Текст книги "Панкрат"

* * *

Президент проводил командующего и генералов до двери, затем вернулся к столу, за которым они все вместе только что сидели и беседовали, встал рядом со своим креслом и, опершись на его спинку, задумался. Его взгляд блуждал по руинам домов за окном кабинета, когда-то принадлежавшего председателю горисполкома. Серое небо, темные тучи, наползающие откуда-то из-за горизонта, и непрерывно моросящий дождь в сочетании с пустынным, заброшенным послевоенным ландшафтом оставляли более чем удручающее впечатление.

Все это навевало грустные мысли о безысходности. О том, что войну не выиграть, и все, что можно еще сделать, это выйти из игры, не потеряв лица. На это во время их последних встреч неоднократно намекал чрезвычайный и полномочный посол Штатов Джон Лэкхард.

Президент вздохнул, взял со стола чашку с остывшим кофе, отпил небольшой глоток горькой, очищающей сознание жидкости. Его губы сами раздвинулись в улыбке, той самой, которую россияне уже привыкли видеть на экранах телевизоров – чуть скептической улыбке уверенного в себе человека, на собственном опыте изучившего, что по чем в жизни… Светло-серые глаза (о таких принято говорить – стального цвета) остались, впрочем, холодными и серьезными.

Тогда он ответил послу, что у самих американцев рыло в пуху по самые подмышки, и после Боснии не им судить о российской политике. Разумеется, ответил неофициально, и этот ответ никоим образом не мог попасть в газеты.

Президент умел бороться с невеселыми думами. Придя на самый высокий государственный пост из небезызвестного силового ведомства, он хорошо контролировал свои ощущения и мысли, а также умел избавляться от нежелательных, мешавших работе. Стрессы и депрессии были ему неведомы, он их никогда не испытывал.

Президент опустился в кресло, расслабился на четыре счета и глубоко вдохнул, концентрируя внимание на точке чуть пониже солнечного сплетения. Медленно выдохнул и вдохнул снова, представляя, как тело наливается силой и отваливаются от него, словно сухая глина, все удручающие размышления и чувства.

Через пять минут он был предельно собран, готов к работе и даже выглядел отдохнувшим. Открыв лежавшую на столе тонкую папку из черной кожи, он вынул из нее листок с текстом с двух сторон (на второй странице – до середины). Это был текст речи, которую ему предстояло произнести завтра на церемонии вручения правительственных наград солдатам, отличившимся в чеченской войне.

Президент вынул “паркер” в титановом корпусе с позолоченным пером и начал вычитывать обращение. Конечно же, он сам не писал его, как и многие другие тексты выступлений, заявлений и прочей официальной болтовни, но перед тем, как озвучивать написанное, он не ограничивался простым прочтением, а, как правило, всегда вносил в текст какие-то свои правки. Он был неплохим психологом, владел умением адаптировать текст к особенностям аудитории, будь то депутаты в Думе или шахтеры, мог блеснуть непринужденным экспромтом в ответ на неожиданный поворот разговора. Президент уже не раз выступал и перед солдатами. Кроме этого, он посещал маневры, присутствовал на испытаниях новой военной техники. Все-таки его тянуло к “силовикам” – сам из них вышел.

Править в этот раз пришлось на удивление мало. Видно, спичрайтер уже приспособился, изучил его предыдущие выступления перед военной аудиторией, учел их особенности и только потом составил текст.

Вычитанный текст ему еще предстояло заучить… Конечно, можно было бы прочитать с бумажки, но перед солдатами это казалось ему просто неприличным. Боец должен услышать слова президента, как если бы шли они прямо из сердца, только при этом условии они попадут в душу слушающего. Он знал, что не сможет удержаться и от какой-нибудь импровизации, как только увидит вместе, на одной площади всех этих простых ребят, не жалеющих себя и крови своей ради России…

– Тьфу ты! – вслух произнес президент. – Уже лозунгами думать начинаю…

Хотя… Что есть лозунг? Как ни крути, а он сжато и немногословно выражает суть происходящего здесь… Они – за Россию, ради России, для России.

