Текст книги "Панкрат"

Глава 6

Холодно…

Где-то слышится редкий стук капель. Не радостный перезвон наподобие весенней капели, а именно стук – тяжелый, какой-то глухой и удручающий.

Холодно… Озноб сотрясает тело, липкие объятья сна постепенно уступают его настойчивости, растворяются в сером сумраке, окутывающем мир вокруг. Холодная земля откровенно недружелюбна. Она пропитана влагой, холодной влагой, и тепло тела выпаривает из нее эту влагу, и она впитывается и в без того промокший почти насквозь камуфляж.

Тело – сосуд боли. Боль прячется в каждой его клетке. Она похожа на соцветия блестящих хромированных скальпелей, поворачивающихся, как цветы за солнцем, следом за лампой над операционным столом, и скребущих, режущих, полосующих тело изнутри. Ноги и руки словно налиты свинцом, и этот свинец до сих пор не остыл после плавки. Глаза не открываются, век не поднять. Одна попытка… Вторая… Безуспешно – век не поднять.

Из черноты, из неизвестности, заполнившей черепную коробку, выплывает, словно со дна поросшей ряской старицы, имя – Панкрат.

Его имя.

Как спасательный круг из прошлого, оно падает в его раскаленный от боли мозг. Круг тут же превращается в магнит, к которому начинают быстро прилипать, словно частички металлической пыли, прочие детали и воспоминания, до этого бывшие сами по себе. Он осознает себя. Но веки по-прежнему тяжелы.

* * *

– Четверо убитых. Турлан, Шанхор… – произносит густой бас по-чеченски. – Его работа. Ублюдок…

Голос дрожит от сдерживаемой ярости. С не меньшей яростью в тон ему клацает секундой позже затвор, звук касается ушей почти нежно, увязнув в густой вате, в которую, как кажется Панкрату, завернута его голова.

Другой голос взволнованно выкрикивает:

– Стой! Ты что? Рашид приказал – живой нужен. Первый напряженно вздыхает, сдерживая клокотание в горле, распираемом злобой.

– Вах! Если бы не Рашид…

И еще что-то вдогонку… Слов не разобрать, но по интонации – явно матерное, явно в адрес Панкрата.

Второй смеется. Смех булькает, словно закипающая вода. Отсмеявшись, добавляет еще пару слов в том же духе. Эти Суворин знает – так ругался на свою обленившуюся собаку старик-пастух в том селении, где его выхаживали после…

Боль. Тупой удар боли в висок – словно тараном лупит в кость кто-то, кому уже слишком тесно стало внутри. Думать все-таки еще рано – слишком болезненно это… Вот вспоминать можно…

Он вспоминает.

Собирает из осколков последних дней унылый витраж прошлого. Обжигает холодом внезапная мысль; как же теперь ребята? Чепрагин и Шумилов, не дождавшись его, уже бредут, наверное, по этим чертовым горам – один раненый, а второй совсем еще неопытный.., смотря с кем сравнивать, конечно.

Сигарету бы…

Он чувствует, что обладатели только что звучавших над ним голосов не уходят, стоят над ним, и взгляды их давят его, будто тяжелые камни. Панкрат чувствует это, сам не зная, каким образом – так кролик ощущает змею, на охотничью территорию которой забрел в поисках сочной травки.

Шаги. Хруст каменного крошева под ребристыми подошвами армейских ботинок, сочное чавканье грязи… Негромкий, на пределе его притупленного восприятия, шорох; с небольшой задержкой вслед за слухом срабатывает осязание – щеки касается мокрый, мелкий и колючий песок, сыплющийся сверху. Песчинки покрывают лицо, прилипают к губам, забиваются в ноздри… Сил отодвинуться нет.

Третий голос.

– Ничего, скоро придет в себя, – короткий смешок скребет по нервам наждачной бумагой. – Он сильный. Он прошел специальную подготовку.

Первый голос (с некоторым почтением, если только медведям гризли свойственна почтительность):

– Это тот самый, который положил всех людей Рахидова?

