Текст книги "Спасатель. Жди меня, и я вернусь"

Андрея швырнуло вперед, и нос он сберег только чудом, инстинктивно упершись рукой в спинку переднего сиденья.

– Аккуратнее, черт! – непроизвольно воскликнул он.

Не извинившись и вообще никак не отреагировав на этот сердитый окрик, Моська воткнул заднюю передачу и плавно нажал на газ. Колеса коротко пробуксовали, но тут же вцепились в дорогу, и «шкода», зло подвывая мотором, начала пятиться назад, к повороту. Андрей еще даже не начал понимать, что происходит, а все четыре дверцы «Волги» уже распахнулись настежь, и какие-то люди в масках, выбежав на дорогу, открыли беглый огонь из пистолетов по его купленной в кредит, еще не до конца оплаченной машине. Он услышал печальный звон разбившейся фары, смачный щелчок влепившейся в пластиковый фартук бампера пули и короткий, неприятный лязг ее товарки, ударившей в капот и рикошетом улетевшей в неизвестном направлении. Сразу две пули угодили в ветровое стекло, украсив его парочкой живописных, похожих на вязаные салфетки «пауков». Слон открыл окно и, выставив наружу руку с неожиданно, будто по волшебству, очутившимся в ней громадным пистолетом, принялся палить в ответ.

– На пол! – не своим, нечеловеческим, железным голосом рявкнул Моська и, выхватив пистолет, последовал примеру Слона.

Андрей сгреб за шиворот оторопевшего Женьку Соколкина, почти насильно повалил его на сиденье и упал сверху, прикрыв его своим телом. Выстрелив два или три раза, Моська газанул, а потом проделал трюк, которому Андрей давно мечтал научиться, при помощи ручного тормоза и руля развернув машину на месте на сто восемьдесят градусов. На то, чтобы переключить передачу, ему понадобилась какая-то доля секунды, но за это время в багажник с лязгом ударились еще три пули, а четвертая вдребезги разнесла заднее стекло, осыпав голову и плечи Андрея шелестящим дождем мелких стеклянных призм. Моська стартовал, как гонщик «Формулы-1»; Слон, перекрутившись на сиденье, трижды выстрелил поверх спинки через разбитое окно. Андрею на шею упала горячая гильза, и он торопливо, как кусачее насекомое, выхватил ее из-за уха и отбросил в сторону.

Поворот был уже рядом, когда очередная пуля ударила в скат заднего колеса. Машину неудержимо повело вправо, занесло, и она с хрустом и скрежетом вломилась в слежавшийся, обледенелый, слегка подтаявший сугроб на обочине. «Вот суки!» – услышал Андрей полный показавшегося ему абсолютно неуместным возмущения возглас Моськи и, выпрямившись на сиденье, увидел, что со стороны пансионата, оскальзываясь на ледяных колдобинах, навстречу машине бегут какие-то люди в белых маскировочных комбинезонах и масках. «Может, подмога?» – подумалось ему, и один из бегущих тут же развеял это наивное заблуждение, выстрелом из пистолета сбив боковое зеркало.

– Липский, хватай пацана и в лес! – отрывистым, лающим голосом скомандовал Моська. Распахнув дверцу, он выскользнул наружу и, пользуясь ею как щитом, открыл огонь по белым фигурам, заставив их пригнуться и, замедлив бег, рассыпаться в стороны. – Попытайтесь добраться до пансионата, наши на подходе!

– Где их носит, хотел бы я знать, – проворчал Слон, занимая позицию около заднего крыла «шкоды». Припав на одно колено, он дважды выстрелил по людям из черной «Волги», слегка остудив их пыл. – Живее, писака, завалят же, как сохатого!

Андрей выбрался из машины, почти не сомневаясь, что его немедленно подстрелят, и за руку вытащил оттуда парализованного страхом Женьку. Обвинять мальчишку в трусости ему даже в голову не пришло. С экрана телевизора стрельба звучит вполне безобидно, но, когда палят прямо у тебя над ухом, да не просто палят, а палят в тебя, этот звук проникает в самое нутро, минуя сознание и пробуждая инстинкт самосохранения. К храбрости или трусости это не имеет никакого отношения; тут нужна привычка, а откуда ей взяться у пятнадцатилетнего мальчишки, который родился и вырос в приличной семье?

