Текст книги "Спасатель. Жди меня, и я вернусь"

Глава V. Карта-невидимка

Андрей Липский загнал машину на заснеженную стоянку перед подъездом и затормозил. Фары осветили высоченный, по грудь взрослому мужчине, смерзшийся до каменной твердости и припорошенный сверху свежим снежком сугроб, навороченный дворницкими лопатами. Даже не выходя наружу, Андрей точно знал, что расстояние между передним бампером его машины и этой твердой, как бетон, снежной стеной не превышает одного сантиметра: проблем с парковкой он не испытывал с тех давних пор, когда сидел за рулем свои первые полгода.

Вслед за его «шкодой» во двор въехал и остановился поодаль, чуть слышно ворча мощным движком и мрачновато посверкивая ксеноновыми фарами, знакомый черный «рейнджровер». Из-за этого дорогостоящего корыта Андрей вот уже неделю чувствовал себя как собака с привязанной к хвосту консервной банкой. Хуже всего было то, что он даже не мог высказать свое недовольство: не хотелось выглядеть неблагодарным, а уж сполна получить то, что причиталось ему за статью о почтово-багажном вагоне и покойном министре внутренних дел, не хотелось и подавно.

Из внедорожника вышли двое прилично одетых мужчин, и Андрей поймал себя на том, что уже начал запоминать ежедневно сменяющих друг друга охранников в лицо. Эта смена сопровождала его уже третий раз. Из-за бьющей в глаза разницы в телосложении Андрей про себя называл их Слон и Моська. Слон остался на стреме, а Моська, быстро оглядевшись по сторонам, нырнул в подъезд. Андрей заглушил двигатель, погасил фары, закурил и стал ждать.

Поиски, за которые он взялся по просьбе Виктора Павловича Стрельникова, продвигались ни шатко ни валко. Из предоставленной Стрельниковым информации следовало, что иначе и быть не могло: объект, судя по оказавшимся в распоряжении Андрея скудным сведениям, был тертый калач и умел играть в прятки. Стрельников признался, что потратил на его поиски почти полтора десятка лет, и это уже само по себе было довольно интересно: кем надо быть, чтобы пятнадцать лет, как на суслика, охотиться на ушедшего в глубокое подполье полковника внутренних войск? Факт, что не рядовым обывателем; судя по некоторым признакам – например, по наличию в распоряжении Виктора Павловича маленькой частной армии, – до недавних пор Стрельников имел непосредственное отношение к спецслужбам и достиг на этом поприще немалых высот.

Разумеется, Андрей задавал дополнительные вопросы, и на некоторые из них Стрельников, к его удивлению, согласился ответить – надо полагать, в интересах дела. Он сообщил, что изначально разыскивал растворившегося, как кусок рафинада в стакане с кипятком, полковника внутренних войск Прохорова по заданию руководства, – какого именно руководства и чем оно, собственно, руководило, журналиста Липского, по его словам, не касалось. Предполагалось, и притом не без оснований, что Прохоров руководил вывозом из Москвы части золотого запаса компартии и может пролить свет на его дальнейшую судьбу. Полковник Прохоров явно не горел желанием проливать свет на что бы то ни было и бегал от ищеек по всей стране, как находящийся в федеральном розыске матерый рецидивист, раз за разом оставляя преследователей с носом.

Время шло, руководство менялось, но его интерес к объекту поисков не ослабевал. Да оно и немудрено: все-таки вагон золотых слитков – это не потерявшаяся группа туристов и не застрявшие в плену у каких-нибудь талибов заложники; вагон золота – это, товарищи, стимул, причем достаточно мощный, чтобы десятилетиями финансировать поиски человека, которого, вполне возможно, давно нет в живых.

