Текст книги "Анжелика и ее любовь"

– И тем не менее «эти края», как вы изволили выразиться, господин Маниго, имеют странный вид.

– Ты боишься бури?

– Я боюсь всего! – И он добавил со страхом: – Посмотрите… Посмотрите же… Разве все вокруг не напоминает вам конец света?

И действительно, вся внешне спокойная поверхность океана была покрыта мелкими пузырьками, словно закипающая вода в котле. Дневное светило, неожиданно просветлив совсем белое небо, разлило по нему отблеск света потемневшей меди. Красное солнце стало вдруг огромным. Оно нависло над океаном. Потом почти тотчас же исчезло, и все вокруг стало зеленым, а еще минуту спустя – черным.

– Море Тьмы, – вздохнул Ле Галл. – Море древних викингов…

– Просто сейчас мы видели великолепный заход солнца, – сказал Мерсело. – Что в этом особенного?

Но Анжелика догадалась, что он тоже понял необычность явления. Темень, которая поначалу была настолько плотной, что они уже не видели друг друга, начала рассеиваться и уступила место сумеркам. Все вдруг снова стало различимым, даже горизонт, и все-таки они были погружены в безжизненный мир, где не могли возродиться ни цвета, ни тепло.

– Вот это и называется полярной ночью, – сказал Ле Галл.

– Полярной! Ты шутишь! – воскликнул Маниго.

Он расхохотался, и его громкий смех прозвучал в тишине как святотатство. Он почувствовал это и резко оборвал его. Чтобы обрести самообладание, он отвернулся и посмотрел на вдруг поникшие паруса:

– Ну и канальи же матросы на этом корабле-призраке!

И, словно они только и ждали этого возгласа, из всех щелей вдруг повылезали матросы.

Марсовые быстро вскарабкались по вантам и распластались на реях. Как всегда, они делали все бесшумно, и их движущиеся темные фигуры создавали атмосферу какой-то таинственности.

«Сегодня вечером, сегодня ночью что-то произойдет», – подумала Анжелика.

И она приложила руку к сердцу, словно ей не хватало воздуха. Мэтр Берн стоял рядом с нею. Однако у нее не было уверенности, что он сможет прийти ей на помощь.

С мостика капитан Язон по-английски выкрикивал команды.

Маниго облегченно фыркнул:

– Кстати, вы сейчас толковали об Азорских островах. Ты, Ле Галл, плавал больше, чем я, так вот можешь ты сказать, когда мы придем туда? Мне не терпится поскорее узнать, получили ли мои португальские представители посланные мною поручения относительно фондовых бумаг Берега Пряностей?

Он похлопал по карманам своего сюртука:

– Когда я буду уверен, что мои денежки при мне, я смогу наконец дать отпор этому заносчивому пирату. А сейчас он обращается с нами как с несчастными горемыками. Мы должны чуть ли не целовать ему руки! Но ничего, скоро мы придем в Карибское море. Не думаю, что там он будет самым сильным.

– В Карибском море хозяева – флибустьеры, – тихо сказал Берн.

– Нет, мой дорогой. Работорговцы! И лично я уже занимаю среди них прочное положение. Как только я по-настоящему войду в дело, я рассчитываю получить там монопольное право на рабов. Чего стоит судно, которое везет из Африки в Европу только табак и сахар и не наполнило свои трюмы рабами? Нет, корабль, на котором мы плывем, не невольничье судно. Он бы выглядел совсем иначе. И потом, посмотрите, что я нашел, когда, сделав вид, что заплутал, спустился в трюмы.

Он раскрыл ладонь и показал две золотые монеты с изображением солнца.

– Это следы сокровищ инков! Такие же монеты иногда привозят испанцы. И главное, я заметил, что другие трюмы забиты любопытными приборами для измерения глубины, специальными абордажными крючьями, лесенками и еще бог знает чем. Напротив, место, предназначенное для фрахтового груза, слишком невелико для такого приличного по размерам торгового судна.

– И к какому же выводу вы пришли?