Пауза, наполненная раздумьями, рождает хорошо взвешенный ответ:

– Там был не один человек. Мы отыскали два трупа – кстати, один из русских взорвал себя сам.., а заодно и троих из отряда Рахидова.

Наступает тишина.

Веки по-прежнему тяжелы.

* * *

Он выныривает из забытья, словно ныряльщик из темных глубин стоячей воды. Первая хорошая новость – боль схлынула, оставшись только в самых дальних уголках тела. Скорее всего, это последствия воздействия газа. Возможно, он не только усыпляющий, но и нервно-паралитический, хотя и слабого действия. Отравление, поражение нервной системы, болевой шок… Вполне вероятно.

Суворин пошевелил пальцами правой руки. С удивлением обнаружил, что в состоянии сжать пальцы в кулак. Сжал и разжал; повторил так несколько раз подряд. Мышцы понемногу оживали – так наполняется воздухом велосипедная камера. Панкрат проделал то же самое с левой рукой. Получилось даже еще лучше, чем с правой.

Ну, а теперь – глаза… Он разлепил все еще тяжелые, слипшиеся от гноя веки и зажмурился от солнечных лучей, ударивших по расслабившейся за несколько часов его беспамятства сетчатке. Под плотно зажмуренными веками осталось яркое красно-желто-зеленое пятно, плавающее на черном фоне. Оно продержалось какое-то время и растворилось в этой черноте; тогда Суворин открыл глаза снова. Он теперь мог смотреть прямо вверх. Солнце на самом деле оказалось не таким уж ярким – обычное осеннее солнце, просто глаза отвыкли. Оно висело в обычном осеннем небе, похожем на вздувшуюся мокрую бумагу плохого качества.

А через несколько минут на этом невнятном сером фоне материализовались темные линии, расчертившие небо в крупную клетку. Панкрат всматривался некоторое время в эти линии (глаза слезились) и понял, что это не что иное, как решетка, закрывающая тот колодец, в котором он находился.

Колодец…

Просто ловчая яма, выкопанная специально для попавших в западню.

* * *

Спустя некоторое время (час? день? год?) Суворин смог приподняться на локтях, а потом и сесть.

Яма оказалась неожиданно просторной. Не футбольное поле, конечно, однако места в ней было вполне достаточно для того, чтобы без помех разместить двоих.

У него обнаружился сосед. Увидев, что Панкрат оклемался, он тут же подал голос:

– Это ты здесь переполох устроил вчера ночью?

Что-то напомнил Суворину этот голос. Что-то из недавнего прошлого, причем малоприятное.

Куль грязного тряпья у противоположной стороны ямы, из которого и прозвучал вопрос, шевельнулся, и в анемичных лучах светила неярко блеснула лысина. Макушка, гладкая, как колено.

– Привет, Череп, – вместо ответа проговорил Суворин.

Тот дернулся, словно от удара, и вперил глаза в Панкрата, который устраивался поудобнее, сев у самой стены и прислонив гудящую все еще голову к холодной, сочащейся влагой земле.

– Встретились, значит… – неопределенно протянул капитан.

И вдруг ухмыльнулся, словно обрадовался неожиданному соседству. Суворин, впрочем, далек был от того, чтобы купиться на его малоприятную усмешку. Так улыбается проголодавшийся крокодил, отыскавший, наконец, себе пропитание.

– Теперь понятно, – протянул Дыховицкий. – А какого черта ты в эту крепость ломился?

Панкрат открыл было рот, но ощутил вдруг, что если не выпьет хотя бы глоток воды, то всякое слово станет для него настоящей пыткой – горло было иссушено и будто раскалено.

Он быстро окинул взглядом их “камеру” и обнаружил помятую посудину со сбитой эмалью. Медленно, держась за стену, он поднялся, переждал приступ слабости и головокружения, привыкнув к вертикальному положению тела и опоре на обе нижние конечности, сделал несколько шагов по направлению к посудине и опустился рядом с ней на колени. Ожидания его не обманули – на дне обнаружилась мутноватая, но все же вода. Взяв миску обеими руками, Панкрат поднес к губам выщербленный край и медленно наклонил его в свою сторону. Он сделал несколько больших, жадных глотков и почти осушил посудину, когда услышал вдруг протестующий вскрик Черепа:

– Ты что делаешь?! Это же дневная норма! Суворин сделал еще глоток, отнял край миски от губ и произнес, повернувшись к капитану:

– Я свою норму выпил. Остальное – твое.

