Текст книги "Не завтра жизнь кончается"

– Знаешь, кажется, один из моих учеников открыто и упорно строит мне глазки, – сказала она Арине на одном из перерывов.

– И я даже знаю, кто, – ответила Арина, глядя в темноту за окном.

– Разве это уже настолько заметно?

– Нет, нет, я просто догадалась. Но тебя это тревожит?

– Ничуть. Просто не хочется, чтобы это заметил класс.

Арина подумала и, внимательно глянув на неё, спросила:

– А если ты ему действительно нравишься?

Лиза насмешливо передёрнула плечами.

– Глупости. Что может нравиться в замужней женщине такому, как он?

– Разве в этом случае имеет значение семейный статус или возраст? – не согласилась Арина.

Лиза подумала и, сосредоточенно прищурив глаза, спокойно сказала:

– Всё это глупости. И здесь скорее что-то другое и более некрасивое. Как в фильме «Девчата», помнишь?

Арина тихонько засмеялась:

– Поспорил с друзьями на шапку, что ты влюбишься в него и будешь слёзы проливать? А Илья будет утешать?

Лиза насмешливо улыбнулась:

– Потрясающе – твоё любимое словечко.

Арина некоторое время молчала, наблюдая за шумевшими у входа учениками, потом спросила:

– А если это всё-таки серьёзно?

Лиза отрицательно покачала головой:

– Что за ерунда? Серьёзные чувства обычно скрывают, а не выставляют напоказ.

Подумав, Арина согласилась:

– Пожалуй, ты права. Тогда остаётся одно: делать вид, что ничего не замечаешь. И пусть все посмеются над ним.

Лиза покачала головой и ответила:

– Нет, так не годится. Делать вид, что ничего не замечаешь, можно тоже до определённого момента. Потом это можно истолковать по-разному: либо ты тупа и слепа, либо потакаешь и даёшь повод продолжать это, либо просто боишься, что не устоишь перед его восторгами.

Они обе задумались. За окном в густой темноте школьного двора виднелись далёкие огни домов и улиц, причудливо освещая ветки деревьев.

– А как Палевский? – спросила Арина.

– Прекрасно. Он – сама тактичность и уважение. Отлично отвечает, никогда не опаздывает, всегда аккуратный и внимательный. Знаешь, мне бы очень хотелось, чтобы у них с Таней роман завязался. Она такая славная девушка и они были бы просто идеальной парой.

– Отличный парень, – согласилась Арина. – Но вряд ли у них что-то получится с Таней. Мне рассказали, что он встречается с девочкой из дневной школы, совсем ещё молоденькой.

– Что ж, наверное, так правильнее. По крайней мере, он не бегает к этим гарнизонным красоткам, как некоторые…

Задумчиво улыбаясь, Арина заметила:

– Да, этот зазнайка и ценитель гарнизонных красоток, конечно, самовлюблённый наглец. Уверен, что для него нет ничего невозможного и недоступного. Просто неотразимый поставский Казанова.

– Именно, – согласилась Лиза. – Ведь он почти наш ровесник, отслужил в армии, немного узнал жизнь и ему кажется, что мы, по сравнению с ним, просто наивные девчонки. Несколько раз он даже ухитрился увязаться за мной и проводить домой.

– Серьёзно? Каким образом?

– Он работает рядом с нашим домом, директором гостиницы. И придумал уважительную причину, будто ему нужно проверять вечером, чем занимаются его подчинённые. А на самом деле, я это отлично понимаю, ему хочется пройтись со мной и поговорить. Хотя его взгляды на некоторые вещи просто дремучие по прагматичной примитивности, нельзя всё-таки не признать, что он довольно умный.

Помолчав и меняя тему разговора, Лиза спросила:

– А как тебе мои девочки?

Арина кивнула, понимая, о чём она спрашивает, и заметила:

– У тебя очень хорошие девочки в классе. Конечно, вне всякого конкурса твоя староста класса Танечка. Зеленоглазая красавица и умница. Мне даже показалось, что она не совсем равнодушна к этому зазнайке и хвастуну, о котором мы сейчас говорили.