У чеченцев тоже есть свои лозунги, подумалось ему вдруг. Во имя Аллаха… За свободную республику Ичкерию… Чей лозунг правильнее?

Эх, метафизика все это. Идея у каждого из них одна. Одна на двоих, для русских и чеченцев. И кто тут правее, кто левее – разобрать тяжело. Уж себе-то он мог в этом признаться.

Но вот то, что взрываются дома, то, что исчезают люди, то, что молодежь мрет от наркоты, а чечены покупают или просто насилуют русских девушек – все это не правильно. А того, что не правильно, быть не должно. За то и стоят русские парни, лучшим из которых он завтра будет вручать награды.

Президент еще раз пробежал глазами текст, отхлебнул совсем уж ледяной кофе и принялся заучивать первый абзац.

* * *

За последние полтора часа Панкрат понял, что при наличии очень сильного желания можно пробраться в любой участок “освобожденного” города. Конечно, за исключением той зоны, которая была оцеплена в целях обеспечения безопасности президента. Но туда Суворин и не собирался лезть самостоятельно. В этом он рассчитывал на помощь.., тележурналистов. Они просто обязаны были крутиться где-то поблизости накануне церемонии награждения. И он не ошибся. Более того – ему просто несказанно повезло. Рядом с фургоном с надписью “ОРТ” он увидел лицо, знакомое всем российским телезрителям – лицо ведущего передачи “Горячее время” Семена Гуренко.

Панкрат думал, что за то время, которое понадобилось ему, чтобы подобраться к Гуренко, с него сойдет семьдесят семь потов. В эти несколько минут он, как никогда, был на волосок от гибели – улица перед гостиницей, в которой остановились журналисты, была заполнена военными, перемещавшимися по ней то туда, то сюда и беседовавшими о чем-то с телеведущими и корреспондентами. Но на него никто не обратил внимания. Только один офицер посмотрел было с нехорошим прищуром, но тут же отвлекся, повернувшись в сторону гостиницы – из вестибюля вышел неизвестно зачем прилетевший в Грозный Газманов (концертов его здесь точно не планировалось). Если бы было время на философствование, Панкрат непременно пришел бы к выводу, что Господь послал Газманова в этот город именно для того, чтобы в тот самый момент он отвлек на себя внимание офицера.

Проскользнув сквозь толпу, собравшуюся вокруг фургона ОРТ, Панкрат приблизился к Гуренко, который стоял, явно наслаждаясь вкусовыми качествами американского “Кэмела”. Тележуранлист был одет в джинсы, ботинки на высоком рубчатом протекторе и стеганый жилет, из-под которого торчал толстый ворот свитера модной грубой вязки.

– Сигареткой не угостите? – поинтересовался Панкрат.

Гуренко перевел взгляд на него, помедлил отчего-то, затем, будто спохватившись, кивнул.

– Да, конечно… – он вынул пачку, открыл и протянул Суворину. – Вот, угощайтесь.

– И огоньку, если можно…

– Пожалуйста, – Гуренко вынул зажигалку. Он терпеливо дождался, пока Суворин прикурит и вернет ему зажигалку, но, когда ведущий уже хотел отвернуться от него, Панкрат негромко произнес:

– Нам надо поговорить. И это не терпит отлагательств. Если вы откажетесь мне помочь, я проживу еще от силы час, может быть…

Гуренко рассеянно коснулся указательным пальцем переносицы, поправляя очки в тонкой позолоченной оправе, и секундой позже произнес:

– Наверное, будет лучше сделать это в фургоне.

Они сидели на передвижных вращающихся стульях, друг против друга. Между ними стояла обыкновенная обшарпанная табуретка, место которой было скорее в музее коммунальной мебели, чем в фургоне крупнейшей российской телекомпании. На табуретке стояли пепельница, наполовину заполненная окурками, два стакана и бутылка с минеральной водой, которой и Суворин, и Гуренко время от времени промачивали пересыхающие глотки.

