Текст книги "Сфера"

34. Сигареты
(Rezitativ: 3’21)

[……………………………………………]

– Извольте пройти!..

Изволю, изволю. Тем более сегодня я ненадолго. На повестке дня всего два вопроса.

Посреди лестницы остановился. Вопрос первый, кажется, решен. Урегулирован, так сказать. Лакей тот же, слова те же, а главное…

(Лестница та же, светильники-птицы те же, дерево, которое справа…)

…Я уже вдохнул воздух – застоявшийся вчерашний (позавчерашний, поза-поза…) воздух дома, воздух призрачного мира. Не ошибешься – после первого же глотка.

– Здравствуйте, Эрлих!..

На Альде – знакомое синее платье. И улыбка знакомая. Все по кругу, разве что в глазах… Нет, показалось.

– Спасибо, что заехали за мной. Вчера вы так интересно рассказывали! В самом деле, вдруг мы все живем в каком-то выдуманном мире? Я вам чуть было не поверила.

Странно! Слова те же, буква в букву, но вот голос… Словно роль играет, причем абсолютно без всякой охоты.

Нет, тоже показалось! Чья сейчас реплика?

– Да я чуть сам не поверил, Альда!

Уже взяли под руку, меня уже ведут. Надо спешить, Дайза ждет.

– Дайза ждет. Она мне телефонировала.

Угу. А я просто хотел извиниться. Не так важно, помнит ли стриженая, что было вчера (не вчера – в прошлое «сегодня»!) – не помнит, человек она – или программа…

Какие, интересно, номера на авто? «Alda-0003»! Почему «3»? Две первые машины успела разбить?

…Она мыслит – следовательно, существует. Хамить же разумным существам не следует. Так чего я жду? «Извините, Альда!», ручку поцеловать – и можно тянуться за бабочкой-выручалочкой. Или просто по улице погулять, поискать книжный магазин…

Новый Берлин сегодня совсем не такой. Нет, это я не такой. Мне все начинает здорово не нравиться. Не люблю быть марионеткой (а кто любит?). В моем городе я тоже себе не хозяин, но там мы с Гипносферой на равных…

Альда смотрит в сторону. С нею тоже все не так, совсем не так. Между прочим, она и есть – Гипносфера, если Акуле верить. Только я не верю, Акула в лучшем случае метафорически выразилась. В худшем же… Да не в худшем! Соврать изволил джинсовый. Или загадочку подкинуть другу Том Тиму.

– Том Тим Тот – ваш псевдоним?

– Конечно, псевдоним.

Вот это и плохо. Он, австралиец наглый, меня куда-то ведет. Прямо-таки тащит. А я… А я ведусь. Тащусь известным персонажем по стекловате. Зачем он меня в стрип-бар звал? Силу показать, вот, мол, чего могу? И силу, само собой. А заодно меня, грешного, на вшивость прощупать. А вдруг куплюсь на телеса да волоса?

И сюда пускает. А мог бы этот файл попросту задавить, ведь картинка вроде неудачная. Задавить… Раз, и нету! Альда… Не верится как-то. Нажал F8 – человек йок. Пусть даже и не совсем человек.

Теперь она насчет писательства скажет. И насчет родителей…

…Не совсем? А собственно, почему? Нас, сапиенсов, злых бесхвостых обезьян, тоже Кое-Кто сотворил! И свободу воли даровал. Но ты же не бог, Джимми-Джон?

Стоп! А вот туда не надо!

– Дайза говорила, что вы писатель, но просила никому не рассказывать. Вы же знаете, Эрлих, ее родителей…

– Нет, не знаю… Альда, извини. Ты – не файл, ты такой же человек, как и я, как и мы все. Напрасно я тебя обидел! Если хочешь, я исчезну. И если скажешь – навсегда.

У нее странные глаза! Какие-то очень взрослые.

– Только не смей называть меня Л, Эрлих!

Вот так! Я не ошибся – и она не ошиблась. Поняла? Наверняка еще не все.

Руку поцеловать так и не догадался. Ладно, mo3.jpg, где ты?

– Погодите… Погоди!

Ее ладонь скользнула по руке. Сжала мое запястье.

– Я… Я не все помню, это сон… То есть похоже на сон, так?

– Очень похоже, – пожал я плечами. – Если честно, я и сам до конца не разобрался.

– Я тоже. Не исчезай, Эрлих! Иначе всю жизнь будет казаться, что я действительно живу в файле.