– Ни к какому, и пока могу сказать лишь одно: этот пират живет разбоем. Как он это делает? Это уж его забота. Но по мне, для нас лучше он, чем какой-нибудь другой пират. О‑хо‑хо! Пираты, конечно, люди смелые, но они почти ничего не смыслят в коммерции. И они не могут всерьез господствовать на морях. Мы, торговцы, понемногу идем им на смену. Вот поэтому мне было бы весьма приятно побеседовать с ним. Во всяком случае, он мог бы пригласить меня на ужин.

– Говорят, его апартаменты на полуюте роскошны, там много дорогих вещей, – добавил Мерсело.

Они ждали, что скажет Анжелика, но она, как каждый раз, когда речь заходила о Рескаторе, чувствовала какую-то тревогу и потому не проронила ни слова. Мэтр Берн смотрел на нее, ища ее взгляда.

Почему темнота, вместо того чтобы сгущаться, напротив, рассеивается? Словно приближается новая заря.

Цвет моря снова начал меняться. Иссиня-черное, оно вдали казалось разрезанным надвое какой-то бело-зеленой, как полынная водка, полосой. Когда «Голдсборо» оказался в этой полосе, его борта задрожали, словно бока лошади, почуявшей опасность.

С капитанского мостика одна за другой летели команды.

Берн вдруг понял, что прокричал сверху, с марса, по-английски матрос-наблюдатель.

– Айсберг по правому борту, – повторил он.

Они все как по команде повернулись.

Огромная глыба льда, словно призрак, надвигалась на корабль. Матросы с баграми и связками канатов, быстро распределившись вдоль леерного ограждения со стороны айсберга, приготовились отразить смертельное столкновение с этой горой, от которой исходило ледяное дыхание.

К счастью, ведомое опытной рукой хозяина, судно уверенно миновало опасное препятствие. Сзади айсберга небо было еще светлое, но теперь серый туман казался розовым.

Онемевшие от страха пассажиры, боясь верить своим глазам, отчетливо различили на айсберге три темные точки, которые вдруг тяжело отделились от него, стали большими и, по мере того как они приближались к судну, превращались в какие-то странные белые создания в перьях.

– Ангелы! – выдохнул Ле Галл. – Это смерть.

Габриэль Берн хранил невозмутимое спокойствие. Обняв Анжелику за плечи, чего она даже не заметила, он сухо поправил:

– Альбатросы, Ле Галл… просто полярные альбатросы.

Три огромные птицы продолжали приближаться к судну, то описывая огромные круги, то опускаясь на темную воду.

– Это знак беды, – сказал Ле Галл. – Неминуема буря, и мы все погибнем.

Внезапно Маниго разразился проклятиями:

– Я что, схожу с ума? Брежу? Сейчас день? Или ночь? Кто сказал, что мы на широте Азорских островов? Проклятье! Братья мои, теперь мы знаем, что идем вовсе не на Острова…

– Именно это я и говорю, господин Маниго.

– А ты не мог сказать этого раньше, болван?

Ле Галл вскипел:

– А что бы это изменило? Ведь хозяин на корабле не вы, господин Маниго.

– Это мы еще посмотрим!

Они все замолчали, потому что вновь неожиданно наступила темнота и они уже не видели друг друга. Странная заря растаяла.

И тотчас же на палубе засветились фонари. Один из них приблизился к Анжелике и четырем мужчинам. В круге света вырисовывалось худощавое лицо старого арабского врача Абд эль-Мешрата. От холода оно совсем пожелтело, хотя было укутано по самые очки.

Он несколько раз поклонился Анжелике:

– Хозяин корабля просит вас пожаловать к нему. Он желает, чтобы ночь вы провели у него.

Произнесенные самым любезным тоном по-французски, эти слова были вполне ясны. Ошеломленная, Анжелика вскипела. Она уже хотела отклонить предложение, которое сочла оскорбительным, но ее опередил Габриэль.

– Вонючий клоп! – вскричал он дрожащим от ярости голосом. – Как посмели вы передать даме такое оскорбительное предложение?! Уж не думаете ли вы, что находитесь на алжирском рынке?

Он поднял кулак. От резкого движения его снова пронзила боль, и он, с трудом сдерживаясь, чтобы не застонать, вынужден был опустить руку. Анжелика стала между ними:

– Вы сошли с ума! Так не говорят с эфенди.