У Панкрата горло пересыхало от того, что он говорил, не переставая, у телеведущего – от предчувствия близкой, падающей прямо в руки сенсации, которая сделает его не просто, а фантастически известным за один день и на всю жизнь.

О том, что этой жизни может остаться всего ничего, он сейчас не думал. Потому что не думал об этом никогда.

– Теперь вы понимаете, почему мне не имеет смысла встречаться с кем бы то ни было, кроме президента, – произнес в конце своего рассказа Суворин, в очередной раз наливая в стакан минералку. – Именно этого я у вас и прошу – помочь мне встретиться с ним. Тогда вся информация, если мы останемся живы, ваша. Можете ставить на нее торговую марку “Горячего времени”.

Гуренко протянул руку куда-то себе за спину. Щелкнула кнопка, и заработал невидимый кондиционер.

– Угощайтесь, – он протянул Панкрату вторую пачку.

– Спасибо, – Суворин взял сигарету, прикурил от лежавшей на табуретке зажигалки и замолчал, вдыхая горьковатый, но все равно слабый дым американского табака.

Звякнул запор двери, и в фургон просунулась чья-то лохматая голова.

– Саша, – даже не поворачиваясь в ту сторону, произнес Гуренко, – закройте дверь, я занят.

Голова издала какой-то странный звук, выражавший, по-видимому, удивление, и скрылась, ухитрившись беззвучно захлопнуть дверь.

Да, Гуренко здесь уважали. Панкрат и сам чертовски зауважал этого человека, когда он наконец проговорил, потирая переносицу:

– Думаю, что смогу вам помочь. Точнее скажу в ближайшие полчаса – я должен связаться со своим другом, он возглавляет личную охрану президента. Да, вы пока посидите здесь. Вот сигареты, вот вода… А здесь, – он вытащил откуда-то пластмассовую коробку с ручкой, – здесь бутерброды, если проголодались.

Сказав это, Гуренко вышел из фургона.

В следующие полчаса Панкрат выкурил полпачки “Кэмела” и выпил бутылку минералки. К бутербродам он даже не притронулся.

Еще один раз в фургон заглядывала давешняя лохматая голова, но уже молча, видно, не к кому ей было обратиться, поскольку от Панкрата заглядывавшему ничего не требовалось.

Полчаса прошло. Суворин, грешным делом, начал уже было подумывать о том, что Гуренко решил заложить его Службе, и сейчас его заметут бравые ребята в какой-нибудь форме, а журналист, перекрестившись, займется более спокойными делами – например, подготовкой репортажа с церемонии награждения солдат, отличившихся в чеченской кампании.

Но его опасения были напрасны.

С опозданием в пятнадцать минут Гуренко появился в фургоне.

– Не скучали? – спросил он, поглядывая на часы. – Извините за опоздание. Президент вас примет. Прямо сейчас. За вами приехал начальник его охраны, мой хороший друг.., да я вам это уже говорил.

Полюбовавшись эффектом, который произвели на Панкрата его слова, Гуренко впервые за все время их недолгого знакомства улыбнулся:

– Машина ждет. Идемте, я вас провожу…

Президент был бледен. Глядя на побелевшие костяшки его сжатых в кулаки пальцев, Панкрат понимал, что бледен он не от страха, а от совсем другого чувства, которое ничего хорошего заговорщикам не обещает.

– Вот, значит, как… – ни к кому не обращаясь, произнес президент. – Деньги налогоплательщиков, деньги государства – в помощь бандитам… Вот кого надо в сортире мочить – олигархи, так их и растак!

Выдохнув сквозь зубы, он посмотрел на Панкрата и проговорил:

– Прошу прощения за матерщину, – и, помедлив, спросил. – Значит, все ваши спутники скрываются сейчас.., где?

Суворин пожал плечами:

– Честно говоря, я и сам толком не знаю. Если мне дадут людей и машину, чтобы вытащить их оттуда, я это место отыщу – визуально дорогу запомнил хорошо.

– Там, среди них – Рашид Усманов? – еще раз уточнил президент. Панкрат кивнул.