…До первого нажатия F8. Впрочем, и на меня есть свое «delete». И на всех остальных.

– Тебе кажется, что этот мир… Мой мир – ненастоящий, искусственный. Ведь так?

Да, помнит. Все помнит, молодец, стриженая.

– А вот мне кажется, Эрлих, что ты – призрак из города призраков. Но, может, все проще?

Может, и проще.

– Тогда пункт третий, резервный, – вздохнул я. – Начнем разбираться по порядку. Скажи, чтоб затормозили у ближайшего сигаретного киоска. Или магазина, все равно.

Эту мыслишку приберегал, как последний патрон. Станет Акула разнообразить фокусы? Едва ли, клиенты должны привыкнуть. Сигареты – вроде кода.

– Остановите здесь!

Это шоферу. Переспрашивать не стала. Молодец!

В бумажнике оказались евро, по виду совсем как настоящие. Целых пятьсот, десятками. А какие у нас цены на никотинчик?

Так-так… Сортов чуть ли не двести. Понятное дело, не стрип-бар в Огайо. И стоит все добро от пяти до пятнадцати. Дороговато, но явно не то. Или все-таки? Пачка, в уголке! Странная такая, маленькая совсем.

– Простите, сколько?

– Двести пятьдесят.

Есть!

[……………………………………………]

– Что за сигареты, Эрлих? Никогда таких не видела.

– Я тоже. Мы, кажется, приехали?

Да, стоим. Стеклянные двери, добрый молодец у входа. А за дверями – Дайза во гневе. Ведь я опаздываю на две минуты.

– Сделаем так, Альда. Мы зайдем, а потом я все-таки исчезну.

В темных глазах – испуг.

– Эрлих…

– Ненадолго, – улыбнулся я. – Просто превращусь в настоящего Эрлиха Грейвза. Хочу поглядеть на ваш мир изнутри. Соберу информацию.

…Инфор-ма-ци-я! Инфор-ма-ци-я!

Альда покачала головой.

– Эрлих Грейвз… Настоящий Эрлих – он… Не очень достойный человек.

– Скажи еще – мерзавец, – подхватил я. – Вот мерзавец мне кое-что и расскажет.

А заодно сигареты проверю. Если они действуют на меня, значит, могут подействовать и… Стоп, Джимми, кажется, объяснял – в упор не действуют. Только для гостей, only for whites, так сказать.

Пигалицу заметил издалека. Спешит, каблучками постукивает… Закурить, что ли? Нет, лучше потом.

[……………………………………………]

– Альда, здесь есть одна картина. Хочу посмотреть.

Справа? Да, вторая справа, не спутаешь. Всюду золоченый багет, резьба, а тут…

– Опаздываете, Эрлих. Я вас две минуты жду!

– Сейчас, сейчас…

А вот и ты, Старый Берлин! Нет, конечно, не Берлин, дома бетонные, окна огромные, полно алюминия. Скорее, Нью-Йорк, 11 сентября.

– И что тут хорошего, Эрлих? Обычный эпатаж!

Пигалица!

– Погоди, Дайза! В самом деле… Странно, я была тут позавчера, но такого не видела. Картина что, новая?

А это уже Альда. Итак, новая картина. Уж не вместе ли со мной появилась? Никакого «позавчера» в мире-файле нет! Было «вчера» с раутом призраков – и вечное «сегодня». Они помнят… Но мы, люди, тоже помним все свои «позавчера»!

– Не хватает радуги, – решил я. – Радуги восьми цветов. Весь спектр – и черная кайма внизу. Символ Последнего Дня.

– Радуга?!

Пигалица шагнула ближе к полотну, наморщила лоб, всмотрелась. Так она еще и искусствовед!

– Ерунда! С радугой был бы вообще кич!.. Альда, мы с Эрлихом ненадолго.

Уходя в кильватерном строю, не удержался – поглядел назад. Девушка в синем платье смотрела на картину. Что она видела? То же, что и я? Каждый Охотник Желает Знать…

[……………………………………………]

– У меня мало времени, Эрлих. Садитесь за стол – и записывайте. Да не за этот, за мой, у окна!..

Пепельница на столе есть? В наличии пепельница. А сколько в пачке сигарет? Так и знал, не двадцать, шестнадцать всего.

– Пишите! Ручка там, на пачке бумаг.

