Текст книги "Панкрат"

Чувствуя, как внутри закипает ярость, Панкрат, не раздумывая, рванул на себя ручку двери и шагнул через порог. В глаза Суворину ударил слепящий свет фонаря, который держал в руке Пуля.

– А, вот и новенький пожаловал, – ехидно произнес он. – Присоединишься?

Луч метнулся в сторону, и у противоположной стены Панкрат увидел пытающуюся подняться женщину в черной одежде, одной рукой придерживавшую накидку на голове и чадру. Подле нее испуганно прижимались друг к другу мальчик и девочка примерно одинакового возраста – лет семи-восьми. Картину дополнял труп мужчины, лежавшего лицом вниз с зажатым в руке ножом, воткнувшимся лезвием в утоптанную землю.

– Развлекаетесь, значит… – бесцветным голосом констатировал Суворин. Дикий хмыкнул.

– Собираемся. – поправил он Панкрата. – Так что, третьим будешь? Счас мы этой Гюльчитай личико откроем…

И он решительно шагнул к женщине.

Та испуганно вскинула руки, прикрывая голову, и дернулась назад, но уперлась спиной в стену.

– Ну же, детка, – проговорил он, протягивая руку к ее лицу, скрытому чадрой.

– Стоять, – негромко, но твердо произнес Панкрат.

Дикий замер. Потом выпрямился и медленно повернулся в его сторону.

– Что? – спросил он, делая удивленное лицо. – Что? Ты что-то сказал?

За спиной Панкрата булькающе засмеялся Пуля.

– Он хочет первым, – выдвинул он свою версию. – Пусти его, Дикий.

Суворин молча отшагнул в сторону, чтобы видеть обоих.

– Сейчас вы оставите ее в покое и выйдете отсюда, – четко и раздельно произнес он. Пуля прищурился.

– Ты что, педераст? – с издевкой произнес он, бросая многозначительный взгляд на разом подобравшегося Дикого. – Тебе что, женщины не нравятся?

Панкрат шумно выдохнул сквозь зубы, гася очередной приступ ярости.

– Вы мне не нравитесь, – мягко, словно маленьким детям, объяснил он.

– Ладно, хватит, – оборвал его Дикий. – Шел бы ты отсюда, герой. Иди, иди, тебе еще траур носить положено…

Последние слова “охотника” были сказаны совершенно напрасно. Если до этого еще существовал хоть мизерный, но все-таки шанс на мирное разрешение конфликта, то после сказанного Диким о нем не могло быть и речи. В отряде все знали о том, что случилось с Ириной, но о таких вещах не принято было даже вспоминать. А тут…

– Нет, ребята, пойдете все-таки вы, – сквозь зубы процедил Панкрат.

И тут Пуля бросился на него, метя ребром ладони в кадык. Перехватив его руку, Суворин повернулся кругом, прикрываясь им, словно щитом, от удара Дикого. Нога “охотника”, нацеленная точно в плечо Панкрата, вышибла пыль из Пули, которого Суворин тут же метнул в стену, как использованное прикрытие. Тот с грохотом врезался в нее и сполз на землю.

Дикий оказался проворнее. Он не дал провести себя обманным финтом и атаковал, сменив уровень. Скользнув “сквозь” блок Панкрата изворотливым движением “хвоста змеи”, он нанес ему довольно ощутимый укол сложенными в щепоть пальцами в область солнечного сплетения. Но пальцы “охотника” ткнулись в каменные мышцы брюшного пресса, а сам он тут же получил мощнейший удар коленом в пах.

Дикий охнул и, согнувшись чуть ли не в три погибели, улегся рядом со стонущим Пулей.

– Думаю, достаточно, – спокойно произнес Панкрат, глядя на их безуспешные попытки подняться. – Эрекция ослабла, мальчики?

Дикий, сжав зубы, бросил на него испепеляющий взгляд. С трудом, встав сначала на четвереньки, он выпрямился, держась за стену, и вышел. Пуля последовал за ним, поглаживая шишку на затылке, и, не удержавшись, бросил на пороге:

– Еще сочтемся…

– Надежда умирает последней, – философски заметил ему вслед Панкрат.

