Текст книги "Найденный мир"

Ответный залп последовал незамедлительно – наученные опытом прошлых высадок, морпехи заранее взяли на прицел скалы по курсу. Еще секундой позже сухие щелчки энфильдов перекрыло злое татаканье митральезы. Первая же очередь перечеркнула Степку от плеча до плеча – отброшенный пулями, он упал навзничь, удивленно глядя на плывущие в вышине перья облаков.

Убивший его британец ненадолго задержался на этом свете – пуля в плечо заставила его выпустить рукоятки митральезы как раз в тот момент, когда рулевой катера до упора зажал румпель, уводя катер из-под обстрела. Всплеск, соскользнувшие с досок борта пальцы и отчаянный, почти мгновенно захлебнувшийся крик – оглянувшийся назад рулевой увидел только качнувшуюся на волне бескозырку.

Мартин Каас успел выстрелить пять раз, прежде чем катер оттащил шлюпку прочь от берега. Затем он подошел к убитому Глушко и, встав на колени, принялся читать молитву – лютеранскую, но, как посчитал комендор, в данном случае это не имело ровно никакого значения. Господь примет всех.

Закончив, он выгреб из карабина и карманов покойника оставшиеся патроны и поднялся выше, почти на гребень. Британцы тем временем разделились – катер на малом ходу заходил со стороны пролива, готовясь осыпать враждебные скалы свинцовым градом, а отцепившаяся шлюпка по широкой дуге выгребала к середине косы.

Это был подарок, на который комендор почти не надеялся, – возможность принять последний бой с врагом почти на равных. Сыграла ли тут роль жажда мести, британская спесь или, наоборот, холодное осознание того, что забившийся между камней одинокий стрелок почти неуязвим для артиллерии, – Каас не знал, да и ему это было неинтересно. Его вселенная сжалась до узкой расщелины между камнями, планки прицела и нескольких шагов голой скалы, которых – он был твердо уверен в этом – британцам не миновать.

Он успел снять двоих и упустить одного, когда, забивая очередную обойму, расслышал скрежет металла справа, из-за спины. Те, с катера, оказались хитрее, чем он думал, – не видя вспышек выстрелов, они поняли, что стрелок закрыт от них, и тоже полезли на скалы. Развернувшись, Мартин пальнул в упор, и почти сразу же на него сзади навалилось что-то большое, тяжелое, хрипящее. Удар в спину бросил комендора вперед, на скалу, он попытался приподняться – и обмяк, уже окончательно, не чувствуя ударов ножа, которыми его добивали.

Первое действие следующего акта разыгравшейся на берегах Нового Света драмы закончилось. В активе у русских были четверо сраженных пулями эстляндца британских матросов, англичане же записали себе в плюс очищенную от вражеских наблюдателей косу.

К утру мичман Шульц так и не пришел в себя. По крайней мере, до той степени, чтобы подняться на ноги. Дмитрий Мушкетов решил считать хорошим признаком уже то, что контуженый время от времени открывает глаза и даже узнает – правда, почему-то одного Горшенина. Филиппинку Шульц упорно считал китайской прачкой, а на самого геолога только подслеповато щурился разноцветными глазами, левым – нормального серого цвета, а правым – красно-черным: красный от лопнувших сосудов белок и огромный неподвижный зрак. Выглядело жутковато. Попытки объяснить, что случилось и почему пострадавшего не слушаются руки-ноги, кончались ничем: мичман кивал, кривясь от боли, и тут же забывал все и заново принимался бормотать что-то жалобное и невнятное.

– Однако же надо идти, – повторил Горшенин грустно.

– Понесем по очереди? – предположил Мушкетов, с сомнением поглядывая на рослого молодого офицера. Как его смог дотащить от места боя невысокий худой боцманмат – оставалось загадкой, потому что вчера они вдвоем замучились волочить раненого до расселины каких-то двести шагов. – Один несет, второй с винтовкой охраняет?

– Пожалуй… – неуверенно отозвался моряк. Кажется, и ему вчерашний подвиг представился неповторимым.

Геолог вдруг замер, пристально глядя на Шульца.

– А знаете что, Павел Евграфович, мы с вами два… хм… умника. Нам бы сейчас что пригодилось?

