Текст книги "Личная жизнь шпиона. Книга первая"

– Ну, можно было просто позвонить: так и так… Феликс, мы тебе не доверяем. Поэтому заберем все, что ты накопал, и присвоим себе. А тебе даже «спасибо» не скажем. Вот это я бы еще понял. Сурово, по-мужски. Но вы все решили втихаря, а меня поставили перед фактом. Прихожу на работу, а какие-то люди уже побывали в моем кабинете и забрали дело, пока меня нет. Ну, блин, как жулики…

Он расстегнул мундир, достал сигареты и закурил, огонек дрожал, когда Судаков прикуривал.

– Слушай, ну, прости, – сказал Орлов. – Мы не хотели милицию обижать. Никто тебя от работы не отстранял. И заслуг твоих никто не присваивал. У тебя таких уголовных дел в производстве десятка два. Работай, как работал. Но контора делом Татьяны Разиной сильно интересуется. У нас свои расклады, свои причины, чтобы знать то, что известно милиции. Понимаешь, майор?

Судаков скурил сигарету, но минуты не посидел, закурил снова. Развернул платок, протер высокий лоб и высморкался.

– Поверь, никаких сомнений в твоей компетентности, – продолжал Орлов и вдруг засмеялся. – Вот какие слова я вспомнил. Компетентность… Сто лет уж его не вспоминал. Как на партсобрании. Короче, без обид… Одно дело делаем. Я готов тебе присылать для ознакомления наши новые материалы.

Судаков немного обмяк, вздохнул, но уже не горько, а с чувством вновь обретенной жизни, с настроением. Он даже улыбнулся, не разжимая губ, и даже разрумянился. Орлов подписал пропуск, поднявшись, помог майору милиции справиться с плащом и проводил его вниз, до вахты.

* * *

Пока шли душещипательные разговоры, капитан госбезопасности Юрий Горох ничем, – ни звуком, ни словом, не выдал себя, казалось, что его вовсе не было в кабинете, он даже не дышал, – все время неподвижно просидел за столом, склонившись к бумагам, переписывал план и расписание работы оперативников из их бригады. План составил Орлов, но потом все перечеркал, что-то удалил, внес что-то новое и приказал Гороху быстро переписать так, чтобы машинистка могла все разобрать и перепечатать.

Гороху было лет тридцать с небольшим, он редко улыбался и с трудом понимал юмор. Лицо всегда оставалось серьезным, взгляд напряженным. Он одевался лучше любого киноартиста, потому что его мать была не последним человеком в правительственном распределителе, где по государственной цене можно было взять потрясающие шмотки, которые не завозят даже в валютные «Березки». Горох мог достать американские джинсы «левис» всего за двадцать пять рублей или французский свитер за тридцатку. Он носил тонкие щегольские усики, он имел привычку вертеть головой и трогать кончиками пальцев острый нос.

Его другом мечтал стать каждый чекист, но Горох всячески противился новым знакомствам. Виктор Орлов был не только другом, но и непосредственным начальником Гороха, поэтому снимал сливки. В минуту, когда было трудно с деньгами, Орлов перепродавал кое-то из своих запасов фирменного ширпотреба, и жизнь налаживалась. Гороха он называл по фамилии или по-дружески – Царь Горох. Тот не обижался.

Когда милиционер уплыл, Горох закончил работу, отложил ручку и сказал:

– Вчера мать брякнула, что мохеровые шарфы утром завезут. Небольшая партия, Италия. В основном в клетку: красная с синим, зеленая с красным. Закачаешься. Может быть, их в валютном выбросят, но не за сертификаты. Двадцать пять долларов штука. И разберут за полчаса. Для своих – двадцать рублей. Сколько тебе: четыре, пять?

– Слушай, я бы десять взял. Надо на подарки, позарез. Сможешь? Ну, постарайся.

– Только никому ни слова, – прошипел Горох. – Ни единой душе.

– Все, иди. Деньги сейчас?

Горох даже не ответил, махнул рукой.

