Текст книги "Жертва"

Циала угодливо подавала ей вуаль, браслеты, выбирала ленты.

Смотрела Хорешани на расцветшее лицо девушки, и у нее крепла надежда – все пройдет благополучно.

Эту каралетскую девчонку она выпросила у Мусаиба. Пожалела юность, но плут Паата решил – Хорешани для него постаралась.

Узнав о «грехе» Циалы, Хорешани улыбнулась, потом нахмурилась: надо наказать, иначе все девушки потеряют совесть.

– Я тебя от гарема зачем спасла? Хотела в Картли родным вернуть, а ты как меня отблагодарила? Думаешь, этот глупый мальчишка Паата собирается на ком-нибудь жениться? Где твой стыд? Без церкви на ложе мужчины легла.

Девушка смотрела на Хорешани счастливыми глазами.

«Без церкви и с церковью совсем одинаково, – подумала Хорешани, – все же надо ударить… по щеке не стоит, знак останется…» И Хорешани постаралась не очень сильно дать подзатыльник.

Циала поймала ее руку и осыпала поцелуями. Хорешани вздохнула, пробурчала: «Кукушка». Вышла из комнаты и вслух сказала:

– Не она кукушка, а я. Когда кот в доме, нельзя держать открытым молоко.

Так закончились нравоучения Хорешани. Она подарила Циале несколько платьев и приказала каждую субботу мыть голову, иначе в таких густых косах может завестись нечисть.

Наконец Хорешани оделась. Сейчас придет Тэкле. Хорешани остановилась на пороге. Нет, страх за близких – не трусость. Она позвала слугу и велела приготовить закрытые носилки.

Луарсаб сидел в покоях Тинатин. Она счастлива: до захода солнца будет гостить у нее любимый брат.

Какие яства приказала Тинатин приготовить! Какие сладости! Ледяной жулеп! В бассейн вылила драгоценные благовония. Может, Луарсаб захочет освежиться…

В прохладной нише набросала атласные подушки… Может, Луарсаб захочет отдохнуть.

Они, обнявшись, говорили и не могли наговориться.

Любовалась Тинатин братом, восхищалась его умом и торопливо передала предложение шаха Аббаса.

Луарсаб удивленно поднял брови: Тинатин предлагает измену церкви? Временно? А разве церковь прощает богоотступников? Ради народа? А разве народ просит об этом?

В слезах умоляла Тинатин, убеждала, напоминала подвиги предков, ради царства свершавших страшные дела. Пусть Луарсаб пойдет на подвиг! Церковь одобрит и отпустит грех. Народ? Но разве народ управляет царем, а не царь народом? Вот князья приняли магометанство, а разве народ не так же им до земли кланяется? Как посмеет народ поднять голос против властелина?

Луарсаб грустно улыбнулся: Тинатин совсем магометанка. Ее царь – властелин, а не раб князей. Народ! Конечно, народ наружно смирится, молча проглотит все, что бросит ему господин. Но Луарсаб Багратид хочет народного поклонения, хочет поддержки церкви, ибо без поддержки церкви князья не дадут снова воцариться ему на картлийском престоле. А разве войско не народ? Баграт изменил церкви, и если даже – не допусти Иисус – он овладеет картлийской короной, все равно не станет царем. Церковь не признает магометанина, значит, и народ… Что?! Что говорит Тинатин?! Тэкле?!

– Сжалься, мой брат, умоляю, сжалься над Тэкле!

– Что говоришь, Тинатин?! Ты не видела моей Тэкле, не знаешь ее сердца.

– Не видела? Она сидела здесь…

– Здесь?! Моя Тэкле?! О, говори, говори!..

– Она молила помочь Картли вернуть царя Луарсаба… Ради возвышенной Тэкле не противься воле шаха.

– Нет, Тэкле не потребует от меня столь страшной жертвы.

– А если потребует?