Женщина все так же сидела, прижавшись к стене, словно хотела слиться в одно целое с холодным серым камнем. На мгновение Суворину почудился выбившийся из-под туго затянутой накидки русый локон, и он от неожиданности сморгнул.

В этот момент зашевелились, потянувшись к матери, дети, и он переступил порог, думая, что усталость все-таки берет свое. Вот и мерещится черт знает что…

* * *

“Охотники” ждали вертолет на вершине сопки, где Дикий установил радиомаяк. Панкрат лежал на сырой земле, подложив под голову рюкзак, и меланхолично курил. Он чувствовал на себе время от времени косые взгляды Пули и Дикого, но нисколько не волновался. Он видел, как к ним подсел Окорок, и они о чем-то заговорили вполголоса. По тому, как Пуля махнул рукой в его, Панкрата, сторону, он понял, что разговор идет, скорее всего, об их недавней стычке.

Теперь вместо одного явного “недоброжелателя” у Суворина появилось три…

Вертолет прилетел с опозданием на полчаса. Сначала они загрузили тело Хирурга, затем втянули связанного по рукам и ногам Исхаламова, который за все это время не проронил и слова. Потом начали рассаживаться сами “охотники”. Последним в кабину выпало забираться Пуле.

Пилот не глушил мотор, поэтому в реве рассекаемого воздуха выстрела никто не услышал. Просто Абрек, помогавший Пуле забраться внутрь, вдруг почувствовал, как разжались его пальцы, и едва успел схватить падающего за обшлаг рукава. На лице парня появилось удивленно-обиженное выражение. Чертыхнувшись по-своему, Абрек одним рывком втянул его в вертолет, но Пуля уже не дышал.

Стрелявший, вне всякого сомнения, был снайпером – смертоносный свинец вошел “охотнику” точно в сердце.

Глава 8

После первой операции в составе группы Панкрату дали кличку Седой. И, хотя среди “охотников” похвастать сединой мог каждый второй, именно к нему эта кличка прилипла как нечто само собой разумеющееся…

Седому почему-то не нравилось это задание. И дело было не столько в том, что освободить заложников из рук боевиков, численностью едва ли не втрое превосходивших “охотников”, представлялось ему невозможным. Дело было даже не в том, что замышляли Окорок и Дикий – если, конечно, верить словам Чудика. Эту неприятность Панкрат был в состоянии уладить (предупрежден – значит, вооружен). Просто глубоко внутри зашевелилась и подала нехороший голос дремавшая до этого интуиция. Неясные предчувствия чего-то недоброго постепенно оформлялись во вполне конкретное подозрение: группу хотят подставить.

Он уже проходил через это, и у него был нюх на предательство. И, хотя доказать это фактами Седой не мог, он привык доверять чувствам. Рассудок обычно анализирует только небольшую толику информации, воспринимаемой “человеком; гораздо большую часть усваивает и обрабатывает подсознание, которое и обращается к рассудку через интуицию. Его подсознание было явно встревожено. К тому же из головы никак не шло то, что случилось после их возвращения в Гудермес.

Забрав Исхаламова и тела погибших “охотников”, Алексеев в следующий раз появился в спортзале только через два дня. Рассказав бойцам пару-тройку свежих столичных анекдотов и поставив Деда в известность о том, что скоро планируется очередная операция, он отозвал Панкрата в сторону и, глядя куда-то поверх его головы, произнес, вздохнув:

– Разговор есть. Только давай лучше во двор выйдем.

Суворин согласно кивнул, и они направились к двери. Выйдя во двор, присели на край бетонной плиты, с полдюжины которых были сложены стопкой еще в мирное время – планировали достраивать еще один цех.

Панкрат достал сигареты, закурил, протянул пачку Алексееву.

– Спасибо, – как-то вяло отказался тот. – Ты же знаешь, что я не курю.

– Знаю, – ответил Суворин, усмехнувшись. – Не знал бы – не предлагал.

Алексеев эту немудрящую шутку не принял. Покачал головой, словно осуждающе, сунул руку в нагрудный карман и вытащил из него три небольших пластиковых мешочка.

– Взгляни-ка на это, – попросил он, протягивая их Панкрату.

Тот взял. В мешочках были пули, по одной в каждом. Слегка деформированные после попадания в цель. Панкрат повертел их в руках, вопросительно посмотрел на Алексеева.

