Текст книги "Не завтра жизнь кончается"

– Не может этого быть, – стараясь говорить как можно спокойнее и этим помочь успокоиться расстроенной учительнице, сказала Лиза. – В моём классе учатся взрослые люди, у многих уже есть свои дети.

Это не только не смягчило возмущения незнакомой учительницы, но, очевидно, вызвало ещё большую обиду. Она с недовольством глянула на Лизу и так же раздражённо добавила:

– Не надо защищать их. Если я говорю, что ваш ученик сорвал мне урок, то так всё и было.

– Хорошо, хорошо– уступила Лиза и, решив дать коллеге, как говорится, выпустить пар и высказать все претензии, спросила: – Как это случилось?

– Он всё время открывал дверь, заглядывал, все поворачивались, и отвлекались, и урок был, по сути, сорван. Пойдёмте в класс, я его узнаю. И вы должны принять какие-то меры.

«Какие-то меры», – недовольно подумала Лиза. Ей не нравились учительницы-жалобщицы, не умевшие организовать всё так, чтобы никто не срывал их уроки. Но теперь по закону коллегиальности придётся защищать именно эту жалобщицу.

Когда они вошли в класс, там уже было несколько человек, сидевших за партами. Решительно оглядев всех, учительница уверенно указала на сидевшего у окна Копешко:

– Вот этот.

Лизе не нравилась ни эта расстроенная по такой ерундовой причине учительница, ни её метод опознания и требование немедленного наказания, ни та непререкаемая уверенность в своей правоте, с которой она всё это делала.

Копешко повернул голову от окна, с видом холодного удивления и даже превосходства посмотрел на учительницу и недовольным тоном начальника, к которому ворвался в кабинет непрошенный посетитель, спросил:

– В чём дело?

Учительница возмущённо проговорила:

– Вы сорвали мне урок, а ещё спрашиваете, в чём дело. Вы же взрослые люди, а ведёте себя…

– Послушайте, – холодно перебил её Копешко. – Пока что я вижу, как именно вы ведёте себя, по меньшей мере, неумно.

Не ожидая такого, обескураженная учительница не сразу нашлась, что ответить, и уже не так уверенно добавила:

– Мне кажется, это были вы.

Насмешливо улыбнувшись, Копешко снисходительно ответил:

– Вы знаете, когда мне что-то кажется, я обычно крещусь. И вам советую делать то же самое.

Лизу возмутила заносчивая самоуверенность парня, возмутило самолюбование, с которым была произнесена затасканная, избитая острота, возмутила сама манера поведения. Считая разговор законченным, он невозмутимо отвернулся к окну, уверенный в своей правоте. Нерешительно постояв, учительница обвела взглядом класс и, очевидно боясь снова ошибиться и попасть впросак, резко повернулась и вышла.

– Копешко, – решительно проговорила Лиза и он, снова повернувшись, посмотрел на неё. – Как вы могли?

– Что именно? – не понял он, глядя на неё серьёзно и удивлённо.

– Как вы могли так разговаривать?

Он помолчал и посмотрел на неё уже совсем другим взглядом, словно удивляясь, сожалея и покоряясь. Хотя она говорила сдержанно, её мысли летели, обгоняя друг друга: он, конечно, считает себя очень умным и принципиальным. Хотя ведёт себя просто как заносчивый и расчётливый угодник. Безжалостно и самоуверенно нахамил учительнице, а перед ней, своей классной руководительницей, демонстрирует покорность и послушание потому, что зависит от неё.

– Как вы посмели так разговаривать не просто с учительницей, а с женщиной? – ещё твёрже сказала она и он, покорно опустив голову, как провинившийся школьник, ответил:

– Простите, я не сдержался.

Ах ты, подхалим, что же ты делаешь? Где же твоя уверенность и снисходительный тон более опытного и знающего жизнь умника? Что же ты сразу так меняешься и юлишь перед теми, кто тебе выгоден и нужен?

– Вы должны сказать это не мне, а ей, – настойчиво проговорила она, недовольная всем: его послушным тоном, мягким и покорным взглядом, его уступчивостью и умением меняться и угождать.