Луарсаб смотрел на Тинатин, боясь спросить, боясь услышать предрешенное. «А если потребует, – повторил он мысленно. – Тогда я, значит, не постиг всей глубины моей Тэкле, тогда последний свет померкнет для меня».

– А если потребует? – настойчиво повторила Тинатин.

– Исполню, – медленно произнес Луарсаб.

За дверью послышался веселый голос Хорешани. Луарсаб невольно отпрянул за выступ ниши. Хорешани, слегка поддерживая Тэкле, вошла, заслонив собою дверь. Тэкле вскрикнула. Чадра черной тенью соскользнула на пол. Взметнулись руки, Луарсаб сжал трепещущую Тэкле.

– Сюда, сюда! – взволнованно шептала Тинатин, вталкивая их в нишу. Она плотно задернула полог. Быстрый взгляд – и Хорешани, спокойно открыв дверь, сказала:

– Знаю, не любишь кальян, здесь подымлю кальяном.

Тинатин, задернув на дверях легкую шелковую занавесь, бросилась к бассейной комнате. Она прислонилась к дверям, решив защищать порог. Конечно, сюда никто из жен и прислужниц не войдет, ибо она предупредила – Луарсаб будет освежаться в бассейне. Но могут войти евнухи – и тогда? Нет, Хорешани не допустит гибели всех.

И точно, Хорешани, закрыв за собой дверь, опустилась на низенький табурет, широко разбросав пышную юбку. Если кто вздумает пройти, должен или попросить Хорешани подвинуться, или наступить на юбку и даже толкнуть в плечо. Но кто посмеет?!

Хорешани попросила кальян. Евнухи бросились исполнять желание опасной княгини.

Хорешани досадовала: она не знала, что у царственной Лелу высокий гость. Она не хочет мешать. Старуха – другое дело, почти слепа и глуха. Трудно ей приходить лишний раз, еле ноги волочит. Добрая Лелу усадила чародейку в нишу, там она толчет снадобья, пробуя цвет на руке царственной Лелу.

Изящно держа чубук, Хорешани окуталась голубыми кольцами. Она рассказывала евнухам, что и в Картли любила душистый дым, но в Иране кальян ароматнее. Зато в Картли есть загадочный мастер. Он придумал зеленый дым, и когда куришь, по воздуху плывут причудливые облака, сквозь которые сверкает рай Мохаммета. Можно вызвать и другие видения, стоит только подмешать в кальян желтый и черный порошок. Тогда плывут древние витязи в золотых панцирях на черных конях… И еще можно подмешать красный, лиловый и оранжевый цвет. Тогда проплывет сад с разноцветными птицами… Есть птицы с двумя головами и одной лапой, есть с тремя головами и со взбитым розовым пухом вместо хвоста, есть совсем без головы, но с острым хвостом, словно шайтан вытянул… Есть круглые, как бычачий пузырь, с одним крылом на спине. Есть рыбоподобные, но с конским хвостом, а есть с лицом женщины и с хвостом тигра.

Хорешани пустилась в подробное описание пятидесяти пород птиц из дыма кальяна.

Евнухи изумленно слушали.

– Но самая удивительная птица – черный орел на белой вершине… Как, евнухи не знали о белой горе в Картли?! И о появлении черного орла?! Но ведь об этом кричат майданы всех земель! О аллах, почему нигде не сказано, что делать с невеждами?!

Рассказ о черном орле потряс евнухов.

– Когда орел, распластав крылья, подымается над городом, лежащим у белой горы, солнце исчезает за его спиной и люди поспешно ложатся спать, ибо наступает ночь. От взмахов лохматых крыльев подымается страшный ветер, и люди поспешно закрывают ставни, ибо посуда падает с полок. У орла в пещере на белой вершине сокровища, похищенные им себе в утеху со всех морей и земель.

