Текст книги "Город Берколадо"

– Хорт! – белое пятно замерло и обернулось, Ард не мог видеть деталей – было уже довольно далеко, но он точно знал, что на солнце шрам на лице мужчины выделяется особенно сильно.

– Мы вечером решили устроить вечеринку на дирижабле, приходи к восьми на причал – приглашение звучало как жалкая попытка примирения. Хорт еле заметно качнул головой, надтреснутый, хриплый голос донёс:

– Я думаю не получиться, – он махнул рукой. – Привет длинноножке!

Кристина.

Она превратилась в мышь. Конечно, не в смысле физического состояния, хотя, изредка смотрясь в зеркало, Кристина напоминала себе именно грызуна, маленького серого грызуна, который боится каждого громкого звука и вынужден прислушиваться к каждому шороху и скрипу. Она даже стала меньше ростом, плечи ссутулились, большие серые глаза выражали только испуг, и ей было стыдно смотреть в отражение этих глаз. Кроме того, появилась дурная привычка при малейшей опасности втягивать голову в плечи, что выглядело для взрослой девушки в высшей степени отталкивающе. Кристина ненавидела себя за этот страх, однако не могла найти сил, чтобы побороть его. Потом она стала презирать себя, а потом ей стало всё равно. Если ты не можем победить обстоятельства, если страх больше и сильнее тебя, то какой смысл бороться? Ведь итог предрешен заранее. Кристина даже свыклась со страшной мыслью наличия у себя Хозяина. Да, она больше не имела той сказочной и очевидной привилегии доступной большинству людей – полновластно распоряжаться собственной жизнью. Уже довольно продолжительное время её судьба зависела от воли одного человека. Впрочем, под определение человек, его с трудом можно было подвести, хотя он ходил на двух ногах, у него были руки, голова и выглядел он и правда как человек, однако Кристина не признавала за ним права так называться. После того, как она испытала с его стороны чудовищные унижения, уничтожавшие в ней волю, характер и самоуважение, он стал напоминать ей гнусного вампира, упыря высасывающего из неё жизнь. Заглядывая вперёд, Кристина не могла знать, чем окончиться её падение, но одно ей виделось точно, даже превратившись в забитое, покорное существо – она не утратила жажду жизни, и именно это помогло ей вырваться из ада.

Она распахнула глаза. Как обычно под утро, терзающие ночью кошмары отступили, освободив место пустоте и отрешённости. Сегодня Кристина выпросила выходной и собиралась, как следует подготовиться к вечернему мероприятию, однако предстоящий полёт на дирижабле вселял в неё тревогу. Самого полёта она не страшилась, тот единственный раз, когда она, спасая жизнь, совершила путешествие на дирижабле, избавил её от страха подниматься в воздух, но Кристина сомневалась в верности своего решения принять приглашение Арда. Она была уверена в том, что будет выглядеть инородным телом, досадной помехой в этой, как ей казалось, веселой компании, совершенно беззаботных, живущих иной жизнью людей. Что могло быть общего между ними?

Кристина обнажённой подошла к зеркалу, которое висело над старомодным трюмо: внимательно рассмотрела своё отражение, как и всегда, первое, что она увидела – был деформированный нос. Небольшая горбинка выделялась на переносице неестественным препятствием. Девушка осторожно сжала её большим и указательным пальцами – едва ощутимый, ноющий электрический импульс пробежал от лица через всё тело и вернулся обратно. Кристина облегчённо вздохнула:

– Неплохо, раньше было намного больнее – девушка критически осмотрела себя, провела ладонью по лицу, взбила причёску – воображение тут же услужливо нарисовало шикарные, тяжёлые волосы Лиз. Кристина легла грудью на столешницу комода и максимально приблизила лицо к зеркалу, теперь она видела только глаза – глаза, которые не могли принадлежать молодой девушке.

– Да, у Лиз совершенно иной взгляд – и она с пугливым благоговением вспомнила его – тёмный и глубокий с пляшущими огоньками.

– Я боюсь её, – прошептала она. – И мне нечего там делать.

