карате штука перспективная. Но один месяц в Москве, – Разин щелкнул себя пальцем по горлу, – и все физические кондиции превратились в воспоминания.

– Да, Леша. В Союзе по-прежнему пьют. А у нас, в первом управлении, физическая подготовка ниже табуретки. В контрразведке с составом еще кое-как работают, готовят. Не дают зарасти жиром. А здесь… Как в болоте.

Разин посмеивался, старясь расслабиться и больше не смотреть на часы, а разговор все не кончался.

– Тебе, Леша, наверняка надоели оперативники из второго управления, которые вертятся под ногами. Когда я узнал о слежке, хотел страшный шум поднять. Но подумал и остыл. Ты же понимаешь, – это не наша, не первого управления, инициатива. И тем более не моя. Процедура символическая, для галочки. Тебя проверяют точно так, как в свое время, лет семь назад, меня проверяли. Я тоже вернулся из американской командировки и приуныл, когда узнал, что на все сто процентов мне не доверяют. Телефон слушают, оперативники шустрят.

– Я понял. Опера для меня, как родные, я их всех в лицо знаю.

– Поэтому я и говорю: потерпи, старина. Нельзя обижаться на своих. Тогда я набрался терпения и все пошло по-старому, даже лучше. Я правильно понял суть проблемы: доверие надо заслужить, его не присваивают, как звание. Кстати, если ты не забыл: тогда я был майором. А сегодня – полковник, у меня сейчас генеральская должность и большие возможности для роста. Не хвастаясь.

– Что ж, рад за тебя и спасибо за поддержку, – сказал Разин. – Обиды у меня нет. Все-таки мы не в богадельне работаем…

– И ладно, и молодец. Слушай, я хотел кое-что показать…

Колодный наклонился, вытащил с нижней стеклянной столешницы большой конверт, высыпал на стол несколько больших черно-белых фотографий. Верхние снимки сделаны на улице, мужчина средних лет в плаще и шляпе куда-то спешил. Лицо хмурое и настороженное, будто он чувствовал тревогу или опасность. Последние фотографии крупнее, тот же человек один сидит за столиком в уличном кафе.

– Некто Стивен Платт. Тебе этот мужчина не попадался на глаза, ну, невзначай? – спросил Колодный. – Знаешь, как бывает: средь шумного бала, случайно…

Он, словно протрезвел за секунду, впился острыми внимательными глазами в Разина, будто не придавал значения его ответу, словно шелуха его уже не заботила, – будто он мог прочитать ответ на лице собеседника. Разин не дал себе труда рассмотреть фотографии и задуматься над ответом. Он покачал головой:

– Не припоминаю. Что-то серьезное?

– Как сказать… Это наш человек, жил в Бостоне. У него тоже был небольшой магазинчик. Три месяца назад он куда-то пропал. Сначала была надежда, но теперь ее нет. Не думаю, что он вернется. Ну все, забудь об этом.

Колодный убрал фотографии, налил в чашки кофе. Через полчаса проводил Разина до лифта, пожал руку и похлопал по плечу.

Глава 18

Разин проснулся чуть свет, штора была не задернута, подумал, что на улице дождь, в квартире холодно. Можно спать еще хоть час, даже два, но вряд ли получится. Он прошел на кухню, зажег свет, переставил на пол со стола три пустые бутылки «Экстры» и четыре пивные «Ячменного колоса». Выпил теплого чая с сахаром. Встав на табуретку, вытащил с антресолей мягкий чемодан, дамский, кремового цвета, – блестящий, как елочная игрушка, – с большими хромированными пряжками и серебристыми ремешками.

Четыре приличных женских чемодана были уже проданы, а мужской «Самсонит», черный с хромированными полосками, месяц пылился в починке. Разин вытянул длинную коробку с женским австрийскими сапогами, крест-накрест перевязанную веревкой. С чемоданом прошел в гостиную. Он раздвинул шторы, включил свет, постоял минуту, успев подумать, что вот эту шестнадцати-рожковую хрустальную люстру с подвесками и висюльками, купленную в Праге, наверное, тоже придется продать. И вместо нее купить то, что можно купить в московском магазине: какой-нибудь копеечный плафон а-ля слоновье яйцо или штампованную тарелку из каменного века.

Он положил на диван раскрытый чемодан, стал шарить в шкафу, выбирая вещи, которые можно сдать в комиссионный магазин, комиссионка как раз по дороге, на Проспекте Мира. Три чуть поношенных свитера, блузки, кофта из ангоры с цветами, французское демисезонное пальто с накладными карманами и воротником стоечкой. Он постоял в раздумье, место в чемодане еще оставалось, нагнулся и выбрал две пары туфель, одни лодочки с лаковым верхом, другие – модерновые, на танкетке из грубой кожи, с множеством медных заклепок. Мечта любой модницы, у которой есть джинсы.

