Текст книги "Панкрат"

Его дело – стрелять. Расскажи ему о том, что ты берешь у врага деньги на то, чтобы купить оружие, и он тебя же пристрелит на месте. Это – дикие души, дикие понятия о чести…

Панкрат пожал плечами.

– Почему же дикие? – задумчиво произнес он. – Я с тобой не согласен. Нормальные понятия и честь нормальная… Вот если за девушку платят в ресторане, она же потом за это рассчитывается. На спине или как-то иначе – это не важно. Так и вы – олигархи вам платят, а вы рассчитываетесь. – Панкрат смачно сплюнул. – Освободители хреновы…

Он достал сигареты, закурил. Оглянулся через плечо на остальных. Спецназовцы тоже дымили, а Илза все так же сидела, прислонясь к дереву.

– Ну вот скажи мне, Рашид, – попросил Суворин. – Победили бы вы, допустим, в этой войне. Взял бы ты власть. Переизбрали бы олигархи президента в России. И что, как ты думаешь, они и Служба ограничились бы тем, что просто сказали бы тебе “спасибо”? Поблагодарили бы тебя за участие и забыли бы о тебе? – подумав немного, Панкрат свел все эти вопросы к одному. – Думаешь, ты сделал бы Чечню свободной страной?

Усманов открыл было рот, собираясь что-то ответить – судя по выражению его лица, что-то резкое, – но тут же закрыл его и смешался.

Да, отвечать было нечего.

– Единственное, на что ты мог рассчитывать, связываясь со Службой – это установление марионеточного правительства в случае своей победы, – Суворин чувствовал, что, говоря так, озвучивает те мысли, которые сейчас роятся в голове чеченца. – Формальная независимость – на бумаге, и жесткий контроль внутренней и внешней политики – на самом деле. Если акула зацепила тебя за руку, она, будь уверен, проглотит тебя целиком. Потерял бы ты и независимость, и нефтедоллары, и все, от чего только можно получить доход.

По лицу Рашида блуждала странная полуулыбка, в которой, впрочем, не было даже намека на веселье. Так мог улыбаться человек, узнавший, что четвертование ему заменят повешением.

– Что ты собираешься со мной сделать? – спросил он Панкрата. – Убьешь?

Тот отрицательно покачал головой.

– Пытать будешь? – голос Рашида дрогнул. – Но я все сказал, клянусь.

Суворин только усмехнулся в ответ, вставая.

– Казнить тебя не я буду, – ответил он наконец. – У нас вынесением приговора суд занимается. Вот туда я тебя и доставлю… По крайней мере, постараюсь.

* * *

Они провели в лесу весь день. Только когда уже основательно стемнело, Панкрат решил, что можно взлетать. К тому времени и спецназовцы, и Рашид с Илзой уже были в вертолете, холод загнал их внутрь машины, поскольку жечь костер, чтобы согреться, Суворин запретил: в сумерках даже огонек зажигалки за версту видно.

Чепрагин и Шумилов сидели, завернувшись в одну на двоих плащ-палатку и прижимаясь друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Вечерняя сырость без труда проникала сквозь железную скорлупу корпуса, и температура внутри мало отличалась от той, что была снаружи. Единственное преимущество заключалось в том, что в салон не проникал дождь, сыпанувший внезапно из потемневших туч, в одночасье закрывших ущербный диск луны. Капли барабанили по металлическим бокам вертолета, шлепаясь тяжело, с оттягом, словно пули на излете.

Хуже всего приходилось Рашиду – для него не нашлось никакой накидки, и чеченец по-прежнему лежал на полу. Он мучился от холода и тер окоченевшие ладони одну о другую с такой силой, что казалось вот-вот добудет огонь. Ноги полевого командира по-прежнему были связаны; Суворин так и не решился предоставить ему полную свободу движений, несмотря на то, что салон был полон вооруженных людей. Он предпочитал не рисковать, Илза, в отличие от Рашида, словно не ощущала холода, хотя и не было у нее никакой теплой одежды. Как и у всех, у нее был камуфляж и армейские ботинки. Рукавицы с обрезанными пальцами вряд ли могли согреть ее. Она сидела, неестественно выпрямив спину, и больше всего была в этот момент похожа на примерную ученицу – если бы не остановившийся, потерянный взгляд, устремленный в никуда.