– Винтовочные, – произнес, ожидая продолжения. – Снайпер… Что, те самые?

Капитан молча кивнул. Забрал у него мешочки, открыл два из них и высыпал на ладонь чуть сплющенные стальные конусы.

– Ничего особенного не замечаешь? – спросил он. Панкрат еще раз пристально посмотрел на пули, поблескивавшие под солнечными лучами в его ладони.

Вроде ничего особенного. Хотя… Ага, вот!

Теперь он разглядел, что на каждой из них были две концентрические насечки. Неудивительно – у снайперов было принято метить пули, и каждый делал это по-своему.

– Эти две – те, которыми были убиты Хирург и Пуля, – спокойно произнес Алексеев, наблюдая за реакцией Панкрата. – Стрелял один и тот же снайпер.

– Не обязательно, – тут же возразил Суворин. – Во-первых, по словам Дикого, снайпера они завалили…

– Ну-ну… – неопределенно протянул капитан. – Нет, ты говори, говори, – спохватился он, замолкая.

– Во-вторых, оружием снайпера мог воспользоваться кто-нибудь другой.

Алексеев выслушал его с каким-то рассеянным видом. Потом вдруг поинтересовался, глядя в сторону:

– Почему ты не спрашиваешь, откуда третья пуля? Суворин похолодел от внезапной догадки. Резко схватил капитана за плечо, рванул к себе:

– Неужели?.. Тот кивнул.

– Точно, – подтвердил негромко, по-прежнему избегая смотреть в глаза Панкрату. – Ирину, Хирурга и Пулю убил один и тот же снайпер. И я подозреваю, что ушел он с твоей помощью – пускай и невольной.

Суворин отпустил плечо капитана. Изумленно воззрился на него, думая, что ослышался.

– Я знаю о твоей стычке с Диким и Пулей, – проговорил Алексеев, на этот раз глядя ему прямо в лицо. – И почти уверен, что вас провели. Женщина, за которую ты вступился тогда, и была тем самым снайпером.

– Да ты что… – чуть не задохнулся от гнева Суворин. – Ты что, на самом деле так считаешь? Да?

И тут он запнулся на полуслове.

Русый локон, померещившийся ему там, в полумраке дома…

Русоволосых чеченок не бывает.

Алексеев внимательно следил за выражением его лица.

– Видишь, – проговорил он. – Ты и сам уже не уверен.

Суворин молчал. Капитан аккуратно сложил пули в мешочки и спрятал их в карман.

– Пока это мое предположение, – произнес он, вставая и давая понять, что разговор окончен. – Я не могу подтвердить его прямыми фактами, я только лишь сопоставляю данные. Да, и еще: ребята пока об этих пулях не знают.

Суворин поднялся следом за капитаном. Он попытался представить, что было бы, узнай “охотники” об их разговоре. В какой-то степени он чувствовал к Алексееву что-то вроде благодарности, но один черт знал, что было у эсбиста на уме…

Теперь, окажись его предположение верным, вся ответственность за смерть Пули ляжет на него, Панкрата. А если об этой догадке капитана узнают Дикий или Окорок, имеющие на Суворова зуб, то они не станут ждать подтверждения. И тогда, как бы он ни следил за своей спиной, в один далеко не прекрасный день или ночь в него всадят или нож, или пулю.

* * *

Схема была простой.

Двойка в составе Окорока и Дикого должна была атаковать селение, вернее, начать его обстрел со стороны дороги, по которой приехал Рашид. Там, в небольшой расщелине, полускрытой выступом скального бока, и затаились “охотники”. Позиция была просто отличной – закрытые с трех сторон, они отлично видели все, что происходило в селении, и могли вести огонь по любой его части. Единственный недостаток этой позиции заключался в том, что, не успей бойцы вовремя отступить – и она превратится в ловушку.

Задача Окорока и Дикого состояла в том, чтобы отвлечь на себя внимание боевиков. Хотя бы минут на пятнадцать-двадцать.

Их должны были поддержать снайперы, остававшиеся на возвышенностях вокруг селения, – Абрек и Чудик. Им полагалось проявить себя в тот момент, когда боевики, определив местонахождение двойки, попытаются подавить огонь противника. Прицельный огонь с двух противоположных направлений, как предполагал Дед, должен был сбить боевиков с толку и заставить их рассеять свои силы.

