Текст книги "Анжелика и ее любовь"

– Оставьте меня! Отпустите!

Его лицо под маской сморщилось, словно от боли.

– Я внушаю вам такой ужас? – спросил он.

Он уже не удерживал ее больше.

Она отодвинулась к переборке, и ей пришлось опереться на нее.

Он изучающе смотрел на Анжелику, и она поняла, что ее реакция озадачила его.

Она совсем потеряла чувство меры, а это было так несвойственно ей.

«Ты никогда больше не будешь настоящей женщиной», – твердил ей какой-то внутренний голос, наполняя ее горечью. Потом она постаралась взять себя в руки: «В объятиях этого пирата?.. О нет, никогда! Он достаточно засвидетельствовал мне свое презрение. Кнут и пряник – вот, по-видимому, с помощью чего он добивался успеха у восточных женщин. Но со мною так не получится. Если я попаду в его сети, он превратит меня в несчастнейшее создание, порочное создание… А я и без него уже достаточно настрадалась из-за своих ошибок».

Но странно, в глубине души она чувствовала разочарование. «Иногда мне кажется, что он единственный, кто мог бы…»

Что с ней? Приятное беспокойство под вкрадчивыми пальцами – она снова познала это – вновь пробудило ее чувства, породило искушение уйти от одиночества? С ним она не знала бы страха, она уверена в этом, однако в ее глазах застыл ужас, и он, должно быть, читает его в них. Но он не знает, что не он тому причиной.

И сейчас еще она не осмеливалась смотреть на него.

Как человек умный, Рескатор, казалось, принял свою неудачу философски:

– Честное слово, вы защищаетесь более яростно, чем какая-нибудь девственница. Кто бы мог подумать!

Скрестив руки на груди, он облокотился о стол.

– Ну ладно. Ваш отказ – дело серьезное. А как вы относитесь к нашей сделке?

– Какой сделке?

– Мне кажется, я правильно понял, когда вы пришли ко мне в Ла-Рошели, что в обмен на то, что я возьму на судно ваших друзей, вы вернете мне рабыню, которой я не сумел воспользоваться согласно моим желаниям и моим правам.

Анжелика почувствовала себя виноватой, как торговец, уличенный в том, что он пытается нарушить условия договора.

Когда она под проливным дождем бежала по ландам, одержимая единственной мыслью вырвать своих гонимых королем друзей из этой проклятой страны, она знала, что, обратившись за помощью к Рескатору, принесла в жертву себя. Но тогда все это показалось ей пустяком. Важным было одно – помочь им бежать.

Теперь он напоминал ей, что пришло время платить долг.

– Но… разве вы не сказали сейчас, что я не нравлюсь вам? – спросила она с надеждой.

У нее был просто дар веселить Рескатора.

– Женские плутни и недобросовестность в выполнении своих обязательств всегда лишены доводов, даже самых нелепых, – проговорил он наконец сквозь хриплый смех, в котором ей послышалась угроза. – Дорогая моя, здесь я хозяин! Я могу позволить себе изменить свое мнение даже в том, что касается вас. Вы не лишены обаяния. В гневе вы весьма обольстительны, и в вашей порывистости есть свое очарование. Признаюсь вам, уже не первый день я мечтаю избавить вас от ваших чепчиков и монашеских одеяний и больше обнажить то, что сейчас вы соизволили лишь приоткрыть мне.

– Нет, – сказала Анжелика, теснее кутаясь в свои одежды.

– Нет?

Он подошел к ней с показным небрежением. Она сочла, что у него тяжелая, напористая походка. Несмотря на внешнюю развязность, что все же отличало его от строгого идальго, он изображал из себя сурового испанского гранда. Иногда он выходил из этого образа. Забавлялся, развлекался. А потом вновь проявлял свою безжалостную властность, и тогда ей становилось страшно.

В эту минуту Анжелика знала, что если даже она соберет все свои силы – и физические, и моральные, – это ее не спасет.