– Что будем делать? – задал Панкрат давно уже вертевшийся на языке вопрос, не дававший покоя и ему самому. – Как предлагаете действовать дальше?

Он сидел в кресле рядом с пилотским, в пол-оборота к спецназовцам, жавшимся друг к другу в задней части салона.

– Пробиваться к президенту, – отозвался Шумилов. – Вот только как?

Суворин криво усмехнулся.

– Что к президенту – я с тобой согласен. Но для этого надо сначала в Россию выбраться. Поэтому давайте-ка лучше маршрут наметим…

– А что, есть карта? – спросил Чепрагин.

– В вертолете должна быть карта, – Суворин перевел сразу же потяжелевший взгляд на Илзу. – Есть? Та, словно очнувшись ото сна, вздрогнула и повернулась к нему с вопросительным выражением на лице. Занятая своими мыслями, наемница явно не расслышала его вопроса.

Панкрат беззвучно, одними губами, выругался.

– Карта есть, я спрашиваю? – повторил он. Илза кивнула – механически, как заводная кукла. Так же механически сунула руку куда-то под приборную доску и вытащила оттуда квадратный планшет из черного дерматина. Протянула Суворину и, когда он осторожно, словно боясь запачкаться, взял его, снова откинулась на своем кресле, глядя куда-то в сгущавшуюся тьму.

У Панкрата мелькнула вдруг мысль о том, что он так и не попытался узнать у наемницы, что же все-таки заставило ее помочь ему бежать из лагеря боевиков. Но, если узнать о ее мотивах он еще хотел бы, то уж спрашивать ее об этому самому у него не было никакой охоты. Даже простейшие вопросы давались ему с трудом. Когда он обращался к ней, перед его глазами постоянно вставала Ира, и рука машинально тянулась к оружию…

– Ну, посмотрим, – сказал он, разворачивая планшет. – А ну-ка, ребята, приподнимите господина главнокомандующего, пусть тоже глянет.

Чепрагин, неохотно выбравшись из-под тяжелого полотнища плащ-палатки, хотел было помочь Рашиду подняться, но тот сел сам, оттолкнувшись руками от пола. Суворин поднес карту к самому лицу чеченца.

– Где база расположена, показать можешь? Посмотрев на карту в течение нескольких секунд, Усманов уверенно ткнул посиневшим от холода пальцем в какую-то точку в области возвышенностей. Потом поколебался и, шевеля губами, медленно провел пальцем до следующего светло-коричневого пятна.

– Мы сейчас где-то здесь, – произнес он. – Я так думаю, по крайней мере.

Панкрат, прищурившись, глянул Рашиду в лицо, так и светившееся желанием быть хоть чем-то полезным.

– Молодец, план перевыполняешь, – с сарказмом проговорил он, отметив указанное полевым командиром местоположение кончиком десантного ножа. – Хм-м.., до границы с Грузией выходит почти столько же, сколько и до Дагестана. Да, вот так и погиб Буриданов осел…

– Какой-какой осел? – переспросил Шумилов.

– Никакой, – успокоил его Суворин. – Это я так, к слову.

Поймав на себе взгляд Чепрагина, в котором сквозила легкая, но хорошо заметная тень удивления, он невольно подмигнул лейтенанту.

– Что, Петрович, за солдафона меня держал? Мы, конечно, университетов не кончали… А про Буриданова осла мне командир рассказывал когда-то. Хороший был человек… В смысле, командир мой, а не осел.

Догадка Панкрата попала в точку – Чепрагин смешался и что-то забормотал в свое оправдание. Но Суворин уже опять склонился над картой. Лейтенант посмотрел на Шумилова, словно ища у того поддержки, но сержант, тонко чувствовавший нюансы разговора, вдруг нахмурился:

– Это что же, Петрович, выходит? Я что – самый из вас необразованный? А ну, разгоняй мне про этого пуританова осла…

Лейтенант, не выдержав, хихикнул, потом вздохнул и принялся вполголоса рассказывать…

– Во дурная скотина! – с чувством произнес Шумилов, дождавшись концовки. – Тут не в голоде все дело, а в жадности.