Череп издал нечто среднее между рычанием и всхлипом. Он рывком вскочил на ноги и бросился на Панкрата.., вернее, хотел броситься.

Все силы Дыховицкий потратил на рывок, поэтому просто-напросто упал в сторону Суворина. Да так неудачно, что задел лицом его отставленный в сторону локоть.

И тут наверху, выше и правее решетки, расчертившей небо на клетки, раздался хохот.

– Скорпионы в яме, – сообщил им смеявшийся свое мнение об увиденном, когда устал смеяться. – Ублюдки русские.

Панкрат посмотрел наверх. На фоне разграфленного неба, между решеткой и небом, маячил темный, почти черный силуэт охранника, стоявшего, широко расставив ноги и положив обе руки на висевший на его груди автомат.

– Сам ты выблядок, – ответил ему Суворин и тут же потерял к чечену всякий интерес.

Будто забыв о его существовании, он перевернул на спину тихо скулившего капитана и похлопал его по щекам:

– Не ной, эсбист. Стыдно.

То ли подействовали слова, то ли угрожающий тон, но Дыховицкий сию минуту заткнулся и почему-то плотно сомкнул веки. Так делают малые дети, когда боятся удара в наказание за свои шалости.

– Будет у нас еще вода, – пробормотал Панкрат, уверенный в совершенно обратном. – Будет и водка.

Сверху снова донесся гогот – охранник явно понимал по-русски.

– Будэт-будэт, – заверил он пленников, и в следующую секунду Суворин услышал звук расстегиваемой молнии.

Он едва успел отскочить в сторону, как в яму полилась вонючая желтая струя. Попадая на перекладины решетки, она разбивалась на бесконечное количество брызг, летевших в разные стороны, и от них невозможно было уклониться. Несколько капель попали Суворину на лицо, как ни пытался он этого избежать, и забрызгали камуфляж. Череп же пострадал гораздо больше – он пытался уползать в сторону, но струя была быстрее, чем он, вконец обессиленный своей неудавшейся атакой.

Панкрат подхватил с земли камень – небольшой кусочек твердой породы – и с силой швырнул вверх, сквозь решетку, целясь туда, откуда бил уже слабеющий желтый фонтан. Чеченец согнулся с истошным криком, обмочив собственные штаны. Секундой позже он резко пропал из поля зрения, будто дернули за веревочку марионетку. Потом он появился снова с помповым карабином в руках, все еще не способный полностью выпрямиться. Грянул выстрел, и картечь вонзилась в стену ямы-колодца, обрушив солидный пласт слежавшейся каменистой почвы. Он отслоился и рухнул прямо на лежавшего под ним Дыховицкого; Суворин же резко отпрыгнул в сторону, поскольку выстрел пришелся как раз в место над его правым плечом.

– Сын шайтана и шелудивой суки! – орал наверху голос, полный страдания. – О-о-о! Уы!

Должно быть, Панкрат попал охраннику камнем прямо в причинное место, и теперь тот, обезумев от боли, плюнул на все приказы и решил учинить над хамоватыми пленниками самосуд, скорый и справедливый. К счастью, его вовремя остановили. Окрик “Стой!” был хорошо слышен; так же Суворин отлично расслышал смачный звук оплеухи – серьезной такой оплеухи, душевной, что называется.

– Рашид приказал… Что ж ты делаешь? В яму заглянул второй охранник – заросший бородой до самых глаз мужик лет сорока-сорока пяти.

– Живы? – спросил он по-русски со страшным акцентом – таким, что Панкрат едва распознал это короткое и, в сущности, простое слово.

Он не собирался отвечать на риторический вопрос. Голова охранника еще некоторое время помаячила над решеткой и исчезла. Суворин отер лицо сухой стороной рукава, невольно содрогнувшись от омерзения. Череп же как ни в чем ни бывало снова подал голос:

– Эй, герой! Ты уже рассказал им про ноутбук? Панкрат повернулся к нему спиной.

