Текст книги "Спасатель. Жди меня, и я вернусь"

Женька Соколкин лежал за большим валуном на узком выступе скалы, чувствуя, как солнце припекает спину сквозь просохшую майку. Рядом, прижатая камешком, чтобы не улетела, подсыхала расшифрованная копия карты. Оригинал остался в Москве, в сейфе Виктора Павловича, а копия, совершившая вместе с Женькой продолжительный заплыв, пострадала не так сильно, как он боялся. Она была распечатана на лазерном принтере, и чернила даже не подумали потечь. Впрочем, еще не вечер, и Женька напомнил себе, что с этой бумажкой нужно обходиться поосторожнее: запасной у них не было.

Пальба на верхушке Меча Самурая прекратилась. Что означает наступившая тишина: победу или поражение – оставалось только гадать. Поскольку наиболее вероятным представлялся наименее желательный из двух возможных вариантов, Женька решил не портить себе и без того не радужное настроение и вообще не думать на эту тему. В данный момент события на КНП не имели к нему и его поступкам прямого отношения, и забивать себе ими голову было, по меньшей мере, неразумно.

Осторожно высунув голову из-за камня, Женька проверил, как там его новые друзья. Друзья были в полном порядке: тот, что на судне, как скрылся внутри палубной надстройки, так больше и не появлялся, а двое других до сих пор торчали в палатке. От палатки к гребню береговой гряды наискосок поднималась довольно удобная с виду расщелина. Оттуда выглядывали зеленые верхушки каких-то кустов, и Женька предположил, что этим путем можно пробраться вглубь острова. К сожалению, этот путь преграждала палатка, внутри которой нетрезвые мужские голоса нестройным дуэтом тянули: «Ваше благородие, госпожа разлука».

В общем и целом все было понятно. Женьке повезло наткнуться на секретную базу противника – вот эту уютную бухточку, которая не просматривается с КНП. Здесь под охраной двух раненых бойцов и одного матроса стоял их корабль. Остальные отправились штурмовать Меч Самурая; штурм уже закончился, и это, кроме всего прочего, означало, что времени у Женьки немного: скоро здесь может еще кто-нибудь появиться, и тогда, какое бы решение он ни принял, осуществить его станет намного труднее.

А что-то решать было просто необходимо. Обратного пути не существовало, а перспектива свить себе уютное гнездышко на этой каменной полке и поселиться тут навеки по соседству с чайками Женьку как-то не прельщала.

Что до более приемлемых вариантов, то их было всего два. Он мог попытаться незаметно пересечь бухту вплавь, выбраться на берег (прямо у палатки, потому что больше негде), миновать палатку и попытать счастья в той расселине. Этот вариант Женьке не нравился. Даже если не принимать во внимание палатку, миновать которую, если честно, будет очень и очень непросто, расселина наверняка охраняется, не говоря уже о ближних подступах к горе. Попробовать проскользнуть ночью? Так ведь луны нет, фонаря нет, дорога незнакомая – и это, братцы, не асфальт! Если не шею, то ноги переломаешь почти наверняка. А у тех, кто охраняет тропу, тоже почти наверняка имеются приборы ночного видения. Короче, чем мучиться и рисковать, лучше прямо сейчас встать во весь рост и позвать на помощь: дяденьки, снимите меня отсюда! Не стреляйте, я несовершеннолетний! Я к маме хочу! Вот вам карта, пользуйтесь на здоровье, только не бейте… А что? Никаких усилий, никакой ответственности, а результат, заметьте, тот же.

Второй вариант поначалу показался Женьке просто-напросто неудачной шуткой. Тоже мне, морской волк! Угнать судно? Ну-ну. Мало того что оно охраняется, так что ты, сопля зеленая, сухопутная, смыслишь в судовождении?

А с другой стороны, эта идея выглядела чертовски заманчивой. Куда подевалась «Глория», можно было только гадать. Ее могли отвести в какое-то другое место, а могли просто утопить. И было бы очень недурно, во-первых, отплатить врагу той же монетой, а во-вторых, обеспечить концессию каким-никаким транспортным средством. А потом явиться на КНП и сказать: «Берите, пользуйтесь! Глядите, что я раздобыл, пока вы тут в войнушку играете!»