– Нет, именно вам, – вдруг твердо и уверенно, словно угадав её мысли, заявил Копешко, и ещё решительнее добавил: – А перед ней я не виноват, и извиняться не буду. Даже если она женщина и учительница.

Он снова отвернулся к окну, считая разговор законченным.

Теперь всё было так, как она хотела бы. Но теперь приходилось ей, не теряя лица и достоинства, выходить из этого положения, и, не отступая, она заявила:

– Что ж, тогда мне придётся сделать это за вас.

Минуту помедлив и, надеясь, что он не допустит этого, она постояла у стола, потом повернулась и пошла из класса. Выйдя в коридор, она снова помедлила за дверью, ожидая, что он догонит её, чтобы исправить свою ошибку. Но он не пошёл, не догнал её и не переменил своего решения. «Молодец, – подумала она. – Никогда и ни перед кем не надо сгибаться. Ты же мужчина».

Обиженной учительницы дневной школы уже не было в коридоре и Лиза почувствовала даже некоторое облегчение оттого, что всё так закончилось. Пожалуй, неплохо, что та получила такой урок. За неумение и глупость надо расплачиваться, и ей даже не было жаль эту незадачливую коллегу, очевидно, привыкшую давить своим авторитетом на учеников. И всё же во всей этой истории было ещё что-то такое, что портило ей настроение. Что-то ещё, что не приносило удовлетворения. Что-то не совпадало с тем, в чём она была убеждена: если уважать человека и стараться видеть в нём только хорошее, он обычно старается таким быть. Сначала подыгрывает, потом свыкается с этой ролью, врастает в неё, как талантливый артист, и становится таким на самом деле. Иногда так случается. Хотя, конечно, не всегда. Всё зависит от задатков, заложенных в нём с самого рождения, от семьи, воспитания, окружения, от него самого. Пожалуй, всё-таки больше всего от самого человека. В семье алкоголиков вырастает трезвенник и труженик, с доброй и милосердной душой, любящий своих гиблых родителей и старающийся даже спасти их. А в прекрасных условиях обеспеченной семьи, где есть всё для роста и развития способностей, вырастает никчёмное и низкое существо, которому ничего не нужно в этой жизни, кроме мусорных ям. Значит, всё-таки чаще всего всё зависит от самого человека. И даже в самом падшем и заблудшем есть что-то хорошее. Она всегда старалась не забираться в глубину чужой души, помня, что на дне её может быть капелька мути, о которой сам человек даже не догадывается, пока неожиданные обстоятельства не всколыхнут и не взбудоражат её. Что же случилось сейчас? Нет, об этом лучше не думать, следуя давно выработанному правилу: лучше думать только о хорошем и видеть во всех только хорошее.

И всё же на перерыве, стоя с Ариной у их любимого окна и рассказывая ей о случившемся перед уроками, она сказала:

– Знаешь, этот поставский самородок не так прост, как мне показалось.

– Ты имеешь в виду Копешко? Конечно, он совсем не прост, я тебе сразу сказала. Он обгонит всех своих одноклассников, даже тех, которые лучше его учатся.

– Жаль, – проговорила Лиза. – Это будет несправедливо.

Арина улыбнулась:

– Однажды правителям древнего Рима никак не удавалось решить назревшую проблему: изгонять из страны евреев, учитывая их вред, или оставить, учитывая их пользу. Когда обратились за советом к мудрецу и спросили, как будет правильно и справедливо, то знаешь, что тот ответил? «Как произойдёт, так и будет справедливо и правильно». Так что, если именно Копешко сумеет обойти всех и добиться в жизни чего-то значительного, то это и будет справедливо.

– Справедливо будет, если больше всех добьётся Палевский. Он умнее, добрее и лучше их всех. Заграва горяч и в нём ещё много мальчишества. К тому же, он не блещет успехами в учёбе, как и Копешко.

Арина улыбнулась и задумчиво проговорила:

– Представляешь, если через несколько лет мы где-нибудь столкнёмся с одним из наших учеников, и нам придётся обращаться к нему за помощью? Палевский, я думаю, честно и добросовестно поможет. Из него получится хороший и толковый юрист. Заграва не поможет ничем, кроме доброго слова и дела рук своих потому, что он, как мне кажется, будет простым рабочим или мастером на каком-нибудь заводе.