– Лошадь бы пригодилась, – хмуро ответил боцманмат. – Привязать к седлу…

– А не пасется ли поблизости какой-нибудь тератавр? – риторически поинтересовался Мушкетов. – Вашу Катю без особого труда удалось подвести под вьюки. Так, может, они все настолько смирные?

Моряк потер шею.

– Да, – признал он, – Катю бы сюда – за полдня, пожалуй, добрели бы до лагеря. Однако ж ловить ее… кабы не дольше провозимся.

– Ну, – рассудительно заметил геолог, – если не увидим поблизости тератавров – сразу станет понятно, что ловить долго и проще на руках нашего подопечного отнести.

– Так и порешим.

Горшенин подхватил раненого за плечи и с трудом, не без помощи Мушкетова, взгромоздил себе на спину. Ноги Шульца при этом волочились по земле.

Однако, когда путники выбрались из расселины, где провели ночь, вначале показалось, что затея геолога кончится пшиком. Там, где еще вчера ящеры паслись стадами, наутро простерлось загадочно опустевшее редколесье. Птицы голосили по-прежнему, и стрекотали насекомые, но ни одного зверя крупней кролика вокруг не было видно, за исключением сордесов, по-прежнему набивавших утробы падалью.

– Однако, – в растерянности проговорил Горшенин, опуская свою ношу наземь. – Куда они все подевались?

– Я, кажется, знаю, – мрачно ответил Мушкетов. – Землетрясение было ночью.

– Не может такого быть, – уверенно заявил моряк. – Пока мы на берегу прохлаждались, трясло раза три. И никто не разбежался.

– То просто трясло, – убежденно проговорил геолог. – Звери чутко распознают опасность. Настоящую. Скоро случится извержение.

Он обернулся в сторону невидимого за кратерной грядой залива, прикрывавшего зеркальной гладью темную хтоническую глубину.

– И нам к этому часу лучше бы оказаться подальше от этого проклятого места.

Мушкетов с трудом поднял голову. Плечо мичмана врезалось ему в скулу.

Какое там «полдня», думал он, пытаясь стряхнуть заливавший глаза пот. Это поутру казалось, что до нового лагеря они доползут через пару часов после полудня. По мере того как маленький отряд огибал перепаханную британскими снарядами пустошь, перспектива растянуться в палатке и заснуть, не чувствуя за спиной угрозы, отдалялась все быстрей. Идти по редколесью налегке было нелегко; волочить на спине бессильного Шульца – почти невозможно. А уж когда мичман приходил в себя ненадолго, приходилось, бросив все, останавливаться и вдвоем удерживать бьющегося в бреду моряка: один хватал его за руки, второй зажимал ему рот, чтобы крики не привлекли ящеров.

Хотя ящеров как раз и не было видно поблизости. Даже сордесы разлетелись, терзая небеса воплями мучимых душ. Странная тишина накрыла редколесье.

Поэтому, когда буро-зеленое бревно перед Мушкетовым открыло желтый козлиный глаз, геолог совершил отважнейший поступок.

Он не заорал.

Возможно, ему бы удалось заметить зверя прежде, чем он едва не наступил тому на голову, но, когда волочишь на спине шесть пудов русского офицера, вокруг себя не видишь ничего. Горшенин и Тала, должно быть, увидали ящера раньше, и геолог обогнал их на несколько шагов, но предупредить товарища окриком не могли – а ну как тварь испугается?

– Тикбаланг, – почти беззвучно прошептала филиппинка, медленно поднимая ружье к плечу.

Молодой, судя по размерам, динозавр заметно уступал ростом взрослым особям. И, кажется, раненный. Зверь лежал, подтянув под себя передние лапы и прижав к бокам задние, будто огромная собака, в узкой провалинке, почти скрытый кустарником, отчего путешественники и не приметили его прежде. Аршинная плоскогубая башка колыхалась над стлаником, будто на пружинке – вверх-вниз, вправо-влево, поглядывая на людей то желтым, то черным глазом.

Да он контужен! – понял геолог. Как Шульц. Зрачки разного размера. Все стадо накрыло разрывом, посекло осколками, а этот уцелел, отполз в сторону и отлеживался, пока его не спугнули.