С первой же встречи на бульваре Флоры, присутствие Лиз пугало Кристину, но только сейчас пришло осознание почему.

– Она во всём превосходит меня, превосходит на совершенно непостижимую величину.

Кристина прошлась по комнате, размышляя:

– А может это не так и плохо? Значит, у меня осталась хоть частичка самолюбия?

– Почти любая зашедшая в Грожж девушка элегантней и ухоженней меня, но Лиз…Она совершенно другая.

Она ещё раз посмотрела в зеркало. Издалека, когда не было видно застывшей в глазах печали, Кристина казалась себе привлекательной, она перевела взгляд на единственный в комнате стул с висящим на спинке платьем. Узнав, о том, что она собирается на вечерний полёт, одна из официанток Грожжа, весёлая девушка с коротким ёжиком и чуть вздёрнутым маленьким носиком, с радостью одолжила свой наряд. Кристина поначалу отказывалась, но страстное желание девушки помочь, убедило её примерить платье. Оно ей отлично подошло, и Кристина понимала, что отказ от полёта может обидеть коллегу.

Весь день прошёл в подготовке и тревожном ожидании, Кристина даже забыла о ещё одной свалившейся на неё напасти – хозяин предупредил, что через неделю к нему приедет родственница и эту комнату придётся освободить, но он предложил повысить ей зарплату, чтобы частично компенсировать расходы на съём квартиры. Где искать новое жильё Кристина не могла даже и помыслить, поскольку до сих пор путалась в этом гигантском городе. Для удобства она присмотрела несколько ориентиров, по которым всегда отыскивала дорогу к Грожжу. Теперь же ей предстоял переезд, и вероятность оказаться в совершенно незнакомом районе расстраивала девушку. Правда она надеялась поговорить об этом с Ардом, Левамом или Диассой. Может, они и здесь помогут? Главное, чтобы не услышала Лиз, а то снова придётся терпеть её довольно изощрённые издевательства.

– Неужели, я правда смешно растягиваю слова? Да, здесь говорят по-другому, как-то отрывисто и быстро. Вряд ли у меня так получиться. Ард бы обязательно помог разобраться во всём, у него очень добрые глаза, и деньги за штраф он так и не взял – всё-таки нужно постараться незаметно всучить их ему. Только бы Лиз не заметила! Интересно, они обсуждали меня наедине? Лиз поди и тогда издевается? Она, похоже над всеми издевается, и над толстым Левамом, и над Диассой, над всеми, кроме Арда – перед ним она вроде как сама робеет.

Девушка в очередной раз аккуратно пригладила платье и осторожно села на краешек кровати, боясь измять его. В начале девятого раздался приглушённый стук, дверь на треть отворилась, и густой радостный голос Сведла произнёс:

– Кристина, за тобой приехали!

Она только выдавила жалкое:

– Спасибо! – нервно прошлась взад-вперёд, ещё раз провела влажными ладонями по платью и вышла из комнаты.

Около входа в Грожж стоял большой, чёрный автомобиль. Две детали сразу же бросились Кристине в глаза: вычурная, извилистая решётка на капоте и ярко-красный ворот рубашки, сдавливающий жирную шею Левама. Он небрежно прислонился к открытой, блестящей двери и задумчиво пускал сигаретный дым в вечернее небо, внимательно наблюдая, как растворяются белесоватые кольца. В роскошном тёмно-синем в тонкую серую полоску костюме и широкополой фетровой шляпе он не смотрелся тем нелепым, скоморошным толстяком, которым Кристина видела его в Грожже. С превосходным вкусом подобранный наряд элегантно скрывал недостатки фигуры. Диасса сидела в машине, она выставила из окна белую, полноватую руку с золотым, замысловатой формы браслетом на запястье. На ней было темно-зелёное с глубоким декольте, отлично демонстрирующим большую, красивую грудь, платье. Если не знать о предстоящем празднике, то её лицо можно было бы назвать грустным. Они как по команде повернулись к Кристине и столь же синхронно одарили её широкими улыбками. Левам сделал шаг вперёд, распахнул перед ней заднюю дверь и сказал:

– Привет Кристина, ты просто великолепна.