– Мне это тоже показалось. И лучшей девушки ему бы искать не надо. Хотя, иногда он тоже выделяет её среди других, но, скорее всего, просто играя, не серьёзно. А жаль.

На одном из уроков её класс выполнял письменный перевод, работая с текстами и словарями. Она медленно ходила между рядами, иногда задерживаясь возле какой-нибудь парты, чтобы помочь перевести нужное слово, что-то подсказать или поправить. Остановившись у своего стола, некоторое время смотрела на склонившихся над книгами учеников. Ей нравились такие уроки, и она любила наблюдать за тем, как преображались и становились красивыми лица у думающих людей. Работая, они перешёптывались и улыбались, обращаясь за помощью или помогая друг другу, и думали, сосредоточенно думали, стараясь найти правильный ответ. И эта напряжённая умственная работа делала всех красивыми и вдохновенными. Она любила эту рабочую тишину урока, шорох страниц и тихий шёпот, любила стоять у окна, глядя на вечерний закат, огни города, и забывать об уроке и обыденной жизни. В этих тихих минутах была некая отстранённость от настоящего, таинственная связь с чем-то безграничным, неведомым и прекрасным.

Глянув на класс, она встретила задумчиво наблюдавшие за ней глаза Копешко и задержала на нём взгляд, ещё не в силах вернуться к реальности. Он чуть заметно улыбнулся и она окончательно пришла в себя, раздражённо подумав, что пора с этим покончить. Повернувшись, медленно пошла к столу, зная, что он следует за ней взглядом. Так дальше продолжаться не может. Надо что-то сделать. Но что? Стараясь думать спокойно, она так же медленно вернулась к окну, снова посмотрела на сумеречную темень деревьев на школьном дворе, меняющееся волшебство потухающих небес и на какое-то время почти забыла о нём.

Свет из окон школы выхватывал из темноты двора квадратные пятна осенней земли, покрытой пожухлой травой и опавшими листьями. Тёмные ветки деревьев, попавшие в свет, тихо покачивались, словно заглядывая к людям, в светлое и уютное тепло класса.

Она отошла от окна, медленно прошла мимо стола к двери, затем так же медленно пошла обратно, мельком глянув на класс, на склонившихся над книгами учеников. Копешко ничего не писал. Он упорно не сводил с неё красивых и пристальных глаз. Делать вид, что она это не замечает и не понимает, было уже нельзя. Ещё немного постояв у окна, она повернулась и глянула на класс. Встретив его настойчивый и внимательный взгляд, остановилась, подумала и медленно пошла по его ряду. Пока она двигалась от одной парты к другой, останавливаясь и заглядывая в тетради или отвечая на тихие вопросы, он всё так же не сводил с неё глаз, и, казалось, с замиранием сердца ждал её приближения.