Там у него поднятый со дна моря потонувший корабль с китайскими стеклянными богами. Тысяча тысяч аршин пурпура. Дерево с изумрудным виноградом. Резная шах-тахта из золота. Вечный светильник, отломленный от луча солнца. Тысяча карликов с зелеными бородами и красными носами. Жемчужный буйвол и два живых ишака, прислуживающие ему за обедом. И еще…

Евнухи зачарованно смотрели в рот Хорешани, стараясь не упустить ни одной подробности.

Украдкой следила Хорешани за песочными часами. Только два часа прошло…

– …Душа моя, уже два часа прошло, куда время спешит? – И Луарсаб снова покрыл лицо Тэкле поцелуями.

– Дети мои, пора, Хорешани совсем охрипла, – произнесла Тинатин, раздвинув полог. – Пусть эта встреча продолжит вашу счастливую жизнь.

Луарсаб побледнел. Тинатин оборвала прекрасный сон. Он обвёл взглядом разрисованные стены и порывисто схватил руки Тэкле:

– Ради тебя, моя гордость, готов на все! Помни, от тебя зависит дальнейшая наша жизнь!

– Если от меня, светлый царь, она будет прозрачна, как родник.

– Тэкле… Тэкле! Моя любовь безмерна… Твое одобрение или осуждение может поколебать самые твердые намерения…

– Говори, моя любовь, сердце Тэкле никогда не солжет.

– Шах Аббас предлагает вернуть мне Картли…

Тэкле вскрикнула, схватила руку Луарсаба. Она задыхалась, радостно смеялась, говорила о конце их страданий, о друзьях и врагах, о счастье картлийцев, о лучшем царе Луарсабе. Она рисовала радостную картину их возвращения и царствования… О, теперь ее любимый знает, как царствовать!

– Повтори, мой светлый царь, повтори! Твои страдания закончились? Да? Это не сон, а выстраданное счастье… О мой царь, почему твое лицо стало похоже на белую розу? Ты пошутил, царь?

– Нет, моя Тэкле, шах предлагает вернуть мне царство, но…

– Говори, говори скорей! – Тэкле дрожала.

– Если я приму магометанство…

Тэкле отшатнулась. Она молчала.

– Я поступлю, как захочет моя Тэкле.

Тэкле подняла отяжелевшую руку и с трудом провела по лбу. Луарсаб ждет решения, но за себя Луарсаб давно решил. Он хочет принести во имя любви тяжелую жертву. Тэкле думала: «Может быть, она должна сказать „да?“ Может, должна принять грех и спасти Луарсаба? Да, спасти! Только слепой не видит, что Луарсаб гибнет. Может, обязана ради Картли принять на себя тяжесть дальнейшей жизни любимого? Жизнь? А может, смерть прекрасней такой жизни? Нет, он должен жить! Должен! Должен!! Я не могу, не требуй от меня, о боже, так много! Душою не изменим вере, воздвигнем лучшие храмы… Молю, святая Нина! Заступись! Все драгоценности отдам Иверской церкви, все отдам! Только не отнимайте Луарсаба, его не могу отдать! Не могу!»

Губы Тэкле посинели. Она, шатаясь, прислонилась к нише, не спуская молящих глаз с Луарсаба.

Луарсаб молчал.

«Все кончено, – в смятении думала Тэкле, – я не приму такой жертвы. Я… я не переживу его мусульманства, не могу! Луарсаб слишком сильно любит меня, но есть сила сильнее любви к женщине – долг. Луарсаб должен для Грузии остаться чистым».

– Мой светлый царь, зачем говорить о моем сердце, оно до последней минуты принадлежит тебе… Пусть бог примет нас такими, какими создал… Будь мужествен, мой светлый царь…

Луарсаб упал к ногам Тэкле. Плечи его вздрагивали от рыданий.

Тэкле нежно подняла Луарсаба, вытерла его слезы и спрятала платок на груди.

В нише, зарывшись в подушку, рыдала Тинатин.