Предложить сигарету даме? Нет, лучше по порядку. Как говаривали в годы давние? Начни перестройку с себя? Ну, каков ты, Эрлих Грейвз?

– Первое… Сегодня же вам надо поехать к господину Немерсу и договориться по поводу оркестра. Слышите, Эрлих? Оркестра, а не вашей дурацкой рок-группы! На моей свадьбе… Да не курите тут, Эрлих, я же вас просила!..

Поздно, матушка, поздно.

– …На моей свадьбе все должно быть пристойно. Сколько раз я вам говорила: вы входите в наш круг, поэтому должны забыть о своих привычках!.. Вы записали?

Ладно, запишем. Пункт первый – оркестр. Как говаривал дед: «Может, тебе еще румынский оркестр пригласить, солдат Яшка?» Я так и не спросил, отчего именно румынский. Может, потому…

[……………………………………………]

Так бы и врезал, блин, дешевке! Оркестр ей подавай, сучка наглая! Ничего, Густлав мне пленку подбросит, иначе запоешь! Думаешь, меня на крючок взяла?

[……………………………………………]

Ого! Никак, страсти роковые?

– Записали?

Записал, записал…

– Что случилось, Эрлих? Вы сегодня какой-то… Вы что, обижаетесь на меня? Не смейте обижаться!..

[……………………………………………]

Это я раньше обижался, Дайза! Когда ты на меня смотреть не хотела, носом крутила. Помнишь, на курорте, в Вейсмаре, когда ты с тем актеришкой, уродом поганым, обжималась? Думаешь, забыл?

– Я еще не ваша жена и не желаю выслушивать…

Выслушаешь, выслушаешь, еще на колени встанешь! Думаешь, мне деньги нужны? Нужны, только твои предки мне их и так отдадут, без всякой свадьбы. В вашем гребаном «кругу» не любят скандалов, правда? А если твой папаша увидит, как ты…

– Не вздумайте ревновать, Эрлих! У меня много друзей, у меня много обязанностей, я не бездельница… Не бездельник, как вы! Если я вам вчера вечером не позвонила… Да не смейте так смотреть!..

Да кто же тебя ревнует? Это я тебя раньше ревновал, сука…

[……………………………………………]

Назад! Сигарета… Хвала аллаху, затушил. Хорошо, что окно открыто! Пора, однако, исчезать, пора!

– Ну, Эрлих! Ну, не обижайтесь, пожалуйста! Я бываю иногда несносной, знаю. Но ведь я стараюсь, чтобы у нас все было хорошо!..

Пигалицын голос внезапно дрогнул. Кажется, она не такой уж плохой человек.

– Да я не обижаюсь, малышка. Кстати, кто такой Густлав?

А ты, Эрлих Грейвз, – злодей, как есть злодей! Правда, мелкий очень. Из женского романа.

Интересно, Альда меня дождется?

35. У моря
(Choral: 6’44)

– …Ты не прав, Эрлих!

Она стояла там же, где мы и расстались, – возле картины. У панорамы Мертвого Города.

– Знаю, – вздохнул я, шаря глазами по потолку – вверх и влево.

Бабочка-а-а-а!

– Радуга не символ гибели, она – знак надежды. Ты сказал, черный цвет – самый нижний? Но в этом, наверное, все и дело.

Сзади – дробный топот. Никак, пигалица нагоняет? Ведь она так ничего и не сообразила.

…И хвала аллаху!

– Я, конечно, не прав, Альда. И сейчас исчезну – по-настоящему. А этот Эрлих…

Сказать? Не стоит, пожалуй. День повторяется, злодею Эрлиху ничего не успеть. Так и будет список составлять – под пигалицыну диктовку.

[……………………………………………]

…И ты свое получишь, Альда! Думаешь, гордячка фригидная, на тебя управы нет? Только денег я у тебя не возьму, ты мне…

[……………………………………………]

Вдо-о-ох! Выдо-о-ох! Ну и гад ты, Эрлих! Все, пора!..

– Стой!

Стою. Откуда у Альды фотоаппарат? Никак, цифровая камера? Прогресс, прогресс!

Чи-и-и-и-из!!!

– Не удивляйся, Эрлих. Я, кажется, придумала. А теперь…

Повертела аппарат в руках, усмехнулась.

– Мы исчезнем вместе. Там, у тебя, и поговорим. И не вздумай спорить!.. Мне… Мне взять тебя за руку?

А когда тут спорить? Пигалица уже рядом.