Она вспомнила, как в первый год после института её и ещё одну такую же неопытную выпускницу пединститута старый парторг уговорил поработать в заочной школе для заключённых, которую ему поручили организовать в тюрьме. Ей пришлось ознакомиться с инструкциями о том, как осторожно надо вести себя с людьми, осуждёнными за изнасилование, драки, поножовщину и другие преступления. Она узнала, о чём нельзя говорить с ними, как не поддаваться на провокационные вопросы, не замечать откровенно красноречивых взглядов и намёков, как ни малейшим движением или словом не проявить не только страх или слабость, но даже растерянность. Для неё, начинающей учительницы, это была трудная, но полезная школа. Ребята были умные и способные, но, словно, с намеренными искривлениям этих способностей и ума. Как уродливые деревья, у которых стволы и ветки когда-то повернулись и стали развиваться не в ту сторону, а со временем всё происходящее вокруг, они стали воспринимать уродливо и ненормально. Работать с ними было трудно, но в этой школе она научилась никогда и ни при каких обстоятельствах не теряться, не проявлять своих чувств и не поддаваться чужой воле. После одного случая, который запомнился на всю жизнь. Под класс была переоборудована просторная и большая камера, в которой поставили ряды парт, учительский стол и повесили доску. Окна были короткие и располагались где-то вверху, едва не под потолком, дверь широкая, массивная и тяжёлая. В коридоре всё время ходил дежурный надзиратель, но глазка в двери не было и он не мог видеть того, что происходило в камере-классе. Почти через месяц работы в школе случилось непредвиденное. Она, как обычно, вошла в класс на урок, за ней закрылась дверь, но ей показалось, что никогда раньше она не слышала такого чёткого звука защёлкнувшегося замка в двери, как на этот раз. За несколько секунд, пока шла от двери к столу, она продумала и взвесила всё: она не слышала щелчков замка раньше потому, что он никогда раньше не защёлкивался. Теперь они умудрились обойти надзирателя и открыть замок так, что он защёлкнулся. И сделали они это, чтобы увидеть, как испугается, струсит, растеряется до слёз эта худенькая, похожая на подростка «училка», строящая из себя педагога. Как затрясутся от страха её руки, побледнеет лицо, станут ватными ноги и задрожит подбородок. «Чёрта с два вы заставите меня плясать под вашу дудку, чёрта с два», – подумала она, решительно проходя к столу. Но тут же мелькнула мысль: «А если это не только для того, чтобы попугать? Ведь некоторые из них сидят за изнасилование…». Открывая журнал, за секунды продумала всё, что может произойти в худшем случае. В этой тюрьме и в этом классе собрались, как всегда бывает в любом совершенно случайном человеческом сообществе, очень разные люди. Были среди них отпетые рецидивисты, но были и попавшие сюда по ошибке. Случись что-нибудь совершенно дикое, она не окажется один на один с отпетыми бандитами. Почти половина, пусть даже треть класса не согласится на добавку к уже полученному тюремному сроку и будет на её стороне – в этом она была уверена. Но самое главное было сейчас в другом: не показать им, что услышала щелчок замка, а тем более, что испугалась. Открыв журнал, она спокойно начала перекличку присутствующих, когда с задних рядов громко предупредили: «А дверь-то захлопнулась». Она так же спокойно посмотрела в их выжидательные лица и спокойно ответила: «Я слышала. И что?». Этого они не ожидали, а она выдержала наступившую паузу и продолжила перекличку. В коридоре уже обнаружили, что замок захлопнулся, быстро нашли ключ и открыли дверь. Надзиратель оглядел класс и тревожно спросил её: «У вас всё в порядке?» «Конечно, – ответила она. – А что? Что-то случилось?» «Да нет, всё нормально», – ответил тот и прикрыл дверь.

Теперь было совсем другое. Но всё равно это была проба её сил и характера на выдержку. И теперь она медленно и спокойно, то и дело останавливаясь возле кого-нибудь, шла к его парте, видя, как напряжённо он ждёт её приближения. Она задержалась возле соседней парты, внимательно просмотрела текст перевода Тони Чижиковой, наклонилась, указав ошибку, кивнула в ответ на её благодарный взгляд, медленно перешла к его парте, прямо и спокойно посмотрела в его откровенно смелые и красивые серые глаза. Он был так близко, что она снова услышала тёплый и свежий запах его рубашки, и подумала, что сейчас он, наверное, тоже слышит запах её духов. Он так упорно и смело смотрел на неё снизу вверх, что его глаза потемнели от расширившихся зрачков. Насмешливо и холодно глядя на него, она спокойно спросила:

– У вас что-то не получается? Есть вопросы?

Он отрицательно покачал головой, снова откровенно глянул на неё и опустил глаза.

– Тогда почему вы не работаете? – снова спокойно спросила она, и он опустил голову, ещё больше волнуясь от её близости.

Она помедлила, продолжая стоять совсем рядом, потом чуть наклонилась, тихо, но жёстко, с расстановкой проговорила:

– На уроке надо думать и работать.

Она сказала обычные учительские слова, избитое наставление, но в этот момент всё имело особый смысл. И длилось это одно мгновение. Для него, до головокружения взволнованного её близостью, для неё, понимавшей, что есть в нём что-то особенно притягательное, что происходит что-то необыкновенное, не зависящее от них, для сидевшего рядом с Антоном Янека Загравы, ошеломлённого чем-то непонятным и поражающим своей силой и неотвратимостью.