– Не надо, – сказала она торопливо, – это невозможно! Ведь вы уважаете законы ислама, вспомните, они гласят, что нельзя силой брать чужую жену. Я связана обещанием с одним из моих друзей. Мы должны пожениться… через несколько дней… прямо здесь, на корабле.

Она несла невесть что. Но ей нужно было срочно возвести между ними стену. Вопреки ожиданиям ее слова произвели впечатление.

Рескатор резко остановился:

– Один из ваших друзей, вы говорите? Раненый?

– Д… да.

– И он-то и знает?

– Что знает?

– Что вы клеймены цветком лилии?

– Да, он.

– Ого! Для гугенота это мужественный шаг! Плениться такой потаскухой!

Его возглас поразил ее. Она приготовилась к тому, что он встретит эту новость каким-нибудь циничным замечанием. А он казался задетым.

«Это потому, что я напомнила ему о законах ислама, он относится к ним с уважением», – подумала она.

Словно прочтя ее мысли, он яростно бросил ей:

– Законам ислама я придаю не больше значения, чем вере тех христианских стран, откуда вы плывете.

– Вы нечестивец, – сказала испуганно Анжелика. – Не говорите таких слов сейчас, когда благодаря Богу мы спаслись во время бури.

– Бог, которому я воздаю благодарность, даже отдаленно не имеет ничего общего с Богом – сообщником несправедливостей и жестокости вашего мира… Старый мир прогнил, – заключил он с горечью.

Эта диатриба была так неожиданна для него. «Я его задела», – снова подумала Анжелика.

Она была обескуражена этим, как Давид, победивший Голиафа с помощью обыкновенной пращи.

Она увидела, как Рескатор снова тяжело опустился в кресло около стола и, взяв из ларца тяжелое жемчужное ожерелье, стал рассеянно пропускать жемчужины между пальцами.

– Вы давно его знаете?

– Кого?

– Вашего будущего супруга.

В его голосе вновь звучал сарказм.

– Да… давно.

– Несколько лет?

– Несколько лет, – подтвердила она, возвращаясь мыслями к всаднику-протестанту, который проявил милосердие и пришел ей на помощь, когда она искала цыган, похитивших ее маленького Кантора.

– Он отец вашей дочери?

– Нет.

– Даже так! – Рескатор снова презрительно усмехнулся. – Вы знаете его несколько лет, но это не помешало вам разрешить сделать себе ребенка красивому любовнику с рыжими волосами?

Сначала она даже не поняла его. «Какой любовник с рыжими волосами?»

Потом кровь бросилась ей в лицо, и она едва сумела сохранить выдержку. Глаза ее метали молнии.

– Кто дал вам право разговаривать со мною таким тоном! Вы не знаете моей жизни. Не знаете, при каких обстоятельствах я встретилась с мэтром Берном. При каких обстоятельствах у меня появилась дочь. По какому праву вы оскорбляете меня? По какому праву вы допрашиваете меня, как… как полицейский?

– Я имею на вас все права.

Он произнес эти слова бесстрастно, мрачным тоном, но тон этот показался ей более опасным, чем его угрозы. «Я имею на вас все права…»

Это прозвучало как нечто неотвратимое. Она уже не пыталась принять его слова за шутку, поняв, что находится в его власти.

«Я все равно убегу от него… Мэтр Берн защитит меня!»

Она растерянно огляделась, у нее было ощущение, будто все это происходит не наяву, будто она пребывает где-то вне мира, вне времени.

Глава VI

Занимающемуся дню еще не удалось как следует проникнуть сквозь огромные окна. Каюта была окутана полутьмой, и это придавало их разговору таинственный или даже зловещий оттенок. Теперь, когда Рескатор стоял вдали от Анжелики, ей казалось, что он похож на какой-то мрачный призрак, и единственным светлым пятном были его руки, перебирающие жемчужины ожерелья.

И тут она поняла, почему сегодня он вдруг показался ей каким-то другим, непохожим на самого себя.