Пару лет назад Стрельникову и его группе снова удалось напасть на след неуловимого экс-полковника. Но тут пресловутое руководство сменилось в очередной раз и, изучив собранный Стрельниковым материал, пришло к выводу, что данное расследование необходимо прекратить, а накопившиеся бумаги по делу сдать в архив. Таков, по крайней мере, был отданный ему приказ; о настоящих выводах и намерениях нового начальства Виктору Павловичу оставалось только гадать, но он подозревал, что тут все не так просто, как выглядит на словах. Во главе спецслужб, по секрету сообщил он Андрею, никогда не стояли романтики с фанатичным блеском в глазах, готовые с радостью принести свою жизнь на алтарь служения Отечеству. Но нынешние, сказал он, – это что-то новое, доселе невиданное; глаза у них, как у снулых карпов, и, если в этих глазах что-то отражается, так это не эмоции и мысли, а всего лишь цифры, какие можно увидеть в окошечке работающего кассового аппарата.

Коротко говоря, у Стрельникова сложилось совершенно определенное впечатление, что руководство решило прикрыть разрабатываемую им тему с одной-единственной, не слишком благовидной целью: официально признать так называемое золото партии несуществующим, чтобы затем с использованием служебного положения в целях личного обогащения все-таки разыскать его и прибрать к рукам. А чтобы господин Стрельников не помешал осуществлению этого плана, его аккуратно выперли на пенсию – по возрасту, состоянию здоровья и в связи с недостаточным пониманием стратегических целей и задач возглавляемого им подразделения в свете изменившейся геополитической обстановки.

Разумеется, Стрельникова такая формулировка не оставила равнодушным: он взъярился и положил себе во что бы то ни стало обойти этих рвачей, разыскать Прохорова и извлечь из него информацию о местонахождении золота – если понадобится, даже при помощи тисков, паяльника и прочих приспособлений, которых за века развития пыточного искусства человечество изобрело более чем достаточно.

Совсем недавно его людям удалось разыскать человека, который располагал кое-какой информацией о нынешнем местонахождении Прохорова. По его словам, тот намеревался в течение какого-то времени отсидеться в одной из столичных частных психиатрических клиник, где, как он полагал, его никто не станет искать. Что это за клиника и где она расположена, источник сообщить не успел: на условленную встречу он не явился, а вскоре его нашли мертвым со следами пыток на теле. Из этого печального происшествия Стрельников сделал резонный вывод, что его противники не дремлют и, используя его собственные наработки, движутся с ним буквально ноздря в ноздрю.

Дальнейшее можно было не объяснять. Господину Стрельникову нужен был грамотный, заинтересованный человек со стороны, чтобы, не привлекая к себе ненужного внимания, обследовать все столичные и подмосковные частные дома скорби. Эта роль представлялась Андрею Липскому не шибко почетной и завидной, однако Стрельников платил не только деньгами, но и информацией, причем именно той, которая Андрея в данный момент больше всего интересовала.

Кроме того, как справедливо заметил все тот же господин, другого выхода, помимо тесного сотрудничества с ним, у журналиста Липского, похоже, не существовало: противная сторона уже взяла его на мушку и была готова в любое мгновение спустить курок.

Слон прижал указательным пальцем вставленный в ухо шарик микрофона, немного послушал, наклонив голову, а затем, отыскав взглядом Андрея, сделал приглашающий жест в сторону подъезда: Моська доложил, что внутри все чисто, можно было двигаться. Липский выбрался наружу, ежась от пронизывающего холода, запер машину и, пройдя полпути до подъезда, обнаружил у себя за спиной громоздкую, похожую на втиснутую в короткое черное пальто копну сена фигуру Слона. Сделав вид, что ничего не замечает, Липский вошел в лифт, поднялся на свой этаж, кивнул торчащему на лестничной площадке Моське, вошел в квартиру и с облегчением запер за собой дверь.

Все-таки повсюду таскать за собой этот эскорт было дьявольски утомительно.