Он снова поднял голову и с отчаянной откровенностью посмотрел в её глаза. То, что говорили слова, совершенно не совпадало с тем, что говорили их глаза: он стоял перед ней на коленях, восторженно и откровенно признаваясь ей в любви и погибая от счастья. Она оттолкнула его, влепила оплеуху и чуть слышно, но жёстко проговорила:

– Пора повзрослеть и догонять то, что пропустили в своё время. А не мечтать и… млеть, как подросток.

Это было резко, жёстко, обидно. Он сжал губы, задержал дыхание, опустил голову и больше не поднял глаз. Постояв ещё минуту, она повернулась и так же медленно и спокойно пошла обратно к своему столу.

Класс продолжал работать, шуршали страницы словарей, иногда слышался тихий шепот учеников.

Ошеломлённый Янек толкнул Антона локтем и прошептал:

– Ну, ты что?…

– О, чёрт…, – процедил сквозь зубы Копешко, не поднимая головы.

– Не дури, – тихо проговорил Янек и, сам не понимая почему, пророчески предостерёг: – Отстань от неё…она тебя угробит…

Копешко покачал головой и упрямо ответил:

– Это мы ещё посмотрим…

Но, помолчав, вдруг совсем другим тоном серьёзно и покорно проговорил:

– Одно я знаю точно: добром это не кончится…

В конце ноября пошёл красивый и пушистый снег. Он густо и крупно сыпался, словно танцуя и кружась под звуки медленной мелодии, звучавшей по громкоговорителю на площади городка. Снежные хлопья тихо опускались, украшая ветки деревьев, крыши домов, улицы и землю, наряжая всё вокруг до неузнаваемости, и люди удивлённо и восторженно озирались, не узнавая знакомые места и друг друга. Всё тонуло в чистой белизне, сверкающей, искристой, волшебной и прекрасной.

– Как твои встречи с Копешко? – спросила Арина, когда они стояли на большом перерыве у своего любимого окна в коридоре.

– Никак. У меня с ним нет никаких встреч, – ответила Лиза.

– Но вы же ходите вместе после занятий?

– Ходим. Но не потому, что встречаемся, а потому, что нам иногда по пути. И я так же хожу с другими учениками.

Арина отвернулась и посмотрела в окно, за которым тихо падал снег.

– Хорошо, – согласилась она. – Но с ним ведь интересно?

Серьёзно обдумав прежде, чем ответить, Лиза согласилась:

– С ним действительно интересно. У него быстрый и сообразительный ум. Для его уровня образования это просто талант. Хотя на нём столько коросты зазнайства, хвастовства и другой дешёвой мишуры, столько стремления выделиться, покрасоваться и произвести впечатление, что трудно сказать, чего в нём больше и что главное.

– Неужели ваши беседы не оставляют никакого следа?

– Не знаю. Мне бы хотелось, чтобы он чему-то учился, ну, хотя бы мыслить по-другому и ценить в жизни важные вещи. А он, кажется, задался целью очаровать меня и очень умело, просто талантливо это делает – вот пока и всё. Мне смешно это видеть, но всё-таки он слушает мои рассуждения, а это немало для начала.

Лиза тоже повернулась к окну и, меняя тему разговора, сказала:

– Ты знаешь, мы с моим классом решили подготовить новогодний бал-маскарад и концерт. Уже начали подбирать материал. У тебя там нет ничего интересного?

– Бал-маскарад и концерт в вечерней школе? – удивилась Арина. – А когда ты собираешься проводить с ними репетиции?

– По субботам, а иногда после уроков.

– И они согласились?

– Конечно. Это же очень интересно. Мы уже несколько раз собирались и все просто заразились этой идеей. Кстати, девочки решили подготовить костюмы литературных героев. Это по твоей части: Татьяна Ларина, Наташа Ростова. Даже ребята согласились помочь и участвовать. Янек Заграва и Палевский, даже Коля Мацик и Дима. Моя свекровь будет помогать нам шить костюмы.