Он сбрил бороду. Это был он, и это был словно совсем другой человек.

Ее сердце щемила тоска. Она чувствовала, как ее безотчетно охватывает страх при мысли, что она снова здесь, с этим человеком, которого не понимает и который в то же время словно околдовывает ее чем-то.

«Этот человек принесет мне невыразимые страдания».

Она с загнанным видом взглянула на дверь.

– А теперь позвольте мне уйти, – произнесла она почти шепотом.

Он словно не услышал ее, потом поднял голову:

– Анжелика…

В его приглушенном голосе ей послышались отзвуки чьего-то другого голоса.

– Как вы далеки!.. Никогда больше мне не удастся добиться вас…

Широко раскрыв глаза, она замерла. Почему он говорит с ней таким тихим и печальным голосом? Она почувствовала, как внутри у нее вдруг все оборвалось. Ноги словно приросли к ковру. Ей хотелось бежать к двери, чтобы избавиться от этого колдовства, которым он намеревался сломить ее, но она не смогла сделать ни шагу.

– Прошу вас, позвольте мне уйти, – умоляющим голосом снова сказала она.

– Нет, все-таки надо покончить с этим нелепым положением. Я пришел сегодня утром с намерением поговорить с вами, но разговор у нас потек по иному руслу. А сейчас все стало еще более абсурдным.

– Я не понимаю вас… Я не понимаю, о чем вы говорите.

– Считается, что женщины обладают интуицией, что у них говорит голос сердца. Что же вам сказать? Самое меньшее, что можно отметить, – вы начисто лишены этого дара… Ну ладно, перейдем к делу. Госпожа дю Плесси, когда вы приехали в Кандию, одни утверждали, что вы отправились туда ради каких-то дел, другие уверяли, что вы приехали, чтобы воссоединиться со своим любовником. Но были и такие, кто говорил, будто вы разыскиваете одного из своих мужей. Какая же версия верна?

– Почему вас это интересует?

– О, отвечайте, – нетерпеливо сказал он. – Вы и впрямь решили сражаться до конца. Вы умираете от страха, но не сдаетесь. Отчего вы боитесь ответить на мои вопросы?

– Сама не знаю…

– Ответ, я бы сказал, слишком робок для вас, с вашим обычным хладнокровием, но он свидетельствует о том, что вы начинаете догадываться, к чему я клоню… Госпожа дю Плесси, вы нашли мужа, которого искали?

Она покачала головой, не в силах вымолвить ни слова.

– Нет? И тем не менее я, Рескатор, который знает на Средиземноморье всех и вся, могу с уверенностью сказать вам, что он находился совсем рядом с вами.

Анжелика почувствовала, как у нее подкосились ноги, тело стало безвольным.

Она крикнула, почти теряя сознание:

– Нет, нет, это неправда! Это невозможно! Если бы он хоть на мгновение оказался рядом, я узнала бы его из тысячи!..

– Вот как! Выходит, вас вводит в заблуждение это! Так смотрите же!

Глава VII

Рескатор поднес руку к затылку.

И прежде чем Анжелика поняла, что он собирается сделать, кожаная маска оказалась у него на коленях и он повернул к ней открытое лицо.

Она в ужасе закричала, закрыв руками глаза. Она помнила, как на Средиземноморье ей рассказывали, будто у пирата в маске обрубленный нос. Страх увидеть обезображенное лицо вызвал такую реакцию.

– Что с вами?

Она услышала, как он встал, подошел к ней.

– Не очень красив Рескатор без своей маски? Согласен. И тем не менее неужели истина настолько непереносима для вас, что вы не осмелитесь даже взглянуть на меня?

Пальцы Анжелики, закрывавшие ее глаза, тихо скользнули вниз. В двух шагах от нее стоял мужчина, который был незнаком ей, и в то же время она его знала.

Она облегченно вздохнула, – по крайней мере, нос у него не обрублен.