И вот тут-то четверка, в которую вошли сам Николаев, Пика, Седой и “новенький” по кличке Шрам, начнет операцию по освобождению заложников. Задачу облегчит то, что к этому моменту боевики будут рассредоточены, их основные силы сконцентрируются в трех направлениях, с которых будут вести огонь “охотники”, и проникнуть в селение будет намного легче, чем сейчас, когда наверняка начеку многочисленная охрана.

Вчетвером они прорвутся к дому, где держат врачей, снимут охрану и выведут заложников за пределы селения. Дальше, к месту посадки вертолета, с ними пойдет один Шрам; Николаев, Пика и Седой останутся и прикроют отход снайперов – Окорока и Дикого.

* * *

Бойцы перегруппировались.

Все ждали команды Деда. Тот не спешил, в бинокль оглядывая селение, в котором вдруг прекратилась всякая активность. Создавалось такое ощущение, будто все жители в одночасье вымерли или испарились.

Суворин, прищурившись, смотрел в небо и вытирал текущую по лицу дождевую влагу.

Скоро.

Уже скоро.

– Почему на головах заложников были мешки? – услышал вдруг Панкрат тихий вопрос Деда.

Слова его прозвучали так, что расслышал их только он один – командир преднамеренно говорил негромко и чуть повернувшись в его сторону.

– Не нравится мне это…

Суворин бросил быстрый взгляд на лицо Деда и понял, почему тот медлит.

Чертовы предчувствия. И не у него одного.

– К чему надевать им на головы мешки здесь, где эти врачи в полной власти боевиков? Не пойму…

Панкрат понял, что командир не ждет от него ответа. Просто высказывает вслух свои не самые оптимистические мысли, позволяя себе избавиться от сомнений единственно возможным путем – разделив их с кем-нибудь еще.

Седой ничего не ответил командиру. Вздохнув, Дед включил рацию и подвинул микрофон к самым губам. Окорок, начинай, – произнес он.

* * *

Они лежали на холодном камне, и подрывник чувствовал, как беспощадно врезается в правый бок острый выступ, напоминающий бородавку на теле скалы. Он пробовал пошевелиться, но при этом неизбежно задевал Дикого, который наблюдал за селением в трубу коллиматорного прицела, готовый разрядить свой подствольник по первому приказу Деда.

– Чего тормозит-то старик? – себе под нос пробормотал Окорок, пытаясь нащупать коварный камень рукой в перчатке с обрезанными пальцами. – Вечно он…

– Не зуди, – меланхолично произнес Дикий. – Без нас не начнут. Окорок хохотнул.

– Это точно! – он любовно погладил ложе своей М-16, по такому случаю тоже снаряженной подствольным гранатометом. – Ох и дадим же черножопым по трусам…

– Рано радуешься, – процедил Дикий. – Как бы они нам не дали. Черт его знает, сколько их в этой деревне.

Подрывник покосился на него.

– Пораженческие настроения брось, Дикий. Ни к чему это, – и, внезапно понизив голос, спросил. – Когда ублюдка этого, Седого, кончать будем?

Его напарник раздвинул губы в улыбке.

– Успеем, – медленно выговорил он. – Вот возьмут они врачей, двинут на выход… Я тоже снайпер, между прочим. В прошлом, – уточнил он.

Тихо зашуршало в наушниках рации. Окорок включил ее на прием и услышал голос Деда:

– Начинаем…

Удовлетворенно кивнув в ответ на вопросительный взгляд Дикого, он взял в руки отложенную было штурмовую винтовку.

Выстрелы двух подствольных гранатометов прозвучали практически в унисон, и эхо рассыпалось по окрестностям горстью железной дроби. Тут же два из десяти зданий в селении осели в клубах дыма и языках пламени. Одно из этих зданий было сараем, в котором стоял грузовик, второе располагалось близко к горной дороге, возле него стоял джип Рашида.

– Неплохо, а?! – закричал, перекрывая глохнущее, но все еще громкое эхо, Окорок.

Дикий молча кивнул, перезаряжая гранатомет.

– Странно… – вдруг произнес он. – Никто не выбежал из домов.