– Эфенди или нет, но он вас оскорбляет. Подумайте только, госпожа Анжелика, он принимает вас за женщину… за женщину, которая…

– Этот бандит считает, что имеет права на всех нас, на наших жен и дочерей, – вмешался Мерсело. – Это неслыханно!

– Успокойтесь! – взмолилась Анжелика. – В конце концов не из-за чего ломать копья, дело касается только меня. Его превосходительство великий врач Абд эль-Мешрат всего лишь передал мне… приглашение, которое под иными небесами, ну, к примеру, на Средиземном море, можно было бы почитать за честь.

– Опасную честь, – сказал Маниго, затравленно оглядываясь. – И правда, мы попали в руки берберов, ни больше ни меньше. Половина команды состоит из этого сброда, и я побился бы об заклад, что в жилах самого хозяина тоже есть басурманская кровь, хотя он и выглядит испанцем, он или андалузский мавр, или незаконный сын мавра, вот кто он такой…

– Нет-нет, – горячо запротестовала Анжелика, – я абсолютно убеждена, что он исповедует не ислам. Мы на христианском корабле.

– Христианском!

– Ха-ха! Вот уж сказали! Христианский корабль! Госпожа Анжелика, вы теряете разум. Впрочем, есть из-за чего.

Арабский врач с бесстрастным и презрительным видом ждал, кутаясь в свой бурнус. Его исполненная достоинства осанка и удивительно умный взгляд напоминали Анжелике Османа Ферраджи, и она испытывала сострадание, видя, как он дрожит в этой холодной ночи.

– Эфенди, простите мне, что я позволила себе заколебаться, и примите мою искреннюю благодарность за то, что вы взяли на себя труд прийти сюда. Я отвергаю требование, которое вы передали мне, – оно неприемлемо для женщины моей религии, но готова последовать за вами, чтобы самой дать ответ вашему господину.

– Хозяин этого корабля не господин мне, – мягко ответил старик, – он мой друг. Я спас его от смерти, он спас меня от смерти, и мы заключили с ним союз двух разумов.

– Я надеюсь, вы не собираетесь принять предложение этого пирата? – вмешался Габриэль Берн.

Анжелика нежно положила руку на плечо торговца:

– Предоставьте мне право самой объясниться с ним. Уж коли он выбрал такой час, пусть будет так. По правде сказать, я не знаю ни его желаний, ни его намерений.

– Зато я слишком хорошо знаю это, – отозвался Берн.

– Не уверена. Он настолько необычный человек…

– Вы говорите о нем с такой снисходительной фамильярностью, будто знакомы с ним уже невесть сколько времени…

– Я и правда знаю его достаточно давно для того, чтобы не бояться с его стороны… того, чего боитесь вы. – И с едва заметной улыбкой, немного провоцируя его, она добавила: – Поверьте мне, мэтр Берн, я умею защитить себя. Я сумела противостоять бо́льшим опасностям, чем он.

– Но ведь я опасаюсь не насилия, – сказал Берн вполголоса, – а слабости вашего сердца.

Анжелика не ответила. Они говорили, почти не видя друг друга, потому что матрос с фонарем уже удалялся, за ним следовал арабский врач, а чуть поодаль – Маниго и Мерсело. Все они уже были у трапа, ведущего на нижнюю палубу.

Берн наконец решился.

– Если вы отправитесь к нему, я пойду с вами, – громко сказал он.

– Это было бы величайшей ошибкой, – сказала Анжелика нервно. – Вы только напрасно вызовете его гнев.

– Госпожа Анжелика права, – вмешался издали Маниго. – Она уже не раз доказала, что умеет постоять за себя. Я вполне согласен с нею: она должна объясняться с этим типом. Он взял нас на свое судно, прекрасно. Но сам вдруг куда-то исчез, а мы оказались в полярных водах. Что все это означает?

– Слова, которыми арабский врач передал просьбу монсеньора Рескатора, дают основания предполагать, что он желает разговаривать с сударыней Анжеликой не о широте и долготе, – пробурчал Берн.