Его жгучие черные глаза под густыми бровями блестели так же, как и в прорезях маски. Лицо было худощавое, жесткое, левую щеку пересекали рубцы от старых ран. Эти отметины, которые несколько деформировали его, производили впечатление, но пугающего в нем не было ничего.

Когда этот незнакомец заговорил, он снова стал для нее Рескатором.

– Не смотрите на меня с таким ужасом. Я не призрак. Подойдите сюда, к свету… Помилуйте, ну не может же быть, чтобы вы меня не узнали…

Он нетерпеливо повел ее к окну, и она подчинилась ему все с тем же застывшим непонимающим взглядом.

– Посмотрите на меня внимательно… Неужели эти шрамы не будят в вас никаких воспоминаний? Ваша память истощилась так же, как ваше сердце?

– Почему, – прошептала она, – почему вы мне сказали сейчас, что в Кандии… он был совсем рядом со мною…

В его черных глазах, наблюдавших за нею, проскользнуло беспокойство. Он резко встряхнул ее:

– Да очнитесь же! Не прикидывайтесь, что вы не понимаете. В Кандии рядом с вами был я. В маске, да. Вы не узнали меня, а я не успел сказать вам, кто я. Но сегодня?.. Вы слепая… или безумная?

«Да, безумная…» – подумала Анжелика. Перед нею стоял мужчина, который по дьявольскому наущению осмеливался предстать перед нею с лицом Жоффрея де Пейрака.

Это столь любимое лицо, жгучее воспоминание о котором долгое время жило в ней, постепенно выскользнуло из ее сердца, и черты его стерлись, ведь у нее не осталось даже маленького портрета, который мог бы питать ее память.

Но сейчас все было наоборот: его точный портрет предстал перед нею, словно в галлюцинации. Тонкий благородный профиль, твердые насмешливые губы, резко очерченные линии скул и подбородка, четко выступающие под матовой, как у всех жителей Аквитании, кожей, и такие знакомые ей шрамы, делающие лицо чуть асимметричным, по которым она в те давние времена иногда ласково проводила пальцем.

– Вы не имеете права поступать так, – сказала она еле слышно. – Вы не имеете права принимать его облик, чтобы обмануть меня.

– Перестаньте бредить… Почему вы не хотите признать меня?

Она попыталась противостоять этому опасному видению:

– Нет, нет, вы не… он. У него были роскошные черные волосы, они обрамляли его лицо…

– Мои волосы? Я уже давным-давно приказал остричь эти лохмы, они мешали мне. Плавать по морям без них сподручнее.

– Но он… он был хромой! – крикнула она. – Можно остричь волосы, можно закрыть маской лицо, но нельзя сделать длиннее ногу!

– И тем не менее я встретил хирурга, который совершил со мной это чудо. Хирург в пунцовой мантии… вы ведь тоже имели счастье тогда видеть его!

И так как она в полном смятении молчала, он бросил ей:

– Палач!

Он принялся ходить из угла в угол, разговаривая сам с собой:

– Мэтр Обен, палач, заплечных дел мастер в городе Париже. О, вот уж умелый человек, по приказу нашего короля он разорвет вам нервы и мускулы и приведет вас в надлежащий вид. Моя хромота была из-за стяжения сухожилия под коленом. После трех сеансов дыбы там осталась лишь зияющая рана, а больная нога сравнялась по длине со здоровой… Какой же у нас прекрасный палач и какой добрый король! Было бы ложью сказать, что преображение произошло быстро. Главным я обязан своему другу Абд эль-Мешрату, который блестяще завершил так превосходно начатое палачом дело. И теперь я знаю, что с небольшим вкладышем, вложенным внутрь сапога, походка моя почти не отличается от походки здорового человека. Ощущать это после тридцати лет хромоты, чувствовать, что твердо стоишь на ногах, весьма приятно. Вот уж никогда не думал, что такое может когда-нибудь случиться со мной. Нормальная походка, то, что для многих людей так естественно, была для меня событием, каждодневной радостью… я готов был прыгать, скакать, как клоун. Я мог предаваться тому, чего был лишен мальчик-инвалид, а потом – мужчина, вид которого отталкивал… И это тем более важно здесь, на море…

Он говорил словно сам с собою, но взгляд его был неотрывно обращен к бледному, почти восковому лицу молодой женщины. Она продолжала держаться так, словно ничего не слышит, не понимает. Безусловно, он ожидал, что она будет потрясена, но чтобы настолько…

Наконец губы Анжелики дрогнули.