А что до судовождения, так ведь это, с одной стороны, не океанский лайнер, а с другой – не парусник, управлению которым действительно нужно долго учиться. Это обыкновенное корыто с дизельным мотором – считай, трактор, только не сухопутный, а водоплавающий…

Женька снова высунул голову из укрытия и посмотрел на корабль. Корабль стоял почти прямо под ним и был виден как на ладони. Название у корабля было возвышенное, романтическое: МРТ 03-1735; внешний вид целиком и полностью ему соответствовал. Сквозь радужные от старости стекла ходовой рубки Женька видел рогатый штурвал, с детства представлявшийся ему главным органом управления на любом судне. Еще он видел автомат Калашникова, который стоял на самом виду, прислоненный стволом к железным перилам мостика, и резиновую лодку, привязанную к корме.

Нехитрый план сложился сам собой, быстро и просто, как дважды два. Куда больше времени понадобилось, чтобы заставить себя тронуться с места и приступить к его осуществлению. Потому что мечтать о подвигах, лежа на диване, приятно и легко, а вот совершать их – ну, ладно, пусть не подвиги, а обыкновенные мужские поступки, – наоборот, зачастую очень нелегко и далеко не всегда приятно.

И все же через каких-нибудь пять минут после того, как прекратилась стрельба на КНП, Женька Соколкин тронулся в путь. Прежде всего ему следовало вернуться назад, к кромке воды, – то есть спуститься со скалы, на которую он совсем недавно вскарабкался. Лезть наверх было тяжело; спускаться, как всегда, оказалось впятеро труднее. По ходу этого дела Женька здорово напоминал себе рыжего пансионатского кота по кличке Чубайс, который однажды взгромоздился на верхушку самой высокой на территории березы и целые сутки, пока не вызвали спасателей, орал оттуда дурным голосом, возвещая всему свету, что не может самостоятельно слезть. Просохшая карта лежала за пазухой, покалывая кожу уголками, ржавый японский штык тихонько позвякивал, задевая камни. Внизу, у подножия скалы, ярким оранжевым пятнышком виднелась Женькина куртка. Куртка была хорошая, новая, купленная всего месяц назад за совершенно немыслимую, по представлениям сына уборщицы, сумму. Женьке она очень нравилась, но у него хватило ума сообразить, что в данной ситуации щегольство, мягко говоря, неуместно: не заметить на фоне черных скал это ярко-оранжевое пятно мог бы только слепой. Выбирая между любимой курткой и собственной жизнью, Женька выбрал жизнь, и теперь куртка лежала втиснутая в щель между двумя камнями, дожидаясь шторма, который унесет ее в открытое море и, очень может статься, со временем выбросит на берег одного из ближних островов, на радость какому-нибудь местному бичу.

Очутившись наконец внизу, по колено в воде, Женька даже не посмотрел в сторону куртки – не потому, что боялся не устоять перед соблазном, а просто забыл о ней перед лицом куда более серьезных и насущных проблем. До стоящего на якоре траулера было метров сто. В том, что проплывет это расстояние, он не сомневался. Но вот что дальше? Вскарабкаться на борт, поднять якорь, запустить судовую машину… Ха! Мечтать не вредно, ребята. А вот попытка осуществить некоторые мечты может-таки нанести организму существенный, вплоть до летального исхода, вред.

Почувствовав, что его решимость тает, как положенная на горячий камешек на солнцепеке черноморская медуза, Женька Соколкин разом выбросил из головы все до единой мысли, присел (прости, карта; высохла один раз – высохнешь и второй, тем более что вариантов нет), лег на пузо и, стараясь не плюхать и не бултыхать, поплыл к кораблю.

Веревочный трап был спущен с правого борта. Это было весьма удобно во всех отношениях: во-первых, Женька очень сомневался, что сумел бы вскарабкаться на борт без него, а во-вторых, окажись трап на противоположной стороне судна, подниматься по нему пришлось бы на глазах тех двоих, что отдыхали в палатке.

Уцепившись за горячую от солнца деревянную ступеньку, Женька подтянулся и нащупал ногой опору. Вода с радостным журчанием потекла с его одежды обратно в море – в родную, так сказать, стихию. Соколкин испуганно распластался по трапу; вода заструилась по просмоленным пеньковым веревкам, журчание стало тише, а потом и вовсе смолкло. Убедившись, что этот шум не привлек ничьего нежелательного внимания, Женька начал осторожно подниматься по трапу. Очутившись наверху, он высунул голову над краем фальшборта, почти уверенный, что увидит прямо перед собой вахтенного матроса – с сигаретой в зубах, с автоматом под мышкой и с пьяной ухмылкой на физиономии: ку-ку, приятель, я тебя нашел! Твоя очередь водить, а лучше поди-ка ты, дружище, покорми рыбок…

Разумеется, никто не поджидал его, чтобы после короткой напутственной речи пустить в расход. Женька перевалился через фальшборт и, оставляя на горячем железе палубы мокрые следы, перебежал к надстройке.