– Она может принудить его поговорить и об этом, – доверительно сказал Маниго. – Какого черта, Берн! Ты что, боишься этого величественного верзилы, которому нечем обольщать, кроме как кожаной маской? Я не думаю, что это так уж волнующе для дам, разве я заблуждаюсь?

– Я боюсь того, что у него под маской, – еле слышно прошептал Берн.

Он готов был на все, лишь бы помешать Анжелике повиноваться Рескатору. Его глубоко задело ее согласие принять предложение, сформулированное так оскорбительно. Но, вспомнив, как она ответила ему, когда он просил ее руки, что боится не выдержать принуждения, боится потерять свободу поступать по своему усмотрению, счел за благо проявить лояльность и заставил себя смириться.

– Ну ладно, идите! Но если через час вы не вернетесь, тут уж вмешаюсь я.

Когда Анжелика поднималась по ступенькам трапа на полуют, мысли ее были так же неспокойны, как и море. Как неистово и беспорядочно вздыбились вдруг волны, так и всколыхнувшиеся в ней чувства, которые она не способна была даже определить, что это – гнев, тревога, радость или надежда, сменились вдруг страхом, и он свинцовой тяжестью опустился на ее плечи.

Да, сейчас что-то произойдет! Что-то ужасное, сокрушающее, от чего она не оправится.

Она подумала, что ее впустили в апартаменты Рескатора, но, когда дверь за нею закрылась, увидела, что находится в тесной каюте, освещенной свисающим с потолка фонарем в двойной раме, чтобы он не раскачивался.

В каюте никого не было. Оглядев ее повнимательней, Анжелика решила, что эта узкая и низкая каюта, наверное, соединена с апартаментами Рескатора, потому что в глубине ее находилось такое же высокое окно, как на полуюте. За портьерой, закрывавшей стену, Анжелика обнаружила дверь. Это подтвердило ее предположение о том, что каюта соединена с салоном, в котором она однажды уже была. Она повернула дверную ручку, чтобы убедиться в своей догадке, но дверь не поддалась. Она была заперта на ключ.

Со смешанным чувством раздражения и покорности судьбе Анжелика села на тахту, которая занимала почти всю каюту. После раздумий она пришла к выводу, что эта каюта, скорее всего, служит Рескатору для отдыха. Наверное, здесь он и находился в вечер их отплытия. Когда она, придя в себя на персидской тахте, почувствовала, что за ней исподтишка наблюдают.

Привести ее в тот вечер в свои апартаменты – уже одно это было с его стороны дерзостью.

Но она все поставит на свои места! Она ждала, постепенно начиная терять терпение. Наконец, решив, что это становится невыносимым и он просто издевается над нею, поднялась, чтобы уйти.

И была неприятно удивлена, обнаружив, что дверь, через которую ее впустили сюда, тоже заперта на ключ. Она с криком начала колотить по ней. Но ее голос тонул в свисте ветра и шуме моря. И в этот вечер с наступлением ночи волны сильно разбушевались.

Неужели началась буря, которую предсказывал Ле Галл?

Она подумала о том, что они могут столкнуться с айсбергами, и ей вдруг стало страшно. Держась за переборки, она добралась до окна, которое снаружи слабо освещал задний сигнальный фонарь. Волны то и дело заливали толстое стекло потоками воды, оставляя на нем похожую на снег пену, которая медленно сползала вниз.

И все же в просвете Анжелика увидела за стеклом на гребне волны, совсем близко, белую птицу, которая злобно смотрела на нее.

Она в ужасе отпрянула назад.

«Может быть, это душа какого-нибудь утопленника? Должно быть, в этих краях потонуло немало кораблей… Но почему меня держат здесь взаперти, одну?»

Судно резко накренилось, она отлетела от переборки и после тщетных усилий удержаться на ногах снова невольно оказалась на тахте.

Тахта была покрыта белым мехом, очень густым и, наверное, дорогим. Анжелика машинально погрузила в него заледеневшие руки. Она слышала, что на Севере бывают медведи такие же белые, как снег. Верно, покрывало сделано из меха такого медведя.

«Куда нас везут?»