Через полчаса он спустился вниз, мысленно умоляя создателя, чтобы тот избавил его от встречи с соседками, но едва открыл дверь и шагнул за порог подъезда, встретился глазами с Варварой Ивановной, женой отставного генерала КГБ и другой женщиной помоложе, вдовой генерала из Генштаба. Машина Разина стояла здесь же, у подъезда. По привычке, инстинктивно усвоенной после кончины жены, он сделал скорбное лицо, поздоровался, женщины выдержали паузу, переглянулись и ответили на приветствие. Он открывал багажник, спиной чувствуя их взгляды.

– Давайте я чемодан подержу, – Варвара Ивановна шагнула вперед. – Вам ведь неудобно. Вы переезжаете куда-то?

– Нет, просто вещи перевожу.

– А-а-а… Вон оно как. Вещи… Ну, бог в помощь.

Он открыл багажник, полный инструмента и ветоши, и решил пристроить вещи в салоне. Он подумал, что Варвара сейчас спросит про тестя, почему здесь долго не показывается, ведь это его квартира. И она действительно вспомнила тестя, сказала, что тут все по нему скучают, ждут обратно. Каждый раз соседки почему-то вспоминают тестя, будто у них с ним какие-то особые близкие отношения.

По дороге разошелся дождь, зарядивший еще с ночи, в такое время хорошо бы посидеть дома, но Разин ехал хлопотать о надгробье для покойной жены. Контора Мосмраморфото, занимавшаяся распиловкой гранита и мрамора, созданием крестов, могильных плит и цветников, находилась далеко за кольцевой дорогой, в такой местности, куда и в хорошую погоду на машине лучше не соваться. Но в этот день удача сопутствовала Разину, он благополучно проехал по разбитому асфальтовому шоссе, взял налево по обочине, где не было жидкой грязи и прорвался через самые опасные места. Он не первый раз ездил сюда и знал, что и как.

Он свернул с грунтовки и поехал вверх по темной прошлогодней траве, через кусты чертополоха, потом сделал крюк и посуху сзади подъехал к конторе. Разин давно усвоил: если хочешь попасть к начальнику, который принимает редко и по записи, выбирай плохую погоду. Дом был двухэтажным, кособоким, потемневшим от старости и бесконечных дождей. В стороне на взгорке торчали две каменные глыбы, за ними длинные дощатые постройки, что-то вроде сараев, ветер доносил визг дисковой пилы.

У крыльца стоял «уазик» и «волга» начальника конторы. Разин в три прыжка достиг крыльца, остановившись под навесом. За спиной хлопнула дверная пружина, Разин, никого не встретив, поднялся на второй этаж, толкнул дверь приемной и втиснулся в комнатку, вмещавшую шкаф, два кресла, горшок герани и письменный стол. Секретарша, миниатюрная женщина лет сорока, подняла глаза от пишущей машинки, улыбнулась, но не успела и слова сказать, Разин толкнул плечом директорскую дверь и закрыл ее за собой.

* * *

За столом сидел здоровый дядька с красным обветренным лицом, в еще не просохшем плаще. Видимо, заглянул ненадолго. Разин уже знал, что в конторе сменился руководитель, но видел этого человека впервые и сразу решил, что в жизни перемен много, и к добру, и к худу, но эта перемена – точно к худу. Он представился, сказал, что приехал посмотреть на гранит для надгробья, его обещали привезти. Хозяин кабинета усмехнулся каким-то своим мыслям, не поднимаясь, протянул огромную красную, будто сваренную в кипятке, ручищу. Кивнул на свободный стул, сказал, что он новый директор конторы Бакланов Серафим Юрьевич, и попросил зажечь свет.

Разин сел и повторил, что он полтора месяца назад уже привозил письмо из министерства Внешней торговли, а сейчас, как договаривались, приехал посмотреть камень для надгробья. Бакланов отвернулся к окну и нахмурился.

– Значит, у тебя жена…

– Совсем молодая, – кивнул Разин.

– Понимаю, люди с радости сюда не приходят. Вот и ты тоже…

Появилась пачка «Столичных», над столом повисло облако табачного дыма, затянувшись, Бакланов разогнал дым ладонью. Кажется, он всех на свете называл на «ты».

– Кстати, у меня не так давно тоже жена умерла, Алевтина. Да, в рассвете сил. Красавица… Только вспомню, – и слезы на глазах. Вот так. И после ее кончины я с письмами не бегал по инстанциям. Чего просить? Вторую жизнь? Не дадут, а больше ничего не нужно. Погибла и не вернешь… Такие пироги, дорогой товарищ.

Бакланов говорил как-то бойко, весело, будто это прискорбное событие, кончина жены, его чем-то забавляло. Он привстал, протянул руку, достал с дальней открытой полки скоросшиватель и стал шелестеть бумагами.