– …Эрлих, вы что себе позволяете? Вы что себе… Я ничего не поняла, объясните! Что случилось?..

Выручалочка!

[……………………………………………]

Темно! Очень темно.

Светлее? Солнце! И, кажется, море?

Повезло!

Не глядя, беру Л за руку, жадно глотаю свежий ветер. Да, повезло! Кажется, лето, кажется, море… И Л рядом – уже не кажется.

В закрытых глазах – желтый огонь. Солнце! Ничего, сейчас привыкну.

– А где же призраки, Эрлих?

Кто?! Эрлих – кличка мистера Том Тим Тота?

Не удержался – открыл глаза. Оранжевые пятна (не солнце – пламя!), синее небо, синее море… И такое же синее платье на незнакомой черноволосой девушке. То есть не совсем незнакомой.

– Мы… Мы с вами, кажется, встречались. В Туннелях, да?

Подошла близко-близко, взглянула прямо в глаза.

– К такому трудно привыкнуть. Тебя можно узнать, Эрлих, но… Ты теперь совсем другой. Другой – но все-таки настоящий. Тогда, ночью, ты казался фантомом.

Взаимно! Итак, мы с этой стриженой на «ты», она здесь бывала («здесь» бывала!), а мерзкий лилипут Том Тим опять учудил нечто.

Сзади горка, за нею – бухта, справа гора, откуда хорошо смотреть на Большую Волну. Мы на обочине серого шоссе, дальше – поселок.

А слева – море. До самого горизонта море. Настоящее! «Вот он, легкий предутренний бриз…» Бриза, правда, нет; и не утро – день в самом разгоне.

– Призраков тут нет, Альда. Это во-первых. А во-вторых… Вы… Ты сказала, что я другой? А какой именно?

…Призраков «здесь» нет – и зеркал нет. Как я не догадался раньше спросить о том, какой я? У той же Л, к примеру?

Задумалась, сжала губы.

– Тебе лет тридцать, ты чуть ниже меня ростом, у тебя очень короткая стрижка…

Провел ладонью по затылку – точно! Впрочем, чему удивляться? Лето, все по сезону.

– А главное, ты не Эрлих. Не ТОТ Эрлих. Хочешь, буду называть тебя по имени?

Кажется, надо идти. Все тихо, все спокойно, но… Надо идти! Или даже бежать?

– Зови, как нравится. Нам туда. Быстро!

Туда – прямо по шоссе. Свернуть бы, так некуда. Слева море, справа маленький поселок, все домики на виду. На гору не поднимешься, там наверняка ждут.

– Эрлих, не так быстро! Я же в туфлях!..

Фу ты, забыл! Угораздило же ее в туфлях сюда попасть. Еще бы муфту взяла.

– Надо спешить, Альда. Сейчас поселок кончится, нам направо, там санаторий…

– Но это не твой город? Ты знаешь, где мы?

Не выдержал, остановился. Море, гора, поселок… Разве все вокруг – не мое? Не Я?

– Город на юге, за горой, несколько часов на машине или поездом. Сзади бухта, там хорошо ставить палатки… Мой мир, Альда. Настоящий! Если я попадаю в твой, то просто вижу сон. И ты видишь сон. А вот когда именно, у себя или «здесь», решай сама. Все, пошли!

[……………………………………………]

Вид санатория мне не понравился. Слишком тихо, слишком пусто. А сейчас лето, тут должно быть полно людей.

И потемнело. Не то чтобы очень, но все-таки…

– Сюда!

Сюда – за густую акацию. Береженого бог бережет! В санаторий заходить не стоит. Помню – пустые длинные коридоры, лестницы, зовущие вниз, в темный сырой подвал. Скверное место!

– Обойдем. Справа аллея, она ведет к дороге.

– Погоди…

Сняла туфлю, усмехнулась, взялась за каблук. Тр-р-ресь! Теперь вторую…

– А откуда ты знаешь, что нам надо именно туда? Мы с тобой только что здесь оказались?

Ну и вопрос!

– Это же мой мир, мой город, мое море, Альда! Я всегда знаю, где я, что нужно делать. Почти всегда… А сейчас мы с тобой попали в ловушку, нас ищут – значит, надо пройти к дороге.

Взглянула удивленно. Улыбнулась.

– Догонялки? Тебе часто приходится убегать?

– Не то слово, – не без гордости согласился я. – Только не говори, что погоня во сне – признак неуверенности и страха перед жизнью.