Женька поскользнулся и упал на дорогу. Андрей наклонился, схватил его за шиворот и дернул, пытаясь поднять, но тоже поскользнулся, упав на одно колено. Штанина мгновенно промокла; Андрей подобрал под себя ногу и встал, увлекая за собой Женьку. Все эти трепыхания, по его твердому убеждению, не имели смысла: без лыж по сугробам далеко не убежишь. А уж от пули не убежишь и подавно – хоть по сугробам, хоть по сухому асфальту, хоть по беговой дорожке с новейшим синтетическим покрытием…

Преследователи из черной «Волги» были уже близко. Один из них остановился, поднял пистолет и аккуратно, как на стрельбище, прицелился в нелепую скульптурную композицию, которую в данный момент являли собой барахтающиеся посреди дороги свободный журналист Андрей Липский и сын уборщицы с двумя высшими образованиями Евгений Соколкин. С неожиданным при его комплекции проворством очутившийся рядом Слон одним мощным толчком сшиб обоих в сугроб; ударил выстрел, и принявший предназначенную не ему пулю Слон рухнул навзничь, выронив пистолет.

– Вот суки, – повторил он, и Андрей услышал в его голосе не досаду и злость, а одно лишь удивление.

Слон попытался дотянуться до пистолета, но силы оставили его, и он устало уронил в серую снеговую кашу свою тяжелую, похожую на каменное ядро голову. Действуя как во сне, не чувствуя собственного тела, Андрей схватил пистолет. Слегка изогнутая рукоятка, которая, судя по толщине, содержала в себе вместительный двухрядный магазин, удобно легла в ладонь, неожиданно наполнив Андрея спокойствием и труднопередаваемым ощущением правильности происходящего.

Липский не брал оружие в руки с того недоброй памяти дня, когда его, специального корреспондента одного из крупных столичных изданий, угораздило заночевать в расположении охранявшей горный перевал стрелковой роты. Дождь лил третьи сутки подряд, окрестные вершины были скрыты от глаз серой пеленой низкой облачности, и, когда «зеленка» вдруг начала десятками извергать вооруженных до зубов боевиков, рассчитывать на поддержку с воздуха не пришлось. В тот день у Андрея сложилось твердое убеждение, что он настрелялся на всю оставшуюся жизнь, – к сожалению, как выяснялось теперь, ложное.

Человек, подстреливший Слона, навел пистолет на Андрея и спустил курок раньше, чем тот успел испугаться. Как в замедленной съемке, Липский увидел выплеснувшееся из черного зрачка дула рыжее пламя, ощутил кожей тугое дуновение пролетевшей в миллиметре от виска смерти и, не целясь, выстрелил в ответ. Противник взмахнул руками, как трагик старой школы, намеревающийся воскликнуть «О боги!», но ничего не воскликнул, а просто опрокинулся на спину, судорожно перебрал ногами и затих. «Отлично, – с лютым кладбищенским юморком, который неизменно давал о себе знать в действительно непростых, острых ситуациях, подумал Андрей. – Просто снайпер! Одним движением пальца обеспечить себе приличный срок – это не каждому дано. Интересно, сколько мне за это причитается – восемь лет? Десять? А, семь бед – один ответ! Пока не продырявили, попробуем заработать пожизненное».

Он плавно повел стволом пистолета слева направо, отыскивая новую мишень. Долго искать не пришлось; Андрей выстрелил, и темная сгорбленная фигура, только что выскочившая из укрытия, чтобы стремительным рывком наискосок через дорогу сократить разделявшее их расстояние, запнувшись на бегу, распласталась поперек заполненной талой жижицей колеи. Среди юношеских спортивных увлечений Андрея Липского числилась и стрельба, причем именно из пистолета. Это было очень давно и успело позабыться, оттесненное на задворки памяти более поздними и куда более яркими событиями и впечатлениями. Но тело, оказывается, ничего не забыло – к счастью или на беду, Андрей не знал, а обдумывать этот важный вопрос в данный момент не было времени.

