Текст книги "Дорога надежды"

Однако закон должен относиться в равной степени ко всем, особенно если целью его соблюдения является борьба с такой зловредной, поистине смертельной заразой, каковой является появление здесь, в оплоте католичества в Новом Свете, носителей бацилл протестантской ереси. Новая Франция, продолжал он, никогда не забудет об уроне, нанесенном ей изменниками Бога и Отечества братьями Кирк, которые завоевали Квебек для Англии в 1629 году, изгнали Шамплейна, тогдашнего губернатора, и на протяжении пяти лет удерживали город.

Анжелика не стала ему противоречить. Она лишь радовалась в душе, что не взяла с собой Северину Берн.

В первое посещение Квебека ей не выпало счастья общаться с этим человеком видимо, Жоффрей сам решил с ним сложную проблему протестантов. Тогда она видела его только издали. Теперь же он, полный осознания собственной значимости, разглагольствовал без умолку:

– Неуклонная бдительность дает неплохие результаты. Новая Франция может похвалиться репутацией единственной французской провинции, избавленной от этой заразы. Сперва гугенотская угроза была здесь сильнее, чем в других краях, ибо гугеноты вообразили, что, переправившись через океан, они могут свободно исповедовать на французской земле свои греховные верования. Однако все они были выслежены, поскольку благочестивые прихожане проявили похвальную бдительность. Мать-настоятельница Катерина из монастыря августинок, узнавшая, что среди новоприбывших переселенцев, сказавшихся больными и помещенными в больницу, есть скрывающиеся протестанты, тайно извлекла кость из мощей святого мученика отца Бребефа и растолкла ее, предложив предполагаемым протестантам вместе с едой. И, представьте себе, все эти непреклонные упрямцы по прошествии двух недель превратились в кротких ягнят, в сущих ангелов, пожелавших перейти в истинную веру, и прилюдно, с замечательной искренностью отреклись от прежней ереси.

Анжелике уже доводилось слышать о растолченных мощах, однако она сделала вид, что внимает рассказу впервые. После всех ужасов, случившихся в Салеме, борьба с ересью в Новой Франции представлялась вполне безобидной возней.

В конце концов она пригласила чиновника сесть и предложила ему белого вина, не зная, действительно ли он испытывает к ней дружеские чувства или же желает дать ей понять, что далеко не глуп и продолжает испытывать подозрения к этим «независимым» чужестранцам из Голдсборо, основа процветания которых была заложена переброской шестидесяти гугенотов из Ла-Рошели на землю Акадии.

– А если он – шпион короля? – предположила Полька, глядя, как удаляется непрошеный гость. – Иногда мне приходит в голову такая мысль. С тех пор, как пошли разговоры об отмене Нантского эдикта note 20Note20
  По Нантскому эдикту, изданному в 1598 году королем Генрихом IV и окончательно завершившему Религиозные войны, католицизм оставался господствующей религией, но гугенотам предоставлялась свобода богослужения в городах (кроме Пари-Аса и некоторых других), а также в замках и в ряде сельских местностей. Гугеноты получили и некоторые политические права. Эдикт был частично отменен в 1629-м, а полностью – в 1685 году Людовиком XIV.


[Закрыть] , он пыжится на глазах.

Здесь только об этом и говорят. Да, а еще о светских негодяях, подсыпающих яд в кубок соседа по королевскому двору! Только такие новости к нам и приходят из Франции. А шляпы-то, шляпы – все сужаются! Когда нам вернут наши прежние шляпы с широкими полями, защищавшие наших мужчин от дождя и солнца, скрывавшие их лица, когда им не хотелось быть узнанными, и на которые можно было водрузить перышко хоть фазана, хоть самого лучшего петуха, а не только огрызок страусиного хвоста, какими нас изо всех сил снабжают жители другого полушария! О, чудесные огромные шляпы, которые с такой элегантностью сдергивали с голов, желая поприветствовать дам! Помнишь этого египтянина Родогона? А Калембредена?