Суворин закрыл планшет и, не оборачиваясь, протянул его Илзе.

– Ладно, хватит про ослов, – произнес он. – Куда полетим-то? Я предлагаю двигаться к дагестанской границе – порядка там никакого, легче перейти будет…

– А я предлагаю – в Грозный, – послышался вдруг чистый, глубокий голос с типичным прибалтийским акцентом.

Суворин вздрогнул, словно от удара плетью. Первые несколько секунд он просто пытался сообразить, кто это произнес. Никогда не слышав голоса Илзы, он уже отвык от мысли о том, что эта женщина вообще умеет разговаривать. И тем более тяжело ему было осознать то, что она осмелилась не просто заговорить, а – слыханное ли дело! – что-то там посоветовать…

– Что? – переспросил он, медленно поворачиваясь к наемнице. – Ты что-то сказала?

Та инстинктивно подалась назад – таким страшным было сейчас выражение его лица.

– Ты, сука. – негромко проговорил он. – Какого черта…

– Президент через два дня прилетает в Грозный, – каждое слово давалось Илзе с трудом. – Будет очередное вручение наград на площади…

Суворин шумно выдохнул сквозь зубы.

– Откуда ты знаешь? – резко спросил он.

– Телевизор. В лагере был телевизор, – ответила наемница. – И еще – радио.

Панкрат внимательно посмотрел ей в глаза.

– Врешь… – само сорвалось с губ. Илза пожала плечами.

– Верить или нет – ваше дело. Мне кажется, это шанс… Более реальный, чем добираться до Москвы. Тут подал голос Шумилов:

– Она говорит дело, Панкрат…

– Она – убийца! – взорвался вдруг тот, подаваясь вперед и хватая сержанта за камуфляж на груди. – Она убивала наших ребят, понимаешь? Как ты можешь ей верить?

– Но ты же доверил ей управление вертолетом… – тихо произнес Шумилов. – Почему ты не убил ее сразу?

Суворин отвернулся от спецназовцев и сел, потирая ладонью вдруг вспотевший лоб.

А в самом деле, почему?

– У меня не было выбора, – глухо произнес он. – И вас надо было вытаскивать…

– Думаешь, у нас сейчас есть выбор? – прозвучало из-за спины.

Это заговорил Чепрагин.

– Дагестан или Грузия – это не выбор. Когда мы проберемся в Россию, нам черта с два позволят попасть на аудиенцию к президенту. И это при условии, что мы доживем до того момента, когда нам откажет какой-нибудь вшивый бюрокретин.

Лейтенант тяжело вздохнул:

– Я тоже не знаю, что движет Илзой, но… Суворин поднял руку в останавливающем жесте:

– Я понял тебя, Петрович.

Пересилив себя, он повернулся к наемнице:

– Что еще тебе известно?..

Глава 9

Горючее закончилось через полтора часа после того, как они покинули место своего первого привала. Президентский самолет еще даже не начали заправлять – там, в далекой Москве; но они – трое спецназовцев, наемница и полевой командир – даже не знали об этом.

– Топливо на исходе, – просто сказала Илза, когда до Грозного оставалось всего ничего – километров сорок. – На посадку пока еще хватит.

Суворин почему-то не поверил ей. Скорее инстинктивно, по причине обычной неприязни, граничившей с ненавистью, чем осознанно, как человеку, действительно не заслуживающему доверия. Хотя у него не было реальных причин не доверять ей. То, что она была наемницей у чеченцев, как-то отходило на задний план после ее участия в бегстве Суворина из чеченского лагеря. Да что там участия – она одна все это и организовала, и осуществила. Но он не мог себя заставить относиться к ней иначе. И никто на его месте не смог бы – разве что сам всепрощающий Иисус.

Панкрат не был богом. Он был солдатом. Поэтому он спросил, не скрывая подозрительности в своем голосе:

– Ты уверена?