Пуля ударила в полуметре от него, забрызгав щеку ошметками тающего снега. За спиной раз за разом бабахал пистолет Моськи, который, подбадривая себя удалыми возгласами, азартно отстреливался от людей в белых маскхалатах, и время от времени противно лязгали, уродуя кузов машины, посланные в ответ пули. Андрей перебежал под прикрытие распахнутой дверцы, очень надеясь, что у юного хранителя секрета партийного золота хватит ума под шумок тихонечко уползти в лес. Слон, которого он считал мертвым, вдруг шевельнулся и тяжело завозился, переворачиваясь на живот. Это ему удалось. Не успокоившись на достигнутом, Слон уперся ладонями в снег и попытался оттолкнуться от земли. Он приподнялся на пару сантиметров и снова упал, слабым голосом помянув чью-то ближайшую родственницу по женской линии. Ему явно не лежалось на месте, хотя снег вокруг него был густо пропитан кровью. Он снова заворочался, с трудом повернулся на бок и, кряхтя от прилагаемых усилий, полез за пазуху.

Чей-то меткий выстрел высадил стекло дверцы, за которой прятался Липский, снова осыпав его осколками. Слон наконец извлек из-под промокшего пальто искомый предмет и, примерившись, толкнул его по земле в сторону Андрея. Вспахав рыхлый снег, плоский брусок вороненого металла остановился в полуметре от ноги журналиста. Внутри его Андрей уловил красноватый медный блеск и понял, что это запасная обойма. А когда после очередного выстрела затвор пистолета заклинился в крайнем заднем положении, сообразил, что Слон не просто валялся на земле, смешивая свою кровь с ледяной талой водицей, а считал патроны. И, когда обойма подошла к концу, нашел в себе силы доставить по назначению новую… Ай да Слон!

Чтобы дотянуться до столь своевременно поступившего подарка, Андрею пришлось высунуться из укрытия. Он почувствовал слабый рывок, как будто куртка на плече зацепилась за гвоздь, и мимоходом изумился: откуда здесь какие-то гвозди? Он выбросил опустевшую обойму и попытался вставить новую. Обойма не вставлялась, хоть тресни. Потом Андрей обнаружил, что повернул ее не той стороной, исправил ошибку и, освободив затвор, дослал в ствол патрон.

В воздухе, медленно опускаясь на землю, кружился похожий на хлопья снега белый пух. Андрей не сразу сообразил, откуда он тут взялся, а потом до него дошло, что это именно пух, да не какой попало, а гагачий; из этого следовало, что его любимая шведская куртка разделила незавидную участь его же машины. Это печальное событие осталось неоплаканным: очередная пуля, с лязгом клюнувшая металл дверцы, напомнила о том, что у свободного журналиста Липского есть куда более серьезные и насущные проблемы.

Секундная заминка с обоймой едва не стала роковой. Выглянув из укрытия, Андрей обнаружил, что преследователи воспользовались паузой и подобрались совсем близко, начав обходить машину с двух сторон. Он услышал тупой шлепок пули, угодившей во что-то мягкое, и шум падения у себя за спиной.

– Т-твою, – сквозь зубы процедил Моська, лежа на боку, и, зажимая левой рукой сочащуюся кровью дырку в штанине, двумя выстрелами свалил своего обидчика.

Андрей тоже выстрелил – сначала в одного противника, потом во второго. Насколько он мог судить, ни один из выстрелов не попал в цель, но наступающие залегли и слегка попятились. Их осталось всего двое, и это заставляло их проявлять осторожность.

Впрочем, перевес в живой силе и огневой мощи все равно был на их стороне, и Андрей нисколечко не обольщался по поводу своих перспектив выбраться отсюда живым. «Вот тебе твое золото партии, – подумал он, точным выстрелом заставив одного из своих противников нырнуть в укрытие, которое тот опрометчиво вознамерился покинуть. – Все, как в «Фаусте»: люди гибнут за металл. И, судя по их поведению, они уверены, что металл существует и что до него не так уж трудно добраться. Обидно, черт!»

За всеми этими делами и переживаниями он ухитрился пропустить момент, когда обстановка переменилась. Именно ухитрился, поскольку не заметить перемену, заключавшуюся в появлении на театре военных действий трехосного «Урала» повышенной проходимости, действительно надо было уметь. Упомянутое транспортное средство, победно ревя мотором и изрыгая из выхлопной трубы черный дым, на полном ходу с громом и лязгом ударило стальным бампером в борт перегородившей дорогу «Волги», смяв и отшвырнув ее на обочину, как пустую пивную банку. На глазах у Андрея одно из громадных, облепленных мокрым снегом колес прошлось по лежавшему на дороге телу, и Липский от души понадеялся, что в этот момент бедняга был уже мертв.