Анжелика гадала, что означает проповедь Польки на тему о широкополых шляпах…

Беседы с Полькой благотворно действовали на ее настроение. После них она переставала тосковать и начинала взирать на мир более философски. Чтобы сполна использовать редкую возможность посплетничать с подругой, Анжелика отложила на день отплытие из Квебека, тем более, что ее небольшой кораблик «Рошле» следовало подготовить к приему пассажирок. «Радуге», имевшей слишком большую осадку, чтобы подниматься выше по течению, предстояло остаться на рейде под командованием д'Юрвиля, который наслаждался комфортом и был не прочь пожить в городе, где у него было немало знакомых дам.

Жара тем временем стала испепеляющей. Днем ждали грозы, но она никак не могла разразиться. Люди обливались потом и испытывали страшную жажду.

Однако в покоях мадам Гонфарель, соседствовавших с салоном, где маялись ее клиенты, за которыми она могла подсматривать через особый глазок, было не так жарко, поскольку окна выходили здесь на северную сторону. Кроме того, у гостиницы был свой колодец, из которого доставали холодную, освежающую воду.

Полька высыпала на стол полные корзины фасоли или гороха, и они усаживались лицом друг к другу, чтобы за лущением предаться беседе.

– Я никогда не забывала, что фасоль, горох и прочее – кушанья королей!

Нищим доставались одни очистки, да и то, если повезет. Так что откуда им знать, каков этот вкус? Я очень дорожу своим огородом!

И она пересыпала из ладони в ладонь щедрую горсть, любовно разглядывая горошины.

– Изысканная еда! Только здешний люд настолько пристрастился к более обильным блюдам, помогающим телу сохранять тепло, что я остаюсь со своим горохом в одиночестве.

Впрочем, в примыкавшей к дому летней кухне распространяло аромат телячье рагу в красном вине…

– Скажи-ка, Полька, почему я не вижу твоего мальчика, толстощекого крепыша?

– Он уже давно ушел в леса.

– Такой молодой!..

– Зато крепкий! Нам не удалось его удержать. Пушнина – это болезнь, от них лихорадит всю молодежь. К тому же здесь нет иного способа разбогатеть.

Однако даже эта хитрая бестия, развившая в себе тонкий коммерческий нюх, которую одни величали Жанин Гонфарель, а другие, знавшие ее в далекой молодости, продолжали кликать Полькой, потеряла покой. Беспокойство у нее вызывала не участь сына, а будущность этого пока еще ценнейшего товара пушнины. Вот где таился секрет ее интереса к моде на круглые шляпы, поля которых неминуемо сужались: ведь это, по ее разумению, могло нанести роковой удар по процветающей торговле мехом бобра! Прежняя мода на шляпы из «бобрового фетра» превратила шкурки этого зверька, которые раньше считали никчемными даже индейцы, в драгоценный товар, а «путешественников», грудами привозивших их от индейцев, – в избранников фортуны. Отважный юноша, который во Франции никогда не имел бы ни лиарда в кармане и был бы обречен на пожизненное нищенство, мог после нескольких поездок к северу отгрохать себе дом на загляденье хоть в Квебеке, хоть на острове Монреаль и обрядить свою будущую избранницу в одни шелка.

– Что станет с нами, – прошептала она, – если бобер подешевеет? С нами, канадцами, у которых нет иного богатства?

– Неужели здесь и впрямь идут разговоры о грядущем падении спроса на меха?

– изумилась Анжелика.

– Пока еще нет.

Понизив голос, Полька поведала ей, что Франция вот уже несколько лет отправляет избыток пушнины в Бельгию и Голландию, однако в этом году коммерсанты Льежа и Амстердама закупили его вдвое меньше и предупредили, что с них достаточно. Особенно неохотно брали бобра. Тревожные признаки.

Дальше настанет черед остальных мехов: лисы, выдры, норки…

– Нам удалось перехватить у Московии монополию, однако самым ходовым мехом был бобровый. А бобер – это шляпы! Чем меньше становятся шляпы, тем меньше и спрос, а значит, избыток бобра на рынке… Это – разорение…

– Тем не менее, – заметила Анжелика, не отрываясь от своей фасоли, французы не прекращают борьбы с англичанами, цель которой состоит в том, чтобы не позволять им приобретать меха на как можно большей территории.

