Текст книги "Не завтра жизнь кончается"

В понедельник в школе Палевский встретил её на ступеньках и, поздоровавшись, сказал:

– А я видел вас вчера на танцах.

Глядя снизу вверх в манящую синеву его глаз, Лиза снова подумала, что он необычайно красив, легко ответила:

– И я вас видела.

Высокий, красивый, умный и сдержанный, хорошо воспитанный. Лучший ученик её класса и, наверное, всей вечерней школы.

– Вы замечательно танцевали, – проговорил он с лёгкой улыбкой, и она чуть поморщилась:

– Жаль, что вы сказали именно это.

– Почему жаль? Думаете, это подхалимство?

– Конечно. Как можно судить об этом, если вы меня ни разу не пригласили?

– Я не посмел, – так же улыбаясь красивыми губами, сказал он и спросил: – А можно?

– Конечно. Почему же нет? – просто ответила Лиза, отступая чуть дальше, чтобы не мешать входившим. Он замялся, и она улыбнулась:

– Но только на школьном балу. Мой муж не Отелло, уверяю вас. К тому же вы мой ученик.

– Это как алиби при совершении преступления? – тоже улыбнулся он.

– Нет, скорее, как закон, что учительница, как жена Цезаря, всегда выше всяких подозрений. – Она внимательно посмотрела на него и, проверяя свои догадки и наблюдения, спросила: – Уж не собираетесь ли вы поступать на юридический?

– Это моя мечта, а как вы угадали? – удивился Палевский и тут же добавил: – Хотя, ведь я сам себя выдал, правда?

Ей нравилось говорить с ним. Он умело придерживался той незримой дистанции, которая разделяла их, ученика и учительницу, несмотря на то, что они были почти ровесниками. Ни одним словом, жестом или даже взглядом он никак не переступал этой невидимой грани и это делало их разговор интересным и лёгким.

– Ничего, что вы проговорились, – ободрила она и уверенно добавила: – У вас замечательная мечта и мне кажется, что именно это ваше призвание.

– Вы действительно так думаете? – серьёзно спросил он.

– Я предпочитаю говорить только то, что думаю. Это самая большая роскошь.

– А если это вам во вред? Вы всё равно говорите правду? – с интересом спросил он, а она сразу же ответила:

– Поэтому я и считаю, что это роскошь. Иногда это очень дорого стоит. Так что непременно поступайте на юридический.

Он вежливо открыл перед ней дверь, и они вошли в школу.

– Так вы не пошутили, а правда разрешаете пригласить вас на танец? – спросил он, задерживаясь ещё на минуту рядом с ней, и она улыбнулась:

– Только на вальс, а не на вертлявые скачки.

– Почему? Считаете, что это не солидно для вас как учителя?

– Нет, считаю, что это просто некрасиво. И даже студенткой не любила эти танцы.

– Тогда обещайте мне вальс.

– Обещаю.

В учительской Лиза тихо спросила Арину:

– Ну, как Олег после танцев? Не пожалел, что зря потратил время?

– Нет, кажется, даже наоборот. Эту практику надо продолжить.

– Так чьё же всё-таки то чудесное стихотворение, что он прочёл?

Арина задумалась, машинально прокручивая на руке маленькие изящные часы на золотом браслете. Потом неуверенно ответила:

– Говорит, что не помнит, но я не верю. Он очень аккуратный во всём. Не может быть, чтобы он не запомнил автора.

– Тогда, что? – не решаясь высказать догадку, спросила Лиза.

– Не знаю.

– А тебе не кажется, что он сам его написал?

Потянувшись за журналом на полке, Арина помедлила, потом призналась:

– У меня тоже возникла такая мысль. Но это просто невероятно. По-моему, он никогда не писал стихов. Во всяком случае, я об этом ничего не знаю.

Иногда я думаю, что мы очень мало знаем тех, с кем живём. Но ясно одно: у нас классные мужья и надо их беречь и ценить.

– Сентиментальные бредни, – возразила Лиза. – Не могу видеть, как некоторые бабы упадают вокруг мужиков и жалеют их. Да не скатимся и мы до такого унижения и бабства. Останемся всё-таки женщинами, а?