Мгновенно превратившиеся в дичь охотники бросились врассыпную, на бегу стреляя по свирепо ревущей оливково-зеленой стальной туше. Двери утепленного металлического кузова распахнулись, и оттуда на ходу стали выпрыгивать люди в зимнем камуфляже, поверх которого были надеты легкие бронежилеты. Их лица тоже были скрыты масками; оглушительно застучали, испытывая на прочность барабанные перепонки, автоматные очереди, лес наполнился треском и посвистом пуль. Пули разбрасывали рыхлый снег, сбивали ветки и откалывали щепу от еловых стволов, оставляя на них неровные светлые отметины. «Воробей на столбе и три креста, – вспомнилось Андрею. – Ничего себе воробышек!»

Бросив в раскисший, истоптанный снег ставший ненужным пистолет, он выпрямился. Над Слоном уже склонилась, припав на одно колено, безликая фигура в пестром серо-белом камуфляже. Из прорези в трикотажной маске валил горячий пар, руки в беспалых перчатках ловко делали все необходимое – вскрывали перевязочный пакет, подкладывали под набрякшее кровью и талой водой пальто тугие марлевые тампоны, вкалывали обезболивающее… Еще один боец поднимал с земли мокрого, ругающегося сквозь зубы черными словами Моську. Рокотал работающий на холостых оборотах мотор, пахло едким дымом дизельного выхлопа и жженым порохом, серый снег вокруг изувеченной «шкоды» был густо усеян стреляными гильзами. Из леса все еще доносились редкие автоматные очереди и хлопки пистолетных выстрелов: пленных на этой войне, похоже, не брали.

Женька Соколкин сидел в сугробе, ошалело вертя головой. Кажется, он был невредим. Андрей подошел к нему, увязая в рыхлом снегу, и, протянув руку, помог подняться.

– Цел? – спросил он.

– Цел, – буркнул Женька, энергичными ударами ладони сбивая приставший к одежде мокрый снег. – Ничего себе замес! Мать узнает – убьет.

– Боюсь, ей для этого придется встать в довольно длинную очередь, – сказал Андрей, задумчиво озирая картину побоища. – Ты хотя бы понимаешь, что им был нужен ты – вернее, твой конверт?

– По ходу, не им одним, – обронил Женька, красноречиво покосившись на суетящиеся вокруг фигуры в камуфляже. – Спасибо Шмяку, удружил так удружил!

– Вот такие славные обычаи в Кастилии, – вздохнул Андрей.

– Рафаэль Сабатини, – удивив собеседника, который давно забыл, откуда взялась эта неожиданно подсунутая памятью цитата, сообщил Женька Соколкин. – «Одиссея капитана Блада». Это из песенки, которую пели испанские пираты, когда грабили захваченный город.

– Верно, – сказал Андрей, уже припомнивший соответствующее место из книги, которую в возрасте двенадцати-тринадцати лет зачитал едва ли не до дыр. – Смотри-ка, а ты, оказывается, умеешь не только мышку дергать, а еще и грамоту превзошел!

Женька не успел придумать достойный ответ на этот сомнительный комплимент. Рядом с ними с шорохом и плеском затормозил огромный черный джип. Тонированное стекло переднего окна плавно опустилось, и выглянувший оттуда Стрельников ровным голосом позвал:

– Андрей Юрьевич, садитесь в машину. И вы, молодой человек, тоже, если вас не затруднит.

– Нет, блин, я лучше тут останусь, – дав наконец выход своим отрицательным эмоциям, проворчал Соколкин.

Поставив ногу на хромированную подножку и держась рукой за край открытой дверцы, Андрей прислушался. В лесу больше не стреляли, и он не услышал ничего, кроме ворчания дизеля, шороха снега и негромких разговоров возвращающихся на дорогу бойцов.

– Прошу вас, уважаемая Елизавета Степановна, присаживайтесь, – произнес Стрельников, со старомодной галантностью сделав приглашающий жест в сторону одного из глубоких мягких кресел с белоснежной обивкой.

Женщина осталась стоять. Если бы Андрея Липского попросили предельно коротко и внятно описать свое первое впечатление о ней, он сказал бы: «Красивая, но сердитая». Подумав, он пришел к выводу, что описание было бы неполным без маленького, но существенного дополнения: очень. Очень красивая и очень сердитая – так, пожалуй, будет намного точнее.