– У них же находится ноутбук с номерами счетов, – добавил он.

– Хорошо, – быстро произнес президент. – У вас будет машина. И людей я вам дам. Ребята из моей личной охраны вас устроят? Они не принадлежат ни к какой Службе, так что за собственную спину можно не беспокоиться.

– Устроят, – согласился Панкрат. – Одна только просьба…

– Что такое? – тут же вскинул на него глаза президент.

Суворин усмехнулся:

– Побыстрее, если можно.

* * *

Они выехали с заднего двора здания горисполкома. За руль бронированного джипа сел сам начальник президентской охраны, седоусый кряжистый мужик в ладно сидевшей на нем серой форме. Звали его Александром Петровичем, но он предпочитал, чтобы называли его Олесь – родом был с Украины, из-под Харькова.

Кроме него и Панкрата, в машину сели еще трое телохранителей президента. Это были ребята помоложе, плечистые и высокие, с короткими стрижками профессиональных боксеров и с умными глазами студентов-отличников. Все упаковались в кевларовую “скорлупу”. Выдали жилет и Суворину. Вооружился Панкрат “ингремом”, благо возможность выбора имелась.

Сидя на переднем сиденье рядом с водителем, он указывал ему дорогу. Около пятнадцати минут ушло у них на то, чтобы добраться до места, где остались ждать Панкрата его вольные и невольные спутники. Они укрылись в подвале почти полностью разрушенного здания Музея Великой отечественной войны. О том, что музей посвящен был именно этому периоду истории СССР, гласила вывеска, валявшаяся на земле перед грудой битого кирпича, из которой торчал дверной косяк. Вывеска была припорошена бетонной пылью, а буквы частично стерлись, в результате чего “Музей” превратился в “узей”, а слово война вообще исчезло под слоем окаменелостей.

Джип остановился там, где указал Суворин.

Он знал, что сейчас за ним наблюдают несколько пар глаз, поэтому вышел из машины первым, демонстрируя, что все в порядке, и можно выбираться из укрытия.

С каким-то щемящим чувством в сердце он наблюдал, как из подземного лаза, ведущего прямо в подвал, появляются голова и руки Шумилова, который рывком перебрасывает через край отверстия свое тело, а затем аккуратно протаскивает ногу. Следом выбрался Рашид. Увидев его, Олесь, тоже вышедший из джипа, хлопнул Суворина по плечу и уважительно произнес:

– Ну, ты даеш, бисова дытына!

После Рашида на поверхности появилась Илза. Панкрат невольно закусил губу – что ж, совсем мало осталось до того момента, когда она предстанет перед судом…

"Я же тебя люблю!..”. Тьфу, черт возьми, что за наваждение!..

Последним из укрытия выбрался Чепрагин. Когда он встал, отряхивая уже порядком истрепанную униформу от серой пыли, из джипа вышли все остальные.

Телохранители президента стояли и молча смотрели на тех, кого действительно можно было назвать героями. Разумеется, не считая наемницу и полевого командира.

И тут ситуация резко изменилась. Одна за другой на улицу из ближайшего переулка выехали три “патрола”. Суворин напрягся, внезапно поняв, что за ними следили! Скорее всего прослушивали телефон президента, и тут же послали сопровождение.

Да, Службе терять было нечего. Единственное, что им оставалось теперь – это уничтожить всех свидетелей, а потом уже придумывать подходящее оправдание.

Кто выжил, тот и прав…

– А це що таке? – сам у себя спросил начальник охраны, отступая под прикрытие бронированного бока машины.

– Эсбисты спохватились, – процедил сквозь зубы Панкрат. – Ох и тяжело нам с ними придется.

Хлопнули дверцы, и, как горох из стручков, из джипов посыпались вооруженные до зубов люди в камуфляже без каких-либо знаков различия.

Не теряя времени, Панкрат сделал знак своим спутникам: подходите быстрее. Но к их автомобилю уже шли четверо, вернее, они двигались наперерез Шумилову и Чепрагину, перед которыми шагали Илза и Рашид.