– Ну, ты меня просто поразила. Раз такое дело затевается, надо мне тоже включаться, тут выбора нет.

– Правда? Ты умница и я тебя люблю, – обрадовалась Лиза.

Арина удивлённо и пристально посмотрела не неё и сказала:

– С тобой что-то творится. Тебе не кажется?

– Кажется, – радостно согласилась Лиза. – Это на меня так действует этот милый городок. Или это самый счастливый период в моей жизни. У меня здесь необычное везение во всём, я просто удивляюсь. Это, наверное, из-за приезда свекрови. Она необыкновенная женщина, очень молодая душой, очень интересная. Мы с ней как подруги. И мы так хорошо живём сейчас, как никогда раньше.

Арина снова внимательно и удивлённо посмотрела на неё и ничего не ответила.

Подготовка к новогоднему балу и концерту на удивление увлекла всех и внесла волнение в жизнь вечерней школы. Все так увлеклись новой идеей, что забывали о времени, усталости и домашних делах, оставались на репетиции после уроков и приходили в выходные дни. Роза Марковна мудро и сдержанно улыбалась, одобрительно кивала седой головой и подбадривала:

– Вы это замечательно придумали, замечательно. Работайте, у вас всё получится.

Душой всей работы и главным организатором была Таня Мацкевич. Она уговорила ребят, убедила девочек, подобрала с ними песни, а когда не нашлось аккомпаниатора, поехала договариваться даже в воинскую часть. Но всё и всех знающая Роза Марковна своим тихим голосом подсказала, что есть свой баянист в параллельном классе, и репетиции пошли полным ходом. Иногда участников концерта с разрешения Розы Марковны даже отпускали с уроков, но чаще всего всё-таки оставались по вечерам или собирались по воскресеньям и субботам. Лиза приходила домой совсем поздно, когда все уже давно спали, а в коридоре горел оставленный для неё свет.

Как все замыслы, в которые люди вовлекаются добровольно, эта работа легко и быстро ладилась. Девочки, готовившие дуэт Лизы и Полины из «Пиковой дамы», репетировали с баянистом, потом все вместе решили петь «Белорусский вальс» и «Зорьку Венеру» на белорусском языке, несколько белорусских народных песен. Почти всё сразу получалось хорошо и слаженно и от этого появлялись новые идеи и планы, даже самые невероятные.

– Вот бы раздобыть слова песни «Валентина-твист», – сказала Таня.

Эта песня, только что написанная польскими авторами, была посвящена первой в мире женщине-космонавту Валентине Терешковой. Песню почти сразу же перевели на русский язык, она прозвучала по радио и произвела настоящий молодёжный фурор. Но слов её никто ещё не знал.

– Нигде мы её не достанем, – грустно возразили девочки. – Не писать же письмо на радио и просить прислать нам слова.

В наступившей тишине Стас Палевский неуверенно спросил:

– А если на польском языке?

– Какая разница? – откликнулась Зося. – Тут почти все знают польский. Но где же её взять на польском? Это ещё труднее, чем на русском.

– За границу поедешь, что ли? Это совсем нереально, – заговорили все.

– У меня сестра в Польше. Я ей напишу, – спокойно объяснил Палевский.

В это мало поверили, но когда сестра очень скоро прислала из Польши открытку не только со словами песни, но даже с нотами, все девочки прибежали к Лизе перед уроками с таким восторгом, что она не сразу поняла, о чём идёт речь. Таня держала открытку, все вместе громко и возбуждённо говорили, Лиза ничего не могла понять и даже закрыла руками уши. Среди радостного возбуждения и шума, она неожиданно обернулась, словно кто-то позвал её, и встретила загадочный и внимательный взгляд Копешко. Ах, какие это были глаза и как много они говорили! И что-то дрогнуло в её сердце так, словно она вернулась в счастливое студенческое время, когда молчаливый язык взглядов значил намного больше слов.