И в самом деле. Никто не метался в панике, никто не спешил открывать ответный огонь. “Охотники” не ожидали такого и в первый момент были просто ошарашены.

Вновь ожила рация.

– Окорок, прекратить огонь, – в голосе Деда чувствовалось волнение. – Видите что-нибудь? Кого-нибудь?

– Нет, – коротко ответил подрывник. – Может, их здесь, кроме заложников, всего трое и есть?

Предположение было, мягко говоря, идиотское; Пика не преминул на него отреагировать, бесцеремонно встряв в разговор:

– Точно, пиротехник, их тут трое: Рашид и двое его любовников. Трахаются в задницу, и сейчас настолько увлеклись, что просто ни хрена не слышат. Оргазм, понимаешь ли – тут, хоть из пушки стреляй, не испугаешь…

– Пика! – одернул его командир. – Не занимай оперативную частоту гнилым базаром.

– Вас понял, – с готовностью отозвался тот. – Сваливаю с оперативной частоты. Дед думал не долго.

– Дикий и Окорок, без моей команды огонь не возобновлять. Нас прикроют снайперы. Пойдем вчетвером к дому с заложниками. Нельзя исключать и твоего варианта – их, может, действительно быть мало, и они надеются отсидеться, выждать и сработать на контратаку.

– А еще они могут ждать подкрепления, – предположил Абрек.

Ответом ему было молчание – четверка охотников во главе с Дедом двинулась к тому дому, где, как все они видели, содержались сейчас заложники.

* * *

Невысокий дом с узкими, продолговатыми окнами в форме бойниц; свет, должно быть, едва попадает внутрь. Крыша, крытая грубой самодельной черепицей. Потрескавшаяся глина вместо обмазки. Лужа перед самой дверью исходит пузырями под хлыстами дождевых струй.

"Охотники” замерли у двух ближайших домов, внутри которых они никого не обнаружили. Дед сделал знак Пике и Панкрату оставаться в резерве; сам же вместе со Шрамом подбежал к постройке, в которую увели заложников. Шрам дернул за ручку двери, и командир спецназовцев исчез внутри. “Охотник” последовал за ним секундой позже.

* * *

Они сидели на куче грязной соломы, подтянув под себя ноги и уронив на грудь головы, на которых были надеты грубые и не слишком чистые полотняные мешки. Руки им связали за спиной, и от этого они сидели, нагнувшись вперед.

– Don't be afraid, – проговорил Дед. – We came to take you out of here.

Заложники не отвечали. Только один из них дернулся, услышав голос спецназовца.

– Не видят же ни хрена, – негромко произнес Шрам. – Вот и думают, бедолаги, что вахи над ними издеваются.

– Что ж, может, и так… – кивнул Дед. Он быстро подошел к сохранявшим полную неподвижность врачам и потянул мешок с головы одного из них. А когда снял его, увидел ухмыляющуюся бородатую, горбоносую физиономию.

Дед рванулся назад, одновременно нанося удар ногой и выхватывая пистолет. Но не успел. Вах резко выдернул руку из-за спины. Блеснуло, словно молния, лезвие ножа, брошенного умело и точно. Сталь вошла командиру в ложбину между ключицами, и, хотя от удара, который успел нанести Дед, боевика отшвырнуло к стене, в этом поединке спецназовец проиграл. Первый и последний раз в своей жизни. Шрам успел дать очередь из “ингрэма” и зацепил первого “заложника”; но второй уже вытащил пистолет и двумя выстрелами уложил “охотника”.

* * *

Выстрелы внутри дома раздались совершенно неожиданно, когда Седой уже решил было, что все обошлось как нельзя лучше.

– .! – выругался Пика. – Что за дерьмо! Суворин молча отпрянул за угол хижины – из того домика, в который вошли Дед и Шрам, выбрались двое чеченцев. По руке одного из них струилась кровь, но, судя по тому, как он держался, рана была неопасной. Начали сбываться самые худшие его предположения.

– Пика, это подстава… – прошептал он, удерживая спецназовца, готового броситься на выручку командиру. – Им уже не поможешь, а совсем скоро здесь станет очень жарко…

"Охотник” слушал его, закусив нижнюю губу.