– Слышишь меня? – не отставал Дыховицкий. – Лучше признайся, а то ведь я все равно тебя сдам. Они не верят, что у меня его нет, – капитан хихикнул. – Они не верили в твое существование, думали, я тебя выдумал… А ты – вот, пожалуйста!

И он, словно еще раз желая удостовериться в том, что Суворин на самом деле рядом с ним, что он не мираж и не игра воображения, протянул в его сторону руку, вынырнувшую из лохмотьев, словно змея из своего убежища.

Панкрат отшатнулся, разглядев, что на руке Черепа нет ни одного пальца – от них остались только беспомощно торчавшие обрубки разной длины, распухшие и окровавленные.

– Боишься? – глаза Дыховицкого блеснули каким-то нечеловеческим пониманием, словно ему была доступна некая высшая истина. – С тобой то же самое сделают, герой. И, не выдержав, он сорвался на крик:

– Какого хрена?!… Ну зачем ты влез тогда? Кто просил тебя, мать твою? Воевал бы себе и дальше, козел… – крик потонул в невнятных всхлипах, из которых прорывались отдельные слова. – Сын у меня… ы-ы-ы.., пацан еще.., герой, бля.., мать-перемать.

Он начал кататься по земле, прижимая к себе покалеченную руку, как мать прижимает к груди дитя. Всхлипы перешли в совсем уж нечленораздельный стон, а через несколько минут капитан затих и скрючился на мокрой земле в позе эмбриона.

Суворин стоял, прислонясь к стене, и бессознательно водил по ней пальцами левой руки, машинально ощупывая выступающие из грунта острые и гладкие края камней. В голове было пусто. Временами казалось, что он слышит какой-то тихий звон, но всякие попытки определить его источник и расслышать его получше ни к чему не привели – звон тут же исчезал, словно его и не было.

Панкрат ощутил вдруг, что ноги начинают как-то мелко дрожать от слабости, вызванной недавним отравлением – газ или его остаточные соединения все еще оставались в его крови. Но, едва он присел, как решетка, закрывавшая небо, со скрипом поползла в сторону, отчего ему на голову посыпались песок и мелкий гравий. Секундой позже в яму-колодец спустили лестницу, сбитую из досок и стволов молодых березок, и густой бас (где-то он его уже слышал…) рявкнул по-чеченски, нимало не заботясь о том, понимают его узники или нет:

– Поднимайся, сын шакала!

Поскольку никто из пленных никак не отреагировал на его приказ (если не считать негромкого скуления Черепа), бандит от души выругался и ткнул пальцем в Седого.

– Ты! – произнес он с ненавистью. – Поднимайся!

И сопроводил свои слова вполне понятным жестом. Суворин усмехнулся и полез вверх по лестнице, опасно прогибавшейся под тяжестью его тела. У самого края ямы его подхватили под мышки сильные волосатые ручищи и, рывком втащив наверх, поставили на землю.

– Сейчас с тобой будет говорить командующий! – торжественно и с оттенком угрозы в голосе объявил чеченец, оказавшийся двухметровым гигантом с плечами, словно коромысло.

Его лицо, перекошенное злобой, одновременно умудрялось еще и довольно ухмыляться. Маленькие черные глазки, спрятавшиеся между нависшим, будто обвалившийся карниз, лбом и густой, поднимавшейся чуть ли не до самых бровей бородой, сверлили Суворина двумя буравчиками.

Панкрат спокойно выдержал ненавидящий взгляд бандита и одарил его добрейшей усмешкой, от которой тот чуть не позеленел. К этому жесту доброй воли он присовокупил три отборнейших ругательства, которые пришли на ум, произнеся их почти нежно, с художественной интонацией профессионального чтеца.