Олесь вынул из специального крепления на ремне пистолет-пулемет “вихрь” и нарочито медленно положил его стволом на согнутое предплечье левой руки – так, чтобы подходившим хорошо было видно.

– Не надо спешить с выводами! – закричал, морщась, словно от зубной боли, один из эсбистов. А Панкрат уже не сомневался в том, что это они. – Эти люди должны поехать с нами. Они – террористы, задумавшие покушение на президента…

– Я – начальник президентской охраны, – ответил на это Олесь. – А вы кто?

– Служба Безопасности, – не сбавляя шага, сообщил тот, что просил не торопиться. – Антитеррористический отдел.

– Стойте! – скомандовал Олесь. – У меня приказ Президента…

И тут эсбист сделал почти незаметный знак рукой. Знак, на языке профессионалов имевший только одно значение: огонь на поражение.

Те люди, что оставались у въехавших на улицу джипов, дали слаженный залп из всех видов оружия – пистолетные выстрелы слились с автоматными очередями. Все было спланировано заранее, и эсбисты только ждали сигнала от своего командира.

Шумилов и Чепрагин успели упасть ничком; последний потащил за собой и Рашида. И только Илза не стала падать. Не захотела. Она могла успеть. Панкрат это видел. Но осталась стоять.

Суворин в это мгновение нырнул под прикрытие джипа, укрывшись за задним бампером, и потерял возможность наблюдать за тем, что происходит возле руин музея. Три президентских телохранителя тоже отступили, оставив машину между собой и нападавшими.

Олесь нажал пусковой крючок сразу, как только прозвучали первые выстрелы эсбистов. Короткая очередь сбила с ног того, кто отдал приказ начать огонь; трое других тут же рассредоточились на местности, укрывшись кто за камнем, кто в воронке. Выстрелив, начальник охраны тоже отошел назад, и вовремя – свинцовый град забарабанил по обшивке машины, оставляя на ней серебристые вмятины – краска отлетала, обнажая вольфрамовую броню.

Один из телохранителей президента вытащил из салона машины одноразовый гранатомет и примеривался пальнуть по одному из “патролов”.

– Прикройте меня! – попросил он.

Олесь, Панкрат и еще два телохранителя одновременно высунулись из своих укрытий и обрушили настоящий свинцовый ливень на противника. Огонь был настолько массированным, что они, несмотря на численное превосходство эсбистов, вынудили их на какое-то время “пригнуть голову”. В этот самый момент и появился пятый охранник с “базукой” на плече. Он даже успел хорошо прицелиться.

С угрожающим шипением, оттенившим резкий глухой грохот, из трубы вырвалась огненная капля, которая мгновением позже угодила точно в нижнюю часть эсбистского “патрола”. Машина подпрыгнула, словно резиновый мячик, и вспыхнула.

Трех-четырех эсбистов, что кинулись бежать в разные стороны, опасаясь взрыва бензобака, положили люди из охраны президента при участии Панкрата и Чепрагина, которые тоже внесли свою лепту – первый “снял” водителя, попытавшегося сесть в один из двух оставшихся джипов, а второй прострелил что-то (скорее всего, голеностоп) одному из убегавших эсбистов.

Демонстрация мощи получилась убедительной. В считанные мгновения улица опустела. Остался лишь полыхающий остов одной машины и две другие в опасной близости от него.

– Панкрат! – долетел до Суворина окрик. Он мигом выбрался из-за джипа, на котором они приехали, и посмотрел в ту сторону, откуда его позвал Чепрагин. Лейтенант лежал на асфальте рядом с Илзой, прижимая руку к ее шее, и ладонь его была окрашена кровью. Шумилов и Рашид уже были на ногах. К последнему направился с наручниками в руках один из президентских телохранителей.

– Пуля пробила шею! – крикнул лейтенант. – Ее срочно надо оперировать! “Я же тебя люблю!.."