Вслед за этой мыслью пришла другая: у Мушкетова не было оружия. С винтовкой на спине тащить раненого было очень неудобно, и свое ружье он отдал Горшенину. И даже если открыть стрельбу, зверь успеет затоптать близко стоящих охотников. Вся надежда на то, что чудовище не станет нападать. В конце концов, оно травоядное…

С тяжелым вздохом динозавр приоткрыл пасть. Из-под жестких губ виднелись зубы: острые, мелкие для такого крупного зверя, предназначенные не для того, чтобы жевать. Эти зубы, как видел геолог двумя днями раньше, легко перекусывали ветки псевдолиственниц. Такому палец в рот не клади.

И тут зверь начал подниматься. Зашуршал, заскрипел стланик, разлетелись по сторонам веточки и хвоинки, а ящер все лез и лез наверх, пошатываясь на непослушных лапах.

«Может, оно нас боится, – без особой надежды подумал Мушкетов. – Может, оно выберется из ямы и убредет?»

Чудовище поднялось во весь рост, оторвав от земли передние лапы. Зелено-бурые бока ящера надулись на вздохе, но из пасти не донеслось ни звука. От зверя несло смолой и куриным пометом.

«Только не стрелять!» – взмолился мысленно геолог. Он помнил, как живучи жители Земли Толля, как пытался ползти такой же тикбаланг с дважды переломанным позвоночником. Если тварь взбесится, она успеет размазать неудачливых людишек в промокашку, прежде чем те уложат ее огнем из винтовок. Если уложат.

Пригнувшись, молодой ученый осторожно свалил бессознательное тело мичмана Шульца с плеча на мягкий, прогнувшийся стланик.

Внезапным движением ящер опустился обратно на все четыре лапы. Хрустнул под тяжестью копыт стланик. Башка, и правда напоминавшая в таком ракурсе голову гигантской лошади, боднула геолога в грудь с такой силой, что тот едва не повалился с ног.

Мы ему мешаем, понял Мушкетов. Мешаем затаиться и прийти в себя. Как же его отогнать, чтобы проклятая тварь не сочла людей угрозой, вроде стимфалиды, и не набросилась? Отойти самим не получится – зверь выйдет из себя раньше.

– Пошла прочь, – неуверенно проговорил геолог. – Кыш.

Голоса его не испугался бы и заяц.

Широкие ноздри раздулись. Ящер трубно выдохнул-всхрипнул, приоткрыв пасть и обдав человека канифольным духом.

– Сейчас я ей… – Горшенин клацнул затвором.

– Не надо! – Мушкетов вскинул руку и застыл, вспомнив, что ящеры пугаются всего, что может напомнить о стимфалидах. – Затопчет.

Зверь вновь попытался боднуть назойливое двуногое, но промахнулся. Ящеру было дурно, ящера пошатывало.

– Пошла прочь! – уже увереннее прикрикнул геолог.

Ему пришло в голову врезать ящеру, точно корове, по чувствительному носу, но о грубую шкуру запросто можно было рассадить пальцы, а зверь бы ничего не почувствовал. Зато на поясе у Мушкетова висел, сложенный вчетверо, длинный кусок веревки, который они с Талой подобрали в лагере, да так и не нашли применения. Вот теперь ей нашлось дело.

Наскоро накинув одну из веревочных петель вокруг запястья для верности, геолог покрепче стиснул импровизированную плетку и со всех сил протянул ею динозавра по тупому рылу.

Вот этого делать не следовало категорически.

Огромный зверь приоткрыл пасть, и одна из петель веревки насадилась по всей длине на мелкие острые зубы-гвозди. От боли и неожиданности ящер поднялся на дыбы вместе с зацепившейся плеткой, но вырвать ее из рук геолога не сумел – веревка намертво охватывала тому запястье.

Вместо этого оторвался от земли сам Мушкетов, оторвался и повис на одной руке, врезавшись боком в шершавое плечо динозавра, не в силах ни вывернуться, ни отцепиться.