Протянула руку, словно хотела схватить меня за ухо… Не схватила.

– Просто ты еще мальчишка, Эрлих! Как бы ты ни выглядел, сколько бы тебе ни было лет. Ну, побежали?

А вот бежать не надо. Идти спокойно, не оглядываясь, деревья нас закроют, так что пройдем, не страшно… Жаль, оружия нет! Ничего, выберемся к дороге, там ждет автобус…

Для Альды это игра? А ее мир? Рауты, «свой круг», злодей под маской жениха?

…Надо же, помню! А вообще-то скверный сон. У лилипутов оказались бракованные лилипуты.

– У тебя каждый день – другой? Я правильно поняла?

– Правильно.

А вот туда мы не пойдем! Тропинка широкая, дальше она становится еще шире, покрывается асфальтом… Там кладбище – незнакомое, огромное. Оно на холме, ко входу ведет широкая лестница, мраморная, как в доме стриженой.

Темнеет. А это скверно! Я-то ладно, прорвусь.

[……………………………………………]

– Что-то случилось?

– Пока еще нет.

Пока еще нет… Пластмасска, ты здесь? Не подведешь меня, mo3.jpg? Смотри, не подведи!

– Направо! Скорее!

…За нашими спинами – тьма, за нашими спинами – холод, за нашими спинами – смерть. Не оглядываться, не сбиваться с шага, не думать, не представлять. Наверное, в ее мире, в ее глупом сне, есть свой страх, свое кладбище, своя тьма. Они у всех разные, но они существуют, от них никуда не деться…

– Сюда!

Можжевельник, узкий проход… Дорога!

[……………………………………………]

…Посветлело? Конечно, посветлело! Знакомые места – впереди перевал, за ним наш военный лагерь, где столько раз приходилось скучать, а дорога ведет прямиком к железнодорожной станции. Маленькая узкоколейка, поезд в три вагона…

– Ты о чем-то хотел рассказать, Эрлих?

Да, рассказать. И о мерзавце Эрлихе-настоящем, и том, что такое женский роман… Нет, не это главное!

– Присядем.

Скамеечка? Не помню тебя, скамеечка. Вовремя появилась!

– Я подумала…

Ладонь Альды коснулась моей. Всего на миг, неуверенно, почти робко.

– Мне говорили, что жизнь – очень серьезно. Ее надо планировать, ее надо опасаться, следить за каждым шагом…

– И мне говорили, – удивился я. – И всем говорят.

Кивнула.

– У меня… Как ты говоришь, в «моем» мире… Все именно так. У тебя, выходит, иначе? Каждый день – новый, все – с чистого листа. Летаешь, уходишь от погони, гуляешь по подземельям…

Вот она о чем! Девушка из «круга» угодила прямиком на «Зарницу».

– Все не так просто, Альда. Мы живем в разных мирах – не только мы с тобой, но и каждый из нас. У доктора Джекиля… У меня есть свой очень скучный мир. Вроде твоего, только наверняка похуже. И есть мир мистера Хайда. Здесь – «здесь»! – не всегда хорошо, но этот мир, мой мир, не призрак, он тоже настоящий. Один знакомый австралиец называет такой мир Гипносферой. А если по порядку… Однажды, когда я был «там», где очень скучно, мой приятель Влад ссудил мне три файла. Маленькие такие файлики в расширении jpg…

Плохо, что нет автобуса! Надо успеть на станцию, поезд, что там ждет, последний. До города – часа три, приедем засветло.

Альде придется уйти. Жаль! Но у каждого – свой сон.

[……………………………………………]

36. Атака
(Arie: 4’00)

…Далекие голоса впереди, еле слышное дыхание напарника рядом, потеплевший приклад под рукой…

Приклад? Но у меня нет автомата, пальцы сжимают гашетку, передо мной – узкая прорезь пулеметного щитка. Откуда такое старье? У нас во взводе только «РПК», он совсем другой.

Еще секунда, еще… «Мы ждем атаки до тоски…» Высоцкий? Да, конечно, Высоцкий, «там» у меня есть запись еще на пленке второго типа, хоть сейчас в музей.

 
Сегодня не надо бояться! Сегодня – война.
День-ночь-день-ночь – мы идем по Африке,
День-ночь-день-ночь – все по той же Африке.
(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне!
 

Вот они! Еще секунда!..