– Но голос!.. Как можете вы утверждать… У него был несравненной красоты голос! Уж его-то я помню очень хорошо!

Она слышала сейчас его голос, с какой-то необычайной ясностью всплывший из прошлого.

Вот он, в красном бархатном камзоле, стоит против нее на другом конце банкетного стола, озаренное улыбкой лицо обрамлено роскошной черной шевелюрой, и его прекрасное бельканто наполняет звуками своды старинного дворца в Тулузе.

Ах, как она его слушала тогда! Она горестно затрясла головой. Воспоминание об этом волшебном пении и мучительное сожаление о том, что некогда было… было… и о том, что могло бы быть…

– А его голос? Золотой голос королевства?

– Умер!

Горечь, с которой он бросил это слово, еще больше подчеркнула, как его голос отличается от того, волшебного… Нет, она никогда не сможет соединить это лицо и этот голос, что прозвучал сейчас.

Рескатор остановился перед нею и сказал почти с нежностью:

– Вы помните, в Кандии я сказал вам, что некогда сорвал голос, когда звал кого-то очень далекого… звал Бога… Но в обмен на голос Он согласился дать мне то, что я просил у Него: жизнь… Это произошло на паперти собора Парижской Богоматери. Тогда я подумал, что на сей раз пришел мой смертный час… и я позвал Бога. Позвал слишком громко, хотя у меня уже почти не было сил… И мой голос исчез навсегда… Бог дал – Бог взял. За все надо платить…

Сомнения вдруг оставили ее.

Он сейчас воскресил в ее памяти ту ужасную картину, которая принадлежала только им двоим: его, приговоренного к казни, в выпростанной рубахе, с веревкой на шее, везут на паперть собора Парижской Богоматери для публичного покаяния. Это было много лет назад.

И этот доведенный до последней стадии изнеможения несчастный, которого поддерживали палач и священник, – одно из звеньев невероятной цепи, связавшей блестящего тулузского сеньора со стоящим сейчас перед нею пиратом.

– Но в таком случае, – сказала она с несказанным удивлением, – вы… мой муж?

– Я был вашим мужем… Но что осталось от этого сейчас? Слишком мало, мне кажется…

Он едва заметно усмехнулся, и она вдруг узнала его.

Вопль, который она так часто мысленно издавала: «Он жив!» – готов был разорвать ее сердце, но сейчас во всем этом было что-то зловещее, почти разочарование. И ни капли той ослепляющей радости, о которой она мечтала столько лет.

«Он жив… И в то же время он мертв: человек, который любил меня… который пел для меня. И эту любовь… и этот голос, нет, ничто не вернет их… Никогда».

У нее тяжко сдавило грудь, словно и впрямь ее сердце готово было разорваться. Она хотела набрать в грудь воздуху, но не смогла. Ее поглотила черная пропасть, куда она провалилась, унося в свое беспамятство ощущение, что с нею случилось нечто ужасное и вместе с тем восхитительное.

Глава VIII

Когда она пришла в себя, в ней жила только эта мысль. Ощущение непоправимой катастрофы и какого-то невыразимого счастья охватило все ее существо, повергая ее то в холод, то в приятный жар, погружая то во мрак, то в лучезарное сияние.

Она открыла глаза.

Счастье было здесь, в облике стоящего у ее изголовья человека с чертами лица, которые она уже не отвергала.