Подумав, Лиза добавила:

– А Копешко не только не поможет, но холодно и заносчиво сделает вид, что не узнаёт и не помнит нас. Или вежливо сыграет любезность, наобещает и заверит, но ничего не выполнит. Сегодня я это поняла, когда он говорил с учительницей дневной школы.

– Ну, этот случай ещё ни о чём не говорит, – возразила Арина.

– Очень даже говорит. Самоуверенный зазнайка. Но главное – безжалостный карьерист. О, ты бы видела, как он говорил с ней и красовался. Прямо уже готовый начальник, рождённый повелевать и руководить одними, но юлить и угождать другим.

Подумав, Лиза нерешительно добавила:

– Есть ещё одна причина. Но это мои собственные фантазии.

– Что именно? – заинтересовалась Арина.

– Его фамилия, – призналась Лиза. – Ты же знаешь древнюю народную мудрость, что Бог шельму метит?

– И что? В чём же эта метка?

– Это или изъян во внешности, или фамилия. Тебе нравится фамилия Копешко? Ты вышла бы замуж за человека с такой фамилией?

– Не знаю. Но при чём здесь фамилия?

– Не могу объяснить. Но есть в этой фамилии что-то неблагозвучное. И это неспроста. Значит, и в этом человеке есть что-то нехорошее, какая-то червоточинка, предрасположенность к плохому.

– Чепуха.

– А я уверена, что нет, – возразила Лиза и добавила: – И много раз замечала это в жизни. Не знаю, почему и как, но это действует.

– Никогда даже не думала о таком.

– И напрасно. Вот ты замечала, какие красивые фамилии у военных, особенно у лётчиков? Попробуй проверить по нашей воинской части.

Помедлив и, очевидно, перебрав в уме все известные ей фамилии, Арина неожиданно согласилась:

– Может быть, в этом что-то есть.

– И ещё, – решилась добавить Лиза. – У него на шее очень некрасивый шрам.

Осень сумерничала, обнимаясь с летом, дарила последние, тёплые дни, украшая леса, сады и парки золотисто-багряными ризами, просвечивая сверкающими нитями летящей невесомой паутины и, словно лёгким нарядом укрывая тёмную землю прозрачно-сизым туманом на заре. Но никакими красочными нарядами, никакими жемчугами паутин, ни бриллиантами сверкающих слёз дождя ей не удавалось удержать возле себя лето. Оно прощалось и уходило. Морозная роса быстро таяла под утренним солнцем, но в воздухе уже витал дух первых ночных заморозков и, остуженная ими, иссиня зелёная трава зябко вздрагивала, выпрямляясь под лучами позднего солнца и стряхивая серебристо-белесый налёт изморози. Деревья безмолвно и грустно сыпали щедрые золотые наряды, укрывая неприглядную наготу земли, и в отчаянии поднимали вверх поредевшие и оголившиеся ветки, безуспешно умоляя лето не уходить. Но, словно удивляясь происходящим переменам и грусти за уходящим летом, всё больше вступал в силу октябрь, а с первыми днями ноября осень совсем рассталась с летом, вся повернувшись к более суровой, но сильной любви зимнего мороза, украшенного сверкающими драгоценностями бриллиантов и покоряющего невиданными фантазиями зимних сказок, обещая необыкновенные приключения на головокружительных балах вьюжных метелей. Небо всё ещё сохраняло светлую голубизну, но уже дышало прохладой, изредка закрываясь тяжёлыми дождевыми тучами. Тогда налетевший ветер обнимал и качал верхушки деревьев, срывая с них остатки ярких золотых листьев, поднимал их вверх, кружа и разбрасывая по сырой и холодной земле, словно увлекая в головокружительный танец и маня обещаниями. Но тучи проносились дальше и улетал с ними непостоянный в своих обещаниях, играх и объятиях ветер.

В такую погоду больше хотелось быть дома в тепле и уюте, и Лиза почти всё свободное время проводила за чтением, слушая тихую музыку магнитофонных записей. Возвращаясь домой, Илья присоединялся к ней, читая или засыпая под записи её любимых арий и мелодий.