* * *

Было решено, что первую милицейскую папку розыскного дела читает Орлов, вторую Горох, а потом они меняются. Гороху идея не понравилась, он хотел читать с начала, – бросили монету, Гороху все равно досталась вторая папка.

Орлов взял простой карандаш, он читал и ставил галочки на тех местах, которые показались любопытными. Сначала подшиты были бланки с общей информацией, затем протокол осмотра места происшествия, в конверте большие черно белые фотографии. Покойная Татьяна Федоровна, лежавшая на несвежей промокшей простынке, смотрела на мир удивленно, словно хотела задать только один вопрос: за что? В глазах не было жизни, они были мутными и остекленевшими.

В другом конверте фотографии местности рядом с проселочной дорогой, где нашли тело, – чьи-то следы на снегу, рядом со следами линейка эксперта, таким образом раскрыты размеры обуви возможных убийц. Все размеры начинались с сорок четвертого. Вот другие снимки, в неглубокой придорожной канаве, полной воды, плавает женская сумочка, потерянная или брошенная. Внутри не оказалось ничего или почти ничего: ни кошелька, ни бумажных денег, ни мелочи, только очки с треснувшим стеклом, единый проездной билет на январь, использованный тюбик губной помады.

Но, главное, за дырявой подкладкой из искусственного шелка – кусочек старого пропуска с места работы. По этому кусочку эксперты сначала установили место работы, а потом личность пострадавшей. Далее – протоколы осмотра места происшествия, подписи свидетелей, случайных людей, подтверждавших, что тело было найдено именно в данном месте. Протоколы, установочные данные, свидетели обыска, проведенного милицией по месту жительства покойной, фотографии квартиры, комнат, кухни, балкона, лестничной клетки, пепельницы с окурками.

Новые протоколы осмотра квартиры, новые понятые, их подписи, замечания. Иногда Орлов поднимался, прохаживался от двери к большому квадратному окну, выходящему во двор. Алексей Разин, муж пострадавшей, вернулся в Москву из заграничной командировки, когда со дня смерти Татьяны Федоровны минуло почти два месяца. Вот протокол его первого допроса в качестве свидетеля. Второй допрос… Но зацепиться не за что, Алексей Разин не имеет представления о врагах или недоброжелателях покойной жены, тем более о людях, желавших ей смерти.

Детей не было, потому что он на заре туманной молодости уговорил жену сделать аборт, который оказался не слишком удачным… Молодо-зелено, тогда они были студентами, а ребенок помешал бы учебе и так далее. У Разина нет предположений, своих версий, которые терзают ночами его грешную душу, а ведь у родных людей всегда должны быть наготове предположения: кто, почему, зачем…

Орлов поднялся, прошелся до окна и сказал:

– В большинстве похожих случаев убивает муж или любовник. Но законы жанра не работают. Разин не мог незаметно приехать в Москву, убить и отправиться обратно за границу. Он отпадает…

– Если все-таки Разин постарался, мотив у него – не корыстный, – сказал Горох. – А какой именно – это вопрос. Возможно, Разину позарез было нужно, чтобы Татьяна Федоровна погибла именно в то время, когда он находился в командировке. Тут не вредно подумать над складом характера нашего героя. В Америке он принимал участие в каких-то совершенно секретных делах, о которых мы ничего не знаем и вряд ли узнаем. В свою смену я наблюдал за Разиным. Он мужчина тертый-перетертый. Мне кажется, он способен на хладнокровное расчетливое убийство.

– Но это все-таки не он. Надо найти бывшего любовника Татьяны.

– Почему вы решили, что он есть? То есть был… Милицией допрошены три близкие подруги Татьяны Федоровны. Но они не вспомнили ни о каком любовнике.

– Не беда, еще вспомнят, – ответил Орлов. – Любовник должен быть. Это закон жанра.

Глава 12

План майора Орлова включал в себя допросы трех ближайших подруг Разиной. Точнее, это должны быть скорее душевные беседы о жизни и судьбе Разиной, о ее маленьких радостях и больших удачах, о горьких поражениях, о работе и отдыхе. Такие разговоры – штука деликатная, почти интимная, нельзя загонять людей в угол и не позволять выйти из него, пока сотрудник госбезопасности не услышит правду, нет, надо сначала войти в доверие к женщинам, понравиться им настолько, что вранье стало бы чем-то оскорбительным, хуже уличной ругани.