– Вот письма от государственных и партийных организаций, – Бакланов сделался серьезным, он водил толстым пальцем по машинописным строчкам, будто боялся потерять, где читает. – Вот со Старой площади, из Мособлисполкома. Надо помочь в изготовлении памятника из темного гранита. А вот это от ваших соседей, из Министерства иностранных дел. У старшего референта умерла старуха мать. А я должен помочь… Чем? Стать ему второй матерью, референту этому?

– Насчет меня в вашем главке все решили. Иначе бы я не приехал.

Бакланов не услышал.

– Вот, взгляните, – он раскрыв второй скоросшиватель. – Письмо за подписью генерального директора ТАСС, у специального корреспондента родственник дуба врезал. Вот из Моссовета, вот из Госснаба, из министерства легкой промышленности… И для всех я должен разбиться в лепешку. А вот ваше письмо, из министерства Внешней торговли. «Прошу помочь в изготовлении…» И так далее. Вокруг начальства много, плюнешь – обязательно попадешь в начальника. А я один. И не могу для всех стать кормящей матерью.

– Мы уже договорились с Осадчим. Он подписал все документы. Нам осталось решить, что будет вырезано на полированном граните. Лицо жены, то есть ее портрет по фотографии. Ну, парочка гвоздик…

– Слушай, не поминай в этих стенах Осадчего. Что б ему… Он дров наломал, а мне отвечать? Большие люди из обкома партии за него слово замолвили. Поэтому он еще на свободе. Меня вызвали в главк и сказали: всю филькину грамоту, все, что Осадчий подписал, выбросить в мусор. Вот так… Я вам соболезную. Гранит, чтобы вы знали, – строго фондируемый материал. Пишите письма хоть целый день, – гранита не дадут. Ни на один кубометр. Тебя поставят в очередь. Нет, не с простыми смертными. А вот с этими товарищами, из папки. В льготную короткую очередь. Через какое-то время получите памятник. Два-три года можно подождать. Еще вопросы?

Разин залез во внутренний карман, достал комитетское удостоверение, раскрыв его, сунул под нос Бакланова. Тот внимательно прочитал и сделал вид, что он воробей стрелянный, красной книжечкой его не испугаешь, и вообще, – сейчас не тридцать седьмой год. Высморкался в платок и сказал:

– Майор КГБ… Ты же вроде из министерства…

– Я на двух работах кручусь. Ты меня хотел разозлить и разозлил. На обратной дороге заеду в одну контору и поинтересуюсь… Откуда ты такой взялся. У тебя наверняка биография интересная. И приведу к тебе хороших ревизоров.

Разин сделал вид, что собирается подняться и уйти, Бакланов встал первым.

– Ладно, майор, не горячитесь. Пойдем, материал посмотрим.

* * *

Дождь перестал, ветер затих и стало светлее. Они вышли на задний двор, где перед мастерскими на деревянном настиле лежала гранитная глыба до плеча Бакланову, с одной стороны уже ровно обрезанная и отполированная. Бакланов, наклонившись, вгляделся в фактуру камня, сжал кулак и поднял большой палец.

– Вот такой материал, – сказал он. – Портрет сделаем. Под портретом пару гвоздик. Или, хочешь, сделаем ее цветную фотографию на фаянсе? Нет? А тут будет цветник. Метр сорок на семьдесят. В лучшем виде. Доволен?

– Еще бы…

– Слушай, просьба есть. У моей жены новая машина, «лада» седьмая. Мне нужна японская магнитола с колонками, ну, все как полагается. Желательно «сони». Десяток кассет, фирменных. Музыку мне ребята запишут. И еще чехлы, пятнистые, с ворсом… Я такие видел у одного… Ну, вроде из леопардовой шкуры. Жена спит, а у меня нет валюты, чтобы эти чертовы леопардовые чехлы купить.

– Ты говорил, что жена скончалась?

– Майор, не ловите меня на слове. Господи… Та скончалась, скоропостижно. Но на земле есть и другие женщины. Приезжайте через неделю, внесете в кассу две тысячи пятьсот. За музыку и чехлы я рублями отдам, – без вопросов. Ну, сколько скажешь.

Из мастерских вышли работяги в комбинезонах, ждали от Бакланова какой-то команды, но тот в их сторону не посмотрел. Проводил до машины московского гостя и стал показывать, как лучше добраться до шоссе, не выезжая на старую грунтовку.

Новая дорога на Москву, которую показал Бакланов, была асфальтированной. Проехав пару километров, Разин свернул к длинному дому без окон, видимо, раньше там помещался коровник, а сейчас склад. Одна створка ворот была распахнута. Встретил его дядька в ватнике и резиновых сапогах. Разин достал из кармана плаща поллитровку «пшеничной» и спросил, нет ли на складе азотированной селитры. Оказалось, что есть. Мужик, не набивая цену, дотащил до машины и бросил в багажник четыре мешка по двадцать килограммов и получил свой бонус.