В этом французы проявляли большое рвение, и их можно было понять, поскольку бюджет колонии и само ее выживание опирались исключительно на торговлю пушниной.

Полькой же владел пессимизм:

– Добывать пушнину становится все труднее, отправляться за ней приходится все дальше и дальше… А вообще-то это так, к слову. Возможно, мы продержимся еще достаточно долго. Когда люди не желают перемен, они идут на разные хитрости, так что крах наступит еще не скоро. Но думать-то приходится загодя… Вот не нужен будет мех – что мы тогда станем делать?

Здесь родится хорошая пшеница, но у нас нет судов, чтобы ее вывозить, а наш интендант, Карлон, смотрит не в ту сторону. На него у всех вырос зуб. Суда, возвращающиеся во Францию, загружаются песком в качестве балласта, ибо не находится толкового попутного груза…

Что за контраст с кропотливой работой муравейника, на который походила Новая Англия! Анжелика принялась описывать деловитость английских колоний, отправлявших на острова и на Ньюфаундленд продовольствие, скот, бондарную и строительную древесину и получавших оттуда французские товары, вина и духи, а также патоку и сахар, шедшие на изготовление рома, который затем отправлялся туда, где ощущалась его нехватка.

Полька слушала ее с большим интересом.

– Сходим к Базилю, – решила она наконец. – Пусть знает, откуда ветер дует… Вдруг сообразит чего-нибудь насчет шляп?

Если бы здесь оказался Жоффрей, все вышло бы по-другому. Людей неудержимо влекло к нему. В нем ощущалась жизненная закваска, из-за которой хотелось следовать за ним по пятам. В его присутствии ладилось любое дело.

Однако в его отсутствие она сильнее горевала из-за летнего безлюдья. В Салеме она чувствовала себя француженкой, в Квебеке же ей казалось, что она за границей. Да еще эта жара…

Только ночами, слыша, как вблизи домов Нижнего Города плещется вода, она обретала покой.

Полька разместила их в большой красивой комнате, где для отпугивания комаров жгли мелиссу. Онорина спала рядышком. Анжелика тоже дремала. В распахнутое окно заглядывала светлая ночь. В тумане, поднимающемся от реки и от густого леса, пряталась луна. До слуха Анжелики изредка доносился шум порта. Ей всегда нравилось внимать дуэту земли и воды, какой звучит только в порту, словно река и суша дружески шепчутся, делясь тайнами разных миров, рассказывая друг другу о вставших на якорь кораблях, о прогуливающихся по набережной капитанах, которым не терпится вновь пуститься в плавание, о зверье, обходящем стороной костры, горящие на берегу, за которыми нужен глаз да глаз, но рядом с которыми так хорошо понежиться…

Она сама принадлежала к тому же беспокойному племени, однако такой ее сделали обстоятельства, она же чувствовала, что в ее душе поселяется кусочек любого берега, где ей доводится очутиться. Она остается там, даже уплывая… Виденное, испытанное крепко держало ее в объятиях, и ей не оставалось ничего другого, как снова сматывать размотанный клубок… Такая уж им выпала роль – им предстояло собрать воедино все уголки земли, кусочки которых остались у них в сердцах и к которым они теперь принадлежали по праву рождения или по свободному выбору.