Три встречи состоялись в течении одного дня: утром, днем и вечером. Прежде Орлов полагал, что у него есть умение и профессиональное мастерство общения с женщинами, особый талант, подаренный богом. Полчаса болтовни с дамой любого возраста и социального положения, – и она становилась почти подружкой.

На встречу он надел синий шерстяной костюм и пижонский бордовый галстук с серебряной заколкой, побрызгался одеколоном, уложил волосы, посмотрел в зеркало и остался доволен собой. Но, вопреки ожиданиям, доверительного разговора не получилось, собеседницы были встревожены, почти испуганы, они не понимали, почему после милиции гибелью их подруги занялся КГБ, и от этого волновались еще больше.

Они не могли взять в толк, – чего от них хочет этот майор, ведь они не виделись с Танечкой и не разговаривали по телефону в тот трагический день. У них нет и не может появиться никаких новостей. Те вещи, о которых спрашивал Орлов, чтобы завязать беседу, никакого отношения к преступлению не имели, это просто воспоминания о Танечке. Каким она была чудесным человеком, как людям помогала, как умела дружить… Но зачем все это понадобилось госбезопасности? Все ответы и без Орлова были уже занесены в протоколы, подписаны и подшиты к делу.

На следующий день Орлов перечитал три протокола допроса свидетелей, и решил, что даже милиционеру Судакову удалось выжать больше информации из этих трех граций, чем ему. Ясно, что дамы знают нечто важное, но не хотят говорить, потому что напуганы. Напрасно он наряжался в выходной костюм. Он решил, что допустил какую-то ошибку, но какую именно, что не так… Орлов огорчился и не смог этого скрыть, лицо стало неприятным, и даже клетчатые итальянские шарфы, заполнившие собой спортивную сумку, не растопили холода в глазах. Он забыл поблагодарить Гороха за услугу, засел за бумажную работу, в конце дня провел инструктаж оперативников, занятых наблюдением за Разиным.

* * *

Уже вечером Орлов пообещал себе, что в лепешку разобьется, но этих красавиц расколет, не важно, каким способом… Этого способа Орлов пока не знал. Он положил в сейф оружие, а из сейфа достал и опустил в сумку бутылку красного крепленого вина. Ушел с работы позже всех, сел в «волгу» и направился к старшей сестре.

Вика, миловидная женщина сорока с небольшим, жила на Академической и работала рядом, в ведомственной поликлинике. Он поел на кухне, выпил стакан красного вина, раскрыл спортивную сумку и отдал сестре два мохеровых шарфа: один для ухажера, второй для начальника. Пошел в комнату, сел на диван и невидящими глазами уставился в экран телевизора. Мысленно он листал личные дела трех подруг. Первая женщина, очень интересная брюнетка Роза Шор заведует секцией парфюмерии в магазине «весна», на этом месте трудится двенадцать лет, познакомились с Разиной восемь лет назад в санатории города Железноводска, на Кавказе.

Парфюмерная секция большого универмага – место не слишком денежное. Это вам не торговля овощами или фруктами, где легко заработаешь на пересортице, обсчете и обвесе. Но сделать деньги можно и на парфюмерии, надо только уметь, Шор это умеет, у нее в личном деле – одни благодарности, плюс «жигули», ей светит поездка в Израиль. Минус – муж, она давно в разводе.

Далее… Клавдия Захарова, заведующая производством на кондитерской фабрике, работает там десять лет. Как сейчас говорят, умеет жить. Прекрасная дача в Переделкино, новые «жигули», пять лет состоит в разводе. Дружила с покойной Татьяной Федоровной еще с институтских лет.

Третья женщина – Вера Игнатова, эта дружба была самой прочной, самой давней, еще со школы. В своем «почтовом ящике», который проектирует что-то там очень секретное, она освобожденный секретарь профкома, работает на этом месте восемь месяцев. Раньше трудилась в другом «ящике», – но ушла по собственному желанию. Любопытно: на всех работах эта дама не задержалась дольше года. Муж – много старше Игнатовой, крупный ученый, член-корреспондент Академии наук, увлекается бегом и лыжами. Этакий седовласый красавец, высокий и жилистый.