Из чего состоит эта чудная и удивительная жизнь? Кажется, из многого, но на самом деле только из того, что запоминается и глубоко трогает. Чаще всего это маленькие и даже незначительные мелочи. Милые, задумчивые ивы над озером, мягкий плавный изгиб реки с медленным, почти незаметным течением, песчаная тропинка, загадочно уводящая в лесные чащи, тихая и незнакомая мелодия, такая близкая и трогательная, словно созданная именно для тебя и этой минуты, строчки стихотворения, написанного кем-то другим и незнакомым в порыве душевного восторга или переживаний и пронизывающая душу всплеском непонятной радости. И ещё – язык взглядов, от которых беззвучно ахает и заходится сердце. Может быть, это проникновение в непостижимый мир души, не связанный ни словами, ни местом или временем этого существования? Может быть, это память об иной реальности, даже об ином измерении, о котором мы даже не подозреваем, и поэтому так тревожно радостно вздрагивает сердце и задерживает дыхание душа? Что это и откуда, почему возникает, откуда приходит и куда и почему исчезает?

Она оторвалась от его глаз, отвернулась и вместе со всеми пошла в класс.

«Валентину-твист» несколько раз пропели на репетиции на польском языке, потом немецкую народную песню «Танц, Марихен» и студенческую на английском языке, которые Лиза помнила ещё из своего институтского хора. Мелодично и грустно прозвучала украинская: «Нічка цікавая, нічка лукавая, нащо людей чарувать?» Потом просто для уверенности, что всё по-прежнему хорошо получается, прошлись по всем остальным номерам будущего концерта. Всё получалось на диво слаженно. И только на песню «Стоят дворцы, стоят кварталы» не находилось исполнителя.

– Вот бы Антона Копешко уговорить, – сказала Яна.

– А он умеет петь? – удивилась Лиза.

– Да у него просто замечательный голос, – ответила Зося и все её поддержали. – Но он ни за что не согласится, мы его уже просили.

– Есть ещё один человек, у которого голос не хуже, чем у Копешко, – сказал Коля Мацик и все повернулись к нему, а Тоня Чижикова воскликнула:

– Правильно! Я тоже знаю, у кого: Толик Боровик.

– Точно, – подтвердил Коля, хотя тут же с сожалением добавил: – Но он тоже ни за что не согласится петь на сцене.

– Вы бы сами поговорили с Копешко, Елизавета Сергеевна, – предложила Зося и все снова почти хором стали просить её.

– Нет, – решительно ответила Лиза. – Вы же видели, как он отказался извиниться перед учительницей дневной школы? Даже пытаться не хочу.

– Ну что за проблема? – вмешалась Арина. – Давайте попробуем уговорить и одного, и другого.

– А кто этот Толик Боровик? – спросила Лиза.

– Да ужасный балбес. Драчун и ватажок всех ребят. Школу бросил, теперь в вечерней учится, но разве это можно назвать учёбой? Прогуливает постоянно, дружки у него бездельники. Уговаривать его бесполезно. Он неисправимый.

«Неисправимых людей нет, – подумала Лиза, – значит, надо попытаться».

– Ну, как идёт подготовка к новогоднему концерту? – спросил Копешко, когда они снова вместе шли после уроков.

– Нормально, – ответила она. – Всем очень нравится и получается довольно неплохо. Кстати, девочки сказали, что у вас хороший голос.

Он кивнул и признался:

– Говорят, что неплохой. В армии пел в самодеятельности.

Ей вдруг захотелось услышать, как он поёт, но просить об этом здесь было, конечно, нелепо. Армейская самодеятельность ни о чём не говорила ей. Может быть, неотработанный и не поставленный голос, сползающий с октав, может быть приблатнённый солдатский репертуарчик. Удивляя её и, словно читая её мысли, он предложил:

– А хотите, я вам спою?

– Здесь, сейчас? – изумилась она, а он уверенно ответил:

– Конечно, здесь и сейчас.

– Вы считаете, это удобно?

– Почему же нет? – легко и просто решил он. – Если вы хотите послушать, а я петь, значит, удобно.