Поскольку дама явно не собиралась принять приглашение, мужчины, вставшие, когда она вошла, тоже не стали садиться. Покосившись сначала на одного, потом на второго, сидевший на диване и с любопытством озиравший окружающее его непривычное великолепие Женька Соколкин последовал их примеру и встал. Проделано это было лениво, с видимой неохотой. Приняв вертикальное положение, он постоял, слегка перекосившись набок, а потом, чтобы подчеркнуть явную, с его точки зрения, нелепость происходящего, вытянулся по стойке «смирно», а-ля бравый солдат Швейк: подбородок вздернут, глаза вытаращены, локти растопырены, а тощий живот выпячен до отказа. Уловив простенький смысл этой пантомимы, женщина нахмурилась, сердито закусила губу и порывистым движением опустилась на краешек кресла.

– Благодарю вас, – неторопливо усаживаясь, сказал Стрельников. Женька шумно плюхнулся обратно на диван, а Андрей отошел к камину и достал сигареты, предоставив хозяину право самостоятельно вести переговоры, о цели и содержании которых он, свободный журналист Липский, мог только догадываться. – Я должен вам кое-что объяснить…

– Мне не нужны ваши объяснения, – резко перебила его госпожа Соколкина. – Все, что мне нужно, – это чтобы вы оставили нас в покое. И все, что вы можете для нас сделать, – это немедленно вызвать такси. Уже темнеет, а пансионат неблизко.

Женька открыл рот, но вовремя заметивший это Андрей пресек его поползновение, как пистолет, направив на него дымящийся кончик сигареты. Специалист по исследованию содержимого чужих компьютеров, как поется в одной песне, «ликвидировал отверстие в черепе поднятием нижней челюсти», и боевой клич подростков всех времен и народов «Ну, мам!», так и не прозвучав, вернулся в глубины его молодого организма.

Старинные башенные часы в углу, подтверждая, что время и впрямь не раннее, неторопливо и гулко пробили семь.

– Боюсь, выслушать меня вам все-таки придется, – спокойно произнес Стрельников, когда затихли отголоски последнего вибрирующего медного удара.

– Заставите силой? – демонстрируя завидную храбрость и твердость духа, холодно осведомилась женщина. – Давайте, зовите своих бандитов!

– Вы не стали бы так говорить, – с обманчивой мягкостью сказал хозяин, – если бы знали, что один из этих, как вы выразились, бандитов несколько часов назад получил проникающее пулевое ранение в грудную клетку, заслонив собой вашего сына.

– Как? – растерялась она. – Пулевое? Во что вы его втянули?!

– Вот видите, – усмехнулся Стрельников, – вы уже требуете объяснений, от которых минуту назад так горячо отнекивались. Я охотно удовлетворю ваше любопытство. Еще охотнее я развеял бы вашу тревогу, но давать такие обещания, увы, преждевременно: выполнить их я в данный момент не в силах. Вы совершенно справедливо заметили, – продолжил он после короткой паузы, предназначенной для ответной реплики, которой не последовало, – что ваш сын оказался втянутым в довольно скверную и крайне непростую историю. Более того, без каких-либо усилий с его стороны, совершенно против его воли и ни в коем случае не по его вине ему в этой истории досталась важная, едва ли не ключевая роль. По стечению несчастливых обстоятельств он оказался владельцем некоего предмета, за обладание которым не первый десяток лет ожесточенно борются очень серьезные, крайне опасные люди. Поверьте, если бы мы не подоспели вовремя, вы, вернувшись домой, с большой степенью вероятности обнаружили бы своего сына мертвым. Потому что завладеть упомянутым мною предметом этим людям мало, они должны уничтожить носителя опасной для них информации.

– Погодите, – нетерпеливо перебила его Елизавета Соколкина. – Перестаньте заплетать слова в косички, мне сейчас не до ребусов! Вы хотите сказать, что мой сын случайно узнал что-то, из-за чего его могут убить?

– Не могут, – возразил Стрельников. – Убьют непременно, как только он выйдет за ворота этой усадьбы без вооруженной охраны. Вполне возможно, то же случится и с вами. Но я намеренно не акцентирую на этом внимание. Мне почему-то кажется, что перспектива остаться в живых, потеряв сына, вас не особенно прельщает. Равно как и Евгения, – он кивнул в сторону дивана, на котором упомянутый гражданин делал вид, что не подслушивает, с преувеличенным вниманием разглядывая картинки в автомобильном журнале, – вряд ли обрадует, если вас возьмут в заложники и попытаются обменять на него и ту вещь, которой он нечаянно завладел.