Орлов смотрел на экран телевизора и думал, что, возможно, пора самому создать что-то вроде крепкой семьи, есть парочка кандидаток. Взять, хотя бы, Риту Фомину. Внешность модели из западного журнала, выглядит и одевается, как богиня, умеет себя хорошо вести в компании – если сама этого захочет. Рита – это хорошо… Но эта девочка с характером, даже если жизнь согнет ее в бараний рог, доведет до самого края бедности, беспросветной нужды, она не станет варить борщ комитетчику и ждать его после трудной смены. О работе она знает нечто такое, чего симпатичным девочкам знать не надо, от этого портится аппетит и появляются лишние морщины. Нет, Рита с ролью жены не справится, ее амплуа совсем другое. А хуже, чем Рита, он женщин не хотел, и с женитьбой не торопился.

* * *

Дочка сестры, шестиклассница Маша, писала сочинение в своей комнате, но на месте ей не сиделось, время от времени она подходила к Орлову, задавала вопросы и снова уходила.

– Дядя Витя, скажи, а моя мама храбрее, чем Зоя Космодемьянская?

Вопрос поставил Орлова в тупик.

– М-да, наверное… Я уверен… Твоя мама храбрее. Но откуда этот странный интерес, дитя мое?

– Их пионерский отряд борется за право носить имя Зои Космодемьянской, – сказала Вика. – Они уже ездили к дому, где жила Космодемьянская. Даже в какую-то квартиру заходили… Ездили в деревню Петрищево. Это где могила Зои. Где ее казнили…

– Господи. Лучше бы детей в цирк сводили… Подробности пыток и казни им, надеюсь, не сообщали?

– Сообщали. Они все знают.

– Мы фотографии видели в Петрищеве, – сказала Маша. – Там могила Зои. Загородка железная. Мы были в том доме, где Зою пытали. Где ей, где ее…

Маша убежала к себе в комнату и вернулась с большими фотографиями, которые учительница сделала в Петрищево. Вот три десятка замерших детей стоят на фоне снежного сугроба, а вот они в темной, некрашеной избе. Оказывается, в этом доме Зою до утра пытали. На другой фотографии пустырь, занесенный снегом, по полю натыкано несколько кособоких домишек. На переднем плане посередине пустыря обелиск, на взгляд – метра полтора, со звездочкой, на звездочку повесили венок из бумажных цветов. Вокруг обелиска железная загородка. Кажется, что время остановилось, война и разруха в деревне Петрищево еще не кончились и, возможно, не кончатся никогда. Бывают такие места.

– Дядя Витя, а ты бы пытки выдержал? Ну, как Зоя?

– Я только этим и занимаюсь на работе.

Маша унесла фотографии и вернулась.

– А жвачку в Болгарии делают?

– А какая разница?

– В наш класс пришли письма школьников из Болгарии. С фотографиями. Можно выбрать друга по переписке. Или подружку. Друг мог бы вкладывать в конверт пару пластинок жвачки. В подарок. Но если в Болгарии нет жвачки, тогда чего переписываться… Дядя Витя, а ты скоро опять в Америку поедешь?

– Может быть. Разгребу тут одно важное дело. Тогда отправят месяца на два. Иди, радость моя, пиши сочинение.

В комнате было душно, Орлов пошел в кухню, распахнул окно и стал дышать прохладным и сырым воздухом. Казалось, – теперь он знает, что делать дальше.

* * *

Следующие полдня Орлов провел в отделении милиции, копаясь в бумагах, которые имели отношения к Вере Игнатовой. Это заявления граждан, которые были поданы в милицию сотрудниками института, где в свое время Игнатова занимала должность освобожденного секретаря профкома.