Женька никогда прежде не бывал на настоящих, рабочих морских судах, но первое впечатление подсказывало, что потерял он немного. Все тут было железное, грубое, сугубо утилитарное, с неаккуратными сварными швами, покрытое толстенными напластованиями масляной краски, из-под которой тут и там неопрятными потеками и пятнами проступала вездесущая ржавчина. Пригибаясь всякий раз, когда на пути оказывался иллюминатор, Женька Соколкин обогнул палубную надстройку со стороны кормы. Здесь ему пришлось опуститься на четвереньки, чтобы не заметили с берега, и продолжить путь в этом унизительном и не самом удобном положении.

Прямо около двери, что вела во внутренние помещения судна, очень кстати обнаружился пожарный щит. Привстав, Женька посмотрел на берег. Полог палатки был опущен, рядом никого не было. Это вовсе не означало, что его так уж прямо и не увидят, но выбирать не приходилось. Стараясь не шуметь, Соколкин встал почти во весь рост, снял с крюков багор и заложил им дверную ручку. Надежность этого запора вызывала у него некоторые сомнения, но выбирать по-прежнему было не из чего.

Совершив эту несложную операцию, он быстро присел, чтобы перевести дух. Сердце бешено колотилось о ребра; оно бухало так, что Женька всерьез опасался, как бы его не услышал вахтенный матрос. Он своими глазами видел, что, уходя в каюту, морячок был основательно на взводе и имел при себе еще почти полбутылки водки, чтобы продолжить банкет. Но где гарантия, что он спит? Это только в кино человек, выпив пару-тройку рюмок, валится лицом в салат и дрыхнет так, что из пушки не разбудишь. Нормальные, живые русские мужики, как не однажды убеждался Женька, даже после двух бутылок паленой водки ведут себя иначе. Разум их, конечно, спит, но вот тело… О, тело в это время продолжает двигаться, действовать, и притом так активно, что, протрезвев, человек искренне изумляется: кто, я?.. Вся эта горестная картина разрушений – это что, моих рук дело?! Да бросьте, я на такое просто неспособен…

Впрочем, матрос, спал он или нет, пока что никак себя не проявлял. Это было очень кстати, потому что Женька, сколько ни ломал голову, так и не придумал, что, собственно, станет делать с этим рослым, да вдобавок еще и вооруженным, мужиком, если тот вдруг неожиданно выйдет из-за угла. Пырнуть его штыком? Крикнуть: «Мама!» – и сигануть через фальшборт? Первое представлялось наиболее правильным, но вряд ли осуществимым; второе – вполне и даже с легкостью осуществимым, но абсолютно бесполезным, а значит, неприемлемым. Да, тяжела ты, шапка Мономаха, она же самостоятельная жизнь…

От души надеясь, что хотя бы временно нейтрализовал предмет своих тревожных раздумий, Женька на корточках подобрался к якорной лебедке. Данный механизм он видел впервые в жизни, но был от природы сметлив, имел некоторую склонность к технике и без особых усилий сообразил, что тут к чему. Да здесь и соображать-то особенно было нечего: рукоятка, к чему ее ни присобачь, предназначена для того, чтобы ее вертели. А если она не вертится, значит, одно из двух: либо ты сызмала употреблял в пищу мало каши, либо она, рукоятка, чем-то застопорена. И… ну-ка, ну-ка… да, так и есть. Вот он, стопор. Долой его! А теперь – навались!

Женька навалился и понял, что одним лишь стопором проблема не исчерпывается: недостаток содержащихся в пресловутой каше питательных веществ давал-таки о себе знать.

– Да ну на фиг! – сердито пробормотал Женька Соколкин, потверже уперся резиновыми подошвами кроссовок в нагретое солнцем железо палубы и налег на рукоятку всем своим весом.