– Вы что, – заметно опешив, сказала Елизавета Степановна, – предлагаете нам здесь поселиться?

– И притом настоятельно, – пригубив виски, кивнул Стрельников.

– С какой радости? На каком основании, в каком качестве… на какой срок, в конце концов?! Это просто нелепо. Я немедленно звоню в полицию…

– Знаете, – сказал Стрельников, – честное слово, я бы позволил вам поставить этот эксперимент, чтобы вы во всем убедились сами. Но вот беда: когда вы во всем убедитесь, не останется никого, кому я мог бы с удовлетворением сказать: «А что я вам говорил?» Поэтому лучше поверьте мне на слово. В моем предложении нет никакого корыстного умысла, для меня было бы гораздо проще освободить молодого человека от свалившегося на него бремени ответственности и с легким сердцем проводить вас за ворота, навстречу вашей недолгой и незавидной судьбе.

«Ну да, – пуская дым в камин, подумал Липский. – Чтобы там, за воротами, парня сразу взяли в оборот и узнали, что было в конверте Прохорова. И здоровы же вы, господин Стрельников, заговаривать зубы беззащитным, напуганным женщинам!»

– Полагаю, что исчерпывающим образом ответил на ваш первый вопрос: с какой радости, – продолжал плести словесную паутину объект его размышлений. – Второй вопрос: в каком качестве. В данный момент я могу предложить немного. Например, место помощницы по хозяйству с проживанием в гостевом домике и приличным окладом. В дальнейшем, надеюсь, появится что-нибудь более соответствующее вашим способностям. У меня есть небольшой бизнес, который я планирую расширить после получения ожидаемых инвестиций… – Он бросил быстрый взгляд в сторону камина. Андрей сделал индифферентное лицо, хотя упоминание об инвестициях его слегка позабавило: он догадывался, о каких именно инвестициях идет речь. – Полагаю, мне понадобится знающий начальник планово-экономического отдела. О том, в каком качестве здесь будет проживать молодой человек, говорить не стоит, поскольку он ваш несовершеннолетний сын, и это единственное качество, в котором он может выступать.

Он поиграл рукояткой трости, прислоненной к подлокотнику кресла, и смочил губы виски.

– Не стану рядиться в тогу гуманиста и утверждать, что действую из одного только человеколюбия, – объявил он. – Просто я не привык оставаться в долгу и умею видеть перспективу. Присутствующий здесь юноша оказал мне неоценимую услугу и, смею надеяться, еще не раз сумеет доказать то, в чем я лично не сомневаюсь: что вы вырастили отличного сына. С чем я вас и поздравляю.

– Спасибо, – машинально откликнулась счастливая мать.

– Что до сроков вашего пребывания под моей крышей, тут полной определенности пока нет. Минимум – до тех пор, пока не утрясется эта история. А максимум будет зависеть от того, как мы с вами сработаемся. Итак, вы согласны?

– А есть альтернатива? – не без сарказма спросила Елизавета Степановна.

– Альтернатива есть всегда, – ответил Стрельников. – Ваша, как я уже говорил, с нетерпением дожидается вас прямо за воротами. Не хотелось бы повторяться, но я настоятельно не советую вам к этой альтернативе прибегать. Все необходимое ждет вас в гостевом домике. Ступайте, Елизавета Степановна, вам нужно отдохнуть. Охранник за дверью – его зовут Михаилом – вас проводит и вкратце ознакомит с местным распорядком.

Андрей выбросил окурок в камин, сдержав кривую усмешку. Хватка у господина Стрельникова была железная, и загонять людей в угол он умел мастерски. Все, кто попадал в сферу его влияния, неминуемо начинали плясать под его дудку. Он не обманывал, говоря, что выбора нет, но Андрею уже некоторое время не давал покоя вопрос: а какова на самом деле заслуга уважаемого Виктора Павловича в том, что обстоятельства сложились именно так, а не иначе?

– Спокойной ночи, – сказал Стрельников и вежливо встал, когда растерянная, совершенно сбитая с толку женщина поднялась с кресла.

– Евгений, пойдем, – позвала она.

– Я бы хотел, чтобы молодой человек ненадолго задержался, – мягко возразил Стрельников. – Нам еще нужно кое-что обсудить в мужской компании.

– Все нормально, ма, – сказал Женька Соколкин. – Иди, я скоро.