Он не знал, что нашло на него в тот момент. В несколько прыжков он оказался у одного из эсбистских джипов, запустил двигатель и подрулил к Чепрагину и Илзе. Вдвоем они, стараясь двигаться как можно осторожнее, втащили наемницу в салон и уложили на заднее сиденье, рядом сел лейтенант, а Панкрат вернулся за руль.

Олесь тем временем тоже не медлил: его парни шустро засунули Рашида в машину и тут же двинулись в обратный путь, прихватив с собой Шумилова.

Из потревоженной раны на шее Илзы упругими толчками забила алая кровь. Суворин ударом кулака проломил закрытый бардачок, и вытащив аптечку, бросил ее Чепрагину.

– Поставь тампон или наложи жгут! – приказал он, с места ударив по газам.

Машина рванула следом за джипом телохранителей.

"Только бы успеть!” – билась в голове яростная мысль…

ЭПИЛОГ

– Николай Авдеевич, а как понимать то, что “тренировка начинается после тренировки”?

Он посмотрел на спрашивающего, парнишку лет двенадцати, который появился в его группе полгода назад. Его звали Родионом, родители его приехали в Верхово из Москвы. В секцию восточных единоборств отец привел его буквально на следующую неделю после того, как семья Родиона вселилась в новую квартиру. Мальчик не производил особенного впечатления – типичный “заучка”, как говорят про таких их сверстники. Но после появления Родиона посещавшие секцию школьники стали, руководствуясь его примером, интересоваться не только разными способами вышибания у противника коренных зубов, но и духовной стороной боевых искусств, их содержанием кгпг учения. Поэтому он любил, когда мальчик задавал вопросы, даже отвел на ответы полчаса после каждого четвертого занятия.

Вот и сейчас был очередной “сеанс вопросов и ответов”.

Рядом с Родионом собрались другие ребята – подростки в среднем лет одиннадцати – четырнадцати общим числом десять человек, все – учащиеся верховской средней школы, одной-единственной в этом крошечном поселке.

– Да, Николай Авдеевич, объясните! – сразу же подхватили просьбу Родиона еще несколько голосов. – Объясните, учитель!

Их наставник, человек с темным, загорелым лицом и коротко стрижеными, белыми, как снег, волосами, улыбнулся скупо, по-мужски и произнес:

– Хорошо, но это последний вопрос сегодня. Договорились?

Ребята согласно закивали.

– Тренировка действительно начинается только после тренировки – как бы странно это не звучало, – начал он, усаживаясь в дэдзэн, и все ученики последовали его примеру. – Начну с того, что для нанесения правильного, технически безупречного удара ногой нужна всего одна, иногда две-три группы мышц. Остальные только мешают, вы используете их в полную силу, не умея еще “отключать” их в нужный момент, и они не дают той самой, необходимой для этого конкретного удара группе мышц выполнить свою задачу…

Ученики слушали, затаив дыхание, и в помещении небольшого спортзала установилась полная тишина, в которой звучал только голос учителя.

– Наша тренировка начинается с разминки, верно? – не дожидаясь ответа на этот вопрос, он сразу же продолжил:

– Длится разминка час, иногда – полтора. Затем мы отрабатываем формальные комплексы – ката, и только на третьем часу переходим к повторению уже изученных приемов и усвоению новых. К этому времени, – наставник поднял указательный палец, – ваши мышцы уже устали, они не действуют и “отключаются” сами по себе, – он обвел детские лица внимательным взглядом и продолжил:

– Так вот, основная наша работа – собственно тренировка – начинается в самом конце того, что мы привыкли называть тренировкой. Специальная система упражнений, выполненных перед этим, избирательно утомляет те мышцы, которые не нужны для отработки технических действий, и.” Понятно? – улыбнувшись, спросил он.

– В общем да, – за всех ответил Родион. – А вот я еще хотел…

– В следующий раз, Родя, – мягко остановил его учитель. – В следующий раз, хорошо?

Мальчик кивнул – без обиды, с пониманием того, что у учителя сегодня наверняка есть важные причины для того, чтобы отказаться от ответов на его вопросы.

– Во вторник, да? – уточнил он. Наставник кивнул.