Ящер не был очень крупным – метров семь вместе с хвостом. Это значило, что, когда чудовище встало на цыпочки, пятки геолога оторвались от земли на высоту человеческого роста. Свободной рукой Мушкетов уцепился за спинной гребень ящера, потому что иначе его возило бы лицом по усыпанной костяными бляшками шкуре.

Это спасло ему жизнь.

Вновь грохнувшись окарачь, зверь решил, что с него довольно. Непонятные, опасные твари выгоняли его из логова, одна из них набросилась, вцепилась в спину, точно стимфалида, и все инстинкты требовали бежать куда глаза глядят, спасаться, пытаться сбросить хищника. Длинным прыжком сорвавшись с места, ящер перешел на стремительную, валкую иноходь, встряхиваясь время от времени всем телом.

Вжавшись в колючий жесткий бок, геолог до крови на пальцах стискивал торчащие под грубой кожей костяные наросты. Он понимал, что, если отпустит сейчас дрожащую под рукой опору, его сбросит под ноги мчащемуся чудовищу, а проклятая веревка не даст ни откатиться, ни отбежать, и даже если тварь не раздавит в паническом бегстве, то разметет по кустам и кочкам, не в силах оторваться от источника своего ужаса, как котенок бежит от привязанной к хвосту консервной банки…

Дюйм за дюймом Мушкетов подтягивался, упираясь коленом в кривые, острые ребра ящера, пытаясь вскарабкаться на гребнистый загривок, а мимо пролетали ветви, что-то трещало и ломалось по сторонам. Тварь подпрыгнула на бегу, геолог рванулся вперед и вверх, забросил ногу и разом оказался на вершине. Позвоночный гребень тупой пилой прошелся по бедру изнутри, Мушкетов задохнулся от боли, но теперь ему оставалось только держаться, стиснув коленями тощую спину динозавра.

Проклятая скотина летела, не разбирая дороги, сквозь подлесок, поперек оврагов и промоин, казалось, что она вот-вот переломает себе лапы, но нелепый ее аллюр оказался очень устойчивым. Передние ноги едва касались земли кончиками копытец на каждом шаге: опора приходилась на задние.

Вот теперь геолог в полной мере ощутил на себе суть поговорки «оседлать тигра». Забраться на спину несущейся твари удалось, хотя и чудом, но как оттуда слезть? Особенно пока проклятая веревка держится у ящера в пасти, точно приклеенная! И даже отпустить ее нельзя, потому что захлестнувшая запястье петля при сильном рывке может запросто оторвать кисть руки напрочь.

Мушкетов дернул посильнее, рассчитывая, что веревка или слетит с острых скользких зубов, или в конце концов порвется. Ничего подобного не случилось. Ящер только вскинул плоскую голову и замотал ею на бегу, едва не сдернув геолога с насеста.

На спине у ящера приходилось лежать, припав к острым зубьям гребня, иначе седока вмиг бы смахнули бьющие по затылку ветви. Перед глазами вздымались ходящие под шкурой бугры мышц. Сама шкура казалась странным произведением искусства: будто орды безумных гномов набили на нее мириад костяных заклепок размером с самую мелкую горошину. Каждая бляшка в отдельности едва выступала над кожей, но вместе они работали не хуже наждака. Ладонь, щека, колени и бедра геолога уже были рассажены в кровь, и Мушкетов отгонял от себя мысль о том, что случится, если хищники Земли Толля чувствительны к ее запаху. Впрочем… на падаль у старого лагеря слетелись только стервятники, остальные или не учуяли добычи, или, что скорей, разбежались.

«Да когда же ты выдохнешься, проклятая? – мысленно обратился ученый к своему скакуну. – Чтоб ты замертво пала. Чтоб ты ногу сломала. Чтоб тебе дракон голову откусил».

Эту мысль сменила другая: даже если все желания сбудутся прямо сейчас – что потом? Он окажется посреди враждебной равнины, без оружия, неведомо где…

Геолог чуть приподнял голову. Солнце светило в правую щеку. Получалось, что бешеная скотина несет его почти туда, куда бы и хотелось, – в сторону нового лагеря, лишь немного забирая южнее.

И тут его озарило.