Илза только пожала плечами. Он, однако, успел заметить, как дернулось ее правое веко. Наемница нервничала – видимо, помнила о том, что он обещал ей после того, как надобность в ее услугах отпадет. Суворин не смог сдержать довольной ухмылки. Действительно, врать вроде бы она не должна – чем дольше летит вертолет, чем дольше нужен человек, умеющий им управлять, тем дольше проживет Илза.

– Сажай, – приказал он. – И давай сюда планшет. Прямо под ними простирался извечный пейзаж, набивший оскомину и надоевший до тошноты, и… В общем, все те же сопки, все то же редколесье, словно последние волоски на дряблой коже старческих черепов, все те же поблекшие краски: все оттенки серого, черного и прочих малоприятных цветов.

Илза молча подала ему карту и повела машину вниз.

* * *

Суворин молча обвел глазами стоявших перед ним людей.

Чепрагин. Бледное лицо, запавшие глаза, заострившийся подбородок. Нелегко пришлось парню. Взгляд, однако, не потух – под черным пеплом тлеют уголья мести, пышет жаром затаенная угроза и ненависть. За родителей, погибших во время теракта, за всех прочих… За русских.

Шумилов. Еще опирается на ту же самую клюку, что вырезал ему когда-то – кажется, целую вечность назад – Панкрат. Молодец, выдюжит сержант-капитан, как его там… Хоть и не бегает еще, а в бой пойдет.

Рашид. Обуза, балласт, который не бросишь. Без него ноутбук – хороший компьютер, не больше. Его сохранить надо, сберечь, привести пред светлые президентские очи…

Илза. А вот с этой мы сейчас разберемся… Дрожит? Глаза блестят? Не положены снайперу заплаканные глаза, тебе ли не знать, стерва, от этого и цель в перекрестье не поймать…

– Ждите здесь, – наконец буркнул Суворин, обращаясь к своим товарищам. Сам же недвусмысленно вытащил из-за ремня пистолет. – Пойдем-ка со мной, красавица.

Неожиданно подал голос Чепрагин:

– А может, не стоит, командир…

Панкрат так на него посмотрел, что лейтенант поперхнулся, не закончив фразу, и невольно сделал шаг назад. Взгляд Седого подействовал на него, как удар в солнечное сплетение.

– Не думай даже, – металлическим голосом отрезал Панкрат.

И он поманил Илзу за собой. Той рукой поманил, в которой оружие было. Не оглядываясь, Суворин развернулся и шагнул в сереющую утреннюю темноту, туда, где змеился овраг, по краям поросший невысоким кустарником. Худосочные его заросли, конечно же, не могли скрыть от оставшихся на холме того, что должно было произойти, но утренний туман с успехом должен был выполнить эту задачу.

Наемница сделала несколько шагов следом. И вдруг обернулась. Повернула голову к Чепрагину, на Рашида и Шумилова не взглянула. Ее бледное лицо показалось лейтенанту застывшей алебастровой маской, на которой резко выделялись темные прорези глаз. Из них как будто повеяло чем-то безысходным, чем-то таким, о чем порой доводится жалеть всю жизнь. И, хотя посмотрела она на лейтенанта, рванулся в ее сторону почему-то Шумилов. Но Чепрагин вовремя удержал его, крепко стиснув запястье руки, сжимавшей набалдашник трости.

* * *

Они спустились в овраг: наемница впереди, Суворин – следом, держа в руке пистолет. Склон оказался не слишком крутым, но выцветшая трава была скользкой от росы, и Илза поскользнулась, уже почти достигнув дна. Она упала как-то странно, даже не взмахнув руками для восстановления равновесия, и спиной проехалась по траве.

Панкрат, не двигаясь, ждал, когда она поднимется. Он стоял полуметром выше и наблюдал, глядя сверху вниз, как наемница выпрямляется и машинально отряхивает камуфляж, испачканный грязью. Разумеется, он ничего не сделал, чтобы ей помочь.

Встав на ноги, она откинула со лба белую прядь волос и молча посмотрела на него.