Столь же, если не более, утомительно оказалось разъезжать по частным клиникам и пансионатам для лиц с нарушениями психики, исподволь выведывая у заведующих, не находится ли у них на излечении господин Прохоров – ну, или, на худой конец, господин с другой фамилией, но с лицом, похожим на то, что изображено… позвольте, одну секундочку… вот на этой фотографии. Нет? Что ж, покорнейше прошу простить, всего вам наилучшего…

Поскольку было заведомо понятно, что за здорово живешь выдавать первому встречному врачебную тайну никто не станет, Андрею пришлось прибегнуть к легенде: он, свободный журналист имярек, собирает материал для серии статей об известных заведениях, где, по слухам, за большие деньги содержат неугодных родственников, стоящих на пути к чьему-нибудь наследству. Истина превыше всего; вы должны понять, что целью данного расследования является не поиск жареных фактов и высосанных из пальца сенсаций, а именно установление истины, в том числе, прошу заметить, развенчивание мрачных мифов и пресечение на корню всевозможных инсинуаций, которые порочат современную российскую медицину. Вот, к примеру, один пожелавший остаться анонимным источник утверждает, что в вашем заведении незаконно, против его воли, содержится изображенный на этой фотографии гражданин. Скажите, так ли это? Нет? Превосходно! Значит, он находится здесь по своей воле? Ах, его здесь вообще нет? Простите великодушно… И так далее, до бесконечности, всеми мыслимыми и немыслимыми способами и всегда с одним и тем же результатом – отрицательным.

Сегодня он посетил два таких заведения, устал как собака, а главное, начал чувствовать себя потенциальным клиентом одного из них: еще чуть-чуть – и впору будет примерять смирительную рубашку. Ощущение, что он занимается не тем, чем следовало бы заниматься, и, притворяясь идиотом, потихонечку им становится, крепло с каждым днем и сегодня, кажется, достигло апогея. Снимая в прихожей сапоги, Андрей был по-настоящему зол. Необследованными оставались всего два частных пансионата для душевнобольных, но это вовсе не означало, что он близок к цели: неуловимый полковник Прохоров мог преспокойно обретаться в любом из заведений, которые Андрей уже посетил, а мог с таким же успехом находиться где угодно – в Коломне, в Иркутске или каком-нибудь Тимбукту. Или в могиле.

Повесив куртку в стенной шкаф, Андрей прошел на кухню и обследовал холодильник. В холодильнике было негусто. При мысли о том, чтобы заняться стряпней, свободный журналист Липский ощутил острую тягу к самоубийству. Голод при этом никуда не делся; с этим нужно было что-то делать, причем срочно. Хлеб в доме, слава богу, нашелся. Соорудив чудовищных размеров бутерброд из чего попало, Андрей после некоторых колебаний выбрал меньшее из двух зол и оставил недопитую неделю назад бутылку водки ждать своего часа на полке холодильника, решив ограничиться пивом – по крайности, для начала. «Там видно будет», – облизнувшись, сказала его темная половина. «Видела бы тебя Марта!» – невесело усмехнулась светлая.

Андрей лишь пожал плечами: можно подумать, это для нее открытие! Кроме того, Марта крайне редко разменивалась на мелочи типа «Я же говорила, что ты без меня пропадешь» и если уж била, то по самым чувствительным, по-настоящему больным местам.

Он поставил тарелку с бутербродом и бутылку с пивом на свой рабочий стол, включил настольную лампу и уселся в вертящееся кресло. Работать он, понятное дело, не собирался – время было позднее, да и настроение, мягко говоря, не то, – но перед сном следовало хотя бы проверить почту. Кроме того, после развода он как-то незаметно для себя разучился усваивать пищу просто так, без параллельного усвоения информации. Медики утверждают – и, наверное, они правы, – что перекусывать, не отрываясь от работы, а также читать или смотреть телевизор во время еды вредно. Процесс приема пищи, по их мнению, суть дело ответственное, требующее серьезного к себе отношения. Но тщательно пережевывать пищу, тупо уставившись в стену, смертельно скучно, да и врачей, которые всегда и во всем следовали бы собственным рекомендациям, Андрей Липский не встречал.