Он посмотрел на неё с улыбкой взрослого и более опытного человека, которому казались смешными её опасения, и сразу легко и вполголоса запел:

 
Ніч яка мiсячна, ясная, зоряна,
Видно, хоч голки збирай…
 

Лиза заворожено остановилась, не ожидая услышать такой приятный и нежный голос, задушевный и проникновенный, с мягким бархатным тембром.

 
Вийди, коханая, працею зморена,
Хоч на хвилиночку в гай…
 

Природа действительно наградила его талантом, в этом не было сомнения. Наслушавшись и насмотревшись многих оперных и эстрадных певцов, она была удивлена, как легко и мягко он пел, как свободно и уверенно себя чувствовал, как чисто и правильно вёл мелодию. Она уже приготовилась высказать свой восторг, когда заметила в его глазах такую лукавую и хвастливую уверенность в непременной похвале, что передумала это делать, и просто спросила:

– Откуда вы знаете эту украинскую песню?

– Я же служил в армии, а там были ребята из разных республик. Из Украины тоже, – ответил он и, чуть помолчав, так же легко запел снова, но совсем другую, дурашливо весёлую и смешную:

 
Я пушистый беленький котёнок,
Нe ловил ни разу я мышей
И где бы я ни появился,
Где бы ни остановился,
Слышу от больших и малышей: кис – кис.
 

Они оба весело засмеялись, и она сказала:

– Очень милая песенка. И у вас действительно очень красивый голос.

– Вы так считаете? – с лёгкой иронией и уверенностью спросил он, и она подумала, что, если он и привык выслушивать восторженные похвалы своему пению, то надо честно признать, что вполне заслуженные.

– А хотите спеть на новогоднем концерте? – неожиданно спросила она и он, не раздумывая, с лёгкой улыбкой ответил:

– Нет.

Её задел его отказ, который никак не вязался с тем покорным послушанием, которое он то и дело старался ей выказать. Поэтому она снова спросила:

– А если я вас очень попрошу?

Он легко и свободно рассмеялся, словно ничего другого и не ждал, хорошо зная её, как и всех других женщин вообще. Потом прежним полушутливым тоном, умело изображая мягкую и уступчивую покорность, так же весело и легко ответил:

– Мне очень не хочется вам отказывать, но я вынужден это сделать. Хотя я готов выполнить любое другое ваше желание.

Не так отказ, как его самоуверенное зазнайство особенно задели её. Этот самовлюблённый хвастунишка совсем не собирался считаться с ней как с учительницей, а играл просто как с ровесницей, и одёргивать его следовало по его же правилам. Поэтому она насмешливо спросила:

– Любое моё желание? Вы так хорошо знаете мои желания или считаете их настолько примитивными?

Он явно не ожидал такого поворота разговора и в первую минуту опешил, но не растерялся, а только удивился. Не давая ему опомниться, она так же спокойно добавила:

– Вы, очевидно, считаете себя кем-то вроде волшебника Калиостро или даже графа Монте-Кристо?

Признавая полное поражение и стараясь загладить свою оплошность, он театрально развёл руки и покорно проговорил:

– Простите, каюсь. Я сморозил глупость. Но вы же знаете, что повинную голову меч не сечёт.

Она согласилась:

– Хорошо, вы помилованы, но при одном условии: спойте ещё что-нибудь.

– Сколько угодно, – так же театрально красуясь и умело играя, ответил он и хвастливо добавил: – Я буду петь для вас столько, что вам надоест.

Ей не понравилась ни двусмысленная наигранность этих слов, ни то, как он старался произвести на неё впечатление, ни его театральные манеры и уверенность в своей неотразимости, но она решила больше не делать замечаний сегодня, помня правило, что всё хорошо в меру. Он улыбнулся и запел новую, не менее шутливую песенку:

 
Если рухнет фабричная труба.
Заменить её можно без труда.
Для замены подойдёт
Великан, что целый год
Каждый вечер в кино меня зовёт…
 

Они снова рассмеялись, он внимательно и пытливо посмотрел на неё изучающим и чуть задумчивым взглядом, от которого она снова заставила себя оторваться, а он мягко сказал:

– Это, конечно, шутки и баловство. А хотите ещё одну?