Иногда бывает так, что две проблемы в сумме решают одна другую. Да, он не может спрыгнуть с несущегося динозавра и не сумеет выбраться живым с просторов Земли Толля… но если проклятая ящерица добежит до русско-немецкого лагеря, ее пристрелят часовые. А оттуда уже можно будет выслать на подмогу оставшимся на месте вчерашнего боя Горшенину и Тале охотников и носильщиков.

Осталось только придумать, как сбить тупоголовое животное с курса.

Единственным инструментом для этого оставалась веревка.

Уздечка.

Упираясь всем телом в спинной гребень ящера, геолог изо всех сил потянул за веревку, оттаскивая морду ящера налево. Тварь уперлась, замотав уродливой башкой, но для этого ей пришлось сбавить ход и – о чудо! – немного податься в сторону, чтобы избавиться от назойливого давления. И еще немного. И еще.

– Вперед! – прохрипел Мушкетов пересохшим горлом, чувствуя, что скакун начинает уставать. – Вперед, тварь! Н-но!

Тикбаланг заверещал пронзительно и хрипло, прибавляя ходу.

Деревья расступились, выпуская зверя и его наездника на равнину. Солнце плеснуло в глаза текучим золотом, брызгаясь под напором ветра. Мимо проносились приземистые кусты, увешанные тяжелыми гроздьями невзрачных ржавых шишек. Над горизонтом, в сказочной дали, маячили голые вершины срединного хребта островной гряды.

Геологу уже начинало казаться, что его безумный план увенчается успехом. До лагеря не могло оставаться больше пары-тройки верст – в моменты, когда валкая иноходь ящера прерывалась особенно длинным прыжком, Мушкетову мерещилось вдалеке что-то, чему не было места на мезозойском просторе, смутное пятно на зеленом фоне. Он еще раз дернул за веревку, поправляя курс невиданного скакуна.

И тут ящер закричал снова, мотая на ходу головой. К зверю словно вернулись свежие силы: чудовище прибавило скорости, припадая к земле грудью и загребая мох передними лапами.

Из зарослей по правую руку вынеслись, раскинув крылья, три стимфалиды.

До этого Мушкетову казалось, что его скакун мчится с предельно возможной для динозавра скоростью, сравнимой с несущейся галопом лошадью, – и даже это достижение казалось ему фантастическим для тяжеловесных зверей мелового периода. Ящеры были огромны, ужасны, могучи… но не слишком быстры. Обручев на его месте не совершил бы такого просчета. Только теперь геолог понял, насколько ошибался. Тикбаланг несся из последних сил, задние ноги ходили, точно паровозные шатуны, а стимфалиды нагоняли.

Раскинув передние лапы, хищники парили над равниной, едва не отрываясь от земли в стремительном броске. Вряд ли им под силу было бы поддерживать такой темп долго, но сейчас расстояние между ними и добычей сокращалось на глазах.

Все исчезло для геолога, кроме бьющего в лицо ветра и хриплого скрежета за спиной. Стимфалиды перекликивались немецкими голосами, обходя потерявшего соображение тикбаланга с обеих сторон – две справа, третья слева, две отвлекают внимание, третья готовится к броску. Так гонят измученного лося волки в заснеженном лесу. Вот только добыча пернатых тварей была гораздо крупней какого-то сохатого. Царапающий душу скрип разбился какофонией многоголосого щебета. Полуобернувшись, Мушкетов увидел, как взвивается перед стремительным броском вожак маленькой стаи, раскинув когтистые лапы.

На размышления не было времени. Геолог действовал инстинктивно, повинуясь велению казацкой крови, и, хотя в руках у него не было шашки – да и не учился он рубить лозу, – удача оставалась на его стороне. Опершись одним коленом о жесткую холку, он встретил стимфалиду пинком прямо в ощеренную пасть. Крыльные когти полоснули по лодыжке, располосовав штанину и кожу под ней, но тварь не удержалась, отлетела назад под удар плоского, негнущегося хвоста.

Оставшиеся две стимфалиды взвизгнули хором. Мушкетов ожидал, что твари отстанут, раз охота не задалась, но те продолжали мчаться рядом, не отставая. Неужели у них хватит выносливости не догнать, так загнать ящера? Или просто они не в силах быстро сменить тактику?

Одна из хищниц повернула голову, встретилась взглядом с притулившимся на холке у великана человеком. Зрачки полыхали расплавленным золотом. Нет, понял геолог. Их ведет мстительная злоба. Они не отступятся, пока не добьются своего – или не лягут, обессилев вконец.

И в этом есть своя польза, понял геолог. Потому что твари гонят тикбаланга туда, куда направил его сам Мушкетов, – в направлении лагеря. А там их встретят пулями.

Мощные лапы тикбаланга на бегу отбивали рваный ритм цыганской пляски. Соскальзывали с чешуйчатого гребня окровавленные руки, и одна мысль билась в голове геолога: только бы продержаться, только бы не повиснуть на проклятой веревке приманкой для кровожадных тварей.

Лагерь виднелся впереди – высокая баррикада из вывороченных кустов, рассеченная узкими проходами, похожими на бойницы. Мушкетов дернул за узду, пытаясь отвернуть своего скакуна, но тот, обезумев от ужаса, несся прямо на стену. Геолог не знал, что хуже – если тварь попытается перепрыгнуть преграду, сбросив седока, или попытается протаранить ее. Но ему не оставалось ничего иного, как держаться крепче. Стимфалиды, начавшие было отставать, рванулись вперед.

До тикбаланга дошло, что вперед дороги нет, лишь когда до баррикады оставалось с полсотни метров. Ящер резко взял влево, едва не затоптав упорхнувшую с пути стимфалиду. Вторая поднырнула под великанский хвост. Их мерзкий щебет звучал у самых пяток геолога. Вот-вот одна из тварей соберется с духом для решительного прыжка, и тогда Мушкетову останется лишь уповать на фортуну. Или приготовиться к рукопашной схватке, зубами и когтями, с тварью, намного лучше наделенной и тем и другим, на спине бегущего динозавра.

А потом загремели выстрелы, сливаясь в очередь.

– Что вы там высматриваете так внимательно, Александр Михайлович? – спросил Обручев, поднимая голову.

Геолог так увлекся разбором и каталогизацией образцов, что лишь через полчаса заметил, что его товарищ сидит в одной позе, не сводя взгляда с нависающих над палаткой ветвей местной магнолии.

– Тш, – цыкнул Никольский, не оборачиваясь. – Спугнете.

– Кого? – вполголоса поинтересовался Обручев, пытаясь рассмотреть, о ком идет речь.

– Козодоя, – ответил зоолог коротко.

– Да вы шутите!

От фауны Нового Света можно было ожидать всяких чудес, но пока что настоящих птиц ученые здесь не видели. Как, впрочем, и настоящих млекопитающих – похожее на крысу существо, покусившееся на немецкие запасы провизии и убитое бдительным поваром, оказалось сумчатым, а в брюхе пухлобокой землеройки, точившей корни под одной из палаток, обнаружились при вскрытии неотложенные яйца.

– Меня вчера смутил наш революционер, – пояснил Никольский. – Говорил: матросы несколько раз видели мельком козодоев. Я начал приглядываться, и вот… смотрите.

– Ничего не вижу, – признался Обручев, придвигаясь поближе.

– На вон той толстой ветке, у самого ствола, – показал зоолог. – Почти сливается с корой.

– Все равно не… Подождите!

Приплюснутый нарост на ветке пошевелился.

– Сейчас я его… – пробормотал Никольский, напрягаясь. – Есть!

Обручев заметил в руках товарища сачок для ловли бабочек, только когда белый муслиновый мешочек поймал в полете сорвавшееся с ветки существо. Послышался сдавленный писк, но зоолог уже накрыл бьющуюся в складках добычу для надежности еще куском ткани.

– Вот теперь ты от меня никуда не денешься, – с удовлетворением промолвил Никольский.

– А что вас так привлекло в этом… козодое? – поинтересовался геолог. – Мы уже немало видели здешних не вполне птиц… как бы их наречь, не думали еще? Ornithoides? Paraves?

– Последнее будет получше, но по-русски звучит неудачно. Что за слово такое – «параптицы»?

– Нептахи, – хмыкнул Обручев. – Но вы не ответили.

– Ну, если вы не заметили, перед нами вовсе не птица. И даже не, э, нептаха. – Никольский лихо щелкнул пальцем по шевелящемуся комку ткани. – Не трепыхайся! Да, о чем это я? Сейчас распутаю нашего пленника, и сами увидите, какая нам интересная добыча попалась.

Он осторожно запустил руку под складки.

– А главное, – продолжал он, – она живая, и я надеюсь сохранить ее в таком виде до самого возвращения. Понимаете ли, Владимир Афанасьевич: рисунки, кости, заспиртованные образцы – это прекрасно, но разве не лучше ли было бы доставить в Петербург живое подтверждение нашим словам? Если, – добавил он справедливости ради, – мы найдем, чем кормить это существо. Насекомоядные обычно хорошо переносят неволю… Как думаете, что со мной сделают господа офицеры, если я начну выращивать мясных червей?

Геолог поморщился.

– Как бы в таком случае нашему «Манджуру» не повторить судьбу одного броненосца с Черноморского флота, – ответил он. – Ну, показывайте ваше чудо… в перьях. Или без перьев.

– Как бы оно меня за палец… – озабоченно пробормотал Никольский. – Ну, смотрите.

Жестом фокусника он сдернул муслиновый сачок. На тыльной стороне его ладони трепыхалось, пытаясь вырвать из человеческих пальцев заднюю лапку, престранное животное.

Конечно, это была не птица. В первый момент Обручеву показалось, что перед ним летучая мышь. Только попавшая под паровой каток. Потом он понял свою ошибку. Это существо и к млекопитающим не могло иметь отношения, невзирая на мягкую серо-бурую шерсть, покрывавшую все его тельце, за исключением самых краев кожистых перепонок. Вдоль хребта тянулись две темные полосы, сливаясь вместе черной кисточкой хвоста.

– И впрямь чудо, – довольно заметил зоолог. – Какой красавец, гляньте только.

– Но ведь это птерозавр, – осторожно промолвил Обручев.

– Именно! – Никольский сиял, как начищенный пятак. – Крылатый ящер. Хотите сказать, что мы уже наблюдали сордесов вблизи и даже вскрывали?

Геолог кивнул, не сводя взгляда со зверюшки. Существо упорно стремилось вырваться из рук, но не дергалось отчаянно, как можно было бы ожидать, а потягивалось всем телом размеренно, как живой метроном.

– И тем не менее это крохотное создание гораздо интереснее огромных сордесов, – заключил Никольский. – Вот оно как раз представляет собой эволюцию в действии.

Обручев молча поднял брови.

– Судите сами, – пояснил зоолог. – Мы видели множество разнообразных… нептах, помилуй меня боже, привязалось слово! И все они были небольшого размера: самым крупным, пожалуй, можно считать ихтиорниса. Встречали также птерозавров нескольких видов. Все они были огромны и весьма схожи обликом и образом жизни. Объяснение такой картине я вижу только одно: птицы, еще не развив свои преимущства полностью, уже начали вытеснять птероящеров в те ниши, откуда выбить их будет не так легко – например, крупных крылатых охотников и падальщиков. Существо, которое мы так своевременно поймали, должно быть, реликт тех времен, когда птиц еще не существовало и за насекомыми охотились хищники другого рода. Смотрите, как здорово оно приспособлено к воздушной охоте!

На взгляд Обручева, мохнатое создание было приспособлено к тому, чтобы пугать впечатлительных барышень, хотя было в нем и своеобразное очарование, свойственное мелким пушистым зверюшкам. Огромные темные глаза смотрели жалобно – пока не замечаешь, что в них нет ни единого проблеска мысли. А уж когда существо приоткрывало широкую жабью пасть, шевеля перистыми усиками и обнажались мелкие острые зубы, всякая симпатия умирала напрочь.

– Насчет отсутствия крупных птиц вы не совсем правы, – заметил геолог. – В канзасских отложениях сантонского яруса – середины верхнего мела, – исследованных Маршем, найдены остатки гесперорниса, своеобразного мелового пингвина: нелетающий рыбоядный… хм. А ведь вы правы. С трудом могу представить себе ныряющего птерозавра. Птицам проще эволюционировать в плавающие формы, в то время как летательная перепонка не годится для ныряния и с трудом позволит оторваться от воды. Мы же видели, что сордесы хотя и выхватывают добычу из моря, но волн при этом крыльями не задевают.

– Вот вам и срез эволюционного процесса, – отозвался Никольский. – Когда более гибкая группа начала вытеснять менее гибкую, но процесс еще не завершился. Эти милейшие создания будут существовать до тех пор, пока существует их добыча – крупные сетчатокрылые, и пока… – он сбился, формулируя мысль, – пока неспециализированные птицы не станут более эффективными охотниками на эту добычу, чем достигшие предела приспособления птероящеры.

Он помолчал.

– Совершенство в эволюции – это не вершина. Это глубина падения.

– Тогда почему все живое тянется к нему? – спросил Обручев, вглядываясь в черные капельки звериных глаз.

– А почему все на свете падает вниз? – ответил зоолог вопросом на вопрос. – То, о чем мы говорили с товарищем Щукиным, – принцип наименьшего действия в применении к биологии.

Он рассеянно погладил птероящера по мохнатой спинке. Животное не обратило на это внимания, поглощенное попытками вырваться.

– А тебя, – ласково проговорил зоолог, обращаясь к своему пленнику, – мы с почетом доставим в столицу. Такой обширной аудитории, как будет у тебя, не знала ни одна дива. Тебя будут изучать выдающиеся биологи, тобой станут восхищаться монархи и аристократы. Спой, светик, не стыдись…

Тварь пискнула, будто по заказу.

– Ах ты моя прелесть! – восхитился Никольский.

– Ей бы клетку подыскать, – напомнил практичный геолог. – Или ящик. Вы же не собираетесь пригреть это существо на груди?

– Пригревать его не надо, – отозвался зоолог, – оно теплокровное. Но запереть стоит непременно. А то до сих пор нам, Владимир Афанасьевич, фатально не везло с живыми образцами. Ихтиорнису свернул шею наш… товарищ.

Обручев сглотнул. Он до сих пор отказывался верить, что Мушкетов погиб, потерявшись на просторах Земли Толля, хотя шансов на то, что юноше удастся выжить посреди равнины, кишащей смертельно опасными хищниками, почти не было.

– Сордеса оглоушил лейтенант Злобин. Крысожабу я, хм, упустил сам. Скунса-полосатика мы ловить побоялись. Теперь бы это чудо-чудище довезти в целости.

– Нам бы самим в целости до дому добраться, – проворчал Обручев. – Пока что статистика не на нашей стороне. А затею со взятием на абордаж вражеского корабля я иначе, как безумием, и назвать не могу.

Коротко вскрикнул немец-часовой, один из немногих: вместе с Колчаком и Леттов-Форбеком к заливу ушли почти все боеспособные моряки из обоих лагерей. Остались в основном раненые. А потом над лагерем прогремела пулеметная очередь.

Никольский от неожиданности разжал пальцы, и тварь в его руке увидала свой шанс. Отчаянным рывком она взмыла в воздух, совершила издевательский пируэт над головою опешившего зоолога и с яростным писком унеслась.

– Положительно не везет вам с живыми образцами, – немилосердно заключил Обручев, поднимаясь на ноги. – Однако стоит глянуть, что там творится. Не иначе стимфалиды опять напали. Вот же упрямые твари!

– Я упрямей, – пообещал Никольский, с ненавистью глядя вслед упорхнувшему «козодою». – Господом Богом клянусь, я доставлю в Россию хотя бы одного живого динозавра.

Очередь смела первую стимфалиду, словно метлой, разметав фонтаном крови и перьев. Вторая шарахнулась, потом бросилась обратно, к добыче, и в этот момент напуганный выстрелами тикбаланг оступился.

Казалось, будто все происходит очень медленно. Нелепо вскинув мощную заднюю лапу, зверь повалился набок, еще продолжая стремительный бег, одновременно проскальзывая по мягкому стланику и мучительно выворачивая жесткую горбатую шею… и Дмитрий Мушкетов падал вместе с ним, не в силах вырвать руку из веревочной петли.