[……………………………………………]

Мы ждем атаки до тоски…

[……………………………………………]

Мгновения становятся долгими-долгими, каждое – как целая жизнь. Можно не спеша беседовать, толковать о пустяках, любоваться ярким майским небом.

…Беседовать? Но я же один! Вокруг – никого, ни живых, ни мертвых, только серые тени впереди.

Калитка распахнута… Калитка? Нет никакой калитки, на ее месте – проход между камней, я в ущелье, за моей спиной вход в Туннели.

Огонь!

И уже все равно, отчего я один, почему бой повторяется снова и снова, почему…

Огонь! Огонь! Огонь!..

Серые тени мечутся, падают за камни, отходят, отползают назад. Вам не пройти! Тогда, у калитки, я все-таки выжил, и теперь осталось последнее – задержать серых тут, у стальной двери подземелья, чтобы уцелевшие ушли, исчезли, растворились в бесконечных лабиринтах.

Огонь! Огонь! Огонь!!!

Деревянные рукоятки давно мокры от пота, ангел-хранитель каким-то чудом не дает перекоситься ленте, и серые отступают, отступают, отступают…

Но ведь бой уже был? Ребята ушли, мы встретились с ними в бункере, огнетушитель катился по бетонному полу, а потом девушка по имени Альда…

Огонь!!!

 
Восемь-шесть-двенадцать-пять – двадцать миль на этот раз,
Три-двенадцать-двадцать две – восемнадцать миль вчера.
(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)
Отпуска нет на войне!
 

Серых все больше, выстрелы – хлопки шампанского справа и слева, значит, сумели забраться на скалы, значит, недолго, значит, гаплык и вата, но уходить нельзя – и сдаваться нельзя.

 
День-ночь-день-ночь – мы идем по Африке,
День-ночь-день-ночь – все по той же Африке…
 

Не слышу! Почти ничего не слышу, даже треск пулемета. Нет, пулемет не трещит, такое придумали те, кто видел – и слышал! – войну только в кино. Звук другой, совсем другой, он не похож на хлопок, не похож даже на удар плети. Вначале негромкий, даже протяжный, затем – как ладонью по ушам. Только кажется, что выстрел длится долю секунды, на самом деле он долгий, очень долгий, особенно в такие мгновения.

Огонь! Огонь! Огонь!..

Серые там же? Нет, ближе, хлопки шампанского не умолкают, фонтанчики пыли мешают дышать.

Серые? Нет никаких серых! Светло-зеленые гимнастерки, бесформенные фуражки с красными пятнышками над козырьком… И у них не автоматы – старые мосинские винтовки.

И на мне тоже – фуражка! Только кокарда не красная, а…

Но так и должно быть! Они захватили город, мой город – эти, в старых нестираных гимнастерках. Потом они ворвались в калитку, и мальчик в золотых погонах ткнулся лицом в истоптанную траву.

Огонь!!!

 
Восемь-шесть-двенадцать-пять – двадцать миль на этот раз,
Три-двенадцать-двадцать две – восемнадцать миль вчера…
 

Этот у них, кажется, главный – невысокий, темноволосый, немногим старше мальчишки, погибшего у калитки. На нем не гимнастерка – кожаная куртка. Приметная куртка, целиться легко.

Но я не могу в него стрелять!

Уже близко! Огонь!..

[……………………………………………]

Я их хорошо знаю – этих, с красными пентаграммами на фуражках. Всегда мечтал сойтись лицом к лицу, стволом к стволу. «Там», у доктора Джекиля, такому не сбыться, зато сбывается «здесь», среди холодных скал, у стальной двери, к которой я никого не подпущу. Их много, их всегда много, они нападают сто к одному, словно саранча.

…Огонь! Огонь!

Темноволосый снова впереди. Без него орава давно разбежалась бы, попряталась за камни, он у них главный – широкоплечий паренек в приметной кожанке, он поднимается первым, первым идет под мои пули. Сколько ему? Шестнадцать? Семнадцать?

Но я не могу в него стрелять!

[……………………………………………]

Ну, вот и все. От ленты – только огрызок, светло-зеленые гимнастерки совсем близко, раскаленный металл дышит жаром.

Даже не покурить. Поздно!

Ты, в кожанке, ты снова впереди? Куда лезешь, парень, я же тебя старше, старше на целую жизнь. Я знаю, что прав! Это ты не прав, ты воюешь не за тех, не за тех! Кому нужна твоя храбрость, у меня еще остались патроны, палец лежит на гашетке… И не будет ничего – ты не познакомишься с молодой веселой студенткой, твой сын не будет носить пилотку-«испанку», тебя не пошлет в разведку генерал Лелюшенко…

Почему ты за НИХ? Почему?