Ее раздражало, что над головой у нее раскачивается странное устройство, в которое был заключен фонарь, отчего находящийся в центре его сосуд с маслом, где плавал фитиль, непостижимым образом оставался неподвижным.

Сам же фонарь, сделанный из золота, был весьма забавен. Никогда – ни во Франции, ни в странах ислама – Анжелика не видела ничего подобного: резной шар или чаша с переплетающимся орнаментом, через который просачивался желтоватый свет.

К счастью, буря, кажется, не становилась сильнее. В секунды тишины до Анжелики доносились голоса. Ей никак не удавалось определить, откуда они идут. Один голос был глухой, другой громкий и низкий, временами можно было уловить отдельные слова команды:

– Отдать паруса… Поднять фок и бизань… штурвал до отказа!

Это был голос капитана Язона, – наверное, он передавал приказы Рескатора.

Решив, что они в салоне, Анжелика снова забарабанила в дверь. И вдруг поняла, что они находятся над ней, на капитанском мостике.

Непогода потребовала там присутствия двух капитанов. Должно быть, объявили аврал, вся команда поднята. Но зачем тогда Рескатор заставил ее прийти сюда для – галантного или нет – свидания с ним? Ведь не мог же он не знать, когда посылал за нею, что потребуется его присутствие на капитанском мостике.

«Надеюсь, Абигель или Северина позаботится об Онорине… Впрочем, мэтр Габриэль сказал, что придет и устроит скандал, если через час я не вернусь к ним», – успокаивала она себя.

Однако прошло уже куда больше часа. Время идет, и никто не появляется, чтобы освободить ее. Выбившись из сил, она наконец прилегла на тахту, потом свернулась калачиком на белом меху и в его тепле задремала. Сон был тревожный, она то и дело внезапно просыпалась, и волны, бьющие в окно, создавали ощущение, будто она поглощена морем и находится в каком-то подводном замке, где неясные звуки голосов двух мужчин, борющихся с бурей, смешивались в ее сознании с мыслями о печальных фантомах, блуждающих между льдами в краю, напоминающем чистилище.

Когда она проснулась, свет фонаря показался ей еще более тусклым. Наступал день. Она села на своем ложе.

«Что я здесь делаю? Это недопустимо!..»

Никто так и не появился.

У нее болела голова. Волосы растрепались. Она отыскала свой чепчик, который сняла, перед тем как лечь. Ни за что на свете она не хотела бы предстать перед Рескатором в таком виде – небрежно одетой, растерянной. А может, именно этого он и хотел добиться? Его коварство непредсказуемо, его ловушки, а также и его цели, в особенности в отношении ее, трудно разгадать.

Анжелика поспешно встала, чтобы привести себя в порядок, и по женской привычке поискала глазами зеркало.

Оно было прикреплено к переборке. Это бесценное сокровище в массивной золотой оправе сияло каким-то дьявольским светом. Она с облегчением подумала, что, слава богу, не заметила его ночью.

В ее тогдашнем состоянии оно привело бы ее в ужас. Этот круглый, неизмеримо глубокий глаз, уставившись на нее, сразил бы ее наповал. Оправа представляла собой гирлянду солнц, переплетенных с радугами.

Вглядевшись в свое отражение в зеркале, Анжелика увидела существо с зелеными глазами, с бледными губами и светлыми волосами, возраст которого невозможно определить, – ни дать ни взять сирена, которые, впрочем, сохраняют вечную молодость.

Она попыталась разрушить этот образ, заплела распущенные волосы в косы и плотно спрятала их под чепчик. Потом покусала губы, чтобы хоть немного вернуть им краску, и постаралась принять как можно более непринужденный вид. И все же она продолжала недоверчиво рассматривать себя. Это зеркало было какое-то диковинное.

Необыкновенно прозрачное, с красно-коричневым золотистым отливом, оно создавало вокруг лица мягкие тени, таинственный ореол. Даже в своем скромном чепчике прислуги из Ла-Рошели Анжелика выглядела каким-то загадочным идолом.

«Неужели я такая и есть или это волшебное, магическое зеркало?»

Когда дверь открылась, она еще держала зеркало в руке.