 
В лунном сияньи снег серебрится,
Вдоль по дороге троечка мчится.
Динь-динь-динь, динь-динь-динь,
Колокольчик звенит,
Этот звон, этот звон о любви говорит…
 

С Ильёй было легко и спокойно, как с подружкой. Никаких проблем, никаких разногласий, просто удобно, что он рядом, не мешая заниматься тем, чем ей нравилось. Ему не мешала её музыка, он спокойно читал или спал под звуки её любимых мелодий или шум швейной машинки. После приезда Валентины Адамовны жизнь их сама собой наладилась и шла спокойно и хорошо.

В вечерней школе существовал издавна заведенный обычай: после уроков ученики ждали тех учителей, с которыми было по пути идти домой. Лизу обычно ждала группка девочек её класса, часть дороги они шли вместе, потом все постепенно расходились в разные улицы, и в конце она шла совсем одна от небольшой центральной площади и сквера мимо аккуратных серых домиков с палисадниками, кустами уснувшей до весны сирени, и разлогими, приземистыми яблонями. Она любила идти эту часть дороги одна, среди тихих и мягко освещённых улиц, думая о тех людях, что жили здесь раньше. Наверное, на каждом, обжитом людьми месте, создаётся какое-то невидимое поле их переживаний и чувств, всего, что их связывало и что с ними происходило. Лизе казалось, что в этих улочках всё ещё витали образы и чувства, пережитые теми, кого здесь больше не было, кто уехал, ушёл или постарел и забыл о них. А их чувства, однажды возникшие и пережитые, продолжали витать здесь, грустить и переживать, жить своей невидимой и непостижимой жизнью, волнуя новых обитателей и будоража их воображение. Ей казалось, что она ощущает их присутствие и грусть, ласковую и тихую, как милое воспоминание.

Днём они часто ходили по этим улочкам с Алёшенькой и Валентиной Адамовной, и та как-то сказала:

– Мне всё время кажется, что в этом городке есть что-то особенное. Что-то мягкое, милое и романтическое.

– Правда? – обрадовалась Лиза. – А я думала, что это только у меня такое необычное и мечтательное настроение в этих Поставах. Странное название, но такое замечательное тихое, и милое местечко, правда?

Валентина Адамовна кивнула:

– Именно. Вроде ничего необычного, обыкновенные старенькие домики, тихие улочки, а всё время кажется, что вот-вот должно случиться что-то неожиданное и очень хорошее. Наверное, здесь жили и живут теперь хорошие и добрые люди.

Лиза внимательно посмотрела на свекровь и подумала, что та ещё довольно молодая и красивая женщина. И хорошо бы ей встретить кого-то достойного, кто бы смог снова сделать её счастливой.

– Интересно, какие люди жили здесь до революции? Наверное, ходили по этим улочкам барышни в изящных нарядах, пошитых местными модистками, а в них влюблялись женихи и щеголеватые пижоны.

– Может быть, – согласилась Валентина Адамовна. – Но наши хозяева рассказывали, как в войну тут хватали заложников, расстреливали, вешали прямо на улицах, угоняли в Германию, а в окрестных лесах орудовали партизаны. Наш хозяин тоже был в партизанах.

– Теперь ничего не напоминает о войне.

– Да. Наш хозяин рассказывал, что после войны решил построить себе такой же дом, как видел в небольшом городке в Литве. Он поехал туда и попросил владельца показать ему дом изнутри, чтобы понять, как он построен. Но тот не разрешил. Тогда наш хозяин ещё несколько раз ездил туда, ходил по улице и разглядывал этот дом, пока разобрался во всём. И выстроил такой замечательный дом, что и нам место в нём нашлось. А городок этот действительно очень тихий, милый и романтичный.

– Я бы тут на всю жизнь осталась, – призналась Лиза.

– А чего же? Я думаю, можно, – мягко согласилась свекровь.

Лизу удивляла та лёгкость и простота, с которой её свекровь умела решать, казалось, неразрешимые задачи.