– Согласна, вполне согласна, – засмеялась Арина.

На первой же перемене Копешко подошёл к её столу и протянул листок бумаги.

– Вот заявление, о котором вы говорили, – мягко и послушно проговорил он, стоя рядом и чуть улыбаясь.

Мельком глянув на листок, она положила его в журнал, но он продолжал стоять возле стола, и она сдержанно спросила:

– Что-нибудь ещё?

Как и в тот раз в коридоре, он смотрел на неё с ласковой снисходительностью старшего и опытного мужчины, отлично знающего все её слабости. Эта заносчивость раздражала. Её так и подмывало снова одёрнуть этого покорителя легкодоступных гарнизонных красоток, но она спокойно и сдержанно ждала ответа.

– Вчера я видел вас на танцах, – сказал он, чуть лукаво и знающе улыбаясь, как своей давней и хорошей знакомой.

В манере говорить, в чуть заметной и особенной шепелявости белорусского произношения шипящих звуков и даже в том, как он стоял, было явное старание покрасоваться. Она насмешливо отметила, что на нём был совершенно новый, вероятно, впервые надетый пуловер и ворот чуть расстёгнутой рубашки. Очевидно, он уделял так много внимания своей внешности, что доходил до щегольства, явно желая всем нравиться, и это тоже неприятно бросалось в глаза. «Хвастливый франтик, любящий пофорсить и покрасоваться», подумала она и с иронией спросила:

– Неужели вы успели заметить даже это?

Она вспомнила замечания и насмешки Олега и Сергея, когда этот зазнайка почти сразу же улизнул из зала со своей одиозной спутницей.

Он, конечно, понял её иронию и, глядя с той же терпеливой снисходительностью, с которой смотрит старший и больше знающий мужчина на молоденькую и наивную девушку, мягко ответил:

– Конечно, я замечаю всё, что нужно.

В ней всё больше росло желание разрушить ту самоуверенную заносчивость, с которой он стоял и говорил с ней. В открытом вороте его рубашки она заметила справа на шее неприятный шрам, похожий на грубо связанный и подвёрнутый узел кожи, и это показалось ей какой-то особой и нехорошей отметиной. Да, что-то такое в нём было. Насмешливо-снисходительное и заносчиво-самоуверенное зазнайство, даже нагловатое хвастовство в его светлых, чуть выпуклых красивых глазах и в то же время сдержанная восторженная преданность и послушание, даже преклонение мужчины перед женщиной. Она с неприязнью подумала, что он владеет всем набором дешёвого покорения женских сердец, наверное, умело этим пользуется, привык легко завоёвывать и так же легко оставлять. У него даже хватает наглости говорить с ней, как с равной. Сдерживая желание резко одёрнуть его и поставить на место, она нагнулась к журналу и вдруг почувствовала, как свежей речной водой, ветром и нежным теплом молодого и здорового мужского тела пахнет его безукоризненно чистая рубашка. Это было так неожиданно, что она даже испугалась, не решаясь глянуть на него, чтобы он не прочёл это в её глазах и не посмотрел на неё ещё более снисходительно-ласковым и знающим взглядом.

– А вы отлично танцуете, – проговорил он воркующим голосом заговорщика, словно между ними уже было нечто тайное, невидимое для других.

Это так задело и возмутило её, что она, не скрывая насмешки, ответила:

– Странно, что вы успели заметить даже это.

– Почему странно? – смело и так же ласково, как равной, улыбнулся он.

– Потому, что вы сразу же ушли с этой… вашей… – она запнулась и недовольно поморщилась, всё-таки чётко закончив: – …с вашей дамой.

Он снова снисходительно улыбнулся, словно ему не только нравилось всё, что и как она говорила, но он уже заранее знал и предвидел всё, что она не только скажет, но даже подумает.

– Ага, значит, вы меня тоже заметили, – с понимающей улыбкой проговорил он, смело и ласково глядя на неё.

Её возмущало в нём всё: щегольская чистота одежды, манера стоять, самоуверенность и смелость разговора. Вспомнив его танец с гарнизонной утешительницей, как её окрестил Олег, она недовольно отвернулась, не решаясь разоблачить его прямо сейчас, и как можно официальнее сказала:

– Кстати, я хотела поговорить с вами о чём-то очень важном.