– Прощай, моя розовая птичка!..

– Я всюду иду за тобой, мой светлый царь…

Тэкле накинула чадру и выбежала из комнаты. Хорешани подхватила ее.

…По пыльным улицам покачивались закрытые носилки. На руках у Хорешани лежала Тэкле.

Узнав от Тинатин об отказе Луарсаба, шах Аббас нахмурился, но еще раз пытался убедить его принять магометанство и утвердиться в дружбе со «львом Ирана».

Луарсаб отказался.

Через день шах отправил непокорного Багратида под охраной Али-Баиндура в Гулабскую крепость. Верный Баака последовал за Луарсабом.

Саакадзе поспешил снова водворить Керима к Али-Баиндуру, охотно взявшему в помощники испытанного мастера разведывательного дела.

С еще большей осторожностью отправилась в Гулабскую крепость Тэкле с двумя преданными стариками.

На следующий день шах Аббас пышно возвращался в Исфахан. Блестящая свита окружала грозного победителя. В числе самых близких шаху ехал Саакадзе, почти рядом с ним – Пьетро делла Валле и немного позади – Хосро-мирза, «барсы» вместе с Сефи-мирзой, Паата и знатными молодыми ханами.

По просьбе Саакадзе все «барсы» были шумно веселы. Они громко восторгались: они счастливы сопровождать великого из великих завоевателя, «средоточие вселенной».

Хорешани сидела вместе с Тинатин в золоченой кибитке на белом верблюде. Она из-за занавесок смотрела на лавину иранского войска, на толпы пленных грузин, которых бичами гнали за шахом, и думала о страшном возвращении «барсов» в проклятый Исфахан.

Вечерело. Точно кровавые слезы, скатывались по склону гор последние отблески солнца. С темной реки тянуло прохладой. На обгорелом суку каркал черный ворон.

Саакадзе прислушался. Он вспомнил тринадцать повешенных тушин.

И снова Пьетро делла Валле удивился пламени глаз на окаменевшем лице Георгия Саакадзе…

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

На вершине в непроходимом горном лесу возвышается Гелатский монастырь. За крепостными стенами притаились белые храмы. Три четырехугольные боевые башни сторожат Гелати. На верхних площадках всматриваются вдаль монастырские воины. Им видны синеющие Ахалцихские горы, погруженный в зелень Кутаиси, ледяная цепь Кавказа, виноградные отроги Имерети.

Под сводом просторной приемной палаты в полумгле белеет мраморный престол. Широкие каменные скамьи расходятся от престола вдоль стен. Скамьи покрыты коврами, в дни торжественных монастырских трапез на них восседает высшее духовенство и имеретинская знать.

Посреди палаты зарыт большой глиняный кувшин – квеври, наполненный черным густым вином.

Теймураз прошелся по квадратным плитам, остановился у сводчатого окна, безотчетно наблюдая, как из серого каменного столба падают на четыре стороны водяные струи. Теймураз подошел к квеври, поднял чеканную крышку, зачерпнул чашей и выпил вино большими глотками.

Два года прошло, как шах Аббас в первом нашествии разгромил Кахети. Два года борьбы и скитаний! Лежит в руинах Греми, и в теснинах Упадари дует мусульманский ветер. Вырублены тутовые рощи. Шелковая ткань, обогащавшая Кахети, превратилась в могильный саван. Веками взращенные виноградники, дающие народу хлеб и веселье, потоптаны персидскими отарами.

С высоты горных вершин укрывшиеся от шахского пленения кахетинцы видели, как хлынули в долины и предгорья вереницы иранских телег, как по грузинским деревням расположились чужие караваны, как чужие кони скакали по измятым дорогам. Ненависть обжигала глаза, горячие руки сжимали рукоятки.

Теймураз глухо застонал. Он вспомнил Кетеван, свою мать, замученную шахом в пытках. Вспомнил двух сыновей, зверски оскопленных в Исфахане и умерших в муках.