– Вот уедете в Германию, а я останусь здесь жить, – сказала Валентина Адамовна, поворачиваясь к Лизе. – Потом вернётесь, и осядем здесь все вместе.

– Правда? – обрадовалась Лиза. – Мамочка, вы как добрая волшебница решаете невероятные проблемы.

– Ну, какие там невероятные? С твоей работой? Это случайно.

– Может быть. Но мудрые учёные люди говорят, что ничего случайного в мире не бывает.

И жизнь доказала, что мудрые учёные были правы.

Они разглядывали улицы, а улицы разглядывали их глазами уютных и загадочных окон, за которыми скрывалась жизнь их жильцов. Что там происходило? Любили там и были счастливы или грустили о несбывшемся и несостоявшемся, чему не было возврата, но за чем тосковало и болело сердце? Где-то кто-то ждал свою любовь, кто-то ревновал, кто-то прятал тайные слёзы обиды, а кто-то радовался и с замиранием сердца ждал возвращения с работы милого сердцу человека. За каждым окном дышала особенная, скрытая от посторонних глаз жизнь.

– А давайте выберем место, где лучше всего было бы поселиться, купить домик и жить, – вдруг предложила Лиза, и сразу подумала, что свекровь благоразумно возразит ей. Конечно, ещё слишком рано тратить время и бесполезно убивать ноги, выбирая улицу и домик, который они могли бы когда-то купить. Но Валентина Адамовна легко согласилась, и Лиза подумала, что ей очень повезло со свекровью. Разве это не замечательно, что у той такая молодая и романтическая душа и что они понимают друг друга как подруги? Удивительнее всего было то спокойствие и даже интерес, с которым участвовал в их прогулках Алёшенька, никогда не жалуясь на усталость.

Нет, в том замечательном году всё действительно складывалось так необыкновенно замечательно, как никогда.

Вечером после уроков Лиза вышла в коридор школы и в нерешительности остановилась: её попутчиц ещё не было, и она не могла решить, ждать ли их или идти домой. Из её класса вышли Палевский и Копешко.

– Не стоит их ждать, Елизавета Сергеевна, идёмте, – предложил Палевский.

– Правда, пойдёмте, мы вас проводим, – присоединился Копешко.

– А разве вам со мной по пути? – удивилась она.

– Сегодня – да, – кивнул Копешко, лукаво и знающе улыбаясь. – Ну, так как, идём?

– Что ж, пойдёмте, – согласилась она.

Они вышли из школы, Палевский подал ей руку, они перешли через мостик и вышли на дорожку, ведущую к центру.

– Я бы напросился к вам в постоянные провожатые, – весело и лукаво сказал Копешко. – Но боюсь вашего мужа, потому что я очень скромный.

«Неотёсанный зазнайка и наглец», – поморщилась Лиза и насмешливо заметила:

– Если вы такой скромный, то вам нечего бояться чужих мужей.

– Логично, – сказал он так же смело и добавил: – Один ноль в вашу пользу.

Она снова поморщилась, но промолчала.

– Вы не обращайте внимания на его болтовню, – извиняющимся тоном проговорил Палевский, – Это он от смущения.

– Я так и поняла, – кивнула Лиза.

Они прошли уютную школьную аллею, потом деревянный пешеходный мостик через небольшую речушку-ручеёк. Днём в её чистой и прозрачной воде можно было ясно видеть серые спинки рыбёшек и плавные ленты водяных растений. Сейчас вода чернела и поблескивала как масло. Дальше была тропинка, потом дорога, вымощенная в незапамятные времена старыми плитами, такими же, как площадка перед костёлом. Через дорогу – несуразный двухэтажный дом со старой и обтрёпанной парадной дверью. Лиза уже знала, что Копешко живёт в этом доме. Но он прошёл мимо и, предваряя её вопрос, повернувшись к ней, объяснил:

– Я ещё не домой.

– Я так и поняла, – кивнула она.

– И не на свидание, – насмешливо добавил он и Палевский недоуменно посмотрел на него.

– У вас непонятная потребность отчитываться передо мной, куда идёте? – насмешливо спросила Лиза.