– Для вас или для меня? – улыбаясь с шутливой и ласковой иронией, спросил он, всё больше раздражая её своим почти развязным тоном.

– Для вас, конечно, – недовольно ответила она, уже сожалея о своём намерении и стараясь найти способ, как прекратить этот разговор и избавиться от его снисходительно-иронического тона и от него самого.

Всем своим видом выражая искреннюю готовность к разговору, он чуть наклонился, и она снова услышала свежесть чистой речной воды и нежного тепла, исходившие от его рубашки.

– Я весь внимание, – с наигранным подобострастием проговорил он.

Отстраняя его сдержанным, официальным тоном и стараясь поскорее закончить этот неприятный разговор, она ответила:

– Не сейчас, как-нибудь потом.

– Как скажете, – ответил он, с тем же покорным послушанием уступая ей.

Она отвернулась от него и обратилась к проходившей мимо старосте класса: – Таня, вы не узнавали, почему Антух не ходит в школу?

Девушка посмотрела на неё волшебными зелёными глазами купринской колдуньи и с готовностью ответила:

– Ещё не узнавала, Елизавета Сергеевна. Но в среду непременно узнаю.

Она подошла к учительскому столу и, взяв Копешко под руку, очаровательно улыбнулась Лизе, щуря обворожительно загадочные зелёные глаза, чуть смущаясь, мило спросила:

– Можно я заберу его у вас?

– Конечно, – ответила Лиза, чувствуя облегчение, что избавится от неприятного и раздражающего разговора.

– И вы так легко отдаёте меня? – с таким шутливым изумлением, явно играя и красуясь, спросил Копешко, что Лиза недовольно отвернулась и поморщилась.

Как осторожно и обдуманно надо обращаться со словами, которыми мы легко и бездумно разбрасываемся! А в жизни бывают такие решающие и даже роковые минуты, когда сказанное непостижимым образом исполняется даже через много лет. Потом, через годы, ей не раз вспоминались эти игриво сказанные слова: «И вы так легко отдаёте меня?»

Таня увела Копешко в коридор, и оттуда сразу же послышались весёлые девичьи голоса, смех и его ласковый, воркующий голос.

Лиза отошла к окну смотреть на густеющие сумерки и лилово-сизый закат во всё небо. От этого покоя и неподвижной, вечерней тишины, на душе вскоре стало тоже спокойно и хорошо, а приглушенный смех и голоса за дверью в коридоре казались далёкими, как воспоминание, дополняя этот вечер. Иногда совершенно обычные звуки голосов, запах пробивающейся весенней травы или сухой шорох опавших листьев, тихое солнечное тепло или мягкие и нежные краски заката вдруг непонятно разволнуют душу, словно напомнив о чём-то очень милом, счастливом и прекрасном, неизвестно когда и где пережитом, таком дорогом и чудесном, что надо было непременно вспомнить. Что пыталось вспомнить её подсознание? Что-то пережитое в других мирах и жизнях? Но оно никак не вспоминалось, а только тревожно и сладко манило, волнуя то ли грустью о забытом прошлом, то ли радостным предчувствием предстоящего, неведомого, ещё неизведанного и не пережитого, а потому очень желанного.

Дверь класса открылась и, обернувшись, Лиза увидела входившую Арину.

– Почему ты здесь, если большой перерыв, и я жду тебя на нашем месте у окна? О чём задумалась?

– Ни за что не поверишь, но об этом хвастуне и зазнайке.

– Серьёзно? И что он натворил? – подняла красивые брови Арина.

– Пока что ничего крамольного. Принёс заявление как послушная паинька и восторгался моим умением танцевать.

– Ну и отлично. Тогда что тебя гложет?

Лиза улыбнулась:

– Не знаю. Вот стою и думаю: вроде бы неглупый и нормальный парень. Но столько в нём наносной и дешевой мишуры, хвастовства и самолюбования, что с ним неприятно даже говорить. Он не понимает, что допускает фамильярность, за которую его надо бы обязательно одёрнуть, да жаль это делать при красавице Тане и других девочках. Но послушай, как они все щебечут вокруг него и заходятся от смеха, что бы он ни сморозил. И ещё та на танцах, гарнизонная… Отвратительно и обидно.