В течение нескольких секунд ему казалось, что внутри у него вот-вот что-нибудь лопнет – надо полагать то, что не особо сведущие по части анатомии и физиологии предки именовали «становой жилой». Что это за жила и где она расположена, Женька не представлял, но в эти секунды почувствовал, что она у него есть и что порвать ее, увы, не так уж сложно – надо только еще чуть-чуть поднатужиться. Он поднатужился, услышал отчетливый щелчок и испугался, но это была не становая жила, это нехотя провернулись черные от графитовой смазки зубчатые шестерни лебедки. За первым щелчком последовал второй; дело пошло легче, отдельные щелчки слились в ровный треск, якорная цепь с глухим рокотом и лязгом поползла через клюз, наматываясь на барабан. Подняв якорь до упора, Женька застопорил лебедку.

– Двадцать первый век, блин, – с одышкой пробормотал он и, отдуваясь, посмотрел на берег.

Берег безмолвствовал. Его – Женькина, разумеется, а не берега – партизанская вылазка до сих пор никем не была замечена. Но радоваться он не спешил: позади остались цветочки, теперь предстояло узнать, каковы на вкус ягодки.

Ведущий в рулевую рубку трап был на самом виду. Прятаться не имело смысла, и все-таки Женька поднялся по нему по-обезьяньи, на получетвереньках – во-первых, потому что было страшновато, а во-вторых, потому что был опытным геймером и знал: чем меньше лезешь на рожон, чем больше ползаешь, тем дольше проживешь. В общем, ничего нового: тише едешь – дальше будешь.

Прислоненный к перилам автомат он покамест оставил на месте, ограничившись тем, что легонько дотронулся кончиками пальцев до нагретого солнцем ствола. Этой железяке в его плане была отведена немаловажная роль, но это не означало, что он по примеру иных-прочих повсюду должен таскать ее за собой.

Проскользнув в рубку, Женька осмотрелся. Громоздкая штуковина с тяжелой эбонитовой трубкой, привинченная к переборке, наверняка была рацией. Малодушное желание позвать кого-нибудь на помощь увяло, не успев до конца расцвести. Стрельников не раз говорил, что их враг – это фактически министерство внутренних дел. И нет никакой гарантии, что, связавшись по радио со спасателями и береговой охраной, ты вместо помощи не вызовешь противнику подкрепление. Потому что МВД, как и любая другая силовая структура, – это огромное ветвистое дерево с густой кроной и мощной корневой системой, пронизывающей каждый сантиметр почвы у тебя под ногами. Задень тоненький, как паутинка, корешок, а в следующую секунду тебе на голову с треском рухнет сук весом в полтора центнера… Короче, хочешь неприятностей – позвони в полицию.

Поскольку толку от рации не предвиделось, Женька сосредоточил свое внимание на приборной панели. Тут, по счастью, все было просто, как кремневое ружье: штурвал, рубильник, под которым масляной краской от руки было коряво выведено: «Пуск», и Т-образная рукоятка хода – малый вперед, полный вперед, малый назад и так далее. Там, на пульте, была еще целая куча каких-то тумблеров и кнопок, но Женька решил, что они ему вряд ли пригодятся: главное, что он сумел без проблем найти нужное.

Он немного поколебался, не зная, с чего начать. То есть было понятно, что начинать нужно с пришвартованной к берегу шлюпки, чтобы предотвратить погоню, но для этого следовало опять совершить необратимый поступок.

Женька вздохнул. Сказавши «А», надо говорить «Б», иначе незачем было и огород городить. Чтобы немного потянуть время, он вынул из-за пазухи и аккуратно расстелил на столе промокшую карту – пусть сохнет, пока суд да дело. После чего вышел на мостик, взял автомат и решительно, с лязгом оттянул затвор.

При этом патрон, который уже был в стволе, выскочил наружу и покатился по палубе. Женька задержал его, наступив ногой, поднял и спрятал в карман: глядишь, пригодится. Чтобы опять не наделать глупостей, о которых потом придется жалеть, он действовал нарочито неторопливо, продумывая и контролируя каждый свой шаг. Автомат был заряжен и снят с предохранителя – словом, полностью готов к бою. Женька крепко упер в плечо деревянный приклад и припал к нему щекой, старательно сощурив левый глаз.