Но я не могу стрелять…

 
Брось-брось-брось-брось – видеть то, что впереди.
(Пыль-пыль-пыль-пыль – от шагающих сапог!)
 

Встаю. Вытираю липкие от пота ладони.

Вот он я, дед!

[……………………………………………]

– Тебе не очень хотелось говорить о войне, дед. О той, что вы называли Отечественной. Но о другой – о своей первой войне – ты не рассказывал ничего. Вообще ничего, ни слова!

– Рассказывал. Я был пулеметчиком на тачанке. Помнишь? Ты еще смеялся…

– Смеялся – когда ты поведал, как вы почти каждый день удирали от страшных бандитов, а ты отстреливался и все боялся, что догонят. Но я уже не маленький, дед. Я знаю, что такое ЧОН. Часть особого назначения при ВЧК, правильно? Я видел твои фотографии, они даже в музее висят. Ты в заднем ряду, в кожаной куртке, коротко стриженный, но все равно тебя легко узнать.

– Тебе показалось. Я никогда не носил кожаную куртку. Там я в обычной рубашке. Мы вернулись из-под Валок, был очень тяжелый бой.

– И еще фотография – ты со своим другом. Там ты чуть постарше…

– Это 1921-й. Нашу часть тогда как раз расформировали. Сфотографировались на прощание… Что тебя удивляет, солдат Яшка? Что я пошел к красным?

– Тебя звали к Деникину.

– Звали. И не просто звали – чуть ли не силком тащили. Мои же родственники. Я остался один, без отца и матери, вот и хотели пристроить. Говорили, что у Деникина сапоги хорошие дают. С подковками.

– Но ты пошел в ВЧК, дед!

– Деникинцы расстреляли моего крестного, после смерти отца только он нам помогал. Помнишь, мы ездили в Валки, я показывал это место? Гонтов Яр. Там многих расстреляли, а даже памятника нет… Ты бы поступил иначе?

– На твоем месте? Не знаю. Я не батрачил с семи лет…

– С шести, солдат Яшка, с шести. Но дело не в этом. Не только в этом… 20 августа 1991 года, когда еще не знали, чей верх и будут ли стрелять, ты вышел на площадь?

– А вот теперь жалею. Чума на оба их дома!..

– Меня хватило на дольше. На всю жизнь… Знаешь, было очень страшно в последние годы. Я видел, чувствовал, что рухнет. Помнишь, ты спрашивал, кто будет после Брежнева?

– И ты не ошибся, дед. За десять лет угадал! До сих пор поражаюсь.

– А я думал, не кто будет, а ЧТО. И тоже угадал. Потому и было страшно.

– Говоришь, хватило на всю жизнь? И ты никогда не усомнился? Друг – тот, который рядом с тобой на фото, он тогда застрелился, верно? В тот же день?

– На войне гибнут не только от пуль.

– Твоих родственников, почти всю нашу родню, раскулачили и сослали. Ведь правда?

– Правда. Уезжая, они сожгли наш дом.

– Это что, дед? Классовая борьба?

– Назови иначе, сущность не изменится. Но и это не самое важное. На любой войне есть те, что идут в атаку, и обозники. Всю жизнь ненавидел обозников! Не остаться в обозе – наверное, главное.

– А я вот обычный обыватель, дед. Война мне лишь снится, и то редко… Ты не хотел, чтобы я стал историком. Почему? Ты сам историк!

– Историкам не выдают сапоги с подковками. Я это понял, еще когда сдавал историю в институте Красной Профессуры.

– В 1937-м?

– В 1937-м, за год до ареста… Так что тебя удивляет, внук?

– Не знаю. Разве что… В нашем дворе тебя звали «комиссар», правда? А ты с самого детства приучил меня слушать «Голос Америки». До сих пор помню: «…А теперь у микрофона наш политический обозреватель Анатолий Максимович Гольдберг».

– Гольдберг был на Би-би-си, солдат Яшка, не путай. Я не хотел, чтобы ты вырос дураком. Ты бы поступил иначе?

…Среди густой травы – ржавый пулемет, зеленые старые гильзы, след от истлевшей ленты. Война кончилась. Война кончилась очень давно.

Почему до сих пор мы ходим в атаку?