Но шаху не удалось заселить персиянами Кахети. Ставленники шаха, князья Джорджадзе и Асланишвили, подобострастно извещали Аббаса об успешном заселении Кахети мусульманами, но тайно подготовляли восстание. Кахетинцы обратились к нему, Теймуразу, с мольбой изгнать ненавистных переселенцев и вернуться на царствование. И вот он, Теймураз, во главе кахетинцев и тушин, одновременно ударил на захватчиков и преградил на границах путь к отступлению.

Победили кахетинцы, и Теймураз торжественно въехал в Телави – новую столицу Кахети.

Так началась кахетинская война, длившаяся год.

Охваченный яростью, Теймураз стал изыскивать новые средства для борьбы с шахом Аббасом. Верный игумен Харитон был послан к султану и к крымскому хану Гирею.

Султан, радуясь случаю отплатить шаху Аббасу за отнятые города и оскорбительный прием Абу-Селима-эфенди, посла Стамбула, милостиво обещал военную помощь и отпустил Харитона с грамотой к Теймуразу.

Крымский хан, вассал Турции, также не преминул выделить татарскую конницу против шаха Аббаса. Хан Гирей воспользовался удачным моментом отомстить шаху за обещание посадить царевича Гирея в Бахчисарае ханом Крыма.

Хан Гирей подарил игумену Харитону золотой крест. Теймураз понимал: не только распри с племянником вынудили крымского хана согласиться, – война с шахом Аббасом поможет Гирею укрепить свой престиж среди горцев-мусульман Северного Кавказа.

Проходили месяцы, и Теймураз, досадуя на неторопливость союзников, вновь послал Харитона к султану. Турецкие и крымские силы начали стекаться к Эрзуруму.

Но медлительность турок и татар и все более угрожающие действия шаха вынуждают его искать других путей. Один из этих путей ведет в Рим, другой в Москву. Папа Урбан VIII к месту вспомнил, что еще в XIII веке Ватикан завязал сношения с царями Лаша и Русудан. Но тогда монголы оборвали связь Рима с Грузией. И только в XVI веке царь Симон Первый, дед Луарсаба, написал письмо к папе Павлу III. Но Русия кахетино-московским соглашением опередила Ватикан и вытеснила католических миссионеров из Восточной Грузии.

Ватикан встревожен. В Испании ослабевает святейшая инквизиция! В Англии еретическое протестантство третирует папских нунциев! Во Франции ветрогон Генрих IV, покровительствуя гугенотам, путает карты Ватикана! Русия, претендуя на первенство в христианской церкви, отвергает Рим и Константинополь и возвышает Москву! «Два Рима падоша, третий стоит, четвертому не быть!» И Ватикан учреждает в Риме коллегию пропаганды веры. Миссионеры разъезжаются по Новому и Старому свету.

Пьетро делла Валле направляется в Исфахан. Пьетро Авитабили и Яков Стефани – в Имерети, а Кастелли – в Самегрело.

Шах Аббас еще задолго до своего вторжения в Кахети и Картли оттягивал Грузию от Русии. Одним из средств стало религиозное расчленение: где невозможно омагометанить, там надо окатоличить.

И шах Аббас покровительствует католическим миссионерам, прибывающим в Иран. Отец Тхадео направляется в Кахети к царю Теймуразу. Теймураз радушно принимает Тхадео и даже разрешает построить католический собор.

Но грузинская церковь тянется к Русии. Игумен Харитон, выполняя наказ грузинского духовенства и константинопольского патриархата, живущего милостынею московской церкви, усердно склоняет Теймураза в сторону Москвы.

Ударил колокол. Теймураз взял посох и вышел из палаты.