Арина оглянулась на дверь и сказала:

– А ты веди воспитательную работу.

– С кем? С этими взрослыми людьми?

– А почему нет? Ты больше их знаешь, больше читала. Делись знаниями, и расскажи им о настоящем. Как классный руководитель ты обязана это делать.

– Ты думаешь, там что-нибудь приживётся?

– У кого-то не приживётся, а у кого-то что-то всё-таки останется. Твоё дело сеять.

– И как ты себе это представляешь? Классные часы и разговоры после уроков? Но в вечерней школе это абсолютно невозможно. После уроков они спешат домой и их ничем не удержишь.

– Ну, а несколько минут в конце урока? Это так запоминается.

– Да, я знаю. Мы в институте очень любили эти неофициальные минуты в конце занятия с преподавателями. И о чём только не говорили!

– И мы тоже. Вот видишь? И это запомнится им гораздо лучше, чем немецкий.

Её урок был последним, и до конца оставалось несколько минут. Они уже успели разобрать новый текст, записали и закрепили слова, она задала домашнее задание и методически правильно всё провела. Теперь, в нарушение плана, чтобы сберечь их время и не задерживать после уроков, она иногда использовала эти оставшиеся несколько минут для решения текущих классных проблем. Оглядев их внимательные лица, спросила:

– Ну что там у нас накопилось? Есть что-нибудь, что не ладится?

Она посмотрела на красавицу Таню Мацкевич, старосту класса, и та сразу ответила:

– Всё нормально. Янек Заграва не был на занятиях, но Стас Палевский заходил к нему домой и завтра он придёт в школу. Антух тоже.

– А вы смотрели фильм «Дело было в Пенькове»? – вдруг спросила Зося Пересада, глядя на Лизу чуть смущёнными глазами.

– Смотрела, – ответила она, понимая, что им хочется поговорить с ней о том, что их интересует больше, чем классные дела.

– И как? Он вам понравился? – Тоня Чижикова подвигалась за партой и удобнее устроилась на своём месте, словно собираясь вести долгий разговор.

– Очень понравился, – ответила Лиза, глядя в их заинтересованные глаза и, понимая, что они хотят не только услышать её мнение, но и устроить ей что-то вроде экзамена на проверку. Эта работа всегда взаимно направленная. Ей кажется, что она учит и воспитывает их, а они по-своему учат, и воспитывают её. Она это отлично знала. Люди, общаясь, взаимно влияют друг на друга. И глупо выглядят в глазах своих учеников те учителя, которые читают нравоучения. Часто это оказывает совершенно обратное действие. Сопротивление материала происходит всегда и везде, как говорил их преподаватель по педагогике. И только непрямо и ненамеренно можно чего-то добиться и что-то внушить и воспитать. Тем более с этими взрослыми и лучше её знающими жизнь учениками. С их установившимися взглядами и убеждениями.

– Нам тоже понравился, – сказала Таня, поддерживая её, и все заговорили сразу свободнее и легче.

– А что именно вам понравилось? – перехватывая инициативу, спросила Лиза, оглядывая класс.

Но Сима Радевич тоже спросила её:

– А вам кто больше всех понравился?

– Мне нравится, конечно, Матвей, – честно призналась Лиза, понимая, что только так можно вызвать их на откровенность. И, улыбнувшись, добавила: – Я просто влюбилась в него.

Класс взволнованно вздохнул, все заулыбались и даже переглянулись, но всё испортил игриво-нагловатый вопрос Копешко:

– А вы в него влюбились до вашего замужества или уже после?

Никто не воспринял эти слова так, как он, очевидно, ожидал. А красавица Таня возмущённо бросила ему:

– Ты вроде не тупой, а мелешь не думая.

Спасая положение, Сима Радевич смущённо призналась:

– Я тоже в него влюбилась. Он же такой юморной и красивый.