В длиннющей цепочке оборонных предприятий этот «почтовый ящик» имел не только номер, – словно войсковая часть или колония, где держат преступников, – но еще и романтическое название «Клен–44». «Ящик» разрабатывал некие элементы системы наведения ракет наземного базирования РСД-10 «Пионер» или СС-20 по натовской классификации, и еще кое-какие приборы.

Заявления в милицию подали несколько сотрудников, – все женщины, – они утверждали, что из сумок или карманов верхней одежды, пропадали кошельки или косметички с деньгами. Как правило, эти безобразия происходили в день зарплаты. Еще у одной женщины исчезли облигации золотого займа на сумму тысяча восемьсот рублей. Они с мужем планировали продать облигации в ближайшей сберкассе, потому что подошла к концу двухгодичная очередь на румынский спальный гарнитур, полированный, под красное дерево, – мечта всей жизни. Облигации были оставлены без надзора буквально на пять минут, но вору большего не требовалось.

Орлов по-свойски, без угроз и крепких выражений, поговорил с начальником отделения милиции, по возрасту еще не старым мужчиной, но уже похожим на сухонького старичка. Начальник отделения в ту пору выяснил, что краж в «Клене-44» было значительно больше, но милиционеры убеждали гражданок забрать заявления: кошельки все равно не найдутся, надо лучше смотреть за своими деньгами, к каждому карману милиционера не приставишь… Для милиции любое нераскрытое преступление, даже самая копеечная кража, – это неприятность, лишение премии.

Три-четыре гражданки заявления не забрали, они в устной беседе без протокола показали, что подозревают в краже секретаря профкома Веру Игнатову, но боятся говорить открыто, потому что эта клептоманка – с большими связями, вредная и подлая, она может испортить биографию кому угодно.

Вскоре Орлов оказался в кабинете секретаря партийной организации «Клена-44», добродушного дядьки по фамилии Жуков, которому оставалось всего полгода до пенсии. Парторг думал, что какая-то нелепость, разговор на политическую тему или анонимка может лишить его персональной пенсии, которую он высиживал столько лет. Парторг боялся сплетен, анекдотов на любую тему, даже о евреях. Боялся критики, похвалы тоже боялся. Поэтому сейчас, он быстро оценил все «за» и «против» – и решил не врать. Опустив глаза, повторил, что все подозревали Игнатову в воровстве, но никто эту сучку за руку не поймал.

Жуков не мог допустить, чтобы безобразие и дальше тянулось. Собрав все мужество, он вызвал Игнатову и провел с ней беседу, трудную для них обоих. Через час она написала заявление по собственному и расплакалась. Жуков поднялся, запер дверь кабинета, чтобы любопытные не заглядывали. Вынул из сейфа папку без номера, выписал в столбик на бумажку имена потерпевших, а в другой столбик приблизительные суммы денег, которые были украдены. А потом упал в кресло и накапал в стакан валерьянки.

Глава 13

Все утро Алексей Разин потратил на то, чтобы оторваться от слежки. К полудню он убедился, что сопровождение потерялось, вышел из машины, нырнул в метро на станции Профсоюзная и вынырнул на Фрунзенской. Прошел пару кварталов, пересек сквер, зашел в подъезд и поднялся на шестой этаж. Пропел мелодичный звонок, послышались шаги с той стороны. Его долго разглядывали через глазок и спрашивали, к кому и по какому вопросу пришел, наконец загремела цепочка и щелкнул замок.

Разин вошел в просторную прихожую, слева вешалка, на стене перед дверью деревянные маски, видимо, африканские, и полочка с книгами. Хозяином квартиры оказался мужчина лет сорока пяти в стеганном бордовом халате и войлочных шлепанцах. На носу очки в золотой оправе, мужчина улыбался, но светлые глаза смотрели недобро. Разин пожал вялую ладонь Гриценко, отступил на шаг и сказал:

– Значит, вы и есть Валерий Иванович?

– Он самый.

– Вы письмо получили?

Гриценко молча кивнул.