– Зачем ты ее убила? – произнес вдруг, неожиданно для самого себя, Панкрат. – Она была всего лишь врачом…

Он поднял руку с пистолетом. Ответ ему не был нужен – то, что могла сказать Илза, уже никак не могло изменить то, что она сделала. Суворин просто еще раз напомнил себе, почему в случае с наемницей он не мог поступить так, как собирался обойтись с Рашидом – передать ее в руки военного трибунала. Его палец надавил на пусковую скобу, но тут Илза ответила, и он остановился.

– Я хотела убить тебя, – ее голос звучал совершенно спокойно. – Я промахнулась первый и единственный раз в жизни.

Суворин покачал головой:

– Не верю… Впрочем, какая разница? Все равно ее не вернуть…

– На чердаке прогнила половица, – словно не слыша его слов, продолжала наемница. – Или же еще что-то случилось. Когда я нажала скобу, ствол резко ушел вниз и влево из-за того, что пол проломился прямо в момент выстрела.

Панкрат нетерпеливо дернул рукой с оружием.

– Какого… – он грязно выругался, багровея лицом. – Какого черта ты все это мне рассказываешь? Какое мне дело до…

Он замолчал, усилием воли пытаясь подавить дрожь во всем теле, особенно в руках. Илза пожала плечами. Было видно, что держится она хотя и неплохо, но из последних сил. Суворин различил даже пульсирующую на виске жилку, в такт ее убыстрившемуся биению у наемницы участилось дыхание.

Ствол пистолета наконец перестал дергаться и снова уставился ей в лицо. Сейчас.., сейчас с него сорвется свинцовая капля.

– Почему ты не спрашиваешь меня, зачем я помогла тебе бежать?! – вдруг в отчаянии закричала она. – Я же люблю тебя!..

Панкрату показалось, что он ослышался. Еще секунда потребовалась на то, чтобы понять: он действительно слышал то, что слышал.

Суворин вздрогнул, словно от удара. Он даже пошатнулся, будто кто-то невидимый толкнул его в плечо, и пошире расставил ноги, чтобы не потерять равновесия. Теперь он сжал пистолетную рукоять двумя руками… И опустил оружие.

Голос.., тон, каким были сказаны эти слова.., события последних недель, начавшие складываться, словно части разбитой мозаики. В голове будто заработал паровой молот – так застучала в висках вскипевшая кровь.

– Тогда, с отрядом Исхаламова, когда двое этих ублюдков собирались меня… – говорила, спотыкаясь о каждое второе слово, Илза, замершая, словно натянутая струна. – Ты спас меня.., конечно, если бы ты знал, кто я… – она тряхнула головой и нервно рассмеялась. – Конечно, тогда ты убил бы меня, ведь я – враг… Но ты стал первым русским, которого я не смогла ненавидеть.., ты был – другой. Я… – она запнулась, но, видя, что он стоит и не двигается, продолжила:

– Два года я видела русских только в перекрестье прицела.., я помнила вас такими, каких увидела еще в шестнадцать, на площади перед телецентром, когда танк давил мою мать.., а четверо амбалов забивали моего отца дубинками…

Панкрат рассеянно смотрел на нее, не слыша слов, и уже не различал черты бледного лица Илзы, превратившегося для него в какое-то яркое пятно, дыру в покрывале темноты, опустившемся на овраг. Внезапно он понял, что не сможет выстрелить. Он понял даже то, что знал это еще раньше, но не мог признаться самому себе. Сунув за ремень пистолет, Панкрат повернулся спиной к наемнице и пошел вверх по склону оврага.

Молча. Глядя перед собой.

Илза стояла неподвижно, по лицу ее текли слезы, а глаза смотрели в спину уходящего спецназовца.

* * *

Он должен был ее убить.

Она – враг. И то, что она помогла ему бежать из плена, никак не могло перевесить зарубки на прикладе ее винтовки, которыми отмечался каждый убитый ею солдат. Убитого офицера снайперы обычно отмечали крестиком.

Но” Во-первых, одно дело – убить в горячке боя, когда или ты, или он, и отнять жизнь врага – единственная возможность продлить свою. Кто сильнее, тот и жив. Кто прав, тот и сильнее. Кто защищает себя и свой дом, тот и прав. Это – убийство в честном бою. А убивать пленных… Против этого всегда восставало все его нутро. Как можно было убить того, кто сдался тебе или кого ты лишил оружия? Ты выполнил свой долг, а дальше – очередь совсем других инстанций, определяющих судьбу пленного. Либо обменять его на своих солдат, попавших в лапы боевиков, либо расстрелять, либо определить иную меру наказания…

Но что делать с человеком, который сначала убил твою невесту, а потом спас тебе жизнь, попутно похитив главнокомандующего армией противника, своего командира?