Охранник вряд ли что-нибудь понял, но на всякий случай сунул Панкрату кулаком под ребра. Ослабевший спецназовец не успел увернуться и получил довольно чувствительный тычок, от которого бок пробило разрядом боли. Он согнулся, едва удержав готовый сорваться с губ стон. И тут в поле его зрения (глазам в этот момент была доступна лишь грязь под ногами) появилась пара внушительных армейских ботинок, из которых вырастали камуфляжные штаны, и дальше…

Он медленно разогнулся и увидел лицо Рашида. Обветренное, бородатое, как и у всех прочих вахов. Единственное, что его отличало – это черная повязка на левом глазу. Под горбатым носом с тонкими, почти аристократическими ноздрями, змеилась тонкогубая улыбка, не предвещавшая ничего хорошего тому, кому она была адресована.

В данный момент Рашид улыбался часовому. Суворин с интересом покосился на лицо последнего и с удовлетворением отметил некоторую бледность на физиономии бандита.

– Русен, я приказывал бить этого человека? – вкрадчиво спросил главнокомандующий освободительной армией Ичкерии. – Ведь нет?

Чеченец кивнул. Панкрату показалось, что тот даже сглотнул как-то судорожно.

– В следующий раз я не буду задавать тебе этот вопрос, Русен. Я просто прострелю тебе башку за невыполнение приказа.

Бандит снова кивнул – с поспешной готовностью, как китайский болванчик.

Повернувшись к Панкрату, Рашид перешел с чеченского на русский.

– Дисциплины нет никакой, – как-то отстраненно сообщил он Суворину, как будто думал в этот момент совсем о другом. – Приношу извинения за то, что этот болван вас ударил.

Панкрат ничего не ответил, и тогда “самый главный бандит” счел необходимым представиться:

– Я – Рашид Усманов, командующий армией освободителей Ичкерии. Суворин кивнул.

– Я знаю.

– Прекрасно, – резюмировал чеченец. – Что ж, пойдемте.

Охранник, стоявший все это время молча, словно статуя мальчика с автоматом, осмелился вдруг подать голос:

– Может быть, лучше связать ему руки? Предложение прозвучало робко и неуверенно – так третьеклассник в первый раз предлагает соседке по парте помочь поднести портфель.

– Аллах убережет меня, – смиренно ответил Рашид, сверкнув глазами в сторону часового так, что тот едва не подавился собственной инициативой. – Сомневаешься, Русен?

Гигант что-то невнятно пробормотал, но Рашид, по-видимому, услышал, и удовлетворенно кивнул.

– Пойдемте, – еще раз пригласил он, улыбаясь вполне дружелюбно.

– Куда? – осматриваясь, спросил Панкрат.

– В бункер, – просто ответил Усманов. – Вы ведь именно туда хотели попасть?

* * *

Они сидели за простым столом, сколоченным на скорую руку из плохо обструганных досок.

– Вот вы и здесь, – констатировал Рашид, доставая бутыль темного стекла из ящика, стоявшего у изголовья лежака, мало чем отличавшегося от того, который был у Панкрата в его пещере.

Находясь под впечатлением от действия охранных систем бункера (усыпляющий газ в коридоре, надо же!), Суворин рассчитывал увидеть внутри роскошную обстановку, варварское, так сказать, великолепие – в общем, все то, что так любят представители малоцивилизованных народов. Он, однако же, обманулся в своих ожиданиях – интерьер бункера оказался больше похожим на обстановку в походной палатке или обычном солдатском бараке: серые бетонные стены, примитивная деревянная мебель, сбитая на скорую, очень скорую руку, лампочка, свешивающаяся с потолка на голом проводе.

Откуда-то на столе появились стаканы, которые Рашид быстро наполнил содержимым бутылки.

– Это хорошее вино, – предупредил он, заметив подозрительный взгляд, брошенный Панкратом на бутылку в его руке. – бургундское, если не ошибаюсь.

Суворин отрицательно покачал головой и отодвинул стакан.

– Прошу меня извинить, – произнес он. – Но я не пью с бандитами. Тем более бургундское.

В глазах Усманова вспыхнул на мгновение злой огонь, но тут же погас – чеченец отлично владел собой, что было совершенно нетипично для представителей его народа.