Разин представился вымышленным именем, показал удостоверение сотрудника Разноэкспорта и скороговоркой выдал, что иногда бывает во Америке в краткосрочных командировках. С Платтом познакомился через приятеля американца и согласился без долгих раздумий, когда тот попросил о небольшой услуге. Действительно, почему бы не подработать, если дел на две копейки, а выручка…

– Я вас понимаю, – ответил Гриценко. – Сначала мне тоже показалось, что деньги легкие. Но все легко и просто только на словах. Сейчас чертовски опасно встречаться с новым человеком. Дома или на улице – все равно. Везде глаза, уши. Всегда надо помнить, что каждое слово может быть услышано. И неправильно понято. А я прежде всего искусствовед, человек творческий, думающий. А какое тут творчество, когда вся жизнь соткана только из страха. Когда боишься каждого шороха. Пойдемте…

Они оказались в проходной комнате с красными креслами и телевизором на длинных ножках. На двух стенах висели иконы в окладах и без, большая фотография Хемингуэя и календарь с обнаженными красотками. Гриценко показал гостю на кресло, а сам присел на диван. Нагнувшись, вытащил с первого яруса журнального столика бутылку коньяка и пару высоких стаканчиков. Разин отрицательно покачал головой, ему показалось, что в соседней комнате кто-то передвинул стул.

– Мы не одни? – он кивнул на дверь.

– Кроме меня тут никого. А там кошка.

Гриценко плеснул коньяка в стаканчик, выпил одним махом, будто спирт, и сказал:

– Может быть вы в курсе: я недавно с женой расстался. Да, двенадцать лет брака псу под хвост.

– Нет, не в курсе. Как раз хотел спросить…

– Мы с подругой уже подали заявление в загс. Зарегистрируют через полтора месяца. На работе пообещали, как только улажу все формальности с женитьбой, мне разрешат выезд за границу. Ждать недолго осталось. Однако, если вы насчет новых заказов… Сразу говорю, что мои услуги подорожали. Эксперты капризничают. Хотят больше. Раньше оценка одного предмета стоила пятьдесят долларов, теперь – сто двадцать.

Разин решил, что Гриценко привирает, выпрашивает деньги себе, а не экспертам. Хозяин квартиры сразу не понравился Разину.

Гриценко принял вторую порцию коньяка и сказал:

– Две недели назад, когда получил письмо от Платта, был немного удивлен. От него вестей давно не было. Если честно, я даже не рассчитывал, что он пришлет человека. Сидел вечерами и думал, что делать с архивом? Сжечь его к чертовой матери или что…

– Теперь проблема решена. Платт поручил мне забрать архив и все материалы, переведенные на пленку. Как и когда это можно устроить?

– Как вы понимаете, я не храню дома эту канцелярию. Госбезопасности нужен пустяковый предлог, чтобы завалиться с обыском и выгрести все, что есть. Во-первых, мне нужно несколько дней, чтобы разобрать бумаги. Во-вторых, мы должны договориться о месте и времени встречи.

– Кстати, сколько там бумаг? Все это влезет в большой чемодан?

– Возможно, влезет. Коробки из-под вина вы себе представляете? Две такие коробки.

– Времени не так много, – сказал Разин. – В нашей фирме меня могут задержать в Москве хоть на два месяца. А могут на неделю. Кстати, кофе не угостите?

– Простите, что сам не предложил, – хозяин поднялся и ушел на кухню.

* * *

Разин знал об этом человеке не так уж много. Гриценко увлекается русской стариной, покупает и продает иконы, серебренные портсигары, пепельницы, вазочки, конфетницы… Работал в Министерстве внешней торговли, связан с проведением выставок и других мероприятий, время от времени бывает в Северной Америке, там познакомился со Стивеном Платтом и согласился выполнять в Москве кое-какие поручения. Гриценко получал от Платта качественные фотографии ювелирных изделий или декоративных вещиц, а здесь, пользуясь своими связями среди антикваров, находил экспертов, которые по фотографиям оценивали стоимость изделий, интересовавших Платта. Все бумаги, – со временем набрался целый архив экспертных заключений, – хранились в каком-то секретном месте.