Кристина смущённо улыбнулась, стараясь не измять платье, она аккуратно расположилась на заднем сиденье. Левам сел за руль, развернулся на узком пятачке перед Грожжем и ловко бросил машину в поток. Двигатель набирал обороты, и Кристину вжало в сиденье, сквозь опущенное переднее стекло в автомобиль врывался ветер, донося запах улицы, к которому примешивался сладковатый аромат духов Диассы разбавленный сигаретным дымом. Промчавшись с километр по бульвару Флоры, они несколько раз свернули, потом Кристина совершенно перестала ориентироваться – в этой части города она была впервые. Диасса немного повернула к ней голову и пропела:

– Ард и Лиза присоединяться к нам уже на месте, они просили их извинить, возникли какие-то дела,– она сделала небрежный жест рукой, подчёркивая несерьёзный характер этих дел.

– На прогулке будут ещё несколько человек, они очень приятные собеседники.

Она вытянула руку и дотронулась до колен Кристины:

– Дорогая, ты наверняка уже летала на дирижаблях? – вопрос был обличён в утвердительную форму.

Кристина кивнула:

– Да, всего один раз.

Диасса удивлённо подняла бровь, а вслух сказала:

– Тебе обязательно понравиться.

Левам только хмыкнул на это. Сидя вполоборота Диасса продолжала касаться пальцами колен Кристины:

– Да, вот ещё, Кристина, по поводу Лиз – она многозначительно взглянула на неё.

– Ты не обижайся, у нашей Лизи сложный характер – в голосе Диассы послышались тёплые нотки.

– Но когда ты её поближе узнаешь, так сказать оценишь всю многогранность личности, то поймёшь насколько она удивительный человек и верный друг.

Левам, выкручивая руль, громко хохотнул.

– Я не обижаюсь на … на Лиз.

Кристина с трудом произнесла это имя, такая лестная оценка со стороны Диассы немного обескуражила её, признаться, она считала, что между девушками не самые тёплые отношения. Тогда в Грожже они почти не разговаривали, а Лиз отпустила пару обидных замечаний и в сторону Диассы. Хотя, как она могла судить, являясь совершенно посторонним человеком. Кристину вновь стали одолевать сомнения в уместности своего нахождения здесь. Однако, чутко уловив перемену её настроения, Диасса, воспользовавшись удачным моментом, изящно перевела тему разговора – стройные ряды домов, которые возвышались по обеим сторонам дороги, внезапно расступились, обнажив пламенеющее вечернее небо, ровный шорох по асфальту сменила тряска, под колёсами застучала брусчатка и машина въехала на большой, каменный мост. Его пролёты были такими высокими, что казалось он, словно парит над городом, в окно тут же потянуло прохладной сыростью реки. Диасса вытянула руку по направлению к закату и возбуждённо заговорила:

– Смотри, это отправляется Западный рейс, нам повезло застать его именно здесь, скоро и мы там будем пролетать.

Кристина повернула голову и не смогла сдержать восторг – примерно в пятидесяти метрах от мчащихся по мосту машин, неторопливо проплывал огромный, похожий на растянутую каплю серебристо-белый дирижабль. На фоне ажурных городских шпилей оттеняемых пучками розоватых облаков, через которые просачивались закатные лучи солнца, дирижабль выглядел фантастически красиво, он скользил мимо моста, постепенно набирая высоту. На его прогулочных палубах можно было различить отдельные фигурки людей. Кристине виделось совершенным чудом, что скоро она также будет стоять на палубе, возбуждённо махать людям внизу и любоваться закатом.. Сквозь свои мысли она услышала голос Диассы:

– У нас говорят, что если человек первый раз в жизни оказался на этом мосту и увидел пролетающий над ним дирижабль, то в городе его ждёт счастье, многие приезжающие в Берколадо специально стараются подгадать момент, а у тебя это непроизвольно получилось.

Диасса улыбалась. Дирижабль ушёл из зоны обзора, и Кристина крутила головой, чтобы отыскать его. Уже когда они миновали мост, справа от машины она увидела небольшую блестящую точку, которая быстро удалялась. Она встретилась взглядом с Левамом через водительское зеркальце, и только и смогла выдохнуть:

– Как здорово!

Он заговорщицки подмигнул ей.

Лиз.

Тёмный с витиеватыми рисунками шёлк балдахина округлыми звеньями спускался с потолка почти до самого пола. Лиз с закрытыми глазами водила кончиками пальцев по ткани, точно следуя нанесённому на неё узору. Полы балдахина закрывали её со всех сторон и образовывали нечто вроде кокона. За его покровами была совершенная тишина, только едва уловимый запах краски проникал в этот импровизированный чертог, занимающий самый темный угол большой комнаты с высоким потолком. Потолок поддерживался несколькими потемневшими от времени колоннами с красивым, местами отколовшимся орнаментом. Письмена на незнакомых языках здесь соседствовали с полуобнажёнными застывшими в самых замысловатых позах женщинах вперемежку с фантастическими растениями и животными. Между колонн в беспорядке стояли, либо просто были свалены в кучу множество картин. Можно сказать, что именно они занимали большую часть пространства. С некоторых холсты были содраны и остались только рамы с остатками висящей ткани по углам пустых деревянных глазниц.

Лиз отлично представляла себе обстановку комнаты, также она знала, что среди всего этого хаоса: картин, пришедших в негодность мольбертов и заляпанного краской тряпья, за балдахином внимательно следят страстно жаждущие её выхода две пары глаз. Одни из них вечно красные, слезящиеся, воспалённые старостью и напряжённой работой, но не потерявшие живого блеска и желания молодости, и вторые, совершенно бесстрастные, пустые как рама с выдранным холстом.

Она протянула руку к голове, раздался щелчок застёжки, и платье мгновенно скользнуло вниз, превратившись в бесформенную кучу возле её ног. Девушка, привыкая к прохладному воздуху мастерской, постояла ещё около минуты, потом она скинула туфли и, откинув край балдахина, вышла в полумрак комнаты. Стало чуть прохладнее и по обнажённому телу пробежали мурашки. В противоположном конце зала плескалось ярко-жёлтое пятно света, рождённое зажжёнными светильниками, которые стояли на длинных, тонких как ноги аиста металлических стержнях полукругом от одной из колонн до стены. Лиз направилась туда, мягко ступая по заботливо расстеленной для нее дорожке, в светлом углу кашлянули – она улыбнулась, представила, как старые красные глаза сейчас подслеповато щурятся и пристально всматриваются в глубину залы; девушка неспешно пересекала комнату, иногда она останавливалась у колонн, дотрагиваясь до некоторых фигур барельефа, как бы приветствуя старых знакомых: вот, совершенно обнажённая, как и она, женщина, с распущенными волосами и пышными формами сладострастно изогнулась, призывно вытянув руку, вот готовый взлететь пегас с расправленными крыльями. Сколько раз она проходила между ними?

Когда Лиз вышла на свет, ей показалась, что она выбралась из подземелья и очутилась на поляне залитой солнцем, только этот свет не нёс тепла, и здесь было также зябко, как и в тёмной части помещения. Сгорбленная фигура в бесформенном, плохо сидящем на немощном теле халате распрямилась, высохшие руки совершили несколько нервных движений, раздалось шамканье, потом надтреснутые звуки:

– Здравствуй Лиз, моя ласточка! – голос был раздражённый, однако в нём чувствовалась теплота.

– Ты опять опоздала, но тебе это простительно, тебя я готов ждать.

Лиз присела на низенькую тахту и поправила волосы.

– А вот этого не нужно, пусть будут растрёпанными – прохрипел старик.

Её охватила стыдливость, это чувство всегда возникало в первые мгновения перед их работой. Несмотря на то, что они были знакомы не первый год, Лиз ощущала глубоко интимный подтекст в их взаимоотношениях. У старого художника Шикрама не было недостатка в натурщицах, обладавших гораздо более выразительными формами, дисциплинированностью и спокойствием нежели Лиз, но для своих самых важных работ он приглашал только её. Она не всегда соглашалась, чем вызывала у него огорчение и неистовую ярость упустившего желанный экспонат коллекционера, поскольку нравилась ему не только как художественный объект, а как женщина и это отпугивало и притягивало одновременно.

Старик стал деловито трогать кисти, которые лежали перед ним на покрытой грубой мешковиной скамье – что являлось своего рода сигналом: Лиз легла на бок и приняла хорошо заученное положение. Художник внимательно посмотрел на неё, ощупав взглядом наслаждающегося старого фавна. В тишине он принялся за работу.

Вторая пара глаз неотрывно смотрела вниз. Крупный, почти квадратный мужчина стоял на маленьком балкончике, который на метр выпирал из комнаты второго этажа и был огорожен балюстрадой с широкими перилами. Балкончик располагался почти под потолком мастерской, и мужчина едва там размещался. Однако это неудобство мало его беспокоило, он весь был поглощён созерцанием того, что творилось в мастерской, и в отличие от Шикрама, обладал превосходным позволяющим рассмотреть все детали зрением. Он любовался каждым движением, каждым изгибом тела. Лиз знала, что сейчас происходит на потайном балконе под потолком. Она давно приняла это странное и на первый взгляд возмутительное условие, о котором, к слову, другие натурщицы, скорее всего не догадывались. Правда она не сильно удивилась этому – по городу много лет ходили слухи о крайне развращённом характере обитателей дома. Что творилось здесь в её отсутствие Лиз не знала, но была почти убеждена, что большинство нелепостей о Шикраме всё же преувеличены и вызваны желанием досадить выдающемуся мастеру. Его молчаливого слугу она встречала лишь, когда он открывал ей двери и закрывал их за ней. Они почти никогда не разговаривали и не обсуждали его скрытое присутствие во время работы художника.

– Что бы сказал обо всём этом Ард, если бы узнал – размышляла девушка во время сеанса.

С Шикрамом они были знакомы лет семь или восемь. Любознательным подростком Лиз старалась исследовать самые потаённые уголки города и однажды поиски привели её в эту мастерскую, скрытую в недрах большого, красивого, но неумолимо ветшающего дома. Дом был выкрашен в изумительно нежный зелёный цвет и в летнее время сливался с заброшенным садом, в центре которого стоял в окружении тополей и диких яблонь. За это время здесь ровным счётом ничего не изменилось, только сад и дом пришли ещё в большее запустение, словно они старели вместе со своим хозяином. Бывало, что Шикрам целыми неделями не покидал своего убежища, общаясь с внешним миром посредством молчаливого слуги и редких натурщиц которых он допускал к себе. Затворнический образ жизни был продиктован отнюдь не только плохим здоровьем старика, хотя видел он не важно, да и ходил последнее время с трудом, но не этим объяснялась его изоляция – с годами его вздорный, неуживчивый характер доставивший ему немало хлопот в первой половине жизни трансформировался в причудливую разновидность мизантропии – практически любые стороны деятельности общества вызывали его резкое иногда перетекающее в ненависть неприятие.

Вместе с тем, он живо интересовался городскими новостями и был на редкость осведомлённым человеком. Лиз он напоминал ловца, который посредством раскинутых во все стороны тенет собирает нужную информацию. Шикрам презирал политиков, дельцов, владельцев дирижаблей, почти всех общественных деятелей, плохо отзывался о большинстве писателей и художников, о чиновниках вообще предпочитал не говорить, зато охотно обсуждал с Лиз дела в её газете, хотя никогда не имел к ней ни малейшего отношения. Светские новости также занимали старика. Иногда она видела около его палитры смятые со свежими датами газеты, из чего можно было сделать вывод, что Шикрам полагался не только на разговоры. Он исключительно редко задавал вопросы по поводу её личной жизни, однако Лиз казалось, что старик был в курсе и этого, несколько раз он неловко и с заметным лукавством на истерзанном морщинами лице, отзывался о статьях Арда, напечатанных несколькими городскими журналами. Много раз в его мастерской Лиз видела в разной степени готовности портреты известных в городе людей. На её удивлённое замечание по этому поводу, а стоит отметить, что про добрую половину изображённых на них Шикрам говорил не стесняясь в выражениях, он лишь разражался тирадой бормотания под нос, смысл которой был в том, что и художнику надо как-то существовать.

Тишину в мастерской нарушало редкое покашливание старика, Лиз начала потихоньку дремать и мыслями вернулась к предстоящему вечернему полёту, нужно было определиться какое платье выбрать. Чтобы облегчить эту задачу она поочерёдно представляла себя в разных нарядах в центре празднично одетой толпы.

– Нужно добавить ещё бокал вина. Да, в коричневом я буду смотреться невероятно элегантно.

Фантазия была столь реальной, что девушка почувствовала вкус напитка на губах и завистливо-восхищённые взгляды гостей, от удовольствия она немного, совсем незначительно вытянула ноги. Тут же раздался недовольный кашель, и мастер грубо шикнул на неё. Лиз замерла и подтянула ноги обратно, но на этом экзекуция не закончилась, Шикрам выждал паузу и мстительно сказал:

– Лиз, с последнего раза ты поправилась, будь добра Ласточка, пока мы не закончили работу, постарайся не объедаться.

– Вот мерзавец! – Лиз выругалась про себя:

– Никакого такта! Как же ему удаётся всё подмечать!

Словно отвечая на её вопрос, старик примиряющим тоном добавил:

– Я художник, для меня любая деталь важна.

Она осторожно, стараясь не поворачивать головы, посмотрела в сторону балкона в сумраке дома ничего нельзя было разобрать, однако Лиз была уверена, что соглядатай стоит на месте. Следующие полчаса прошли в молчании, наконец, Шикрам отбросил кисть, удовлетворённо откинулся на спинку стульчика, потёр воспалённые от напряжения глаза, небрежно махнул рукой в её сторону и прокашлял:

– Всё, на сегодня закончили.

Лиз прошествовала в сторону балдахина, по пути разминая затёкшую шею, быстро оделась и вышла обратно. Как всегда после позирования, дом художника утрачивал для неё частичку своей загадочности и волшебства, колонны казались обычными – серыми и сильно потёртыми, холсты, рамы и кисти – просто небрежно разбросанным мусором, так будет до следующего раза. В темноте раздался голос Шикрама:

– Ты попьёшь со мной чай, ласточка?

– Нет, сегодня не получиться, у меня через час полёт на дирижабле – Лиз постаралась добавить сожаления в голос, но вредный старик всё равно обиделся, он возился и пыхтел дольше обычного. Она подошла, чтобы попрощаться с ним, но на удивление художник решил сам проводить её до дверей. Он кивнул слуге, и его квадратная фигура быстро исчезла в лабиринтах дома. По маленькой лестнице они спустились к холлу, Лиз заботливо придерживала Шикрама за тонкую, сухую утратившую всякую силу руку удивляясь, как он мог создавать ею такие великолепные шедевры.

На первом этаже всё пространство над входной дверью занимал большой витраж, через который струились солнечные лучи – это было единственное светлое место в доме. Старик чертыхался и прикрывал слезившиеся глаза рукой:

– Здесь слишком ярко, этот проклятый витраж я сам сделал, а теперь не могу даже глаз на него поднять.

Лиз с жалостью посмотрела на его сгорбленную фигуру, на морщинистое как запечённое яблоко лицо под которым тянулась белая увешанная бурдюками свисающей кожи шея, на его неестественно вывернутые, подагрические ноги. Во всём облике только широкие плечи и грудь, да редкие страсти в поблёкших глазах напоминали о других, более радостных временах, являясь в этом теле последними якорями, удерживающими его от окончательного угасания. Откуда-то из-за пазухи Шикрам извлёк платок, осторожно промокнул глаза, затем попытался спрятать его обратно, но не смог попасть в нужный карман, скомкал и зло отшвырнул его прочь. Лиз осторожно положила ладонь на руку художника, чуть пожав её. Внезапно Шикрам резко повернулся, перехватил её кисть одной, потом другой рукой, с силой сжал запястье. Он притянул девушку к себе и взбудоражено заговорил:

– Ты пришла в этот дом семь лет назад, я позвал тебя, помнишь? Ты слышала о моих работах, интересовалась живописью, и с радостью стала заходить. Я помню, когда тебя встретил в первый раз, ты сидела на берегу, здесь неподалёку и читала, кажется «Атаку на город» – довольно занудная книжка для такой молодой девчонки, не правда ли?! Стояла весна, как сейчас, но было ещё довольно прохладно в тот вечер и мне стало любопытно. Я писал пейзаж – так больше баловался, чтобы скоротать вечер… Любопытно, что же за девчонка, которая читает «Атаку на город» в заброшенном парке? Ты склонилась над книгой, твои волосы красиво падали вниз…Да, и совершенно по-детски шевелила губами. Я разволновался и долго стоял в стороне. Потом подошёл, ты помнишь?

Лиз ошарашено на него смотрела. Она в точности сохранила в голове обстоятельства их первой встречи, но за все её визиты, старик ни разу об этом не говорил. Он немного отдышался, но по-прежнему сумбурно продолжил:

– Лиз, ласточка, ты даже не представляешь, какой жгучий интерес может вызвать у старого художника молодая девчонка с тёмными волосами в одиночестве читающая вечером в заброшенном парке! Я понял, что должен непременно тебя изобразить, как видишь – мой план удался! – в его голосе промелькнули торжествующие нотки.

– Мы стали добрыми друзьями, такими, какими могут стать красивая девушка и слабый старик на излёте жизни.

– Шикрам… я, – он приложил палец к её губам, требуя тишины.

– Ты стала мне позировать, и это были мои лучшие работы! Ты даже согласилась на наше условие – он качнул головой в сторону мастерской. – Я только перед тобой раскрыл эту тайну.

Лиз подумала:

– Значит, остальные натурщицы не знают о слуге.

От волнения старик задыхался и едва мог говорить.

– За все последние годы твои редкие визиты в мой дом были единственным событием, которое подлинно будоражило мою душу. Я знаю, что подробности наших встреч ты сохранила в секрете даже от самых близких людей. Да, девочка читающая «Атаку на город» вечером в заброшенном парке….Такой девчонке можно доверять Лизи – в этом я убеждён! Я покажу тебе кое-что, – он потащил её к входу в маленькую каморку под лестницей. Старик толкнул деревянную, грубо сколоченную дверцу ногой – сноп пыли ворвался в холл, закружившись в солнечных лучах. Шикрам согнулся и, с трудом балансируя на колченогих ногах, по пояс влез внутрь. С полминуты художник что-то там искал. Затем с противным кряхтеньем, неловко пятясь, и, прижимая к груди пыльную холстину, извлёк свое тело наружу. Он бережно развернул материал, ладонью счистил налёт пыли и повернул его к Лиз. Она стояла поражённая – углём, на необработанном холсте, большими смелыми штрихами была изображена девушка с расправленными навстречу ветру руками. Ветер шёл от огромного винта дирижабля. Это была она!

Шикрам никогда не показывал эту работу, мало того, Лиз всего один раз, да и то несколько лет назад упоминала о своём диковинном увлечении.

– Но как же правдоподобно! – Лиз залюбовалась на рисунок. – Можно мне взять его с собой? – спросила она.

–Нет, – не раздумывая ответил Шикрам, он резко скатал в трубку холст и вернул его в каморку.

– Тогда зачем вы мне его показали? – недоумевала Лиз – И что значит ваша тирада?

– Ты спрашиваешь ласточка, что значит моя тирада? – старик глубоко вздохнул, было видно, что он очень утомлён.

– Это значит, что ты нужна мне Лиз! Мне нужно, чтобы ты пусть редко, но заходила сюда! Мне нужно писать тебя, писать твоё обнажённое тело! Пускай мои слова прозвучат эгоистично, но это поддерживает мою жизнь, а я ещё очень хочу писать картины и я хочу закончить нашу с тобой работу!

Лиз непонимающе развела руками:

– Но Шикрам, я не собираюсь бросать вас, мне тоже любопытно посмотреть на результат.

– Ей любопытно! – с досадой выпалил он, слова смешались с кашлем и прозвучали как собачий лай. Он протёр рот рукавом и уже спокойнее повторил:

– Ей любопытно.

Лиз заглянула ему в глаза и твёрдо спросила:

– Шикрам, что стряслось?

Старик провёл пальцами по её щеке, затем дотронулся до плеча. В его глазах одновременно промелькнули забота и вожделение.

– Лиз, мы никогда не обсуждали твою личную жизнь…– он помялся – Твои интересы, увлечения – мне всё это было жутко любопытно узнать, хоть чуть-чуть посмотреть … Однако я понимал, что вряд ли имел на это право! Конечно, я мог бы давать тебе советы, всё-таки я прожил длинную жизнь. Не знаю, как ты отнесёшься, к тому, что я сейчас скажу…

На несколько секунд воцарилась, прерываемая только сопением художника, тишина.

– Я тебе расскажу, ласточка, надеюсь, ты правильно поймёшь.

Лиз видела, что старик колебался, первоначальный запал у него прошёл и теперь он мялся в нерешительности. Наконец, он овладел собой:

– В общем, я немного шпионил за тобой!

– Шпионили за мной! – Лиз пронзила его взглядом.

На его шеи под складками кожи судорожно двигался кадык, вызывая нервную рябь на всей нижней части лица.

– Но зачем? Шикрам? Вы могли просто спросить у меня то, что вас интересует! Или вы думаете, что девушка, которая не стыдиться обнажаться перед вами и вашим слугой примется скрытничать? И как это вам удавалось, ведь вы же почти не выходите из дома?

– Лиз, ласточка, мне понятно твоё негодование ….

Тут он отвернулся и сильно закашлялся, когда приступ прошёл, его глаза сузились до маленьких щёлочек и были краснее, чем обычно.

– Проклятый свет – прокряхтел он. – Лиз давай пройдём в комнаты, и я всё спокойно тебе объясню.

Девушка, тряхнув волосами, властно вскинула голову:

– У меня мало времени на пустопорожнюю болтовню. Я же вам говорила, что сегодня вечером у меня мероприятие, поэтому предпочту услышать всё здесь. – Она говорила нарочито холодно и отстранённо, понимая, что старик чувствует за собой вину, ей хотелось ранить беднягу своим равнодушием, кроме того, она хорошо помнила его неосторожное замечание по поводу её безупречной фигуры. Лиз считала, что вполне имела право в подобной ситуации на известную грубость. Шикрам с трудом выдержал удар, было видно, как ему больно слышать резкие суждения своей любимицы – он обиженно задвигал отвисшими губами. Глаза Лиз стали почти чёрными, и она удовлетворённо любовалась своей маленькой победой. Шикрам горько улыбнулся, он снова взял её за руку:

– Хорошо Лизи, я постараюсь не задерживать тебя – тихонько вымолвил старик.

– Вначале мне просто хотелось узнать о тебе какие-нибудь факты. Ты спрашиваешь, отчего я не полюбопытствовал у тебя? Но то, что человек говорит о себе сам и то, каким его видят со стороны – здорово отличается, а мне всегда нужно видеть картину с разных ракурсов, чтобы рассмотреть все детали. Все мы любим приврать о себе, а где то умолчать. Иногда человек может являться в высшей мере любопытным экземпляром, яркой личностью, но совершенно не умеет себя представить, либо стесняется заявить о себе как следует из скромности или от нежелания привлекать чужого внимания. А бывает наоборот, когда за пёстрой оболочкой скрывается куча грязного тряпья. И, к сожалению, второе встречается куда чаще. Я же стараюсь тщательно выбирать тех, кого близко подпускаю к себе. Знаешь ли Лизи, ласточка, в старости это становиться просто необходимым. Я непростительно много ошибался в людях и некоторые ошибки поразительно долго болью отзывались в моём сердце. Поэтому я решил больше узнать о тебе – он развёл руками и изобразил некое подобие виноватой улыбки.