Кровожадный бесенок, живущий в каждом, кто посвятил какое-то время поголовному истреблению виртуальных врагов на полях компьютерных сражений, тихонько нашептывал в ухо, что для начала было бы недурно полоснуть длинной очередью по палатке. Женька благоразумно послал его куда подальше: во-первых, результат был непредсказуем, во-вторых, в рожке было всего двадцать девять патронов (плюс один в кармане, но это, можно сказать, не в счет). А в-третьих, там, в палатке, находились не компьютерные монстры, а живые, русские люди. Раненые, елки-палки! И притом – сотрудники правоохранительных органов. Вот и стреляй в них после этого…

Задержав дыхание, Женька плавно потянул и тут же отпустил спусковой крючок. Он где-то слышал (и геймерский опыт это подтверждал), что «калаш» посылает в цель одну, от силы две пули. Остальное веером разлетается куда попало, так что, стреляя на результат, лучше бить короткими очередями.

Пули взметнули высокие фонтанчики брызг в паре метров от лодки. Не давая себе нервничать и торопиться, Женька спокойно скорректировал прицел и повторил манипуляции со спусковым крючком. В ушах у него еще звенело от первой очереди, зато вторая показалась уже не такой громкой – кажется, он начинал привыкать.

В полуметре от лодки взлетел еще один фонтанчик; вторая пуля продырявила резиновый борт. Свиста рванувшегося наружу воздуха Женька, конечно, не слышал, но увидел, как надувная шлюпка начала прямо на глазах перекашиваться, оседая на правый борт.

– Это дело, – с удовлетворением произнес Женька Соколкин и дал еще одну очередь.

На этот раз он не успел вовремя убрать палец со спускового крючка, разом выпустив на волю не то четыре, не то целых шесть остроносых воробышков. Удача все еще оставалась на его стороне: очередь аккуратно прошлась вдоль левого борта лодки, превратив его в шипящее, шевелящееся, проседающее резиновое решето.

На звуки стрельбы из палатки вышел боец с рукой на перевязи. Он был без автомата и заметно пошатывался. Выпрямившись, он тупо уставился на траулер, не замечая, что вверенное его попечению плавсредство уже наполовину затонуло. Женька дал еще одну очередь. От жестяного кожуха мотора полетели заметные даже издалека искры, но эффектного взрыва, которого в глубине души ждал Соколкин, не последовало. Зато дробный лязг металла о металл подсказал наконец Мазаю, по какой мишени на этот раз палят с борта траулера. Осознав чудовищность происходящего, он замахал здоровой рукой, широко разевая рот, и до Женьки через всю бухту донеслись слабые крики, из которых он сумел разобрать только несколько раз повторенное слово «мать».

Лодка тонула. Ее корма уже погрузилась, над водой виднелся только кожух мотора, и Женька дал еще одну очередь, целясь в эту ярко-желтую жестянку, похожую на космический шлем инопланетного завоевателя. Вокруг тонущего пришельца запрыгали, заплясали водяные столбики, по воде поплыли радужные разводы и пятна. Мотор так и не взорвался, но Женька решил, что этого хватит, тем более что сделать больше он уже все равно не мог. А кому нужно, чтобы лодочный мотор от первого же попадания взрывался, как целая нефтеналивная цистерна, тот пускай идет в кино. А еще лучше пусть сам попробует, пусть убедится, как оно бывает на самом деле…

«Хватит», – твердо сказал себе Женька и, прихватив автомат, метнулся в рубку. Это вышло немножечко неудачно: оглянувшись, он заметил, что раненный в руку боец на берегу, перестав орать, смотрит в бинокль – смотрит, понятное дело, не куда попало, а прямо на него, Женьку Соколкина. Конечно, на таком расстоянии ни в чем нельзя было быть уверенным, но Женька почувствовал, как встретились их взгляды. Бросив бинокль, боец нырнул в палатку. «Уй, е!» – сказал Женька и пулей скрылся в рубке.

Пока он упражнялся в стрельбе по неподвижной мишени, траулер потихоньку дрейфовал в сторону берега, то есть прямо на палатку, облегчая задачу тем, кто в ней находился. Торопливо сунув в угол автомат, Женька подскочил к пульту и повернул рубильник, поставив его в положение «пуск». В глубине души он побаивался, что одного этого окажется маловато, и вышло в точности так: судовая машина даже не подумала завестись. Не было ни рокота дизельного мотора, ни квохтания стартера – ничего, кроме плеска волн, свиста ветра в растяжках и заунывных криков чаек.