Два года яростной борьбы, и вот сейчас недаром несется с гор, точно волны, раскат колоколов Гелатского монастыря. Он, Теймураз, добился наконец съезда грузинских царей и князей-владетелей. Георгий Имеретинский, Мамия Гуриели, Дадиани Мегрельский, Атабаг Манучар II и Шервашидзе Абхазский прибудут в Гелати для разговора с Теймуразом о военном союзе грузинских царств и княжеств. Такой союз не разрушит привилегий князей, как преступно замыслил Саакадзе, а еще больше укрепит.

Теймураз все взвесил. В военном объединении его настойчивый ум видел единственный выход. Разве, несмотря на раздробленность грузин, Саакадзе не объединил народ в Сурамской битве? А если мог он, почему не можем мы?

Теймураз подошел к могиле царя Давида Строителя. Ее прикрывало тяжелое железо ганджинских ворот с арабской надписью: «Врата эти сделаны, во славу аллаха благого и милостивого, эмиром Шавиром, из династии Бень-Шедадов, в 1063 году»[12][12]
  Эти ворота закрывали крепость Дербентского ущелья – стража Каспия. Впоследствии находились в Гандже, откуда и вывезены в Гелатский монастырь как военный трофей грузинским царем.


[Закрыть].

Кровавые испытания Грузии оживили эту могилу.

Теймураз нахмурился. Угловато выступили скулы, серо-красноватые глаза снова зажглись.

Вот он слышит боевой рог Давида, стук мечей о щиты, ржание коней, клики воинства, с гребней гор лавою сбегающего в долины.

– Погибнуть или победить! – доносится рокот.

Пусть потеряно царство, сыновья, мать, но осталась непокорность, сила власти. Эта сила вернет царство, сделает его независимым от мусульманского мира.

Несмотря на ненависть к Саакадзе, он, Теймураз, чувствует огромную притягательную силу непонятного картлийца, с которым начинает здесь, в Гелатском монастыре, беспощадную борьбу.

Колокольный звон собора богоматери подхватили церкви святого Георгия и святого Николая. Через площадь черной вереницей потянулись монахи.

Солнце клонилось к западу. Косые лучи скользили по изображению Давида Строителя, держащего в руке церковь Гелати.

Проходили века, отпечатываясь на стенах гелатских храмов. Византия сближается с Грузией, и император Алексей Комнин дарит Давиду Строителю для Гелати изображение богоматери. Давид Строитель освобождает Грузию от сельджуков и дарит Гелати для иконы богоматери драгоценный оклад, сверкающий жемчугом и одиннадцатью рубинами. Свирепствуют турки, и в Гелати укрывается икона Георгия, вычеканенная, по преданию, из тридцати сребреников Иуды. В память бракосочетания дочери византийского императора Константина с царем Георгием в Гелати присылается в золотом ковчеге «зуб богородицы» и серебряный ковчег с мощами апостолов и мучеников. Царская печать на ковчеге усиливает таинственность и ценность мощей.

Слава о священных богатствах Гелати разносится далеко за пределы Грузии. Стекается народ, цари, князья, купцы. Спешат приложиться к «черепу победоносца Георгия» или к «зубу Онтипа Пергамусейского», и на монастырские блюда сыплется мелкая и крупная монета.

В начале XVI века в Гелати учреждается епископская кафедра. После упразднения в Пицунде патриаршего престола в Гелати перевозятся все сокровища. Алтари, приделы, ризницы, тайники наполняются живописью, драгоценными камнями, хрусталем и металлом. За большие вклады покупаются места для погребения в Гелати. Цари и князья завещают, чтобы их погребли подобно царевичу, гробница которого находится в соборе богородицы. Именно так должен прикрывать надгробную плиту золотой ковер, а в изголовье стоять позолоченный сереброчеканный сосуд. Слева на белый войлок да возложат святые отцы седло, обитое серебром, на седло – саблю, пояс, кинжал. В ногах на коврике пусть стоят цаги зеленые персидской работы, и цаги из черного сафьяна.