Загрубевшее, худощавое и не такое асимметричное, как прежде, потому что его шрамы, казалось, немного сгладились, – мужественное лицо мужчины зрелого возраста, лицо Жоффрея де Пейрака.

Самым тягостным было то, что на нем не было и тени улыбки.

Он смотрел на нее так бесстрастно и отчужденно, словно не узнавал больше.

И все же в затуманенном мозгу Анжелики билась мысль, что чудо, о котором она столько лет мечтала, свершилось, и она потянулась к мужу.

Он жестом остановил ее:

– Прошу вас, сударыня. Не считайте себя обязанной раздувать страсть, которая, я не отрицаю, некогда связывала нас, но за долгие годы угасла в наших сердцах.

Анжелика застыла, словно ее неожиданно ударили. Прошло несколько секунд. В тишине она вдруг как-то обостренно услышала похожее на раздирающий душу стон завывание ветра, который рвал ванты и паруса, и оно эхом отозвалось в ее сердце.

Он произнес слова с отчужденным и надменным видом знатного тулузского сеньора, каким он некогда был. И даже под этой новой личиной пирата она узнала его. Это он!

Должно быть, она смертельно побледнела.

Он пошел к шкафчику в глубине салона, что-то достал оттуда. Если смотреть со спины, это, конечно, Рескатор, подумала она, и у нее на мгновение мелькнула надежда, что все происходящее – дурной сон. Но он вернулся, и в полумраке полярного утра неумолимая судьба вновь представила ей забытое лицо.

Он протянул ей бокал:

– Выпейте вина.

Она помотала головой.

– Выпейте, – настаивая, сказал он своим хриплым голосом.

Только для того, чтобы не слышать больше этого голоса, она залпом осушила бокал.

– Вам лучше? Что с вами?

От алкоголя Анжелика задохнулась, закашлялась и с трудом смогла снова дышать. Вопрос вернул ее к прежним мыслям.

– Как – что? Узнать, что человек, которого я оплакиваю столько лет, жив, предо мною… И вы еще хотите, чтобы я…

На этот раз ее остановила его улыбка. Улыбка, открывшая его по-прежнему восхитительные зубы. Улыбка последнего из трубадуров, сейчас окрашенная то ли грустью, то ли разочарованием.

– Пятнадцать лет, сударыня! Подумайте сами! Пытаться обмануть себя – недостойная и глупая комедия. Теперь у нас обоих иные воспоминания… иные увлечения…

Правда, которой она отказывалась взглянуть в лицо, пронзила ее словно ударом холодного острого кинжала.

Она нашла его, но он не любит ее больше. Столько долгих лет она в своих мечтах представляла себе, как он протягивает к ней руки. Ее мечты – теперь она убедилась в этом – были всего лишь глупыми грезами, как и большинство женских грез. Жизнь столкнула ее с твердым камнем, а не с мягким воском ее воздушных замков. Эти две жестокие фразы отталкивали, причиняли боль.

«Пятнадцать лет, сударыня! Подумайте сами!»

Он любил других женщин!

Может быть, он даже женился? На женщине, которую любит страстно, гораздо сильнее, чем когда-то любил ее? Холодный пот выступил на ее висках, ей казалось, что она сейчас снова грохнется без чувств.

– Почему вы открылись мне сегодня?

Он глухо засмеялся:

– Вот именно, почему сегодня, а не вчера и не завтра? Я уже сказал вам: чтобы прекратить эту глупую комедию. Я надеялся, что вы узнаете меня сами, но пришлось увериться, что вы тихо и окончательно похоронили меня в своем сердце, ибо в вашу душу не закралось даже малейшего подозрения. Вы расточали свои заботы вашему дорогому раненому и его детям, и, черт побери, хотя, наверное, ни у одного мужа никогда не было такой блестящей возможности инкогнито наблюдать, как ведет себя его ветреная супруга, комедия показалась мне сомнительной, и я решил положить ей конец. Иначе как бы не пришлось мне ожидать, когда вы придете ко мне как к капитану корабля, единственному хозяину на борту и, по сути дела, единственному представителю закона, просить соединить вас узами брака с этим торговцем. Такая шутка могла бы завести слишком далеко, вы не думаете… госпожа де Пейрак?