Чтобы не таскать с собой в Америку папки с бумагами, Гриценко переснимал машинописные страницы на фирменную фотопленку, купленную в «Березке», сам или с оказией передавал проявленные негативы в Нью-Йорк. Но большая часть архива оставалась в Москве. Год назад Гриценко последний раз приехал в Америку с посылкой, затем несколько месяцев о нем ничего не было слышно.

А там с оказией пришло письмо. Гриценко писал, что впал в немилость начальства, когда затеял развод с женой, а в загранкомандировки посылают только женатых мужчин. Но с супругой он жить дальше не хотел, даже если остаток жизни суждено куковать в Москве. Однако, – писал он, – развод много времени не отнимет. В заключении просил прислать немного денег, так как финансы в полном упадке.

Позже Гриценко снова написал, что совсем скоро все поменяется, – заграничные поездки возобновятся. Дальше было то же, что и в прошлом письме: свою часть работы он выполнил, бумаги перевел на пленку. Он снова просил денег, – накладные расходы растут, он рискует шкурой…

Три месяца назад Платт отправил в Москву своего родственника, которому купил туристический тур по России. Родственник вручил Гриценко из рук в руки полторы тысячи долларов и сказал, что архив заберет с собой. Однако на вторую встречу Гриценко не пришел, ничего не передал, на телефонные звонки не ответил. Родственник вернулся пустой. Вдогонку пришло письмо, Гриценко писал, что накануне встречи почувствовал за собой слежку, перепугался и срочно уехал из Москвы на дачу друга, сидел там почти месяц. Архив в сохранности, Платт сможет все получить, когда захочет.

* * *

Гриценко принес кофейник, помолчал и перешел к главному.

– Как я уже говорил, эти бумажки прибавили мне седых волос. И теперь, когда мои хлопоты, наконец, подходят к концу, я бы хотел озвучить цену…

– Цену чего? Кажется, Платт с вами полностью рассчитался.

– Ошибаетесь. Ну, посудите сами. Наше сотрудничество продолжалось более шести лет. Я сделал все, о чем он просил. Искал экспертов, брал заключения. Я перевел архив на пленку, это большая работа. Я забочусь об этих бумажках, будто о родных детях. Головой рискую…

– Но вы уже получали деньги. Каждая ваша услуга была оплачена. В прошлый раз Платт прислал вам премию. А риск, о которым вы говорите… Экспертные оценки не содержат государственных тайн. Это всего лишь мнение специалиста о ценности той или иной иконки или золотой безделушки с камушками. Вы ведь родину не продаете.

– Шутите? Вы не чувствуете, чем тут пахнет? А пахнет, уважаемый товарищ, лагерным сроком и сухарями. Которые мне уже пора сушить. А я вместо этого пью коньяк и кофе варю.

– Не понимаю, о чем вы… Платт торгует ювелирными изделиями и другой ерундой. Ему надо знать цену того, что он продает или покупает. Мы не делаем ничего противозаконного.

– Госбезопасность состав преступления быстро найдет. Об этом не беспокойтесь. А вы, уважаемый, в курсе, сколько стоят побрякушки Платта? Когда вы увидите экспертные заключения, наверняка очень удивитесь. Любая брошка, кулон, колье – это целое состояние. Я таких денег за всю жизнь в руках не держал. Когда я первый раз увидел оценочную стоимость одной вещицы, – стало страшно. Невзрачный на первый взгляд браслетик в пересчете на материальные ценности – это кооперативная квартира, машина плюс дача. Плюс модные шубы сразу для трех любовниц. Вы были у него в магазине?

– Не довелось… Просто незачем.

– В основном там всякий ширпотреб, который продается в «Мейсис». Я хочу сказать, что на прилавке редкие вещи не лежат. Это товар на любителя, под заказ. А эти любители, клиенты Платта, судя по всему, потеряли счет своим миллионам. Платт кое-что мне показал. Изделия лучших ювелирных домов конца девятнадцатого – начала двадцатого века. Попадались с клеймами Фаберже. Есть европейские вещи, немецкие, голландские. Одна другой лучше.

– Наверняка подделки…

– Но эксперты другого мнения. Нет там никаких подделок. А теперь задумайтесь: как они попали к Платту? Откуда наш с вами современник из далекой Америки, мог заполучить эти раритеты? Из каких закромов?