Она спрятала его в складках юбки, сокрушаясь в душе, что непринужденным жестом не повесила на место. В конце концов, неужели женщина не имеет права посмотреться в зеркало!

Глава V

Дверь в смежную каюту открылась. Держа рукой край откинутой портьеры, на пороге стоял Рескатор.

Анжелика напряглась всем телом и холодно посмотрела на него:

– Могу я спросить вас, сударь, почему вы заперли меня…

Он прервал ее, сделав ей знак приблизиться:

– Пройдите сюда.

Голос его звучал еще глуше, чем обычно, и он два раза закашлялся. Она нашла, что у него усталый вид. В нем что-то изменилось, сделало его меньше… меньше андалузцем, сказал бы мэтр Маниго. Сейчас, пожалуй, он и вовсе не походил на испанца. Теперь она не сомневалась, что он француз. Впрочем, это не делало его более доступным. На маске поблескивали крошечные капельки воды, но сам он уже успел переодеться в сухое.

Пройдя в салон, Анжелика увидела валяющиеся в беспорядке плащ с широкими рукавами, короткие штаны, сапоги – все, в чем он находился на капитанском мостике во время бури.

Вспомнив о своих недавних размышлениях, она сказала:

– Вы испортите свои прекрасные ковры.

– Пустяки.

Он зевнул, потягиваясь.

– О, вот уж, верно, тоска для мужчины – иметь рядом с собой хозяйку. И как это люди женятся?

Он буквально рухнул в кресло около столика, ножки которого были надежно прикреплены к палубе. От сильной качки многие предметы попáдали. Анжелика едва удержалась, чтобы не поднять их. Замечание Рескатора дало ясно осознать, что от этого человека не приходится ждать любезностей и каждый ее жест послужит для него поводом унизить ее.

Он даже не предложил ей сесть. Вытянув свои длинные ноги, он, казалось, размышлял.

– Хороша была битва! – наконец сказал он. – Море, льды и наша скорлупка среди них. Слава богу, буря не разыгралась вовсю.

– Не разыгралась, – повторила Анжелика, – но все же море показалось мне очень бурным.

– Да нет, это еще не бурное. Но терять бдительность было нельзя.

– Где мы находимся?

Вместо ответа он протянул к ней руку:

– Дайте-ка мне зеркальце, которое вы там спрятали. Я был уверен, что оно вам понравится.

Он повертел его в руке:

– Еще одно доказательство того, что сокровища инков существовали… Иногда я думаю, неужели сказки о них – не сказки? Огромный индейский город с хрустальными башенками, стены, покрытые листами золота и инкрустированные драгоценными камнями…

Он разговаривал сам с собой.

– Инки не знали стекла: это зеркало сделано из золотой амальгамы. Вот почему, когда в него смотрятся, оно придает лицу роскошь золота и мимолетность ртути. Женщина видит себя в нем именно такой, какова она есть на самом деле: прекрасной и мимолетной мечтой. Это зеркало – редчайшая вещь. Оно нравится вам? Вам бы хотелось иметь его?

– Нет, благодарю вас, – холодно ответила она.

– Вы любите драгоценности?

Придвинув к себе стоящий на столе железный ларец, он снял тяжелую крышку:

– Взгляните.

Он поднял жемчужное ожерелье с застежкой из позолоченного серебра – восхитительные жемчужины молочного цвета, отливающие всеми цветами радуги. Продемонстрировав ей это сокровище, он положил его на стол и взял другое – длинное ожерелье, в котором жемчужины были с золотистым отливом, все одинаковой величины, одинаковой яркости, и казалось чудом, что их так много собрано вместе. Это ожерелье можно было десять раз обернуть вокруг шеи, и все равно оно спускалось бы до колен.

Анжелика бросила на эти чудеса недоумевающий взгляд. Они оскорбляли ее убогое платье из бумазеи, ее черный суконный корсаж, надетый поверх блузы из грубой ткани. В своем плебейском наряде она вдруг почувствовала себя неловко.