Он рассмеялся своим дребезжащим смехом, который она не могла больше выносить.

– Замолчите! – крикнула она, затыкая руками уши. – Все это ужасно!

– Нет, это не ответ на мои слова. Это крик души, если только она у вас есть.

Он продолжал иронизировать. Он с легкостью переносил то, что ее сокрушало, словно ураган. У него было время подготовиться к этому разговору, он еще в Кандии знал, кто она. И потом, все это не так уж волнует его. Так спокойно можно рассуждать только тогда, когда человек не любит.

Их положение сейчас настолько драматично и двусмысленно, а он, должно быть, в душе забавляется!..

И это тоже так свойственно ему! Разве не насмешничал он над всеми в зале суда, хотя знал, что ему грозит сожжение на костре?..

– Я, кажется, сойду с ума! – простонала она, ломая себе руки.

– О нет! – И равнодушным и уверенным тоном он добавил: – Вы не сойдете с ума из-за такой малости. Помилуйте, вы достаточно знали мужчин! Женщина, которая осмелилась противостоять Мулаю Исмаилу… Единственная христианская рабыня, которой когда-либо удалось бежать из гарема и вообще из Марокко… Правда, у вас был храбрый сообщник… этот легендарный вождь рабов… как там его звали? Ах да, Колен Патюрель. – Он повторил, задумчиво глядя на нее: – Колен Патюрель…

Имя и тон, которым он произнес его, дошли до сознания Анжелики сквозь туман, в котором блуждали ее мысли.

– Почему вы вдруг вспомнили о Колене Патюреле?

– Чтобы освежить вашу память…

Горящий взгляд черных глаз скрестился с ее взглядом. В нем была непреодолимая притягательная сила, и через несколько мгновений Анжелика, словно птичка, завороженная взглядом змеи, была уже не способна освободиться от него. И под этим взглядом у нее как озарение мелькнула догадка:

«Он знает, что Колен Патюрель любил меня… и что я любила его…»

Ей стало страшно, больно. Вся ее жизнь представилась ей как цепь неисправимых ошибок, за которые ей придется теперь расплачиваться слишком дорогой ценой.

«Да, я тоже любила других… Но ведь это ничего не значит!» – хотела крикнуть она, охваченная неосознанной женской гордыней.

Как объяснить ему все это? Нет таких слов!

Ее плечи поникли. Жизнь легла на них каменной тяжестью.

Подавленная, она уронила лицо в ладони.

– Вы же видите, дорогая, что возражения не помогают, – пробормотал он глухим голосом, который по-прежнему, казалось ей, принадлежит не ему, – и я еще раз повторяю вам, что не приму участия в этой лицемерной комедии, которую вы, женщины, прекрасно умеете разыгрывать. Я сам не испытываю угрызений совести и предпочитаю видеть вас такой же… И чтобы окончательно успокоить вас, даже скажу, что понимаю ваше потрясение. Еще бы, готовишься вступить в брак с новым избранником сердца, а тут вдруг объявляется давно и прочно забытый супруг, который к тому же, кажется, требует от тебя отчета! Успокойтесь, все в порядке. Разве я сказал, что буду препятствовать вашим матримониальным планам… если они так дороги вам?

Эта демонстративная индульгенция была для нее самым тяжким оскорблением, которое он мог нанести. Неужели он допускает мысль, что теперь она соединит себя узами брака с другим? Нет, это просто знак того, что он не нуждается в ней больше, что он с легким сердцем принимает то, что ей кажется полной ересью. Он стал грубым, бесчувственным греховодником. Все это просто непостижимо! Кто-то из них потерял разум – или он, или она!