– Я знаю, Пика, такое дерьмо случается, – быстро говорил Седой, наблюдая, как из дома, в котором они две минуты назад никого не обнаружили, выходят аж четверо боевиков. – Я уже служил в отряде отдела “ноль”, еще в первую войну. Нас тоже тогда подставили.., свои же.

В глазах Пики появилось наконец осмысленное выражение.

– Подземный бункер, – произнес он. – Точно! Здесь наверняка есть бункер…

– Сваливать отсюда надо, – перебил его Седой. – Сваливать…

Судя по становившимся громче голосам, к ним приближались чеченцы. Ни Окорок с Диким, ни снайперы не стреляли. Они ждали команды Деда. Панкрат включил рацию на оперативную частоту.

– Засада, – хрипло произнес он в микрофон. – Дед и Шрам погибли. Заложников здесь нет. Уходим. Не лезьте в драку, сваливайте все отсюда.

Отключив рацию, он повернулся к Пике:

– Джип видишь? Тот кивнул.

– Вот к нему и надо прорваться. Пошли, что ли? И тут из-за угла появились двое вахов. Довольно ощерившись, они направили оружие на спецназовцев.

– Эй, добегались, да? – произнес один из них, переставляя переводчик огня в положение “одиночные”.

"Не успели”, – пронеслось в голове у Седого.

И тут Пика доказал, что не зря заслужил свое прозвище.

Как в его руках появились ножи, не поняли ни вахи, ни сам Панкрат, стоявший рядом с ним. Почти не размахиваясь, он метнул их низом, по какой-то немыслимой дуге – и оба боевика рухнули с распоротыми яремными венами.

– Пошли, что ли? – повернулся Пика к Седому. И они пошли. Вернее, побежали. Так, как никогда еще не бегали в своей жизни.

До джипа было около ста метров; чуть больше десяти секунд хорошего бега. Но эту стометровку предстояло преодолеть под автоматным огнем.

Пика бежал первым. Панкрат старался не отставать, но это ему удавалось плохо: два или три раза ему пришлось остановиться, чтобы несколькими короткими очередями ответить особо ретивым стрелкам.

Поравнявшись с джипом, Пика развернулся и швырнул гранату. Поднявшиеся клубы дым и пыли на миг заслонили спецназовцев, дав им возможность забраться в машину – Панкрат ударом локтя вышиб стекло с левой стороны и, усевшись на место водителя, открыл дверцу Пике.

Двигатель взревел, словно проснувшееся чудовище. Выбросив из-под колес гравий и грязь, машина рванулась в сторону поднимавшейся в горы дороги. Вслед джипу тут же ударили автоматные выстрелы, слившиеся в один сплошной треск. Заднее стекло покрылось трещинами и осыпалось, превратившись в крошку. Две или три пули вспороли обивку крыши и застряли в ней.

Седой резко бросил машину влево – сваренная из толстых металлических труб решетка бампера смяла зазевавшегося боевика, выбежавшего из-за горящих развалин дома, в который угодила граната Окорока.

– Вот так, сука! – заорал Пика, врезав что было сил по приборной доске.

Боль в разбитых костяшках его несколько отрезвила.

* * *

Чудик выслушал сообщение Седого со своей обычной невозмутимостью. Впрочем, теперь к ней добавилось какое-то мрачное удовлетворение. От сознания того факта, что жизнь, скорее всего, закончилась.

Некоторое время он совершенно механически наблюдал за перемещениями боевиков и спецназовцев через оптический прицел “галила”; один раз даже не удержался и нажал курок. Слишком уж хорошо, слишком уж навязчиво разместилась в перекрестье прицела мишень. Пронаблюдав за тем, как валится с простреленным сердцем небритый вах, Чудик вздохнул и отложил в сторону винтовку. Больше она ему не понадобится. Предстояло решить очень важный вопрос, и в этот ответственный момент он не хотел держать в руках оружие.

Куда идти?

Засада, сказал Седой. Значит, вахи знали о готовившейся операции. Значит, была утечка информации. Значит, это подстава.

Возвращаться к своим? Попытаться вернуться к тем, кто тебя же и сдал противнику, словно разменную монету в своих хитрых закулисных играх?

Глупо. По меньшей мере.

Бежать в Россию, домой? Он хмыкнул. Дома у него не было уже давно, с того времени, как отец оставил мать, а та села на иглу и отдала квартиру за долги толкачам. А спецшколу ФСБ, как ни крути, домом не назовешь.