– Конечно, это же Тихонов, лучший артист нашего кино, – сказала Лиза и поняла, что теперь надо было только слушать и не перебивать, вовремя вставляя замечания, чтобы не дать разговору потухнуть. Слушать, замечать и учиться, всегда открывая для себя в них что-то новое. Необыкновенно интересно слушать их мнения, когда они просто и свободно их высказывают, доверительно раскрываясь и волнуясь от теплоты этой минуты откровения.

– Эта Тоня очень хорошая, наивная и честная, – сказала Сима. – Это он виноват: зачем женился? Ведь он же знал, что она ему нравится.

– А, может, он любил и ту, и другую, – вдруг заявил Коля Мацик.

Все зашумели, кто удивляясь и возражая, а кто просто посмеиваясь и не решаясь ещё откровенно высказать своё мнение. Лиза мельком глянула на Колю Мацика и поймала его заговорщицкий и лукавый взгляд. Конечно, он специально подбросил эту мысль, чтобы заинтриговать девчонок. Но они попались и сразу же посыпались вопросы:

– А разве можно любить сразу двух? Так не бывает.

– Говорят, что бывает. А вы как думаете? – Палевский, обратился к Лизе.

Ах, эти будущие пытливые и придирчивые юристы со своими заковыристыми и опасными вопросами. Но отвечать нужно предельно откровенно, как бы опасно это ни было. Нельзя потерять их доверие неискренними сентенциями и общими рассуждениями. Иначе всё нарушится раз и навсегда. Избегая правильного учительского ответа, она откровенно сказала то, что думала:

– Не знаю. Наверное, бывает. Хотя я считаю, что любить по-настоящему можно только одного.

– А как вы думаете, что будет дальше? Будет он жить с Ларисой или уйдёт к Тоне?

Именно этот вопрос и поставил режиссёр перед зрителями. Чтобы каждый сам ответил на него.

– Я думаю, что он не сможет бросить Ларису, – сказала Лиза то, в чём была убеждена. – И не только потому, что они женаты и у них ребёнок. А потому, что Тоня не согласится на это.

– Ну и что? – горячо возразила Зося Пересада. – Любовь важнее. Неужели из-за ребёнка отказаться от человека, которого любишь?

– Легко тебе так говорить, пока у тебя ещё нет этого ребёнка, – мягко вмешалась замужняя Вера Уманец.

– А если будет, то что? – почти с вызовом спросила Зося.

– Если будет, то увидишь, сможешь ли любить кого-нибудь больше, чем его, – спокойно сказала Вера и больше никто не решился спорить с ней. Разговор едва не потух, но тут положение спасла зеленоглазая красавица, староста класса.

– А мне Лариса тоже понравилась, – сказала Таня Мацкевич. – Она такая красивая, умная. Я бы тоже не отдала мужа никому.

– О-о-о, – загудели хором все ребята, а Копешко насмешливо спросил:

– А как же ты не отдашь, если он полюбит другую? Тоже попытаешься отравить?

Если бы знать им тогда, как отзовутся в их жизнях и как станут реальностью многие их слова и разговоры! Если бы можно было предвидеть или предсказать, как повернутся их жизни, то можно было бы если и не избежать беды, то хотя бы попытаться исправить или смягчить её удары. Почему именно Копешко задал этот вопрос? Почему почти всё, что он говорил и как вёл себя, так возмущало и отталкивало её? Почему именно с ним, как ни с кем другим из своих учеников она так много говорила и спорила о том, что главное, а что пустое, ненужное и даже губительное в этой жизни? Но если бы она знала, к чему приведут эти разговоры, как изменят их жизни не через год или два, а даже через несколько десятков лет!..

– Всё равно не уступила бы, – уверенно проговорила Таня, краснея.

– Ну, что вы бузите? Правильно говорит девчонка, – поддержал её Коля Мацик. – Мужа надо ценить и беречь.

Все засмеялись, а Коля серьёзно сказал:

– Вот вы смеётесь, а в жизни всякое бывает. И мужчина иногда бросает и жену, и ребёнка из-за новой любви.

– А жена мужа, – добавила Зося.

– Ну, ясное дело.

– И мне кажется, что Матвей бросит Ларису и уйдёт к Тоне, – сказала Ядя. – И ничем его не удержишь.