– Следующая наша встреча – во вторник, – повторил он уже громче, обращаясь ко всем остальным. – Не забудьте про утреннюю зарядку и пробежку по вечерам. Валера, постарайся курить поменьше…

Последнее относилось к конопатому четырнадцатилетнему крепышу, которого и сам учитель, и другие ребята уже не раз видели с сигаретой в компании учеников старших классов.

– Но вы же курите… – возразил тот.

– Не сравнивай, Валера, – парировал учитель. – Сначала я достиг всего, что умею, а потом закурил. Ты же делаешь наоборот – а это значит, что ты ничего не достигнешь, только зря искуришься.

Конопатый хмуро кивнул.

Учитель поклонился ученикам, они – ему. Встав из дэдзэн, дети быстро покинули зал, стараясь не особенно шуметь и вести себя сдержанно, как и подобает настоящему воину.

* * *

Он заглянул в раздевалку, проверил и, обнаружив, как обычно, полный порядок, отправился домой. По хрустящему снегу, кутаясь в мохеровый шарф и подняв меховой воротник куртки-“аляски”.

Идти от школы, где он проводил занятия, до интерната, в котором ему дали одну маленькую, но зато пристойную комнату и кухню, было минут пять – семь, но он прошел это небольшое расстояние медленным шагом, стараясь надышаться свежим морозным воздухом.

На середине пути он вынул из внутреннего кармана куртки пачку дешевых папирос “Десант” и, закрыв спичку от ветра в кулаке, прикурил. Вспомнил замечание конопатого Валерки и слабо улыбнулся, чувствуя, как греет пальцы горящая сигарета.

Дым, который он выдыхал, казался синим в прозрачном воздухе. Он извивался причудливыми струями, тянулся вверх, к высыпавшим на небе звездам и быстро развеивался под порывами несильного, но колючего ветра.

Войдя в вестибюль интерната, он несколько минут поболтал о политике да о погоде со словоохотливым вахтером Данилычем, угостил его сигаретой и пешком поднялся на свой седьмой этаж, ничуть не запыхавшись.

Защелкивая за собой дверь темной прихожей, в которой тяжело было развернуться, не задев плечами стен, он вздохнул, ссутулил плечи и снова позволил себе стать самим собой. Здесь, за закрытыми дверями, на своих шестнадцати квадратных метрах, учитель физкультуры и руководитель школьной секции рукопашного боя Мышкевич Николай Авдеевич исчезал, а вместо него появлялся Панкрат Суворин, человек, который в последнее время все чаще хотел навсегда забыть о собственном существовании.

Он не торопясь выполнил отработанные до автоматизма действия: разделся, принял душ и приготовил кофе. С чашкой обжигающего напитка в руке он прошел в свою единственную комнату, опустился в кресло и, сделав маленький глоток горькой бодрящей жидкости, включил музыку… Как всегда на протяжении последних четырех лет – “Реквием”. По субботам. На небольшой громкости – так, чтобы хорошо было слышно каждый нюанс в музыке, но не дрожали стены, беспокоя соседей.

Собственно, ничего иного Панкрат не слушал. До своего второго пребывания в Чечне он вообще был равнодушен к музыке, а потом… Вот взял его за душу “Реквием”, впервые услышанный в Москве.

Президенту тоже нравилось это бессмертное сочинение, посвященное смерти. Тогда, прилетев из Грозного в столицу, они слушали его вдвоем, и Панкрат впервые увидел президента с сигаретой – такой же дешевой, как и те, которые курили простые солдаты. А еще была водка, ее пили, закусывая солеными огурчиками, приправленными вишневым листом.

Все вскрылось, все вышло наружу… Так весною ломает лед проснувшаяся река, в прозрачные щепы разнося свой сверкающий панцирь. Только вырвавшийся на свободу поток был не чистым, а мутным, пополам с грязью.