Панкрат думал, что сможет убить Илзу. Правильнее, однако, было бы сказать, что он очень надеялся на это. Подхлестывал себя злобой и ненавистью, бередил еще и без того свежие, кровоточащие раны, но… Не смог. И теперь, конечно же, можно было тысячу раз обозвать себя трусом, слюнтяем, предателем. Но он твердо знал, что и через день, и через месяц, и вообще никогда не сможет этого сделать. Не сможет просто потому, что, убив Илзу, ему все равно не вернуть Ирину. Никогда.

"Я тебя люблю!” – крикнула она, и его встряхнуло, словно от удара током. И до сих пор трясло – там, внутри.

Он сразу же понял – правда. Действительно, любит. Любит так, что пошла на верную смерть, лишь бы вытащить его из лагеря и доставить к своим – тем самым “русским зверям”, которых так ненавидела. И у нее действительно были причины для ненависти. Детдомовцу Суворину нетрудно было понять ощущения человека, на глазах которого гибнут его родители, – чтобы понять такое, вовсе не обязательно иметь отца и мать, достаточно просто быть человеком. Многие друзья Панкрата погибли на войне – и на первой, и уже на второй – и ему знакомо было чувство потери близких; если учесть то, что ближе друзей у него никого не было, то эту потерю можно было вполне сравнить с потерей родных.

Пути Панкрата и Илзы различались только в одном, но различались принципиально. Суворин был далек от того, чтобы ненавидеть всех чеченцев за бесчинства и преступления, творимые всего лишь небольшой частью представителей этого народа.

Когда он вернулся к Чепрагину и Шумилову, а следом, шатаясь, словно пьяная, подошла Илза, спецназовцы почувствовали себя так, будто с их плеч упала тяжелая ноша. Никому не хотелось, чтобы Суворин расстреливал пленную, хотя умом каждый понимал – кровь за кровь…

Но на Панкрата они посмотрели скорее одобрительно. Только в глазах Рашида мелькнуло презрение, смешанное с лютой ненавистью – ее огонь вспыхнул, когда чеченец бросил взгляд на наемницу. Не выдержав, он что-то пробормотал по-своему сквозь стиснутые зубы, но Суворин, расслышав, тут же глянул на него так, что Усманов замолк.

Отряд двигался вдоль дороги, ведущей к Грозному. Панкрат и Чепрагин шли в некотором отдалении, опережая остальных метров на пятьсот – семьсот, и проводили разведку местности, чтобы в случае опасности успеть предупредить тех, кто двигался сзади: Шумилова, который ковылял, опираясь на трость, Рашида и Илзу. Усманову связали за спиной руки, и теперь он, матерясь: на обоих языках, балансировал, как гимнаст, перебираясь через воронки от снарядов, кочки и лужи, скопившиеся в карьерах слева и справа от дороги. Сержант только усмехался и в особо критические моменты подбадривал чеченца меткими сравнениями с жабой, кузнечиком и прочими представителями животного мира. По голосу Шумилова ясно чувствовалось, что, не будь поблизости Панкрата, он с удовольствием разрядил бы в пузо полевому командиру весь автоматный магазин.

Рашид и Илза шагали по левую руку от сержанта, который старался держаться в трех-четырех метрах позади – так, чтобы хорошо видеть обоих и вовремя среагировать на их любую попытку сбежать или обезоружить его. Собственно, в отношении наемницы у него таких опасений не возникало, хотя какое-то неопределенное чувство время от времени заставляло его поводить стволом автомата, ловя на мушку ее ссутуленную от усталости спину.

Они брели, настороженно вслушиваясь в тишину, разлитую вокруг. Сам воздух, казалось, поглощал все звуки и застывал неподвижно, как студень. Даже дождь, внезапно начавшийся и так же внезапно закончившийся, не произвел никакого шума – просто повисел между небом и землей вуалью бесцветной холодной мороси.