– Я никогда и ни перед кем не привык отчитываться, – заносчиво отрезал он и улыбнулся, как бы припечатывая свою победу над ней.

Она тоже улыбнулась и с той же насмешкой превратила его победу в пыль:

– Это просто ребяческое хвастовство. Тот, кто только что вернулся из армии, никак не может похвастать тем, что не привык отчитываться.

Не выдержав, Палевский засмеялся, и это явно задело Копешко.

– А вы злая, – сказал он.

– Это не я, а древняя библейская заповедь: каждому да воздастся по делам его. А вам – за хвастовство.

– Вы читали Библию?

– Ну, где бы я могла найти её? Это читал Зенон Косидовский и пишет в «Библейских рассказах».

Возле переулка Палевский остановился и сказал:

– Мне надо в эту сторону и, к сожалению, я вас оставляю. Но Антон будет хорошо вести себя. И вы с ним не церемоньтесь, он хвастун и зазнайка. Если будет зарываться, одёргивайте.

– Непременно, – пообещала Лиза.

Оставшись с Копешко, и решив переменить тему разговора, она спросила:

– Так где же вы работаете?

– Рядом с вашим домом.

Подумав, она определила:

– Но рядом с нашим домом только гостиница.

– Именно. И если вы сейчас попытаетесь выкрутиться, я не поверю. На вашем лице такое разочарование, что мне просто обидно.

– А разве вы уже читали на моём лице восхищение вами, что вас обидело разочарование?

Он даже губу прикусил от огорчения, но промолчал, а она подумала: «Впредь не заносись и не хвастай своим остроумием, а думай, кому отпускаешь свои остроты». И спокойно спросила:

– А живёте вы где-то в другом конце города?

– Да, – ответил он и, пытаясь всё-таки продолжить разговор на равных, шутя и свободно добавил: – Отсюда не видно. Рассказать вам об этом подробнее как классному руководителю?

Он смело и лукаво посмотрел на неё, явно стараясь если не смутить её, то навязать игриво-шутливый тон на равных. Но она спокойно и сдержанно ответила:

– Да, конечно, раз уж представился такой случай. К тому же мне, как вашему классному руководителю, надо больше знать о своих учениках.

Подчёркивая это, она надеялась напомнить ему о том, что он должен соблюдать определённую дистанцию между ними. Но он не собирался ни замечать, ни признавать чего бы то ни было.

– Добро, – смело, и ничуть не смущаясь, сказал он. – Я расскажу вам о себе всё, что хотите, как на исповеди. Но с одним условием.

Она удивлённо посмотрела на него, а он так же смело добавил:

– Вы точно так же расскажете мне всё о себе. Согласны?

Ну и наглец! Он продолжал смотреть на неё с той же ласковой уверенностью, с какой смотрит опытный и знающий женщин мужчина на молоденькую и наивную девчонку. Может быть, это естественное сопротивление материала, как утверждает педагогическая наука, и он дразнит её за то, что она видит в нём только ученика, а не самостоятельного и независимого молодого мужчину, интересного, умного и красивого, каким он, очевидно, себя считает? А может, это просто неприятная черта его характера, зазнайство и желание покрасоваться, недостаток воспитания и нежелание считаться с тем, нравится ей это или нет? Во всяком случае, он, очевидно, задался целью вывести её из себя, а потом, пусть даже извинившись и покаявшись, отпраздновать победу над неумелой, неопытной и обидчивой учительницей. И если ему хотя бы раз это удастся, она уже никогда не сможет добиться его уважения, а тем более заставить его видеть в ней учительницу. Обезоруживая его, она спокойно и просто ответила:

– Хорошо, согласна.

Он не смог скрыть удивления, но тут же лукаво улыбнулся и, стараясь всё-таки смутить её, снова спросил:

– А вы не боитесь?

– Чего именно?

– Рассказать о себе всё, как на исповеди.

Она на секунду задумалась, спокойно и уверенно ответила:

– Нет, не боюсь. В моей жизни не было ничего такого, что нужно было бы скрывать или чего нужно было бы стыдиться.

Он серьёзно и внимательно посмотрел на неё, ещё больше удивляясь:

– Вы счастливый человек, если так.

Она сразу же в тон ему ответила:

– Если в этом заключается счастье, то да. А у вас много грешков?

– Множество, – с лёгкой насмешкой улыбнулся он, явно красуясь.

– Тогда начинайте вашу исповедь, и, может быть, вам станет легче, – с той же лёгкой насмешкой ответила она и всё-таки с серьёзным интересом приготовилась слушать.

Улыбнувшись, он помолчал, наклонил голову, глядя себе под ноги и что-то обдумывая. Потом уверенно, словно отчитываясь, с неожиданной серьёзностью стал говорить:

– Я живу с мамой и старшей сестрой. Вторая сестра с мужем на Украине. Ещё одна сестра замужем и живёт в военгородке.

– Её муж офицер? – спросила она и тут же пожалела, что так поспешно задала этот нелепый вопрос. Всё-таки понадеялась, что он не заметит этого или пропустит, не использовав её оплошность. Но он заметил, и, не щадя её, сразу же насмешливо спросил:

– А это имеет значение?

Умный, внимательный, умеет быстро всё подмечать. Но самоуверенный и безжалостный. И к женщине относится, очевидно, как к менее развитому существу, не признавая за ней никаких прав, достойных уважения, даже если она его учительница.

– Нет, это не имеет значения, – спокойно ответила она и объяснила: – Я спросила об этом только потому, что мы можем быть с нею знакомы.

По его понимающей улыбке было ясно, что он заметил её замешательство, не поверил её объяснениям, и снисходительно сказал:

– Нет, вы не можете быть знакомы. Её муж не офицер, а сверхсрочник.

– Это неважно, – легко отстранила она эту тему и спросила: – А дальше?

– Что же дальше? – задумчиво проговорил он и снисходительно, как бы продолжая игру, добавил: – Наш отец погиб на фронте. Родственников у нас здесь не много. Кажется, это всё.

– А почему вовремя не окончили школу? – спросила она, снова в душе досадуя на себя за бестактность этого вопроса.

Но, словно читая её мысли, он ласково глянул на неё, добродушно улыбнулся, и с трогательной, даже виноватой откровенностью признался:

– Не знаю. Наверное, не понимал, как это важно. Просто балбесничал, а уши надрать было некому. Вот и не закончил школу вовремя.

Она подумала, что он, наверное, просто задиристый мальчишка, выросший без отца, на улице набравшийся зазнайства и хвастовства для самоутверждения перед ровесниками. Он изучающе глянул на неё, и ей снова показалось, что он прочёл её мысли, потому что сразу, словно отбрасывая её сочувствие, совсем другим тоном сказал:

– Ну, а теперь ваша очередь исповедоваться. Вы готовы?

Его смелый и шутливый тон снова задел её и, она подумала, что в нём всё-таки много пустой, показной мишуры и заносчивого позёрства. Какой-то неотёсанной и неприятной бестактности. Но сдержанно ответила:

– Хорошо. Теперь моя очередь. Нас три дочери у моих родителей, и я самая старшая. Мой отец жив, хотя прошёл всю войну от начала до конца. Средняя сестра тоже замужем, её муж шахтёр, живут на Донбассе. Там же сейчас живут и мои родители. Младшая сестра закончила школу и работает. Я окончила институт иностранных языков в Киеве.

– Вам повезло. Поступить учиться в столице – это непросто. Вы молодец.

Эта похвала была прежним настойчивым и бестактным желанием не видеть в ней учительницу и говорить на равных.

– Непросто, но я окончила школу с золотой медалью.

Он кивнул и проговорил:

– Тогда понятно. А замуж вышли в институте?

– Да, на пятом курсе. Вы уже знаете, что мой муж офицер. У нас сын. Ему четыре года.

– Вы русская? – вдруг спросил он, и она удивлённо посмотрела на него, так же просто ответив:

– Наполовину. Отец русский, а мама украинка.

– Я тоже наполовину, – улыбнулся он. – Отец белорус, а мама полячка.

Они помолчали, потом он снова спросил:

– А где вы родились?

Помедлив, она ответила:

– Здесь, в Белоруссии, в Минской области.