Куда ни кинь, всюду клин. Только один клин войдет в тебя раньше, а другой – позже. Жить в ожидании смерти?

Он все-таки не удержался и погладил приклад “галила”. Вот если бы жива была Эльвира… Тогда бы он еще подумал. Тогда бы у него было это “зачем”. Хоть какая-то причина жить.

Чудик понял, что смертельно устал. Он взял “галил” и швырнул его в грязь у подножия сопки. Вытащил из рюкзака “ингрэм” и четыре осколочные гранаты, которые повесил на пояс. Отыскавшуюся в вещмешке бечевку протянул через кольца всех четырех гранат и намотал на кулак левой руки. Гранаты он аккуратно прикрыл полой камуфляжной куртки. Потом вытащил из пачки, которую прятал в подкладке сферы, последнюю сигарету и закурил.

Так, с “Десантом” в зубах, “ингрэмом” в правой руке и концом бечевы – в левой, Чудик начал спускаться с вершины сопки к селению.

* * *

– Эх, Дед…

Абрек стиснул зубы так, что свело скулы.

Значит, отряд прекратил свое существование.

И этот чертов Суворин даже не предлагает пробиваться вместе! “Уходите все…” Куда это, интересно?

А известно куда. Домой.

Он встал, поднял с расстеленной на траве плащ-палатки такой же, как у Чудика, “галил”, но с обычным, деревянным прикладом, и посмотрел вниз, на селение, один край которого был окутан сизой пеленой дыма.

– Эй, дорогой, – раздался вдруг за его спиной негромкий голос. – Красиво, да?

Абрек вздрогнул – внутри, не снаружи. Медленно обернулся.

Трое. Вахи. Скалятся, сволочи.

– Одного не пойму, брат, – продолжал тот же голос, принадлежавший боевику лет сорока, который стоял ближе всех к спецназовцу. – Ты же наш вроде бы. Кавказец. Или нет?

Все трое – с автоматами. У двоих за ремнями – еще и пистолеты. Да, попал…

– И что? – без особой вежливости спросил Абрек.

– Не надо горячиться, дорогой, – вкрадчиво произнес второй вах, стоявший посередине. – Ты все успеешь сказать… И громко говорить будешь, ай, громко!

– Постой, Ханас, – вступил в разговор третий, предостерегающе поднимая раскрытую ладонь. – Марат просто спросить хотел. Не надо угрожать. Скажи, брат, зачем предал…

Вах не успел закончить вопрос – Абрек прыгнул на того, что стоял ближе, ударил изо всех сил в переносицу (сочный хруст!), перехватил падающее тело и прикрылся им, словно щитом. Одновременно с этим вытянул из-за пояса оглушенного ударом боевика пистолет (“беретта” – очарование классики!) и открыл огонь по двоим оставшимся. В упор.

Не ожидавшие такой прыти вахи не успели среагировать на рывок Абрека. Первая пуля из “беретты” раздробила череп тому, которого звали Ханасом, а вторая пробила сердце его товарищу.

Не пожелав тратить боеприпасы понапрасну, Абрек добил того, которого оглушил в самом начале, ударом пистолетной рукоятки, просто-напросто проломив ему затылочную часть черепа.

– Не надо было идиотские вопросы задавать, – с мрачной усмешкой произнес он, оглядев три трупа.

И, закинув на плечи вещмешок, он зашагал вниз по склону. Шаг, другой, третий…

Затылок ваха оказался крепче, чем предполагал Абрек. Или это ненависть придала ему силы? Рука лежавшего без движения боевика шевельнулась. Пальцы сомкнулись на рукояти пистолета. Вот уже и вторая ладонь сжала рифленую рукоять, помогая первой выровнять подрагивающий ствол. “Беретта” темным зрачком уперлась в удаляющуюся спину. Последним усилием он удержал гаснущее сознание. Нет, нельзя умирать! Пока не выстрелил – нельзя. О, Аллах, я же не прошу многого!

Прогремел выстрел.

Человек, спускавшийся по склону холма, остановился, словно налетев на невидимую стену, а потом стал заваливаться на спину. Его глаза с удивлением смотрели в небо.