«Жемчуга?.. Я носила такие же прекрасные, когда была придворной дамой, – подумала она и тотчас же поправила себя: – Ну, пожалуй, не совсем такие же…»

Потом у нее мелькнула другая мысль:

«Конечно, всегда приятно иметь такие прекрасные вещи, но вместе с тем это было и тяжким бременем. Зато теперь я свободна».

– Хотите, я подарю вам одно из этих ожерелий? – спросил Рескатор.

Анжелика посмотрела на него почти с ужасом:

– Мне? Но что, по-вашему, я буду делать с ним там, куда мы плывем?

– Вы сможете продать его вместо того, чтобы продавать себя.

Она вздрогнула и почувствовала, как у нее вспыхнули щеки. Нет, право, никогда еще она не встречала мужчину, который бы при каждой встрече оскорблял ее с такой невыносимой заносчивостью и в то же время относился к ней с таким деликатным вниманием.

Он с любопытством наблюдал за ней своими загадочными кошачьими глазами.

Потом неожиданно вздохнул.

– Нет, – сказал он с разочарованным видом, – ни вожделения в ваших глазах, ни жадного огня, который зажигается в глазах женщин при виде драгоценностей… Это даже начинает раздражать.

– Если я так раздражаю вас, – ответила Анжелика, – зачем вы держите меня здесь? Вы даже не проявили простой любезности, предложив мне сесть. Поверьте, такое отношение не доставляет мне удовольствия. И почему вы продержали меня пленницей всю ночь?

– Этой ночью, – сказал Рескатор, – мы находились в смертельной опасности. Я никогда не видел, чтобы льды пришли в эти широты, где бури, которые случаются в дни равноденствия, очень злы. Я сам был удивлен, почувствовав их приближение, и мне пришлось одновременно противостоять двум опасностям, от объединения которых не жди пощады: буре и льдам, и я еще добавлю – ночи. К счастью, как я вам уже сказал, каким-то чудом внезапно изменился ветер, и море немного утихло. Мы смогли бросить все силы на то, чтобы избежать столкновения со льдами, и к рассвету нам это удалось. Но вчера вечером мы были на грани катастрофы. Вот я и послал за вами…

– Но почему? – повторила Анжелика в недоумении.

– Потому что корабль имел все шансы получить течь, и я хотел, чтобы в минуту смертельной опасности вы были со мною рядом.

Ничего не понимая, Анжелика уставилась на него. Неужели он говорит серьезно? Невероятно! Это опять его мрачные шутки!

Прежде всего, всю эту непостижимую грозную ночь она проспала, не подозревая, что опасность совсем рядом. И потом, как может он говорить, что хотел в час смертельной опасности видеть ее рядом с собой, когда сам с откровенным презрением оскорбляет ее.

– Вы смеетесь надо мной, монсеньор? Зачем вы смеетесь надо мной?

– Я не смеюсь над вами и сейчас скажу вам почему.

Анжелика уже овладела собой:

– Во всяком случае, если опасность была так велика, как вы утверждаете, то лично я, к вашему сведению, желала бы в такую минуту быть рядом с дочерью и своими друзьями.

– Особенно рядом с мэтром Габриэлем Берном?

– Да, – подтвердила она, – рядом с Габриэлем Берном и его детьми, я всех их люблю, словно это моя семья. Перестаньте считать меня собственностью и распоряжаться мною, как вам заблагорассудится.

– Однако нам надо обговорить кое-какие долги, я предупреждал вас об этом.

– Возможно, – ответила Анжелика, все более повышая тон, – но прошу вас на будущее: когда вы надумаете пригласить меня для беседы, делайте это в менее оскорбительной форме.

– Что вы имеете в виду?

Она повторила то, что сказал ей арабский врач: монсеньор Рескатор хотел бы, чтобы она провела ночь в его апартаментах.

– Но ведь так оно и есть. В моих апартаментах вы находились в двух шагах от капитанского мостика, и в случае опасности…

Он сардонически рассмеялся:

– А вы надеялись на нечто иное?

– Нет, не надеялась, – жестко сказала Анжелика, платя ему той же монетой. – Боялась – да, ибо ни за что на свете не хотела принимать знаки внимания со стороны человека столь малогалантного, человека, который…

– Не бойтесь. Я ведь не скрыл от вас, что ваш нынешний облик вызывает у меня глубокое разочарование.