– Не может быть, – вдруг искренне удивился он.

– Почему же не может быть? Отец служил здесь в армии, а маму направили сюда работать. Это было время, когда не спрашивали, где ты хочешь работать и жить. Если государство потратило деньги на твоё обучение, ты должен работать там, куда пошлёт партия.

– А ваша мама была в партии?

– Нет. Но это не имело значения, раз она получила специальное образование.

Они помолчали, потом он внимательно посмотрел на неё и удивлённо проговорил:

– Надо же, чтобы так всё сложилось.

– Что именно? – не поняла она.

Он снова очень внимательно посмотрел на неё и ответил:

– Ну, вот мы с вами родились в Белоруссии. Потом вы уехали, и прошли годы. Но где вы ни ездили, а судьба всё-таки снова привела вас сюда. Вы не думали, зачем?

Её удивило, что это совпадение произвело на него какое-то впечатление. Не будь он её учеником, она непременно одёрнула бы его словами: «во всяком случае не затем, чтобы мы с вами встретились». Но вместо этого спокойно ответила:

– Нет, не думала. Наверное, у судьбы свои расчёты.

Он замолчал, что-то думая.

– Ну, а дальше? – спросила она.

– Что дальше? – не понял он, всё ещё погружённый в какие-то свои размышления.

– Продолжим нашу беседу.

– А разве мы её не закончили?

– По-моему, нет.

– Что же я ещё не рассказал? Можно, я сам угадаю ваш вопрос?

– Попытайтесь, – разрешила она, ожидая, справится ли он с этой задачей.

Он снова задумался, и она с интересом наблюдала, как он быстро и сосредоточенно думал, серьёзно и проницательно глянув на неё, всё ещё углубившись в свои мысли, и уже в следующую секунду, словно быстро решив задачку, спросил:

– Мои планы на будущее? Увлечения, интересы? Я угадал?

– Абсолютно, – сказала она, довольная его сообразительностью, а он, откровенно красуясь успехом, самоуверенно и даже хвастливо заявил:

– У меня грандиозные планы. Хочу учиться дальше, хочу добиться в жизни чего-то важного и серьёзного, – продолжил он так, словно был золотым медалистом и перед ним были открыты двери всех вузов. И уже с нескрываемым зазнайством завершил: – Вообще, хочу взять от жизни всё.

Она чуть отвернула голову, чтобы он не заметил, как она поморщилась от этого хвастливого зазнайства и подумала: «Ах, какой Аттила-завоеватель, покоритель миров, будущий хозяин жизни. Ему, наверное, кажется, что до него мир был населён одними разинями. А он родился для того, чтобы покорить его, всё изменить, перевернуть по-своему, поставить эту жизнь на колени и взять от неё всё, что захочет. Хотя хочет он, судя по всему, примитивно немного: жирный кусок, барахло и какое-нибудь кресло в кабинете, чтобы красоваться перед другими и вызывать восторг у смазливых дурёх».

Не глядя на него, она с иронией уточнила:

– Взять от жизни всё? Это, очевидно, карьера, высокая должность, деньги, власть и, конечно, удовольствия. Я вас правильно поняла?

Не желая замечать её иронии, он самоуверенно и заносчиво ответил:

– Да, именно так. А разве это плохо?

Карьерист и хвастун, самовлюблённый зазнайка, выросший, как и она, в послевоенной нужде, но мечтающий не просто вырваться из неё, а объесться благами, которые были ему до сих пор недоступны. Неужели перед ней голодный и ненасытный сноб?

Уже не скрывая иронии, она насмешливо улыбнулась. Это его всё-таки задело и он так же насмешливо спросил:

– А вы сейчас будете убеждать меня, что надо всё делать по учебникам правильно, поступать только справедливо, жить только для других и для народа, по правилам строителя коммунизма?

Она снова недовольно поморщилась и, ответила:

– Нет, я не буду убеждать вас в этом.

Можно было бы закончить разговор прямо на этом, но ей захотелось развенчать его самоуверенность и разбить убогие провинциальные мечты этого зазнайки. Поэтому она сказала:

– В том, что от жизни надо взять как можно больше, я с вами совершенно согласна.