Он хотел унизить ее, а это, напротив, придало ей силы. Она выпрямилась и бросила на него высокомерный взгляд, машинально сжимая палец, на котором некогда носила обручальное кольцо:

– Вы говорите вздор, сударь. Да, прошло пятнадцать лет, но, поскольку вы живы, я по-прежнему ваша жена, если не перед людьми, то перед Богом.

Судорога на мгновение исказила лицо Рескатора. В этой женщине, которую он отказывался признать своей женой, он вдруг вновь увидел непреклонную молодую девушку знатного происхождения, которую много лет назад ввел в свой тулузский дворец.

Мало того, в каком-то мимолетном видении она предстала перед ним в облике светской дамы, какой она была… в Версале. «Самая прекрасная из придворных дам, – как рассказывали ему, – больше королева, чем сама королева».

В одно мгновение он мысленно сорвал с нее грубые тяжелые одежды и представил ее себе во всей красе, в свете люстр, с обнаженной белой спиной и безукоризненными плечами, с дорогим колье на шее, представил себе ее гордую осанку.

Вынести это было выше его сил.

Он встал, потому что, хотя и пытался выглядеть бесстрастным, нервы его были на пределе.

Но когда после долгого молчания он снова обернулся к Анжелике, его лицо было по-прежнему непроницаемо.

– Все так, – согласился он. – Вы действительно единственная женщина, на которой я был когда-либо женат. Но вы, однако, не последовали моему примеру и, если верить моим расследованиям, очень быстро нашли мне замену.

– Я считала, что вы умерли.

– Плесси-Бельер, – проговорил он медленно, словно роясь в своей памяти. – Я никогда не жаловался на память и вспоминаю, что вы рассказывали мне об этом своем кузене, писаном красавце, в которого вы даже были немножко влюблены. Какая необыкновенная удача – освободившись от мужа, навязанного вам отцом, к тому же хромого неудачника, воплотить мечту, столь долго лелеемую в душе.

Анжелика поднесла сложенные ладони ко рту и сокрушенно покачала головой.

– Неужели это все, во что вы поверили после той любви, которую я отдала вам? – горестно сказала она.

– Вы были очень молоды… Какое-то время я вас развлекал. И я считал, что более очаровательной супруги мне бы не сыскать. Но я никогда не думал, даже в те времена, что вы созданы для верности… Оставим это… Копание в прошлом мне представляется занятием бесплодным. Тщетно пытаться вернуть к жизни то, что сгинуло навсегда. Однако, поскольку вы сейчас заявили, что продолжаете считать себя моей женой, я вынужден задать вам в этом качестве некоторые вопросы, которые касаются скорее других, чем нас, но важность их превосходит наши собственные интересы…

Его черные брови сдвинулись, отчего глаза, которые иногда, в минуты веселья, пусть даже показного, казались почти золотистыми, потемнели. Гнев или подозрение сделало его взгляд мрачным, пронизывающим.

Анжелика миг за мигом вновь узнавала игру его лица, которая некогда так завораживала ее. «О, это он! Конечно же это он!» – говорила она себе, изнемогая от этого открытия и сама не понимая, отчаяние это или радость.

– Куда вы дели моих сыновей? Где мои сыновья?

Она, словно очнувшись, переспросила:

– Ваши сыновья?

– Мне кажется, я выразился достаточно ясно. Да, мои сыновья. И ваши тоже! Ваши сыновья, отцом которых, по-видимому, являюсь я. Старший, Флоримон, который родился в Тулузе, в Отеле Веселой Науки. И второй, которого я не видел, но знаю, что он родился: Кантор. Где они? Где вы их бросили? В глубине души я надеялся, что найду их среди беженцев, которых вы попросили меня взять на корабль. Мать, спасающая своих сыновей от несправедливости судьбы, – вот роль, за которую я наверняка был бы благодарен вам. Но ни один из подростков, оказавшихся на судне, не подходит по возрасту. И как я вижу, вы заботитесь только о своей дочери. А где же они? Почему вы не взяли их с собой? На чье попечение оставили? Кто заботится о них?..