Уже обосновавшись за столом, он обнаружил, что забыл прихватить с кухни открывалку. В свои без малого сорок лет свободный журналист Андрей Липский так и не освоил тонкое искусство открывания пивных бутылок подручными средствами – например, зажигалкой, ключом от входной двери, спинкой ножа и так далее. Едва ли не каждая такая попытка заканчивалась рваной раной на сгибе указательного пальца, а поскольку указательных пальцев у него было всего два и оба были нужны ему для работы, он давно прекратил подобные эксперименты. К тому же острой нужды в них не наблюдалось: пил он вполне умеренно, а на случай вроде того, что приключился сейчас, под рукой всегда оказывалось что-нибудь твердое, с углами.

Уперев край жестяной крышки в ребро письменного стола, Андрей резко ударил по ней ладонью. Крышка, негромко бренча, проскакала через весь стол и завалилась в щель между ним и стеной. Пиво коротко пшикнуло и, пузырясь, устремилось на волю, стекая по пальцам сжимающей бутылку руки и капая на пол. На крышке стола образовался неопрятный скол, составивший компанию нескольким точно таким же сколам и очередному кольцу, оставленному на лакированной поверхности мокрым бутылочным донышком. Толчок потревожил прикорнувшую на резиновом коврике компьютерную мышь, и экран помигивающего зеленым индикатором спящего режима ноутбука осветился. С заставки на Андрея, улыбаясь, смотрела Марта. Ветер играл ее чудесными волосами, за спиной набегала на белый песок прозрачная, как стекло, морская волна. Небо было ярко-голубое, море бирюзовое, а дальше, на глубине, синее-синее. Этот снимок Андрей сделал за год до развода и даже под страхом смертной казни не сумел бы объяснить, зачем использовал его в качестве заставки рабочего стола. Подсознание – штука тонкая, малоизученная – вот, пожалуй, и все, что он мог сказать по этому поводу.

Отсалютовав Марте зажатой в кулаке бутылкой, Андрей открыл почтовый ящик. За время его отсутствия по электронной почте пришло всего одно сообщение. Адрес отправителя ничего ему не говорил – как, впрочем, и в доброй половине случаев.

– Ну-с, что нам пишут? – произнес он и, поднеся бутылку ко рту, открыл сообщение.

«Ваш Прохоров умер, – гласило оно. – Но оставил после себя кое-что интересное».

Не сделав глотка, Андрей Липский аккуратно поставил бутылку на стол. Мокрое от выступившего на холодном стекле конденсата донышко с филигранной точностью опустилось на оставленный им же влажный кольцеобразный след, который, в свою очередь, почти идеально совпадал со светлым следом кофейной чашки. Андрей дважды перечитал сообщение, начал читать по третьему разу, но прервал это бесполезное занятие и вынул из чехла на поясе мобильный телефон.

Трубку взяли после четвертого гудка.

– Виктор Павлович? – сказал Андрей. – Это Липский. Простите за поздний звонок. Я, конечно, понимаю, что вы просто пенсионер и все такое… Словом, у меня такой вопрос: нет ли у вас на примете грамотного хакера, который мог бы отследить электронное сообщение? Да, – сказал он, выслушав ответ, – вот именно, по интересующему вас делу. Видите ли, ваш беглый мент, похоже, нашелся.

С шорохом расплескивая колесами талую снеговую кашицу, серо-зеленая «шкода» остановилась перед кованными вручную узорчатыми воротами. Сквозь мудреное переплетение чугунных завитков виднелась аккуратно расчищенная, выложенная цветными цементными плитами подъездная дорожка, ведущая к желто-белому двухэтажному особнячку под крышей из зеленой металлической черепицы. Вокруг, подступая вплотную к высокому кирпичному забору, дремал по колено утонувший в сыром, оседающем снегу, наполненный шорохом и перестуком капели еловый лес, а внутри, на территории, возносили к ясному, ярко-голубому небу свои темно-зеленые кроны корабельные сосны. Их освещенные солнцем стволы цветом напоминали тусклую медь, и Андрей заметил, как по одному из них стремительным язычком рыжего пушистого пламени пробежала белка.