– А вы уверены, что Тоня согласится на это? – спросила Лиза.

После короткой паузы Алеся Пилявская слабо возразила:

– Но она же любит его.

Некоторое время все нерешительно молчали. Надо было вмешаться. И снова только искренне. Не как с учениками, а как со взрослыми и самостоятельными людьми. Уважая их мнение и надеясь на их взаимное понимание.

– Любить и быть вместе – совсем не одно и то же, – твёрдо сказала Лиза, а Коля Мацик пробасил:

– Это точно. Сколько угодно такое случается.

– А мне кажется, что они всё равно будут вместе, – сказала Алеся. – Так жизнь у них поворачивается, что иначе нельзя.

– Мы сами поворачиваем нашу жизнь так, как решаем, – проговорила Лиза. – И не надо обвинять жизнь в своих ошибках. За всё надо отвечать. И угрызения совести никогда не были пустым звуком. Иначе люди не помнили бы и не говорили об этом во все века.

Наступило молчание, и Лиза подумала, что, наверное, всё-таки перегнула палку и впала в нравоучительные наставления. Хотя просто высказала то, что считала правильным. И они, кажется, поняли всё именно так. Даже молча и насмешливо слушавший Копешко, заинтересованно спросил:

– Значит, вы уверены, что Матвей не бросит Ларису?

Очень много было в нём заносчиво-самоуверенного, вызывавшего протест и неприятие, желание возразить, одёрнуть и поставить его на место. Но, подумав, она сдержалась и спокойно ответила:

– Уверена.

Последние минуты урока вот-вот должны были прерваться звонком и в наступившей тишине она так же спокойно и чётко добавила:

– Он честный и справедливый человек, за это и в тюрьму попал. И он знает, что если уйдёт от Ларисы, то это будет подлость.

Она ясно понимала, что говорит это не только для этого зазнайки. И поэтому откровенно сказала то, что хотела:

– На подлости и предательстве не строят счастье. Подлость и любовь несовместимы.

И уже обращаясь ко всему классу, спросила:

– Вы согласны?

Все оживились, соглашаясь и переговариваясь друг с другом, явно поддерживая её в споре.

Если бы она знала тогда, что говорит просто пророческие слова и что одному из учеников, слушавших её тогда, придётся доказать их непреложную истинность своей собственной жизнью и даже смертью.

Если бы мы знали, какой силой обладают наши слова, то осторожнее высказывали бы их. И кто мог знать тогда, во время той первой и лёгкой беседы на отвлечённые темы, что эти слова через многие годы отзовутся почти трагедией, изменив и переломав несколько человеческих жизней? И завяжется всё именно в такой запутанный узел, как в том кино, которое они тогда так легко и интересно обсуждали. Но прошли годы и не забылись слова о том, что на подлости и предательстве нельзя построить счастье, потому что любовь и подлость несовместимы. Жизнь ещё раз доказала это. Но уже не было там ни этого класса, ни этих людей, ни этих лёгких и дружеских отношений, как не было той тихой вечерней школы в маленьком белорусском городке Поставы, недалеко от озера на Гарбарке.

В учительской стоял обычный приглушенный гул голосов. На последней перемене Лиза вошла, чтобы взять журнал, а учитель истории, Павел Семёнович, опередив её, услужливо достал его и положил перед ней.

– Ах, как нехорошо. Павел Семёнович, как нехорошо, – послышалось с другого конца учительской. – Прекратите ухаживать за молоденькими коллегами и угождать им.

– Ну и Евдокия Васильевна, – ответил Павел Семёнович. – Как вы умудряетесь всё видеть и всё знать, просто удивительно.

– Это уже профессиональное, дорогой мой. К тому же я не люблю смотреть, как наши старые кадры меняются не в лучшую сторону.

– Ничего, старый конь борозды не портит, – поддержал коллегу Андрей Михайлович, учитель математики. – А вы не завидуйте молодым, вы ведь тоже такими были.

– Были, конечно, были, но за нами так не ухаживали, – уверенная в своей правоте проговорила Евдокия Васильевна. – Хотя мы, может быть, ещё красивее были.

Лиза только собралась ответить, что вовсе не считает себя красивой, как Арина взяла её под руку и проговорила:

– Идём к нашему окну, я тебе что-то расскажу.

Когда они вышли в коридор, Арина тихо проговорила:

– Не поддавайся на провокации Дуни.

– Какой Дуни? – не поняла Лиза.

– Да Евдокии Васильевны, Дуни, Дуси или как ещё её назвать. Не наживай себе в ней врага. Её сестра замужем за вторым секретарём райкома партии, поэтому Дуня так уверенно себя здесь чувствует.

– Мне это всё равно.

– Правильно, мы не зависим от этой работы и это не единственное наше средство к существованию, мы не привязаны ни домами, ни квартирами к этому городу. Но все другие её побаиваются. Даже мудрая Роза Марковна не хочет с ней связываться. А тебе, зачем эти неприятности?

– Но кто-то же должен дать ей отпор? А если не мы, то кто же?

– Оставь этот девиз Жанны Дарк. Это маленький городок, у него свои правила и свои властители и подчинённые, а нам до них нет дела. Мы тут временно, пожили – и уедем. Они нас забудут, а мы их. Или ты горишь желанием перевоспитать их?

Лиза неуверенно пожала плечами и Арина кивнула:

– Правильно. Давай лучше о другом. Я разыскала у себя интересные пластинки с цыганскими хорами. Кажется, ты их любишь?

– Очень. Их песни – это вся их загадочная и вольная жизнь. Ведь у них нет ни литературы, ни искусства, ни архитектурных памятников, ни красивых городов. Вся их история в их раздольных песнях и плясках.

– Вполне с тобой согласна. Я к ним тоже неравнодушна. Хочешь, принесу завтра, и послушаем?

– Вне сомнения. Мама их тоже очень любит.

– А, зятёк, проходи, проходи, – проговорил второй секретарь райкома партии Иван Михайлович Красиков, указывая Антону на стул.

Длинный кабинет, приятный цвет стен, высокие окна со светлыми, шёлковыми шторами, зеркальная полировка столов, два ряда мягких стульев по обе стороны длинного стола и еще по ряду вдоль стен. Антон с удовольствием вдохнул воздух порядка и власти, царивший в этом кабинете и ощущаемый во всём: в светлой желтизне паркета, мягкости ковровой дорожки, заглушающей шаги, в матовом блеске телефонных аппаратов на столе, в наборах ручек в стакане и даже в запахе дорогих сигарет. Он окинул взглядом кабинет и осторожно сел на один из мягких стульев.

– Куришь? – спросил Иван Михайлович, щурясь от сигаретного дыма и, подвигая Антону пачку дорогих сигарет, предложил: – Прошу.

– Спасибо, я курю другие и не хочу менять.

Второй секретарь кивнул, пряча интерес в глубине глаз.

– Ну, рассказывай, с чем пришёл? – спросил он, открыто разглядывая гостя.

Стараясь держаться скромно, хотя и независимо, Антон ответил:

– Работа, конечно, работа, Иван Михайлович. Хотел поговорить с вами, не поможете ли рядовому коммунисту в этом деле.

Продолжая изучающе рассматривать гостя, Красиков не спешил с ответом. Он хорошо знал семью Копешко, все их трудности и беды после гибели отца на фронте. Помолчав, осторожно напомнил:

– Ты ведь тут до армии пошаливал в городе.

Антон улыбнулся и, ничуть не смущаясь, кивнул:

– Было дело. Но это же грешки переходного возраста. У кого их не было?

Иван Михайлович кивнул так же осторожно спросил:

– В партию в армии поступил?

– В армии.

– Это хорошо. Сейчас учишься в вечерней школе?

– Учусь, – кратко ответил Антон, и смело посмотрел на Красикова.

– Ну, так какая работа устроила бы простого коммуниста? – спросил тот уже мягче.

Скромно покашляв, Антон проговорил:

– Ну, мне трудно просить о чём-то конкретном. Я знаю, что в нашем городе выбор невелик. Но не хотелось бы, конечно, идти крутить баранку или что-то в этом роде. Мне же вечером учиться надо.

– Понятно. Хотя образования у тебя никакого нет, – отметил Иван Михайлович.