– Слава богу!

– Лично я готов поклясться – здесь даже дьяволу уже нечего добавить! Какой крах! Я хранил в памяти волнующую одалиску с солнечными волосами, а нашел женщину в чепце, благонравную мать семейства, нечто вроде монахини… Поверьте мне, есть отчего изумиться даже такому закаленному пирату, как я, который на своем веку повидал много женщин…

– Сожалею, что с товаром произошла неувязка, монсеньор. Надо было бы как-то постараться сохранить его, когда он был в надлежащем виде…

– И ваше высокомерие вместе с ним! Экая заносчивость! Когда там, на невольничьем рынке Кандии, вы стояли, униженно опустив голову…

Анжелика снова пережила час своего позора. Час, когда ее, обнаженную, выставили напоказ под вожделенные взгляды мужчин.

«Оказывается, мне суждено было пережить нечто худшее…»

Его странный голос вдруг зазвучал серьезно:

– О, вы были так прекрасны, госпожа дю Плесси, когда ваше тело прикрывали только волосы, ваши глаза напоминали глаза загнанной пантеры, а на спине виднелись следы весьма нелюбезного обращения с вами моего друга маркиза д’Эскренвиля. В общем, вы были прекрасней, неизмеримо прекрасней, чем сейчас в своей буржуазной надменности… А если к этому добавить, что вы имели честь быть любовницей короля Франции, а это, естественно, окружало вас ореолом, то стоили вы дорого… Уж поверьте мне!

Это было уже чересчур. Он бросает ей в лицо клевету, которую она слышала только от придворных, а главное, возвращается к ее прошлому, давая понять, что раньше она была куда красивее. Ну и грубиян! Ее охватила ярость.

– Ах вот как! Вам мало моей спины в рубцах? Так смотрите же! Смотрите, что люди короля сделали с той, которую считали любовницей его величества!

Она принялась яростно рвать шнуровку корсажа, распуская его, и потянула за рукав сорочки, обнажив плечо.

– Смотрите, – повторила она. – Они заклеймили меня цветком лилии!

Рескатор поднялся и подошел к ней. Он осмотрел след от раскаленного железа со вниманием ученого, изучающего редкий экспонат. Ничто не отражало тех чувств, которые вызвало у него это признание.

– И правда! – сказал он наконец. – А гугеноты знают, что среди них находится особа, заслуживающая виселицы?

Анжелика уже сожалела о своем необдуманном поступке. Палец Рескатора словно бы невзначай ласково гладил маленький загрубевший шрам, и это прикосновение привело ее в дрожь. Ей хотелось снова натянуть на себя корсаж. Рескатор привлек ее к себе, положил свою твердую крепкую ладонь ей на запястье:

– Они знают об этом?

– Один из них знает.

– Так во Французском королевстве клеймят проституток и каторжников…

Она могла бы добавить, что так же клеймят женщин-протестанток и ее приняли за одну из них. Но ее охватила паника. Та самая паника, которую она уже не раз переживала, которая парализовывала ее в руках мужчины, когда тот пытался внушить ей, что желает ее.

– О, что за важность! – сказала она, вырываясь. – Думайте обо мне все, что вам угодно, но только оставьте меня в покое.

Рескатор с силой, совсем как в тот первый вечер, прижимал ее к себе, и она не могла ни поднять голову к жесткой маске, которая маячила над нею, ни оттолкнуть ее. Его рука была крепче, чем железный ошейник.

Другую руку он поднес к шее Анжелики, и его пальцы осторожно скользнули к груди, которую прикрывала только полурасстегнутая сорочка.

– Вы надежно прячете свои сокровища, – пробормотал он.

Уже давно ни один мужчина не позволял себе по отношению к ней такой дерзости. Она напряглась под уверенной рукой.

Рескатор был настойчив: он знал свою власть.

Анжелика не могла шелохнуться, она с трудом дышала. С ней происходило что-то странное. Ее бросило в жар, ей показалось, что сейчас она умрет.

Однако чувство самосохранения оказалось сильнее. Она с трудом проговорила: