Текст книги "Анжелика в Новом Свете"

Глава XXV

– Стало быть, вы убили его? – спросила Анжелика, когда они с мужем остались вдвоем в своей крохотной спальне. – Вы его убили, не так ли? Вы рисковали своей жизнью из-за такой глупости? Только из-за того, что какой-то волокита решил поухаживать за мной?.. Скажите, ну разумно ли это, мессир де Пейрак?

Граф рывком бросился поперек кровати и с наслаждением вытянулся на ней. Иронически глядя снизу вверх на Анжелику, он слушал ее гневные речи.

– Пон-Бриан – он ведь оттуда, с севера, – снова заговорила она, наклоняясь к нему. – Теперь, когда в Канаде узнают об этом, они придут отомстить за него, они расторгнут договоры…

– Договоры давно уже расторгнуты, – сказал де Пейрак. – Едва высохли на них чернила, как нас приговорили к смерти и подослали к нам патсуикетов.

Он приподнялся и ласково взял ее за прядь волос на лбу, чтобы заставить ее смотреть ему прямо в глаза.

– Слушайте меня внимательно, радость моя. В моей душе живет одна страстная потребность, и она не скоро умрет во мне. Это потребность обладать вами. И естественно, я хотел бы, чтобы вы целиком и полностью принадлежали лишь мне одному. Называйте это ревностью, если вам угодно, пусть! Но ведь ни вы, ни я не достигли еще возраста, когда тело становится равнодушным, нам пока еще далеко до этого. И я никогда не оставлю вас бороться один на один с вашими соблазнителями…

– Уж не боитесь ли вы, что меня обольстит кто-нибудь вроде этого Пон-Бриана?

– Нет, не боюсь. Но я предчувствую, что здесь могут объявиться более смелые, чем этот лейтенант. Просчеты одних – хороший советчик другим. Знайте же, что уметь защитить свою честь в этих диких странах – вопрос жизни и смерти!.. А вы – моя жизнь!.. И я убью всех, кто попытается отнять вас у меня… Вот это я должен был сказать вам.

И так как она сидела, склонившись к нему, он внезапно притянул ее к себе и с силой приник к ее губам своими пересохшими, потрескавшимися на морозе губами.

Флоримон доверительно рассказывал Кантору:

– Я уже думал, что не выдержу. Отец мчался с такой легкостью, словно он краснокожий или канадец.

– На шпагах или на пистолетах?

– На шпагах. Это великолепно. Отец знает все финты, особенно один выпад… О, нужно быть жонглером, чтобы его сделать, честное слово… Тот хорошо защищался. Фехтует он так себе, но быстрый и выносливый.

– И… он убит?

– Ясно, что убит. От такого удара он уже не поднимется! Прямо в лоб!..

Флоримон снова бросился на свое жалкое ложе, глаза его горели.

– О, шпага! Вот оружие дворянина! Здесь, в этой дикой стране, уже и не помнят, что такое шпага. Здесь выясняют свои отношения с помощью томагавков и кастетов, как индейцы, или с помощью мушкетов, как наемники. Нет, пора вспомнить о шпаге! Шпага – вот оружие дворянина… Как это великолепно, тебя оскорбили, и ты доставляешь себе такое удовольствие – дерешься на дуэли!..

Глава XXVI

Придя в себя после трудного похода, Флоримон однажды тайком забрался в кладовую и выбрал там пузатую тыкву, золотистую, словно солнце. Острым ножом он вырезал на ней глаза, нос и рот, раскрытый в широкой улыбке.

Сделав в верхней части дырку, он очистил тыкву от мякоти и вставил внутрь свечу. Потом хорошенько спрятал свое творение. Приближался сочельник.

По обычаю с приходом волхвов в крещенский сочельник должно наступать всеобщее веселье, а после того, как на голову счастливца, «бобового короля», возложат корону, начинается пиршество и в подражание волхвам все преподносят друг другу подарки.

Готовясь к празднику, каждый старался превзойти других в выдумке. Эльвира отправилась на опушку леса наломать веток остролиста с красными ягодами. Октав Малапрад пошел помочь ей. Они вместе поставили их в две большие чугунные ступки, ради такого случая принесенные из мастерской. Получилось очень красиво, и они, став поодаль, чтобы оценить свою работу, залюбовались блеском глянцевых листьев с такими же глянцевыми ярко-красными ягодами. Букеты стояли в двух огромных темных «вазах» на противоположных концах стола. Потом они посмотрели друг на друга и улыбнулись, охваченные светлой и нежной радостью. Благостное умиротворение, в котором люди пребывают обычно в рождественские дни, казалось, охватило и их, и они робко соединили свои руки.

Надо сказать, что после возвращения графа с севера, вернее, после того, как они увидели Анжелику на коленях перед графом, сжимающую его в своих объятиях, увидели ее взгляд, который не забудут никогда, что-то изменилось в их отношениях.

– Если можно любить, как они, тогда стоит жениться… Да, тогда стоит… – сказал вскоре после этого старый Маколле, покачивая головой.

И все вокруг него согласно закивали, затягиваясь своими трубками. Они увидели, что на свете, оказывается, существует настоящая любовь. Но она, по-видимому, не для них, изгнанников, неудачников, они ее не познают никогда.

Но она существует…

Она украшает жизнь, рождает мечты…

Они чувствовали также, что отныне зависят не только от своего хозяина, но и от власти обоих супругов, власти, внушающей им доверие.

За обедом, который проходил теперь оживленно, за теплой, дружеской беседой они весело и с прибаутками проглатывали надоевшую маисовую кашу и копченое мясо. Они все были добрыми друзьями, добрыми компаньонами, они понимали друг друга, поддерживали друг друга. Так пусть же приходят сюда те, кто хочет искать с ними ссоры!..

Пиршество готовилось в глубокой тайне. Каждому почет по заслугам, и потому прежде всего было высказано, наверное, тысяча и одно предложение, как распорядиться госпожой свиньей, которую наконец закололи.

Чтобы вознаградить себя за столь долгое ожидание, они сразу же съели ноги, голову и требуху, приготовленные на разные лады, но самые лучшие куски туши приберегли для праздничной ночи.

Как раз к этой ночи вернулся с юга Николя Перро, и уже один его вид, одно его дружелюбное лицо само по себе было для Анжелики бесценным подарком. Николя рассказал о маленькой фактории, что затерялась на острове посредине Кеннебека, который потемнел и почти сплошь покрылся льдом. У хозяина этой фактории, молчаливого и вспыльчивого голландца, жившего там с двумя приказчиками-англичанами, он и закупил все, что нужно.

Он привез сахар, соль, пшеничную муку, подсолнечное масло, тюлений жир, чернослив, горох, сушеные тыквы и кабачки, одеяла, три пары простынь из льняного полотна и сукно для одежды. И все это он и сопровождавший его индеец из племени панис тащили на волокушах много лье…

Анжелика спрятала драгоценные продукты в ларь, который приказал сделать для нее Жоффрей де Пейрак; ларь закрывался на замок и стоял в их спальне. Иногда ночью она вставала, чтобы удостовериться, что все сокровища на месте.

Госпожа Жонас высказала пожелание запечь окорок в тесте. Сообща обсудили это предложение, дабы решить, стоит ли изводить на это пшеничную муку из тех мизерных запасов, что хранились у Анжелики, или же лучше испечь традиционный пирог.

Все высказались за пирог: они запекут в него, как положено, боб, и того, кому он достанется, провозгласят королем. А окорок, румяный и ароматный – они натрут его семенами можжевельника, – и без того будет хорош.

Анжелика, закатав рукава, сама готовила тесто для пирога, добавив туда немного соли, пивных дрожжей и свиного сала. Если не считать далеких дней своего детства, она не готовилась с такой радостью и увлечением ни к одному празднику.

Тесто, приятное и привычное ее рукам еще с того времени, когда она хозяйничала в таверне «Красная маска», было послушно под ее пальцами. Призраки отверженного поэта с Нового моста в Париже, мэтра Буржю, Флипо и Лино витали вокруг нее.

Но нет, все это в прошлом. Здесь она в безопасности. Она защищена от всего… Далеко-далеко, так далеко, в лесу.

Анжелика на минуту перестала месить тесто и с улыбкой прислушалась к глубокой тишине, в которой под снегом спало все окрест. Вот и исполнилась ее давняя мечта – мечта, которую она столько лет лелеяла: готовить пирог в окружении детей и чтобы они всюду совали свой нос.

Дети наблюдали за ее работой, крутясь под ногами, и глазенки у них блестели. Они приникли своими мордочками к краю гладкого стола, на котором орудовала Анжелика, и всякий раз, когда ее большая деревянная скалка раскатывала бледный круг, делая его все более воздушным, все более тонким, они кричали «браво!» и вдыхали нежный, теплый и хмельной аромат теста.

Анжелика дала детям возможность вместе с ней вложить в эту работу и свой труд. Онорина, высунув язык, нарисовала множество ромбов и квадратов на большом мягком диске теста, а Бартелеми смазал его подсолнечным маслом, так как Анжелика подметила, что от этого масла, которое получают из черных зерен большого желтого цветка, на готовом пироге получается прекрасная, словно лакированная, корочка, уж ничуть не хуже, чем если его смазать, как обычно делают, яичным желтком, чего у них здесь не было. Наконец Тома своим крохотным пальчиком затолкнул в пирог боб. И, сопровождаемая детворой, к которой без ложного стыда присоединились Флоримон и Кантор, Анжелика посадила пирог в углубление, специально сделанное между двумя топками большого камина. Эта печь была лучшей из тех, которыми ей когда-либо приходилось пользоваться. Они частенько что-нибудь запекали в ней, и всегда очень удачно. И ни разу ничего не подгорело. Детям поручили поддерживать огонь в топках, и они с наслаждением вдыхали аромат, который вскоре стал исходить из-за приоткрытой чугунной заслонки.

Но когда наступил момент вынимать пирог, Анжелика прогнала их из залы: сюрприз вечера Богоявления должен был остаться в тайне.

Они убежали, крича от удовольствия и нетерпения, в полутемную кладовую, где Жак Виньо в этот час варил пиво:

– Нам не хотят показывать пирог, Жак… А ты знаешь, какой он будет красивый!.. И большой, как солнце!..

Да, Анжелика сделала его огромным и блестящим, как солнце… с хрустящей темно-золотистой корочкой, на которой особенно четко выделялась выпуклая мозаика рисунка. Настоящее произведение искусства!

Анжелика водрузила его на вершину сложного сооружения, составленного из жаровни на ножках, украшенной остролистом и тремя горькими тыквами удивительных оттенков: золотисто-зеленой, огненно-рыжей и бледно-желтой.

Это сооружение в центре стола напоминало большую вазу, которая, может быть, и не была столь роскошна, как та, что госпожа дю Плесси-Белльер некогда поставила среди сверкающих приборов, готовясь к приему в своем дворце Ботрейн, но зато она выглядела куда величественней.

Стол накрыли белоснежной скатертью, спускавшейся до самого пола. Для этого пришлось взять четыре простыни и хорошенько их разгладить, чтобы не были заметны складки на сгибах.

В последние часы перед торжественным ужином всех изгнали в мастерскую, в чуланы и даже в конюшню.

Чтобы скрасить ожидание детям, Элуа Маколле позвал их в свой вигвам. Это удвоило их веселье, потому что вигвам Маколле был тем таинственным местом, где они горели желанием побывать, но куда до сих пор вход им был запрещен.

Когда уже совсем поздно их позвали звуком рога из слоновой кости и звоном колокольчиков, которыми весело потряхивали Флоримон и Кантор, они бросились бегом, скользя и падая на обледенелом снегу; на пороге они остановились восхищенные, эти дети с Серебряного озера, так же восхищенные и изумленные, как и все дети в мире. Они дружно издали вопль восторга.

Зала сверкала множеством огней, и стол, стоящий посредине ее, ломился от всяких чудесных сокровищ и необыкновенных яств. И трудно было сказать, что потрясало больше – то, что радовало взгляд, или то, что услаждало обоняние запахом жареной кровяной колбасы и сластей.

Они застыли на пороге, трое малышей с Серебряного озера, и глаза на их покрасневших от мороза личиках горели, точно звездочки.

В этот момент Онорина перестала быть обиженной судьбой девочкой, над которой тяготел позор ее рождения.

В этот момент маленькие гугеноты забыли о тех непостижимых их детскому уму трагедиях, которые оторвали их от родной Франции и сделали сиротами.

Пришлось взять детей за руки и чуть ли не силой подвести к столу. А на столе, по обе стороны огромной диковинной вазы, на которой лежал пирог, словно живые, красовались две птицы со всем оперением. Малапрад, создатель этого шедевра, слепил их из теста и тушек копченой дичи. Настоящие клювы он позолотил, и они вызывающе блестели, глаза были сделаны из кусочков гагата.

Октав Малапрад качал головой и довольно улыбался. Он не помнил, чтобы подобное творение его хоть раз имело такой успех в Бордо, когда он священнодействовал там.

Эти царственные птицы сидели в гнездах из засушенных кабачков, которые лежали на двух блюдах сочного красного цвета и выглядели совершенно великолепно.

Такого же переливчато-красного цвета, со всей гаммой оттенков угасающего огня, были большие тарелки, стоявшие перед каждым из сотрапезников.

Этот необычный фаянсовый сервиз был подарком всем от служителей Вулкана. Они создали его в своих таинственных мастерских. Одни вылепили тарелки из глины, другие создали и перенесли на модели рисунок, Жоффрей де Пейрак составил формулу изготовления глазури из окиси свинца. Затем праздничные тарелки были обожжены в печи для купелирования, которую раздували кузнечными мехами Куасси-Ба и Кловис.

И вот теперь эти тарелки пылали ярко-красным пламенем на белоснежной скатерти, а рядом с каждой стояла очень скромная миска для хлеба из некрашеного дерева и маленькое оловянное блюдце, на которое можно было положить лесные орехи, сласти и сушеные фрукты.

А Флоримон был творцом двух огромных супниц с ручками в виде львиной головы. Госпожа Маниго, приятельница Анжелики по Голдсборо, не жалела бы о своем утраченном сервизе работы знаменитого Палисси, если бы у нее был такой сервиз. На всем длинном столе нельзя было отыскать свободного местечка, так он был заставлен. По обоим концам его дымились блюдо черной и блюдо белой кровяной колбасы.

Чуть в отдалении на сервировочном столике стояли чарки и кубки, предназначенные для напитков. Бочонок бордо, привезенный Николя Перро, бочонок водки и бочонок рома господствовали на деревянном возвышении.

На другом столе, более низком, лежала целая куча подарков, которые должен был вскоре раздать недолговечный «бобовый король».

А подвешенная на балке пустая тыква Флоримона с горящей внутри свечой во весь рот смеялась своей яркой улыбкой.

Флоримон представил ее детям:

– Мисс Тыква!..

Глава XXVII

Боб достался Бартелеми, а королевой он выбрал Онорину. Кто знает, возможно, ловкость рук Флоримона, который раздавал пирог, и помогла этой случайности. Но к чему такое подозрение? Просто случай оказался достаточно компанейским парнем, чтобы исполнить желание всех и осчастливить детство.

Анжелика порадовалась за Бартелеми, он был очень милый мальчик, хотя по-прежнему слегка косил и густая прядь прямых волос спадала ему на глаза.

Пунцовый от счастья, Бартелеми принял драгоценную серебряную корону из рук графа де Пейрака и сам возложил вторую корону на головку Онорины. Девочка тоже покраснела от волнения, но, казалось, был момент, когда ей хотелось отшвырнуть от себя этот стесняющий ее знак королевской власти. Однако гордость и удовлетворение удержали ее от этого шага.

Их кресла немного приподняли, и они владычествовали, сидя рядышком во главе праздничного стола. Короны из чистого серебра сверкали на их детских головках. Волосы Онорины, словно тончайшие золотые нити, ниспадали на ее плечи капюшоном, и она, державшаяся с осанкой королевы, с красиво и прямо посаженной головкой на белой шее, была прелестна.

Онорина была настолько счастлива, настолько проникнута величием своей судьбы, что сочла ниже своего достоинства бросить хотя бы один взгляд маме. Но она знала, что мама смотрит на нее. Она будто купалась в ореоле радости, и бесконечные комплименты, смех и шутки окутывали ее, словно фимиам.

Каждый раз, когда она подносила к губам свой кубок, все кричали: «Королева пьет! Королева пьет!»

Анжелика не отрывала от нее взгляда. Весь вечер ее не оставляла мысль, что она, некогда столько выстрадавшая, сторицей вознаграждена сейчас вот этими минутами счастья своего ребенка. Она не могла наглядеться на свою дочь, до того девочка казалась ей красивой.

Все в этот вечер принарядились, а кое-кто, как, например, мэтр Жонас, синьор Поргуани и дон Альварес, даже надели элегантные парики. И как только им удалось сохранить их?

Граф де Пейрак вышел в своем пурпурном камзоле, который был на нем в тот день, когда сожгли Катарунк. В этом праздничном одеянии, с кружевным жабо и отворотами на рукавах, он пришел в Вапассу. В сущности, то был его единственный костюм, и он хранил его сложенным в своем кофре. Всегда одевавшийся с изысканной элегантностью и весьма своеобразно, граф в то же время, казалось, не испытывал неловкости теперь, когда ему пришлось носить одежду из кожи и грубой шерсти. Но в этот вечер он предстал перед всеми в костюме дворянина, и Анжелика вновь увидела в нем присущую только ему величественность. Это был принц, печальный и блистательный.

Он вернулся из царства мертвых.

Из-под его темно-малиновой шелковой шляпы с пером на плечи ниспадали волосы, по-прежнему густые и черные, и только на висках они отливали серебром.

Анжелика освежила свое платье кружевным воротником и искусно уложила волосы, свое единственное украшение. Несколько перьев, брошь, предложенная ей госпожой Жонас, и она вполне могла бы отправиться в Версаль.

В этот вечер дамы обменялись кое-какими вещами. На госпоже Жонас был атласный платок – красный с зеленым – и серьги ее племянницы: сама Эльвира не пожелала надеть их из-за траура по мужу. А Эльвира нарядилась в жемчужного цвета платье Анжелики, которая, кстати, помогла ей прелестно причесаться.

Мэтр Жонас украсил свою шляпу с высокой тульей серебряной пряжкой, снятой со сношенной туфли, а пряжка с другой туфли послужила брошью Эльвире.

Но когда в зале появился бодрый старичок, любезный и напудренный, с седыми буклями парика, выглядывающими из-под роскошной бобровой шапки, обшитой по краю золотым галуном, в кружевном жабо, цветном жилете и табачного цвета сюртуке, никто сразу даже не догадался, что это Элуа Маколле.

– Это мы помогли ему нарядиться! – закричали дети.

Трудно было представить себе эти сборы в продымленном вигваме старого откупщика. Но каким бы чудом это ни казалось, результат был налицо.

Элуа занял свое место за столом под восхищенные возгласы и аплодисменты. Полузакрыв глаза, он смаковал вино, думая о том, что сказала бы его потаскушка-сноха, если бы увидела его таким вот, в сюртуке, пирующим за праздничным столом.

Словом, в этот вечер все были удовлетворены собой еще и потому, что каждому пришлось проявить немало изобретательности, чтобы обрести благопристойный вид. И пожалуй, всякий, кто, возникнув из ночи и снега, оказался бы сейчас случайно на пороге их жилища, был бы поражен, увидев такое застолье в дебрях леса. Ослепленный ярким светом, оглушенный музыкой, песнями и смехом, ошеломленный элегантностью сидящих за праздничным столом, он подумал бы, что стал жертвой сказочных призраков, что они заманили его к себе и с первыми проблесками утренней зари все это исчезнет.

Сыновья сеньора, хозяина этих мест, Флоримон и Кантор, прислуживали за столом, помогая Жану, который когда-то в давние времена, еще до того, как он стал пиратом, был камердинером у одного морского офицера.

– Не забывайте, что лично я был во Франции пажом королевского стола, – говорил Флоримон, потряхивая блюдами, которые он держал на кончиках пальцев.

Несмотря на свою полную бурных приключений жизнь, юноша не забыл того, что постиг за суровые годы ученичества. Он превосходно разрезал птицу и окорок, подражая старшим офицерам королевского стола. От дворцовых пиршеств разговор перешел к самому великому Людовику XIV, потом поговорили о Версале и его великолепии – темы, которые зачаровывали сидящих за столом французов и производили внушительное впечатление на англичан и испанцев.

Кантор разливал напитки. Пили сначала вино, потом водку и ром, сдабривая ими те сытные кушанья, что стояли на столе. После скудного питания последних месяцев это было настоящее пиршество. Больше им не придется думать о завтрашнем дне.

И вдруг в разговор вступил Сэм Хольтон. Он вспомнил свое детство, проведенное в бухте Саку, в Новой Англии. Он был еще совсем ребенком и жил с родителями в хижине, в которой дуло изо всех щелей. Обычной их пищей были ячменная каша и треска. Но на Рождество резали свинью и мать доставала припасенную с лета чернику. Они ходили в молитвенный дом, в церковь, что находилась в четырех лье от них, и мужчины с мушкетами окружали женщин и детей. По дороге к ним присоединялись соседи, и они все вместе шли через замерзший лес, распевая религиозные гимны. Но однажды утром, когда они возвращались после богослужения, на них неожиданно напали абенаки и перебили всех, кроме него, Сэма: ему было тогда десять лет, и он успел ловко взобраться на вершину пихты и укрыться там. Потом, стуча от страха и холода зубами, он добрался до Спрингфилда. И с тех пор в его жизни не было ни одного праздника, который стоил бы того, чтобы о нем вспоминать, кроме этого вот сегодняшнего, поистине королевского пиршества в Вапассу.

Так сказал Сэм Хольтон, сказал по-французски, очень правильно и даже несколько поэтично.

Это был его подарок по случаю праздника Богоявления, преподнесенный им всем собравшимся, и они выслушали его в набожной тишине, восхищенные, несмотря на трагизм его рассказа. Им показалось, будто они только что были свидетелями одного из тех чудес, которые часто случаются в такие дни.

Тронутые доверием Сэма Хольтона, они поблагодарили, горячо поздравили его с праздником, а потом решили, что уже пришла пора преподнести друг другу подарки.

Вот тут было от чего оторопеть!

Кто вырезал из дерева эти игрушки для детей?.. Вертушку для Тома, юлу для Бартелеми, куклу с красными щечками для Онорины? Анжелика улыбнулась замечательным мастерам, которые проявили не только свое умение владеть стамеской, но и не меньшую скромность, пожелав остаться неизвестными, – конечно же, это Жан, Кантор и старый Элуа.

По совету Анжелики и с помощью Флоримона они вырезали еще шахматные фигуры, расставив их на доске, и доску с фишками и рожком из коры для игроков в триктрак.

Таким образом, мир в долгие зимние вечера был обеспечен.

Анжелика получила в подарок две пары перчаток тонкой выделки, чтобы они предохраняли ее руки во время работы. В маленькой серебряной коробочке она нашла неаполитанскую камею – ослепительно-белый профиль богини на красновато-розовом фоне раковины. Она бросила взгляд на Кантора: она знала, что эта камея служила ему талисманом еще с детства, когда он плавал по Средиземному морю. И вот он расстался со своим талисманом ради нее.

– А я выковал эту серебряную коробочку и короны, – ревниво сказал Флоримон, перехватив взволнованный взгляд матери, обращенный к его младшему брату.

Несмотря на огромный рост, он тоже получил свою долю поцелуев.

Онорина в это время осторожно разглядывала куклу. Она никогда не проявляла особого интереса к играм девочек, и сейчас Анжелика испугалась, как бы дочь не выпалила что-нибудь, что разочаровало бы тех, кто с такой любовью делал для нее эту куклу. Но, подумав немного, Онорина очень серьезно положила куклу на согнутую в локте руку, и все радостно улыбнулись, а Анжелика облегченно вздохнула.

Другой рукой девочка перебирала остальные подарки. Вот сколько всего прибавится в привезенном из Ла-Рошели ларце, где она хранит свои сокровища! Ожерелья из жемчуга, которые нанизала для нее Анжелика, завораживали ее. Она крутила их в руках, прикладывала к шее, украшала ими свою серебряную корону и корону своего маленького наперсника.

В серебряной бонбоньерке она обнаружила еще пастилки, их приготовила Анжелика из толченых орехов, смешанных с медом, который она ревностно хранила с осени.

Среди подарков, преподносимых всеми от чистого сердца, было много серебряных изделий, сработанных умелыми руками в тайниках кузницы из той самой руды, что извлекали здесь из недр земли. Подземные сокровища Вапассу начинали выходить на свет божий и блистать во всей своей чистоте, освобожденные от породы, которая скрывала их…

Когда наконец всеобщий восторг и восклицания утихли, все вспомнили, что граф де Пейрак обещал им два сюрприза.

Первый сюрприз, граф это охотно признал, смогут оценить по достоинству только те, кто долго жил на Средиземном море.

Это был крохотный мешочек молотого кофе. Раздалось громкое «ура», к которому примешались протестующие возгласы противников этого темного напитка. Англичане и канадские французы, впервые придя к соглашению, удивлялись, как можно смаковать такую горькую бурду? Для этого по меньшей мере надо быть такими дикарями, как турки. Любители же этого дивного напитка, напротив, покинули свои места и сгрудились вокруг графа, дабы ничего не упустить в церемонии приготовления кофе.

Куасси-Ба принес на медном подносе кофейные чашки, невесть каким образом попавшие в логовище рудокопов, а граф де Пейрак роздал мужчинам пачки тончайшего виргинского табака.

Флоримон придвинул подставку с трубками, достал раскаленные угли из жарко горящих очагов. Он не любит кофе, он предпочитает шоколад, уверял он… после того как Анжелика заговорщицки подмигнула ему.

А Кантор отнюдь не гнушался вдыхать аромат, который напоминал ему годы детства, когда он мотался с отцом по Средиземному морю, напоминал порты, сражения, а также Палермо, где он учился у иезуитов, город с древними мечетями и дворцами.

Что же касается Анжелики, то она от ликования захлопала в ладоши. Нельзя сказать, что она так уж любила кофе, но все равно сюрприз, который преподнес им Жоффрей, зажег радостью ее глаза и осветил улыбкой лицо.

Все они – Анжелика, Кантор, Энрико Энци, испанцы и перуанец Соррино – в нетерпении теснились около графа де Пейрака.

– А ты помнишь того старого турка в Канди, что варил самый замечательный кофе в мире? – спросил де Пейрак у Энрико Энци.

Анжелика вдыхала возбуждающий аромат кофе, и каждый раз, когда она чувствовала этот запах, она словно вновь видела в фантасмагории голубоватого дыма невольничий рынок в Канди, людей, выряженных в экзотические, словно карнавальные, костюмы, видела их высокие тюрбаны и длинные одежды, вновь остро переживала те незабываемые дни, навсегда запечатлевшиеся в ее памяти, ужас перед человеком в маске, купившим ее…

Она выпила обжигающий кофе. «Да, мессир Рескатор, это были вы!.. Как же я не догадалась?» Она проклинала насмешницу-судьбу, которая так жестоко подшутила над ней.

– Ты тогда рассердился на меня, не правда ли, что я тебя не узнала? – прошептала она, склонившись к мужу.

Они сидели рядом во главе большого стола, тесно прижавшись друг к другу, затаившиеся в девственных лесах Нового Света, с нежностью смотрели друг на друга и думали, что жизнь все-таки прекрасна.