Панкрат и Чепрагин шли молча. Они двигались уже четвертый час, и небо на востоке стало совсем светлым – настолько, насколько это возможно осенью. Суворин рассчитывал, что вскоре они выйдут к блок-посту перед въездом в город. Пока мимо них ни единой машины не проехало. Скорее всего потому, что за их спинами осталась территория, которую еще удерживали боевики, а федеральные войска решили сначала как следует укрепиться в Грозном, отбитом у ваххабитов каких-то четыре месяца назад. Потому ехать по этой дороге из Грозного было некому, а в Грозный – и подавно.

– Что будем делать, Панкрат? – спросил его к концу третьего часа пути до этого молчавший лейтенант. – Как к президенту пробираться?

– Я думаю над этим, – отозвался Суворин, даже не поворачивая головы в его сторону. – И чем больше думаю, тем меньше вариантов.

– А может, мы преувеличиваем возможности Службы? – как-то неуверенно спросил он. – Может, стоит попробовать в открытую?

Панкрат покосился на лейтенанта и криво усмехнулся.

– Петрович, – проникновенно произнес он. – Ну, в самом-то деле.., чья бы корова… Ты где работал? В библиотеке или в СБ?

– Да… – невпопад ответил тот, качнув головой. Впрочем, здесь ответ был не нужен. Каждый из них и так его знал.

Некоторое время они опять шли молча. Потом, совершенно неожиданно для Чепрагина, Суворин остановился и сказал, подняв вверх указательный палец правой руки, словно древнегреческий ментор:

– Мы пойдем в открытую, Петрович – тут ты, конечно же, прав.

Увидев круглые от удивления глаза лейтенанта, Панкрат пояснил:

– Чем стараться от них спрятаться, давая им тем самым возможность разделаться с нами по-тихому, мы сразу же постараемся нашуметь. И в этом нам очень поможет то, что у нас на руках просто фантастический козырь – этот чертов Рашид, который побудет нашим щитом хоть какое-то время.

Теперь уже лейтенант скептически покачал головой. Суворин, пожав плечами, не стал ему возражать, он просто констатировал:

– Честно говоря, Петрович, у нас действительно нет лучшего варианта.

– И худшего – тоже, – мрачно пошутил в ответ Чепрагин.

– Почему же, – хмыкнул Панкрат. – Мы можем броситься под пули президентской охраны – быстрый и надежный способ самоубийства. Можем отправить президенту письмо.., коллективное.

Дорога пошла в гору. Спецназовцы продолжали месить ботинками неопределенного цвета грязь, смешанную с гравием, полотно дороги уже рассыпалось, но не потому, что по ней часто ездили, а оттого, что часто бомбили. То тут, то там стали попадаться воронки всех размеров и форм: от сравнительно мелких, снарядных, до оставленных авиабомбами ям. В них скопилась дождевая вода, цвета той жижи, что чавкала у бойцов под ногами.

Когда спецназовцы поднялись на холм, через который переваливала дорога, внизу, на расстоянии примерно в полтора километра, они увидели серое пятно какого-то небольшого здания, красно-белую черту шлагбаума, два бэтээра и маленькие фигурки людей в зелено-коричневой форме, двигавшихся перед зданием.

Панкрат почувствовал, как быстрее забилось сердце. Их путь почти закончился и вот-вот начнется новый; он был уверен, как говорится, на все сто, в том, что бегство из лагеря боевиков не пойдет ни в какое сравнение с ожидающими их трудностями на своей территории.

– Вот и пришли, – пробормотал Чепрагин. – Ну, кто у нас первейший кандидат на ликвидацию?

– Чеченец, конечно же, – отозвался Панкрат. – Если нам решат заткнуть глотки, то начнут с него. Потом только примутся за нас, и то больше из педантичности, чтобы отработанный материал утилизировать.

Они дождались остальных. Когда подошли Шумилов со своими подопечными, вся пятерка начала спускаться вниз, к блокпосту.