– Вы считаете меня бандитом? – усмехнувшись, он откинулся на спинку стула, такого же топорного, как и все остальное в бункере. – Да, кстати, вы так и не представились. Это невежливо, – он быстро сменил тему разговора.

– Панкрат Суворин, – проговорил Седой, чуть-чуть наклонив голову. – Рядовой. Много денег за меня не выручишь.

Усманов недоуменно приподнял брови, потом разразился хохотом. Отсмеявшись, вытер слезящиеся глаза:

– Ну, во-первых, ваше командование и за рядовых иногда платит неплохой выкуп. Это когда телевизионщики раскопают что-нибудь и надо сделать вид, что Россия заботится о своих героях.

Скривив губы, он сплюнул прямо на пол.

– Во-вторых, нам вы нужны не для этого, – он снова улыбнулся. – От вас требуется совсем другое – всего лишь добровольное сотрудничество, кратковременное и ни к чему вас не обязывающее… Панкрат.

– Вот как? – Суворин изобразил на лице интерес и положил руки на стол перед собой, сцепив пальцы. Рашид пригубил вино, одобрительно причмокнул губами и поставил стакан.

– Зря вы отказываетесь. – произнес он, вытирая рот рукавом камуфляжа. – Вкуснейшая вещь. И для здоровья полезно… Да, о чем это мы?..

– Вы, – поправил его Панкрат. – Все еще вы. Усманов кивнул.

– Вы уже познакомились с вашим соседом? – поинтересовался он.

Суворин слегка наклонил голову.

– Значит, познакомились, – сделал вывод Рашид. – Судя по его словам, вы были знакомы и раньше. Рассказать, как произошло ваше знакомство?

И, не дожидаясь согласия Панкрата, чеченец в деталях, как мог бы передать случившееся только очевидец, рассказал о столкновении ликвидатора и Суворина.

– Мы полагали, он выдумал всю эту историю, чтобы скрыть, что на самом деле ноутбук находится у него. Или просто помешался и начал городить чушь – знаете, наши методы допроса не все выдерживают, Замолчав, он отхлебнул еще вина, потом продолжил:

– Затем был почти полностью уничтожен отряд, посланный на поиски тех, кто подстрелил курьера, который должен был доставить мне кое-какую важную информацию. Курьера Службы, кстати… – Рашид сделал паузу, наблюдая за реакцией Суворина.

– Продолжайте, – произнес тот. – Продолжайте, пожалуйста. Я это уже знаю.., от нашего общего друга.

Усманов поморщился. Лоб чеченца прорезали морщины, брови сошлись к переносице.

– Слабый человек, – сказал он, словно подводя черту. – Не может такой быть другом горца. Недостоин быть даже его врагом… Но дело не в этом, – Рашид снова отпил из стакана. – Прошу прощения… Так вот, в конце концов я поверил в ваше существование и в то, что ноутбук действительно у вас, а не спрятан этим.., ублюдком. Теперь я хотел бы с вашей помощью все-таки получить эту машинку.

Суворин усмехнулся. Значит, убивать его пока не собираются. Интересно, насколько высоко его ценит Рашид.., вернее, насколько важна ему информация, записанная на винчестере ноутбука.

– Я не заключаю сделок с бандитами, – ответил он и посмотрел, улыбаясь, Усманову, в глаза. Тот, однако, отнюдь не разъярился.

– Вы уже во второй раз называете меня бандитом, – заметил он. – Почему? Я что-то украл у вас? Я убил кого-то ради наживы? Я надругался над русской женщиной, может быть?

Суворин расцепил пальцы рук и сжал их в кулаки. Получилось внушительно – Рашид вдруг отодвинулся с некоторой опаской и положил руку на пояс, поближе к пистолету.

– Да, украл. Украл спокойный сон и нормальную жизнь у сотен тысяч русских людей, убил и продолжаешь убивать своей поганой наркотой наших детей, а твои чернозадые ублюдки насилуют наших женщин.

Усманов побагровел. Пальцы, державшие стакан, сжались с такой силой, что побелели костяшки. Панкрат решил было, что в этот раз чеченец уж точно не сдержится и схватится за оружие, но полевой командир сумел вернуть себе самообладание.