Они находились не вне, а внутри тесного переплетения лиц, имен, событий, стран, король. Новая Англия, Новая Франция, корабли, лесные скитальцы, будущее, мечты, чаяния, дети, растущие так быстро и одновременно так медленно, состояния, так медленно создаваемые и так быстро рассыпающиеся в прах, законы, раздувающиеся, чтобы лопнуть, подобно жабам, но упорно подминающие под себя, хотя одни внушают страх, другие уходят в песок, как вода… Люди исчезают со сцены, но их место тотчас занимают другие…

Изнурительнее всего было то, что, стоило игрокам закончить одну партию, как на доске сами собой начинали выстраиваться пешки и прочие фигуры для следующей, исход которой, как всегда, вызывал большие сомнения. Времени для колебаний и метаний из стороны в сторону не оставалось. Жоффрей откликнулся на просьбу Фронтенака помочь ему в противостоянии ирокезам. Анжелика произвела на свет еще двоих детей, и перспективы их начинающейся жизни заставляли пересматривать планы, тщательнее принимать решения на будущее и беречь нынешнюю стабильность. Флоримон и Кантор уже находились при французском дворе. Девочка, спавшая бок о бок с ней, сама выбрала свой путь: она предпочла опеку мадемуазель Буржуа, которой предстояло выучить ее читать и петь…

Они находились в центре этого пока еще грубого полотна под названием «Новый Свет». Их благосостояние опиралось на торговлю с Новой Англией, благородное отношение к Новой Франции, благосклонность короля…

Партия началась неплохо, однако конец ее далеко еще не просматривался, и всю доску окутывал туман. Она знала одно: первооткрыватели и исследователи, не ведающие, что поджидает их за следующим поворотом речного русла, должны неуклонно продвигаться на новые земли.

Уже завтра они, обогнув Красный мыс, поплывут мимо незнакомых земель, направляясь к Монреалю. Эта перспектива наполняла ее душу радостью.

Анжелика взглянула на спящую Онорину и погладила ее прекрасную головку. Чем больше Онорина приносила в жертву свои волосы, покушаясь на них с ножницами, тем красивее они становились, тем больше походили на чистую медь.

Она ласково прикоснулась губами к ее белому выпуклому лобику.

«Что станет со мной без тебя, любовь моя?». Онорина вздохнула во сне и пробормотала:

– О, мне столько всего предстоит сделать! То была не жалкая мольба, а радостное и в то же время немного обеспокоенное восклицание растущего человечка, осознающего масштаб грядущих свершений и не без оснований сомневающегося, окажутся ли они по плечу. Анжелика задумалась, какие из бесчисленных трудностей, встающих на жизненном пути, могут пригрезиться во сне такому дитя…

Узнав, что Анжелика остановилась в Квебеке, с ней захотела встретиться мадам Камверт. Эта женщина, пользовавшаяся недоброй репутацией, была удалена от двора за самое отъявленное шулерство за карточным столом, какое только бывает на свете. Ей не терпелось свидеться с Анжеликой, поскольку она сохранила признательность к ней за то, что она вылечила ее обезьянку, умиравшую от воспаления бронхов, над которой никто не хотел сжалиться.

Обезьянка здравствовала по сию пору.

– Я очень забочусь о ней во время сильных холодов, как вы советовали. О, когда только завершится эта безжалостная ссылка?! Когда король простит меня? Ведь простил же он вас! Вы замолвите за меня словечко, когда будете у него в Версале, правда?

Видимо, она не сомневалась, что Анжелика вот-вот окажется во Франции. У нее самой были наготове новости о положении при дворе, о Вивоне.

– Возможно, именно он противостоит моему возвращению. Я о нем слишком много знаю… Возвратившись ко двору, замолвите за меня словечко…

– Однако я… – начала было Анжелика, намереваясь дать ей понять, что возвращение, о котором она толкует, оставалось, несмотря на разрешение короля, весьма проблематичным. Однако собеседница не стала бы слушать ее доводы, в логике которых ей все равно не удалось бы разобраться. Она знала одно: вдали от Версаля она сохнет на корню.

– Господа, приехавшие с королевской почтой и посетившие меня, едва сойдя со своих кораблей, рассказывали, что ваши сыновья пользуются благосклонностью его величества. Не знаю, насколько эти господа уяснили ваше положение в Новом Свете, однако они удивились, не застав ни вас, ни господина Пейрака в Квебеке. Мне представляется, что при дворе время от времени разносится весть о вашем возвращении во Францию: вот-вот вы с господином Пейраком объявитесь в Версале! В один прекрасный день даже разнесся слух, что вы уже получили аудиенцию у короля. Каждый горевал в своем углу, воображая, что он один пропустил столь важное событие. Во всяком случае, одно несомненно: его величество ждет не дождется вас. Есть ли правда в этих рассказах? Верно ли, что его величество в свое время не остался равнодушен к вашим прелестям?

Вся эта болтовня убедила Анжелику в одном: протекция короля остается в силе, а значит, никто в Новой Франции не станет причинять им вред.

Во «Французском корабле» объявился незнакомый военный лет тридцати. Он прослышал, что в Квебеке находится мадам Пейрак, и возжелал просить ее участия в его отношениях со своей «блондинкой», зная, что женщины знакомы друг с другом, вдруг Анжелике удастся убедить ее выйти за него замуж3 Он уже давно молит ее об этом!..

– Блондинка!.. – воскликнула Полька. Речь шла о Мавританке, королевской девушке, приплывшей на «Ликорне», которую Пейраки привезли в Квебек вместе с подругами, которым предстояло сделаться женами молодых канадцев.

Словечко «блондинка» настолько прочно вошло в словарь солдат, обозначавших им невесту или красотку, оставленную на родине, что славный малый не понимал, почему бы ему не употреблять его применительно к той, что владела его помыслами, хотя она была очаровательной негритянкой, воспитанной в Париже дамами Сен-Мора.

Ей пока не нашлось мужа, и не потому, что недоставало претендентов на ее руку, а по той причине, что она вбила себе в голову, что выйдет замуж только за офицера или за дворянина.

У Анжелики появилась возможность разузнать о девушках, оказавшихся в свое время под ее покровительством. Оказалось, что Генриэтта тоже не торопится связать жизнь с канадцем, боясь познать тяжкую долю настоящей жительницы этих затерянных краев. Она по-прежнему прислуживала мадам Бомон, которая повезла ее с собой во Францию, куда ей пришлось отправиться для улаживания дела о наследстве. Возвращение обеих намечалось на следующий год, если только Генриетта не найдет себе муженька на родине.

– Если она все-таки вернется, можешь порадовать ее, что ее младшая сестра вышла замуж в Акадии, в Порт-Руаяле, в поместье Рош-Посей. Думаю, она будет счастлива об этом узнать Анжелике было сообщено, что Дельфина дю Розуа, взявшаяся приглядывать за всей компанией после смерти мадам Модрибур, находится, видимо, в городе и скучает, ибо муж ее, лейтенант флота, отбыл вместе с Фронтенаком на озеро Онтарио для встречи с ирокезами.

Семейство это, пользующееся всеобщей любовью, было среди активнейших членов братства Святого Семейства. Супруги печалились, что у них до сих пор нет детей.

Заслышав о братстве, Анжелика перечитала письмо мадам Меркувиль, которое было одним из первых посланий, которые ей вручили в Квебеке. Она с самого начала подозревала, что в письме пойдет речь о намерении Куасси-Ба и Перрины, ее чернокожей рабыни, сочетаться браком.

Для начала мадам Меркувиль сообщала, что находится в поместье «Бычья коса» со всей компанией, включая избранницу Куасси-Ба. С присущей ей обстоятельностью она не забыла назвать несколько имен и примет, которые помогут в розысках англичан, удерживаемых в плену Новой Франции, удовлетворяя просьбу Анжелики, высказанную еще в осеннем письме. Кроме того, она рекомендовала ей свидеться с несколькими жителями Виль-Мари, рьяных обратителей еретиков в истинную веру, и одним иезуитом, духовником миссии в Сан-Франсуа-дю-Лак, что на реке Сент-Франсис, где скопилось много крещеных абенаков, пригнавших с собой немало англичан, захваченных в плен во время рейдов на поселения Новой Англии.

Мадам Меркувиль по-дружески предупреждала ее, что дело пленников-англичан вопрос весьма деликатный. Англичане были добычей дружественных французам индейцев, по традиции использовавших пленных для работ, которые некому было выполнять после гибели кого-то из воинов на поле брани.