Разумеется, информацию придержали. Те, кому президент поручил арест и нейтрализацию олигархов, снабжавших боевиков деньгами посредством функционеров Службы, были арестованы совсем за иное. Некоторые просто исчезли; те, к кому нельзя было придраться по закону, стали жертвами “наемных убийц”. Гуренко вежливо попросили умолчать о том, что стало ему известно от самого Суворина, к этой просьбе добавили солидную сумму и недвижимость на Гавайях. Он так и остался единственным журналистом, узнавшим об истинной подоплеке событий.

Панкрат прекрасно понимал и не осуждал президента. Свобода слова – это хорошо, но некоторые слова способны стирать с лица земли империи. Если бы народ вдруг узнал, что его сыны гибнут, воюя с бандитами, которые вооружаются за российские деньги… Без жертв не обошлось бы.

Допив кофе, Суворин отнес чашку на кухню, сполоснул и вернулся в комнату. Там он открыл форточку, впустив свежий колючий воздух зимы, и закурил. Потом достал из бара бутылку “Посольской” и два стакана. Принес с кухни хлеб, разлил по стаканам содержимое бутылки. Невольно усмехнулся: увидь его сейчас ребятишки, которые ходят в секцию, учитель всенепременно потерял бы в их глазах всякое уважение. Как же, весь набор пороков, от которых он их постоянно предостерегает: курение, пьянство… Только наркотиков не хватает.

Выдохнув, Суворин поднес к губам стакан и опустошил его в три неторопливых глотка. Откусив от куска хлеба, он принялся медленно жевать, чувствуя, как в животе взрывается огненный шар…

* * *

Олигархи давали деньги. А Служба, преследуя уже собственные цели, еще и помогала Рашиду сконцентрировать власть в своих руках. “Охотники” получили задание выкрасть Исхаламова по нескольким причинам: во-первых, узнав об источниках финансирования боевиков, он решил положить конец этому, как он выразился на встрече с Рашидом, “позору”, а во-вторых, он пользовался среди бандитов едва ли не большей популярностью, чем Усманов. Поэтому решено было избавиться от непокорного полевого командира и расчистить Рашиду дорогу к власти.

Видимо, Дед или кто-то еще догадался о том, что их отряд используют не по назначению, и Алексеев принял решение о ликвидации. Благо у Службы уже имелся солидный опыт в таких делах, и людей они считать не привыкли.

Но коса напоролась на камень… Уцелел Панкрат. Он помог уцелеть Чепрагину и Шумилову. Потом Илза…

Илза…

Суворин посмотрел на второй стакан, стоявший на столе, накрытый куском хлеба. Для тех, кто не вернулся. Для Деда, Пики, Чудика, Абрека… Для Иры.

Для Илзы.

Врачи не успели.

«Я же люблю тебя…». Он держал в своих ладонях остывающую руку двукратной чемпионки Европы по пулевой стрельбе Илзы Данускайте и думал… Хотя вряд ли он мог бы вспомнить сейчас, о чем он на самом деле думал тогда. Мысли роились под черепной коробкой, словно потревоженные осы, а сердце почему-то сжималось, словно оказавшись вдруг в пустоте.

Президент пообещал им – Суворину, Чепрагину и Шумилову – свою защиту. Они распрощались через неделю в аэропорту Шереметьево. Все летели в разные города, с новыми паспортами и новым прошлым, в котором ничего не было связано с Чечней. У них уже были квартиры и рабочие места, и можно было начинать с чистого листа писать свою жизнь.

* * *

Панкрат закурил сигарету. Водка делала свое дело – тело таяло в теплой волне, смывающей с души груз забот и тревог. Разум оставался таким же ясным, как обычно – сказывалась выработанная способность самоконтроля.

Однако он не услышал, как повернулась ручка входной двери. Дверь была закрыта на замок, и нужен был, по крайней мере, ключ для того, чтобы в нее войти.

Вошедшему ключ не понадобился. Панкрат понял, что он не один, когда в комнату из “предбанника” между прихожей и кухней упала длинная тень.

О том, кто мог войти в запертую дверь, не стоило даже гадать. В следующую секунду в дверном проеме возник темный силуэт человека, державшего в опущенной руке пистолет с навинченным на ствол глушителем.