Потом послышался новый звук – раскатистый, злой перестук автоматной очереди. Вторя ему, откуда-то снизу долетел частый лязг – бам, бах, дзынь, тарарах; дзынь, бам, звяк. Женька не стал смотреть в ту сторону, откуда стреляли, как будто боялся, что его взгляд притянет пулю. Вместо этого он лихорадочно заколотил одной рукой по тумблерам и кнопкам на приборной доске, включая все подряд, а другой раз за разом поворачивал пусковой рубильник. На крыше рубки вспыхнул яркий даже при солнечном свете прожектор, по всему судну включилось освещение и разноцветные ходовые огни. Не замечая собственноручно устроенного светового шоу, Женька продолжал щелкать, нажимать и дергать. Обычно он избегал подобного обращения с техникой (мало ли что можно включить таким манером!), – но сейчас терять было нечего; Женька понимал, что хуже уже не будет, и новая очередь, простучавшая по стене рубки и выбившая круглый дверной иллюминатор, подтвердила его правоту.

Дзынь, дзынь, звяк, бам, бам, бабах! Справа, слева, сверху и, казалось, даже снизу полетели осколки стекла и пластика. Один из них ожег короткой болью правую щеку, и сквозь сковывающий движения испуг Женька подумал: «Жалко, что не пуля. Пулевой шрам через всю щеку – это вещь». Со своими нынешними одноклассниками он почти не общался, но в старой московской школе у него остались друзья, с которыми он перезванивался и даже изредка встречался. Вот кто сумел бы по достоинству оценить это истинно мужское украшение! Правда, в правдивость такой истории без очень веских доказательств вряд ли поверят даже самые близкие друзья. Женька бы, к примеру, нипочем не поверил, потому что так просто не бывает…

Тумблер включения топливного насоса, как всегда бывает в подобных случаях, подвернулся под руку последним, в тот самый момент, когда Женька уже уверился, что его затея с треском провалилась. Он не поверил своим ушам, услышав набирающий силу рокот судовой машины, от которого мелко завибрировала стальная палуба. С берега густо палили в два ствола, рубка была наполнена треском, лязгом, звоном и истошным, царапающим нервы визгом рикошетов. Изрешеченная пулями рация с оторванной передней панелью походила на слабо дымящую, сыплющую искрами свалку приведенных в полную негодность радиодеталей, расколотая эбонитовая трубка, повиснув на шнуре, раскачивалась из стороны в сторону, как маятник.

Потом у стрелков на берегу, по всей видимости, кончились патроны. Понимая, что затишье будет недолгим, Женька заставил себя выпрямиться, передвинул Т-образную рукоятку на отметку «малый вперед» и вцепился в штурвал. Рокот судовой машины перешел в другую тональность, и траулер с медлительным упорством тяжелого гусеничного трактора попер прямо на скалистый берег. Преисполнившись ужаса перед лицом этой новой угрозы, Женька бешено завертел штурвал. С берега снова начали стрелять, но он этого почти не заметил: ему сейчас было не до того.

Судно слушалось руля лениво, с задержкой, а начав поворот, никак не хотело его заканчивать, словно его тянуло станцевать в тесной бухте вальс-бостон. Но Женька быстро к нему приноровился – опять сказался опыт старого геймера, которому не раз приходилось управлять самыми разнообразными механизмами при помощи клавиш и компьютерной мыши. Буквально за пару минут он приспособился к непростому характеру неуклюжей посудины; траулер был в норме, просто тут, на воде, нормы были другие, не те, которыми пользуются на суше.

Ему удалось развернуть траулер носом к открытому морю. Пули все еще лязгали по металлу рубки, изредка звякало разбитое стекло. Старенький дизель бойко тарахтел, за кормой, стелясь по воде, тянулся сизый шлейф выхлопа. В ушах у Женьки Соколкина звучала мелодия песни, которую несколько минут назад задушевно выводили те двое, что сейчас палили ему вслед из автоматов: «Перестаньте, черти, клясться на крови…» Короче, Верещагин, уходи с баркаса.

За мысом траулер приняла на свою широкую грудь и плавно закачала пологая океанская волна. Переваливаясь с борта на борт, как жирная утка, суденышко упрямо утюжило похожую на бутылочное стекло воду. В разбитые окна рубки задувал свежий соленый ветер, болтающаяся на шнуре трубка рации размеренно постукивала о переборку, напоминая уже не маятник, а метроном. «Не везет мне в смерти, повезет в любви», – крутилось в голове у Женьки, и он подумал, что эта песня про него – всего лишь отчасти и только сегодня, но все-таки и про него тоже. Как там сложится с любовью, он не знал, а вот со смертью ему сегодня, похоже, удалось разминуться.