– “Спокойный сон”, – кривя губы, повторил он следом за Панкратом. – Слова, и не больше. У вас, русских, никогда не было спокойного сна – или на улицах не стреляли до того, как мы вышли на них? Ваши дети… Когда вы в состоянии будете предложить им что-то лучшее, они сами перестанут покупать мою наркоту. А женщины… Это издержки войны, – его глаза на миг бешено сверкнули. – Или ты скажешь" мне, что русские солдаты не насилуют чеченских женщин?

Он перегнулся через стол и приблизил свое лицо почти что вплотную к лицу Панкрата. Тот совсем уже было собрался коротким, без замаха, ударом руки оглушить чеченца и отнять у него оружие, как вдруг он резко отшатнулся и вскочил, выхватив из-за пояса пистолет.

Видно, глаза выдали спецназовца.

Темный зрачок “беретты” смотрел ему точно в лоб.

– Так что дает тебе право называть меня бандитом? Я веду войну, я солдат! – почти с пафосом закончил он.

– Ты – бандит, – устало повторил Суворин, внутренне раздосадованный тем, что его замысел не удалось осуществить. – Война, которую ты сейчас ведешь, нужна только тебе и горстке таких же бандитов. Ты убиваешь не ради наживы, ты убиваешь ради власти. И прикрываешься баснями о свободе, – Панкрат резко подался к чеченцу. – Скажи, кто угнетал вас, когда Джохар затеял все это дерьмо? Мало показалось наркотой торговать? Нефтедолларов захотелось?

Он откинулся на спинку кресла, тяжело вздохнув несколько раз подряд. Все-таки в норму организм еще не пришел – всего минута нервного напряжения отозвалась ему испариной на лбу и дрожанием под коленями.

– Эта земля принадлежит Аллаху, – твердо произнес Рашид, словно последний аргумент, как последний козырь, бросил в игру. – То, что вы здесь делаете, противно заветам пророка. Женщины с открытыми лицами и все остальное…

– Эта земля принадлежит народу, – перебил его Панкрат. – А ты со своими бандитами – только жалкая его часть, причем далеко не лучшая. И нет у тебя правды, потому что не правды ты ищешь, а власти.

– Молчать! – рявкнул вдруг Усманов, и вены канатами вздулись на его покрасневшей шее. – Довольно!

Он изо всех сил хватил кулаком по столу – так, что подпрыгнула посуда и пролилось вино из стакана, который он наполнил для Панкрата – свой чеченец уже опустошил.

– Все, что от тебя требуется, Панкрат, – прошипел он, снова вскидывая пистолет, – это сообщить, где находится ноутбук.

– Пошел ты… – безо всякого выражения ответил Седой.

Рашид оскалился. Глаза его опасно сузились, и Суворин увидел, как указательный палец медленно тянет пусковую скобу.., еще.., еще.

Грянул выстрел. Теплый ветерок, тронувший его волосы, подтвердил – пуля прошла в каких-то миллиметрах от головы.

– Больше, чем есть, я уже не поседею, – спокойно произнес Панкрат, глядя в лицо Усманову.

Тот неожиданно успокоился и сунул пистолет за ремень.

– Выдержка – хорошо. Был бы настоящим горцем, не то, что этот… – и он сделал неопределенный жест рукой, словно указывая на Дыховицкого, к которому, без сомнения, и относилось презрительное определение “этот”.

За спиной Суворина скрипнула, проворачиваясь на шарнирах, тяжелая металлическая дверь, и в бункер с автоматом в руках влетел стоявший в коридоре охранник.

– Все в порядке, Хасыд, – кивнул ему Рашид, скрестив на груди руки. – Подожди, сейчас ты отведешь его обратно в яму.

Когда боевик вышел, командир “освободителей” перевел тяжелый взгляд на Панкрата.

– Завтра у тебя будет возможность еще раз пощекотать свои нервы, – сообщил он ему. – Я назначил на завтра казнь твоего безумного товарища. Посмотришь на то, что ожидает тебя в случае, если ты будешь упорствовать.

Суворин ничего не ответил.