Табличка, привинченная к беленой стене сторожки у ворот, гласила: «Пансионат „Старый бор“». Пока что все сходилось: этот «Старый бор» значился предпоследним в составленном Липским списке частных психушек и был одним из двух заведений, куда Андрей еще не наведался.

Сидевший за рулем Моська длинно, требовательно посигналил. Выходящая наружу дверь сторожки отворилась, и на крылечке появился охранник в расстегнутом камуфляжном бушлате с цигейковым воротником. Денек нынче выдался почти по-весеннему теплый, и охранник был без шапки и рукавиц. Заложив большие пальцы за широкий офицерский ремень, он равнодушно воззрился на подъехавшую машину. Поскольку ничто в его облике и поведении не указывало на стремление как можно быстрее открыть ворота, Моська снова положил ладонь на кнопку клаксона и коротко, сердито бибикнул.

Охранник лениво приблизился к машине. Моська опустил стекло и, высунув голову в окно, сказал:

– Здорово, служивый. Ворота открой!

– Вы к кому? – поинтересовался охранник.

– А тебе дело? – вопросом на вопрос ответил Моська. – У тебя тут что – режимный объект? Ну, допустим, к главврачу.

– Вам назначено? Если нет, заворачивайте оглобли. Посторонних пускать не велено.

Повернув голову, Моська посмотрел на Слона. Слон тяжело завозился, выбираясь из машины, и воздвигся над охранником горой упакованной в дорогую черную шерсть мускулатуры. Андрей сумел подавить малодушное желание закрыть глаза, но взгляд все же отвел: смотреть на сцену, которая, по его мнению, должна была вот-вот разыграться, у него не было ни малейшей охоты. Громоздкую фигуру Слона венчала массивная, обритая наголо голова, напоминавшая, с какой стороны ни глянь, грубо обработанное каменное ядро от старинной мортиры. С первого взгляда на его изрытую оспинами, практически лишенную мимики физиономию становилось ясно, что действовать Слон привык точь-в-точь как упомянутое осадное орудие – решительно, грубо, эффективно и с причинением максимальных разрушений.

Дружески обняв охранника одной рукой за плечи, Слон увлек его в сторону от машины. Охранник, по достоинству оценивший его габариты и прочие стати, явно заподозрил, что его, вот именно, норовят разрушить – если повезет, всего лишь частично, но, вполне возможно, и до основания. Он попытался высвободиться, но против Слона ему ничего не светило, и спустя две секунды они уже о чем-то мирно беседовали, стоя у самых ворот спинами к машине. Вернее сказать, говорил один Слон, а охранник слушал, упрямо наклонив голову. Пока что никто никого не бил, и Андрей от души понадеялся, что такое положение вещей сохранится на как можно более продолжительное время. Он не любил насилия, особенно в ситуациях, когда силы заведомо неравны. Впрочем, в реальной жизни, когда доходит до драки, силы оказываются неравными почти всегда. Потому что в природе справедливости нет – ее придумали люди, чтобы получить хотя бы иллюзорную защиту от произвола, который, к слову, сами же и изобрели.

Беседа у ворот была недолгой. В какой-то момент Слон сделал характерное движение, каким достают пистолет из спрятанной под полой наплечной кобуры. Что именно он извлек из-за пазухи, со спины было не разглядеть, но, видимо, все-таки не пистолет, поскольку ни пальбы, ни каких-либо резких телодвижений не последовало. Слон снял свою могучую лапищу с плеча охранника и, потеряв к нему интерес, зашлепал по талой жиже модельными туфлями сорок седьмого размера, возвращаясь к машине. Охранник, ни на кого не глядя, скрылся в сторожке и через несколько секунд появился с внутренней стороны ворот. Лязгнул отодвигаемый засов, охранник по старинке, вручную развел в стороны тяжелые створки, и Моська тронул машину с места раньше, чем погрузившийся на переднее сиденье Слон успел до конца закрыть дверцу. Когда машина проезжала мимо охранника, который стоял у ворот, придерживая левую створку, Андрей увидел его лицо. Охранник выглядел раздраженным и одновременно напуганным, причем напуганным крепко, но Липский не стал спрашивать у Слона, что он сказал доблестному привратнику, ибо не был уверен, что хочет это знать.

Главный корпус пансионата смахивал на дворянскую усадьбу. Здесь даже был разворотный круг почета перед парадным крыльцом, где годков эдак сто – сто пятьдесят назад, верно, останавливались шикарные кареты и ландо. Теперь здесь остановилась серо-зеленая «октавия» журналиста Липского, и Андрей выбрался из нее через заднюю дверь, чувствуя себя довольно странно, поскольку впервые в жизни ехал в своей собственной машине в качестве пассажира, с личным водителем и охранником на переднем сиденье. Он пытался отказаться от этой сомнительной чести, но не слишком настойчиво: а что, если Стрельников, предположивший, что поступившее по электронной почте сообщение может оказаться приманкой в подстроенной конкурирующей организацией ловушке, не ошибся?

Поскольку, ведя переговоры с охранником у ворот – или, выражаясь старинным стилем, привратником, – Слон явно превзошел потолок своих дипломатических способностей, он остался на крыльце. Как ни странно, Андрей от этого почувствовал себя намного спокойнее: было ясно, что такой арьергардный заслон сумеет опрокинуть разве что рота спецназа в полной боевой экипировке, да и то лишь при поддержке бронетехники и штурмовой авиации.

Сообщение о том, что экс-полковник МВД Прохоров отдал богу душу, но оставил после себя какое-то любопытное наследство, пришло с электронного адреса этого пансионата. На господина Стрельникова, будь он хоть трижды пенсионером, работали настоящие профессионалы, которым не составило труда установить, что отправитель подозрительного письма не просто воспользовался электронным адресом «Старого бора», но сделал это с компьютера, подключенного к телефонной линии в приемной главврача. Именно легкость, с которой это удалось выяснить, а еще то, как отменно, без сучка и задоринки, все совпадало, заставляли насторожиться. Стрельников утверждал, что в этой игре участвуют очень серьезные люди; серьезные люди таких ошибок не допускают, а если это не ошибка, то почти наверняка провокация, ловушка. Поднимаясь на второй этаж по выстланной ковровой дорожкой мраморной парадной лестнице, Андрей успел нафантазировать целую кучу подстерегающих его ужасов: затаившиеся за мягкой мебелью вооруженные люди в черных трико и масках, автоматически захлопывающиеся за спиной бронированные двери, тесная камера с обитыми толстым войлоком стенами…

Моська легко и быстро, почти бегом, поднимался по лестнице, шагая через две ступеньки. Он был невысокого роста, стройный и ловкий, с некрасивым, похожим на печеное яблоко лицом. И без того непропорциональное, оно казалось приплюснутым из-за низкой прямой челки, над которой уже начала проклевываться лысина, похожая на тонзуру католического священника. Глаза у Моськи были слегка раскосые, узкие и темные, как щелочки, и, когда он не считал необходимым прикидываться простачком, в них светился живой, острый, но, как казалось Андрею, недобрый ум.

В коридоре второго этажа им буквально подвернулась под ноги какая-то средних лет дамочка в бирюзовом халате медицинской сестры. Небрежно отодвинув ее с дороги, Моська толкнул дверь с табличкой «Приемная» и переступил порог. Подавив естественный порыв поздороваться и извиниться, Андрей независимо проследовал за ним: он уже успел более или менее узнать своего сопровождающего и понимал, что тот ведет себя по-хамски не из-за недостатка воспитания, а потому, что так надо. Краем глаза он заметил, что дамочка в халате молча устремилась куда-то вглубь коридора, торопливо и беззвучно переступая ногами в мягких тапочках на резиновом ходу.

В приемной никого не оказалось. Дверь кабинета главного врача была приоткрыта, позволяя видеть, что и там никого нет. Моська просунул голову в щель, повертел ею, осматриваясь, выдвинулся обратно в приемную и с веселым изумлением сообщил Андрею:

– Там даже компьютера нет. Каменный век! Значит, этот.

Он уверенно обогнул пустующий стол секретарши, не сняв пальто, обосновался на офисном стуле и включил компьютер, пренебрежительно молвив при этом:

– Е-мое, ну и дрова!

– Что вы рассчитываете там найти? – борясь с неловкостью, спросил Андрей. Это бесцеремонное вторжение нравилось ему чем дальше, тем меньше. При этом он отлично понимал, что, действуя по-своему, методом вежливых расспросов, вряд ли мог чего-нибудь добиться. – Надо быть законченным болваном, чтобы, забравшись в чужой компьютер, не замести следы.

– Что написано пером, не вырубишь топором, – пощелкивая кнопками мыши, рассеянно откликнулся Моська. – Чтобы уничтожить хранящуюся на жестком диске информацию целиком, безвозвратно, его надо, как минимум, отформатировать. В противном случае всегда остаются следы, и их не так уж сложно найти. И потом, я ничего не ищу. Сто лет не раскладывал пасьянс, соскучился.

Дверь приемной распахнулась, как от сильного порыва ветра, и в помещение стремительно вошел, чтобы не сказать ворвался, профессорского вида гражданин лет пятидесяти с хвостиком, в накрахмаленном белом халате поверх приличного костюма, в галстуке, при очках в тонкой стальной оправе и с крайне разгневанным выражением лица.

– Что это значит?! – высоким голосом интеллигента, намеренного до последнего вздоха отстаивать свои конституционные права, осведомился он. – Что вы себе позволяете?!

– Ничего особенного, – не дав себе труда оторвать зад от стула, небрежно ответил Моська. – Мы просто изымаем ваш компьютер.

– Как «изымаете»?!

– В качестве вещественного доказательства по уголовному делу. Отдел по борьбе с преступлениями в сфере высоких технологий. – Моська вынул из внутреннего кармана некий красный предмет, формой и размерами действительно напоминающий служебное удостоверение, не раскрывая, махнул им в воздухе и спрятал обратно в карман. – Вы подозреваетесь в совершении преступления, предусмотренного частью второй статьи триста сорок пятой Уголовного кодекса Российской Федерации, – тайное умышленное получение доступа к конфиденциальной информации с незаконным проникновением в частную базу данных. Данная статья предусматривает наказание в виде лишения свободы сроком до пяти лет…

– Что? – растерянно пролепетал главврач. О том, что, щелкая компьютерной мышкой, можно нащелкать себе пять лет колонии общего режима, он явно слышал впервые, как, к слову, и Андрей Липский, который был процентов на девяносто пять уверен, что и этот срок, и статью, которой он предусмотрен, Моська только что выдумал прямо из головы. – Какие пять лет? О чем вы вообще говорите, какое незаконное проникновение?!

– Простите, – слегка сбавил тон Моська, – возможно, это недоразумение…

– Конечно, недоразумение! – мигом преисполнившись ядовитейшего сарказма, воскликнул главврач. – Как бы не так! Это произвол! Крайняя, я бы сказал, степень непрофессионализма! Врываетесь, бросаетесь какими-то нелепыми обвинениями…

Моська, прищурив и без того узкие глаза, внимательно его рассматривал, и Андрей вдруг заметил, что смотрит он не на собеседника как такового, а на прикрепленную к нагрудному кармашку его халата табличку с именем, должностью и фотографией.

– Тогда объясните, – вклинившись в паузу, понадобившуюся главврачу, чтобы набрать воздуха, хладнокровно потребовал Моська, – зачем вы надели чужой халат. А заодно, насколько я могу судить по этой фотографии, и чужое лицо. А?

Припасенный для очередного сокрушительного словесного залпа воздух вырвался на волю с печальным шипящим звуком.

– Простите? – снова растерявшись, произнес главврач. Судя по выражению лица, он начал подозревать, что спит и видит сон, состряпанный подсознанием по мотивам произведений Кафки. А может быть, подумалось Андрею, это не подозрение, а надежда?

– Ну как же! – с охотой пустился в объяснения развалившийся на стуле секретарши Моська. – Главврач пансионата «Старый бор» Варламов Семен Тихонович – это вы или не вы?

– Я, но…

– Какие могут быть «но», гражданин Варламов! Вы – это вы, приемная ваша, компьютер тоже ваш. То есть это раньше был компьютер, а теперь – вещественное доказательство. Как-никак, орудие преступления!

– Да какое преступление! – неожиданно успокоившись, вяло отмахнулся от его обвинений гражданин Варламов. – Единственное преступление, которое я хотя бы теоретически способен совершить при помощи компьютера, – это проломить им кому-нибудь череп. Надеюсь, наше законодательство не рассматривает это как незаконное получение доступа к чьим-то базам данных. Тем более что ничего подобного я, к счастью, не совершал.

Вместо того чтобы растеряться, как, скорее всего, поступил бы на его месте Андрей, Моська вскочил со стула и, резко подавшись к главврачу через стол, сунул почти ему в лицо фотографию.

– А кто? Может быть, он?

Примостившийся на стуле для посетителей в метре от стоящего посреди собственной приемной Варламова Андрей увидел, что на фотографии изображен бывший полковник Прохоров – заметно постаревший и без формы, но легкоузнаваемый.

– Он? – Теперь главврач выглядел искренне изумленным. – Но позвольте, он ведь умер! Впрочем, это произошло всего сутки назад, так что… Да нет, не может быть! У него не было доступа к компьютеру, если только он не обладал навыками профессионального взломщика.

– А у кого был доступ? – не давая ему опомниться и начать задавать встречные вопросы, продолжал напирать Моська.

– Ну, у кого… У меня, разумеется, у моего секретаря… Да вот и все, пожалуй. Но Вера Валентиновна просто не могла… Послушайте, да в чем, собственно, дело?!

– Вопросы здесь задаем мы, – мимоходом приплетя к процессу дознания Андрея, который за все это время не вымолвил ни словечка, окоротил его Моська. – Где вы находились вчера в период…

Он сделал паузу, выжидательно посмотрев на Липского.

– С двадцати до двадцати одного часа, – подсказал тот.

Главврач энергично пожал плечами, демонстрируя смесь показного возмущения и абсолютно искреннего, неподдельного облегчения.

– В дороге, – объявил он. – За рулем своей машины, по пути домой. Охранник, да и кто угодно из дежурившего вчера персонала, подтвердит, что я выехал за ворота не позднее половины восьмого. В пробках я не стоял – повезло, – и консьержка…

– Достаточно, – перебил его Моська. – Проверкой вашего алиби мы займемся позднее. Если это понадобится, – веско добавил он. – А ваш секретарь?

– Вера Валентиновна? Она бюллетенит уже вторую неделю. И потом, она пожилая приличная интеллигентная женщина, а не какой-нибудь хакер…

Он вдруг осекся, замерев с таким видом, словно в приемной мгновение назад сверкнула видимая только ему одному молния, сопровождавшаяся ужасным громовым раскатом, который, в свою очередь, слышал лишь он один.

– Ну, ну? – поторопил его Моська, который, как и Андрей Липский, по достоинству оценил эту немую сцену и понял, что она означает.