– Ну, это не наше дело. У антикваров свои секреты.

– В игре Платта участвуют большие люди, которые вывозят эти ценности из Союза. Скорее всего, в дипломатическом багаже. Частному лицу или евреям-иммигрантам с такой работой не справиться. Я вам говорю: Платту помогают большие чиновники. Они дербанят миллионы, а нам достаются крошки с барского стола. А он еще и торгуется из-за копеек, словно нищий на паперти.

– Хорошо, я поговорю с ним. Наши сотрудники завтра приглашены в немецкое торгпредство по случаю будущей выставки. Из торгпредства можно будет позвонить в Штаты, буквально на пять минут. Пока к разговору госбезопасность не подключилась. Думаю, Платт обязательно выделит вам еще одну премию.

– Я не договорил. Передайте Платту, что за архив я хочу скромную сумму: двадцать тысяч долларов наличными. Лучше всего купюры по двадцать долларов. Наличные в обмен на архив. Скажите ему, что у меня ни одна бумажка не пропала.

– Я все передам, – кивнул Разин.

– И запомните главное: если архив не нужен Платту, он понадобится товарищам из КГБ. Они уж точно заинтересуются. Денег от них я не получу. И спасибо не скажут. Но и в лагерь не посадят. Как говориться, повинную голову меч не сечет. В любом случае, бизнесу Платта придет конец.

– Что ж, я все передам, – повторил Разин. – Давайте встретимся через три дня на ВДНХ, за павильоном Космос в полдень. Там пустынное место. Я хочу увидеть хотя бы несколько экспертных заключений. Хочу убедиться, что архив не пропал, что он жив. В полдень, годится?

– Годится, – кивнул Гриценко. – Кстати, вы иконами не интересуетесь? У меня есть редкостные вещи на продажу.

– В следующий раз. Я сам на мели.

Разин попрощался и ушел. Гриценко, проводив его, вернулся, налил еще немного коньяка. Дверь в соседнюю комнату приоткрылась, вышел плотный мужчина лет сорока пяти в тренировочных штанах и футболке. Мужчина встал у окна и долго смотрел вслед Разину, пересекавшему сквер.

– Какой-то фраер. Дешевка. Видно, Платт кинул ему штуку. И за штуку он упирается. У этого олуха от счастья последние мозги превратились в кашу. А ты должен был сказать всего несколько слов: архив останется у меня, пока Платт не выложит двадцать штук.

* * *

У главного входа ВДНХ Гриценко сел в микроавтобус, который тащил за собой три открытых вагончика, заплатил кассирше пятнадцать копеек и быстро доехал до павильона Космос. И вправду, место здесь пустынное, которое хорошо просматривалось со всех сторон. Гриценко, поставив рядом на скамейку портфель, развернул газету «Московская правда» и приготовился ждать. Но Разин уже приземлялся рядом и поздоровался.

– Чтобы не копаться тут подолгу, забирайте портфель, – сказал Гриценко. – При случае отдадите.

Разин открыл замок, заглянул внутрь. На дне перекатывались кассеты «Кодак» с торчащими из них целлулоидными язычками пленки. Всего пять кассет по тридцать два кадра каждая. Среднее заключение эксперта занимает две-три машинописные страницы. Гриценко фотографирует со штатива при хорошем освещении, на всякий случай делает по два снимка одной и той же страницы.

– Значит, это мне на пробу? – спросил Разин.

Гриценко не мог справиться с зажигалкой и прикурить сигарету.

– Ему на пробу, – уточнил он. – Качество безупречное. И еще по поводу просьбы Платта. Он просил съездить в Серпухов и забрать экспертные заключения по старинным иконам. Их делала некая Нина Ивановна Карпова, она одно время работала в Пушкинском музее, а затем в Гохране. Карпова вышла на пенсию, переехала к сыну и внуку в Серпухов, последнее время болела. Я пару раз ездил туда, а путь неблизкий. С опозданием узнал, что женщина скончалась. Хотелось съездить за остальными бумагами, но это опасно…