* * *

– Что там такое творится? – обеспокоенно спросил Окорок, вглядываясь через окуляр оптического прицела в то, что происходило внизу, в селении, еще пару секунд назад…

Треск в наушниках рации не дал ему закончить фразу. Он умолк на полуслове, прислушался и в сердцах сплюнул.

– Ну? – коротко, словно не сказал, а плюнул, произнес Дикий.

– Засада. Дед и Шрам уже… – и Окорок сделал выразительный жест, проведя ребром ладони по горлу.

– Твою мать! – в сердцах выругался его напарник. – Кто передавал сейчас?

Подрывник поморщился так, словно глиста в супе обнаружил.

– Седой и передавал, – ответил он, – Слушай, он что теперь, командир?

– Пошли, – вместо ответа произнес Дикий, вставая. – Рвать надо когти отсюда, а не то через минуту уже поздно будет.

Как оказалось, они и так опоздали. Пуля, тонко пропев в воздухе, шлепнулась в камень с тяжелым глухим звуком. Дикий, ругнувшись, вынужден был опять вжаться в камень.

– Дерьмовые наши дела! – прокричал он прямо в ухо Окороку, пытаясь перекрыть грохот выстрелов, обрушившихся на скалу поверх их укрытия. – Это место у них пристреляно…

– Херня, Дикий… – зло прохрипел подрывник, перезаряжая подствольник. – Станцуем мы и эту тангу, как говорил мой дед.

– Не стреляй! – его напарник перехватил ствол штурмовой винтовки, нацеленный вниз, на селение. – Там же еще наши!

– Кто? – ощерился Окорок. – Этот баран Седой? Тем лучше – авось попадет под пресс.

– А Пика? – поинтересовался Дикий.

– А Пика сам виноват, – парировал подрывник, прицеливаясь. – Не хер было с этим уродом приблудным связываться.

Оружие в его руках дернулось, и грохот выстрела снова раскатился по окрестностям.

Внизу, в селении, полыхнуло яростно и ярко. Видимо, на этот раз граната угодила в грузовик, и в его баке взорвался бензин. Однако невидимый снайпер не стал от этого бить хуже, чем обычно – как только Дикий попробовал встать со своего места, на котором уже успел отлежать все кости, над его головой опять свистнули пули.

На этот раз – три.

Они выбили дробь по почерневшему от дождей и плесени камню, обдав обоих “охотников” осколками и каменной крошкой.

– Что, зимовать теперь тут, что ли? – проворчал Окорок. – Дикий, у тебя еще выстрелы остались?

– Хочешь и дальше ругаться? – спросил его напарник. – За свой счет, пожалуйста, архитектуру уничтожай. Я свои на крайняк приберегу.

– На какой это крайняк? – подозрительно покосился на него подрывник.

– Когда они толпой сюда поднимутся, чтобы нас кончить, – сухо пояснил он.

– А-а… – протянул Окорок.

Было видно, что он над этим не шибко задумывается. Не больше, чем о погоде на завтра.

* * *

Вахи заметили его издалека.

– Эй, Рашид, глянь! – крикнул один из боевиков, обращаясь к “командарму”. – Самоубийца, что ли?

Худой юноша в перепачканном грязью камуфляже неторопливо спускался по склону холма, весь какой-то чересчур длинный и нескладный. Его внешность настолько не вязалась с представлениями горцев о настоящем мужчине, и уж тем более о воине, что они не могли смотреть на него без смеха.

Полевой командир Рашид взглянул в указанном направлении из-под козырька левой ладони.

– Пусть идет, – произнес он наконец. – Не стреляйте. Перебежчики нам не помешают.

К нему тут же подбежал один из боевиков.

– Они ушли, командир, —'– лицо чеченца выражало сокрушение по поводу происшедшего. – Не солдаты – шайтаны. Угнали твой джип, понимаешь…

У Рашида дернулась щека.

– Нет, – процедил он сквозь зубы, схватив за шиворот и притянув к себе говорившего, – это ты не понимаешь. Если я не увижу их здесь, перед собой, можешь считать, что твой земной путь закончен.

С этими словами он яростно оттолкнул боевика от себя и зашагал прочь, к входу в подземный бункер, где все это время прятались, выжидая удобного момента, его люди.