Она кивнула и он, помолчав и подумав, тихо и задушевно запел:

 
Ветреным вечером смолкнут крики птиц.
Звёздный замечу я свет из-под ресниц.
Тихо навстречу мне, тихо навстречу мне
Выйдет доверчиво маленький принц…
 

Никак не ожидая услышать от этого хвастливого зазнайки слова и мелодию, так глубоко трогавшие её, она не могла скрыть удивления. Откуда в этом парне такая проникновенная и притягательная нежность, такое умение чувствовать всё, что было в этих словах, в этих вечерних сумерках, среди пустынных улиц этого маленького городка?

 
Где же вы, где же вы, счастья острова?
Где побережия света и добра?
Там, где с надеждами, там, где с надеждами
Самые нежные дружат слова…
 

Так, как он пел, нельзя было петь на сцене для всех. Так можно петь только для одной единственной, которую он когда-нибудь выберет, полюбит и сможет сделать счастливой. Она вдруг поняла, какой счастливой будет та, которую он когда-нибудь полюбит. Столько неожиданного и замечательного было скрыто в нём под всей внешней мишурой зазнайства и хвастовства, столько нежности и настоящего, редкого умения любить и одаривать счастьем вдруг проявилось в нём, когда он пел, что она позавидовала той, которой это когда-то достанется.

– Я вам очень благодарна, – сказала она тихо, всё ещё под властью замечательных слов, его мягкого, приятного голоса и того, что увидела в нём, но о чём он и сам, вероятно, даже не догадывался. – Это просто как по заявке, моя любимая.

– Правда? – удивился он. – И моя тоже.

Какое-то время они шли молча, словно всё ещё во власти замечательных слов. Потом он спросил:

– Если вам не надоело моё пение, то ещё одну. Можно?

Она почему-то подумала, что теперь это будет совсем другое. Скорее всего что-нибудь с двусмысленным намёком или песенным признанием. И не ошиблась. Он очень задушевно и проникновенно запел:

 
И в какой бы край тебя судьба не завела,
Сплетен бы каких тебе молва не наплела,
Ты повторяй слова, вечные слова:
Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя…
 

Нy конечно. Именно ради этих слов он и пел все другие песенки, как же она сразу не догадалась? Не глядя на него, она думала и молчала. Он, конечно, задался целью произвести на неё впечатление. Может быть, даже уверен, что в какой-то мере уже поразил её. И теперь она, тронутая его взглядами и намёком в словах этой песни, растает, смущаясь и млея от просыпающейся тайной страсти. Ну, что ж… Стараясь скрыть понимающую улыбку и, делая вид, что ничего не поняла, она серьёзно и спокойно сказала:

– У вас действительно замечательный голос и вы всё очень задушевно поёте. Наверное, вам не раз это говорили.

– Нет, у меня никогда раньше так хорошо не получалось, как сейчас, – изображая удивление и как бы покорность неотвратимому року, проговорил он и с трогательностью добавил: – И это потому, что я пою для вас.

Она ничего не ответила и даже не попыталась исправить наступившую натянутую паузу. Потом спокойно заметила:

– Мне всё-таки очень хотелось бы уговорить вас спеть на новогоднем вечере.

Он прежним мягким и покорным тоном, но шутливо и снисходительно проговорил:

– Елизавета Сергеевна, вы пытаетесь сломать мне жизнь.

Как часто попусту или в шутку сказанные слова оказываются просто роковыми. Словно какие-то высшие силы нечаянно подслушивают их и воплощают в реальность. Как беспечно и неосторожно люди бросаются словами, ничего не предполагая, не опасаясь, и даже ничего не зная ни о великой и магической силе слов, ни о власти и силе Провидения Божия.

Она улыбнулась его удачной шутке и таким же шутливым и лёгким тоном ответила:

– О, это страшное обвинение. В таком случае я беру свои слова обратно и ни о чём не буду вас просить.