– Пока нет, – мягко поправил Антон и добавил: – Образование – дело наживное. Вот окончу школу и пойду учиться дальше.

– Да, да, конечно, – задумчиво глядя на него, сказал Красиков, отметив про себя, что парень хорошо и уверенно держится, не теряется и за словом в карман не лезет. Хотя, видно, тщеславен, самоуверен и немного заносчив. Но Красиков считал, что для работы, да и в жизни вообще тщеславие необходимо, правда, в меру. Помолчав, он сказал:

– Ну, что ж, сейчас попробуем что-нибудь для тебя найти.

Он набрал номер телефона и спросил:

– Анна Львовна, как там у нас с гостиницей? Нашли кого-нибудь?

Услышав ответ, он задумчиво посмотрел на Антона и спросил:

– Пойдёшь директором гостиницы? Зарплата небольшая, но должность руководящая.

Антон, не раздумывая, согласился, Красиков, положив трубку, сказал:

– Ну, вот и всё. Приступай к работе, наводи порядок, и я думаю, ты там не засидишься. Если хорошо проявишь себя, повысим в должности и заберём в райком. Нам толковые молодые ребята нужны. Да и невест здесь богатый выбор. Ты не смотри, что я тебя зятьком назвал. У меня же дочь невеста, а значит, все твои ровесники – мои зятьки.

– Да, я понимаю, – кивнул Антон.

– Ну, посмотрим, посмотрим. Пока надо учиться, а потом видно будет, – ответил Красиков и, подавая Антону руку через стол, ещё раз добавил: – Там видно будет.

Через полчаса, написав заявление в отделе кадров, и выполнив все формальности, Антон в отличном настроении вышел из райкома, перешёл через улицу и оглянулся на внушительное здание с высокими и светлыми окнами. «Я буду здесь, – подумал он уверенно, как о давно решённом. – И буду сидеть за столом в самом главном кабинете. Вы, Иван Михайлович, уйдёте на пенсию вместе с первым. А мы, молодые, займём ваши места. Обязательно займём». Он улыбнулся и даже ловко прищёлкнул пальцами.

Красиков стоял у окна и наблюдал за молодым и самоуверенным парнем, лёгкой походкой уходившим от здания райкома партии. Улыбнувшись, он подумал, что этим молодым выскочкам жизнь, конечно, кажется полем неограниченных возможностей. Они уверены, что до их рождения вся вселенная жила только нетерпеливым ожиданием их появления. А на земле жили одни только неумелые тугодумы, глупцы и ленивцы. Теперь же все будут просто осчастливлены даром их чудесного рождения, потому что они всё переделают по-своему и покажут, как можно и нужно без перчаток и запросто хватать звёзды с неба. Да, да, именно так они и думают обо всех людях и о самой жизни. Пока эта самая жизнь не покажет им, насколько она сложна, непредсказуема и даже коротка. А со временем она умерит их самомнение, приглушит зазнайство и пообломает их взъерошенные перья, которые кажутся им всесильными крыльями. Тех же, кто не научится считаться с её законами, она безжалостно устранит со своего пути.

Красиков задумчиво прошёлся по кабинету, снова подошёл к окну и сквозь светлую гардину посмотрел на улицу, надеясь ещё увидеть того, который вышел недавно из его кабинета и так напоминал ему его собственную молодость и его самого. Только этот был намного увереннее в себе и более напорист. Но парня уже не было на улице.

Перед уроками в коридоре школы Лизу встретила незнакомая женщина лет сорока, возмущённая и расстроенная.

– Вы классный руководитель десятого класса вечерников? – резко спросила она.

– Я, – ответила Лиза и участливо спросила: – Что-нибудь случилось?

– Конечно, иначе, зачем бы я вас искала? – раздражённо ответила женщина и объяснила:– Я учительница дневной школы и один из ваших учеников просто сорвал мне урок.

Её лицо было измученным, увядшим и бесцветным, как у тех, кто по ошибке выбрал профессию учителя. Работа выматывала их нервы, подрывала здоровье и не приносила пользы ни им, ни ученикам. А уроки у таких учителей чаще всего срывались как раз по причине завышенной самооценки, обидчивости и нервозности их самих.