* * *

Их, само собой, заметили еще тогда, когда они только-только взобрались на горб холма. Трудно было не заметить двоих спецназовцев, маячивших прямо перед глазами у патруля. Им дали сойти и без эксцессов подпустили на расстояние трехсот метров. Спецназовцы, Илза и окончательно павший духом Рашид стояли перед небольшим строением, сложенным из массивных железобетонных блоков, и Суворин нисколько не сомневался в том, что сейчас их держит на прицеле, как минимум, один, а то и два-три снайпера, готовые при малейшем подозрении открыть огонь. Мало ли, а вдруг они – наемники-смертники, начиненные взрывчаткой фанатики, которым только и нужно, что подобраться поближе к блок-посту и отправить его к Аллаху? Кто мог поручиться, что это не так?

В десяти шагах перед зданием находился шлагбаум, перегораживающий неширокое дорожное полотно. Он был сварен из железных труб и выкрашен в традиционные красно-белые полосы; на нем красовался круглый знак “стоп”, а железные черепахи бронетранспортеров, стоящих позади него, ненавязчиво намекали на возможные последствия в случае несоблюдения этого требования.

На обочине, противоположной той, где находилось строение, служившее укрытием для солдат, были вырыты два окопа, окруженные мешками с песком. Из щели между этими мешками любопытно выглядывали стволы крупнокалиберных пулеметов.

Из соображений безопасности им и не дали подойти вплотную. Их остановил сиплый, усиленный мегафоном голос, со скрытой угрозой приказавший:

– Стойте, иначе будем стрелять! Все пятеро остановились.

– Сложите оружие!

Поколебавшись, Суворин первым положил в грязь под ногами сначала автомат, а потом и пистолет. Подумав, нож оставил в ножнах на поясе, лишь передвинул их на видное место – вперед.

– А может, не стоит, командир… – почему-то шепотом произнес Шумилов, хотя с такого расстояния его не расслышали бы, даже говори он в полный голос.

– Давай, Мирон, не раздражай патруль, – ответил Панкрат. – Они тут не каждый день ходоков встречают, могут и пальнуть от незнания манер.

Его спутники повиновались и тоже сложили оружие у своих ног.

– А теперь сделайте двадцать шагов вперед! – произнес тот же голос. – С поднятыми руками!

Когда они подчинились, заурчал двигатель одного из бронетранспортеров, и тяжелая тупорылая машина, разбрасывая колесами грязь, вырулила из-за железобетонной будки. На ее левом борту сидели трое бойцов в форме внутренних войск, и они держали на прицеле странных пришельцев, неторопливо шагавших с поднятыми руками к будке, в которой, судя по всему, и находился тот, кто говорил в мегафон. Впрочем, руки подняли не все, Шумилов, нога которого еще не пришла в порядок, вынужден был опираться на трость, а потому и не подумал подчиниться команде. Бронетранспортер, надсадно взревев мотором, съехал на обочину, огибая шлагбаум, тут же вскарабкался обратно на дорогу и подрулил к спецназовцам. Машина затормозила, непочтительно обдав их при этом грязью, и солдаты спрыгнули с брони.

– Руки на затылок! – резко скомандовал старший, судя по нашивкам – сержант. – Живо, кому говорю!

– Вы – командир патруля? – спросил Панкрат, благоразумно подчиняясь требованию солдата.

– Увидишь еще командира, – хмуро буркнул тот. – Вперед, к шлагбауму.

Один из солдат подошел к Шумилову, который шел, как и прежде, опираясь на трость. С каким-то странным удовлетворением в голосе он еще раз, медленно и тщательно проговаривая каждое слово, повторил:

– Руки. На. Затылок.

Тот посмотрел на него так, как смотрят на человека, сказавшего полную чушь – взглядом, в котором сквозит откровенное сомнение в умственных способностях собеседника. Солдат дернулся под этим взглядом, словно от пощечины, и рывком выхватил из руки Шумилова трость, одновременно толкнув его стволом автомата в спину. Сержант пошатнулся, не удержал равновесие от неожиданности и сделал шаг вперед – на больную ногу. Скривившись, он осел, инстинктивно выставив руку, которой уперся в землю. Вернее, в жидкую грязь.