Что касается грядущего брака Куасси-Ба и Перрины, то этим ей предстояло заняться в Виль-Мари. Если бракосочетание состоится в начале августа, то мадам Пейрак найдет в Квебеке достаточно народу, чтобы устроить подобающий случаю пир и собрать процессию, которая проследует через весь город: подобные празднества лучше всего проводить именно в столице, тем более что они совпадут с ежегодным праздником дароносицы, в котором всегда участвует большинство квебекцев.

Готовясь к свадьбе, мадам Меркувиль приготовила черновик брачного контракта, составленный в терминах, какими пользуются в таких случаях, и просила господина и мадам Пейрак изучить его, чтобы можно было обсудить его отдельные положения, когда они пустятся в обратный путь, хотя остановка их, как она, к своему великому сожалению, поняла, будет недолгой.

Анжелика без всякого энтузиазма прочитала строки проекта:

«Граф де Пейрак, сеньор Пейрак и прочее, дозволяет Арману-Цезарю, своему негру, жениться на Перрине-Адели, негритянке вдовствующей баронессы Морн-Анку с острова Мартиника, урожденной Амбер, в супружестве Меркувиль.

Дозволение дается в знак признательности за тридцать лет – а возможно, больше или меньше – безупречной службы названного Армана-Цезаря, а также ввиду удовлетворенности баронессы многими годами службы названной негритянки.

Нижеподписавшийся досточтимый Жаммо, кюре прихода «Бычья коса», подтверждает получение указанных заверений и дает им вследствие этого испрошенное благословение на брак.

Супруги обязуются прослужить совместно еще три года, после чего им будет предоставлена полная свобода.

Подписано. Жанна Меркувиль, урожденная…»

– Но ведь это никуда не годится! – воскликнула Анжелика, так и не присев в зале, куда ее только что привела мадам Гонфарель.

Ее сразу поразило, что Куасси-Ба впервые на ее памяти именуют Арманом-Цезарем, как простого раба. А ведь он давно уже вольноотпущенник!

Как жаль, что с ней нет Жоффрея! Уж он-то разобрался бы во всем этом, затратив куда меньше энергии, чем она. Видимо, Квебек нравился ей лишь тогда, когда здесь можно было предаваться удовольствиям и уделять время дипломатии разве что ради развлечения. Все дело в витающем здесь, даже в разгар лета, французском духе, который не позволяет разуму сосредоточиться на не слишком приятных делах.

Полька тоже не советовала ей заниматься крючкотворством.

– Возьметесь за это дело на обратном пути. Дайте ему перебродить в погребе…

Анжелика не хотела показывать черновик контракта Куасси-Ба. Возможно, он был огорчен тем, что не встретился с Перриной, однако ничего не сказал, а лишь удвоил рвение, с каким охранял Анжелику и Онорину. Для него важнее всего было возвратиться в Тадуссак, с честью выполнив поручение: охранять и защищать, если понадобится, с оружием в руках, величайшее сокровище его господина, Жоффрея де Пейрака, – «счастье хозяина», выражаясь словами самого негра. Анжелика не сомневалась, что, случись с ними несчастье, Куасси-Ба будет готов наложить на себя руки. Он и так не мог привыкнуть к мысли, что придется оставить Онорину у чужих людей. Ему, в отличие от Анжелики, воздух Новой Франции не навевал ничего, кроме подозрительности.

Ту, последнюю зиму, которую они провели в Квебеке, он ходил мрачнее тучи.

Он бродил по улицам Квебека с еще большей опаской, чем по улицам Парижа, которые были ночами погружены в кромешную тьму, пока де ла Рейни не распорядился осветить их фонарями. Он редко позволял себе расслабиться, и глаза его без устали стреляли из стороны в сторону.

Что ж, в этом путешествии, когда на него возложена столь тяжелая ответственность, она не станет причинять ему беспокойства и не будет забывать оповестить, куда собирается направиться. В конце концов, они останутся в Квебеке всего три дня. У нее не было ни малейшего желания задерживаться здесь на более длительный срок.