Но не только коронами и крестами, перстнями и кадилами богатеет Гелати. От храмов и вдоль Цхал-Цители – Красной речки тянутся монастырские виноградники и усадьбы. Скот, шелк и вино превращаются в золото крестов и серебро сосудов. Из монастырских крестьян и азнауров владыки создают гелатское войско. Духовенство достигает верховной власти, и в царстве Имеретинском возникает черное Гелатское царство…

Цари, владетельные князья и высшее духовенство собрались в обширных покоях митрополита Гелати. Владетели в рясах особенно заинтересованы в съезде, ибо оружие шаха главным образом направлено против Иверской церкви. Вот почему прибыл в Гелати и Трифилий. Впрочем, есть еще одна причина. Он кстати вспомнил свое имеретинское происхождение и приехал как бы в гости к брату – князю Авалишвили. Митрополит пригласил Трифилия на съезд: «влиятельный в Картли и борется против омусульманившегося Баграта VII».

Собрание проходило бурно, но духовенство уже радовалось победе над упрямым Теймуразом. Он не должен тянуться к Стамбулу и Риму.

Развернулся свиток. Наступила тишина. Цари и владетели пишут Михаилу Федоровичу.

Священники сосредоточенно переводят на греческий.

Первым написал Георгий Имеретинский. В грамоте он описал, как шах Аббас разорил Иверскую землю и как Теймураз вторично пришел к нему в «Башачик» – Имерети, как шах требовал выдачи Теймураза с женой и грозил нашествием. Но он, царь Имерети, отказался выдать Теймураза и написал шаху:

«…царь Теймураз выше „льва Ирана“. Много кахетинцев полегло с честью в бою, но Теймураз пришел в Имерети с еще большим войском. Напрасно ты, шах Аббас, угрожаешь! Царь, княжество и войско готовы драться с Ираном за свои земли и церковь. А если злая судьба все же подскажет и ты придешь, то я покажу тебе голову шаха, твоего деда. Он тоже угрожал Имерети и потерял голову на имеретинской земле. Знай, я не побегу, как Теймураз, отступать имеретинцам некуда: кругом враги, а позади море. Будем биться до последней головы, на том порешили крепко».

Георгий Имеретинский не без гордости писал Михаилу Федоровичу, что шах Аббас, получив послание, не рискнул идти на воинственную и укрепленную Имерети. Теперь он, Георгий Имеретинский, просит царя Русии помочь Теймуразу прогнать нечестивцев из Кахети и взять под свое высокое покровительство грузинские царства: «…не выдай нас тем волкам на съедение. И мы, христианские цари, ухватившись за твою царскую полу, их не устрашимся». Георгий Третий на грамоте поставил печать имеретинских царей.

Потом написал владетель Мамия Гуриели. Он также обращался к царю Русии Михаилу Федоровичу, «великому и сильному государю». В момент грозной опасности для христианских царств Мамия Гуриели просил Русию «от поганых рук высвободить Гурию и принять под высокую руку!» Закончив грамоту, Мамия приложил печать с изображением богородицы с младенцем.

Только Леван Дадиани не успел составить грамоту. Он спешно покинул совещание, вызванный на войну с восставшим вассалом.

Теймураз подробно описывал свои бедствия и мытарства из-за преданности церкви: «Солнце в тьму превратилось, и луна померкла, день в ночь, а ночь в день превратились». Потом Теймураз описал разорение монастырей, перечисляя, со скольких икон персы посдирали золотые и серебряные оклады, а из святых изображений разожгли костры, и как в церкви разрушенного до основания монастыря чудотворца Георгия был поставлен шахский шатер.

«Тридцать дней, – жаловался Теймураз, – стоял в том шатре шах, надругаясь над хрестьянской верой, блуд всякой творил, чтоб осквернить божию церковь. И престол господень, где сокровенно бывает тело господа нашего Иисуса Христа, выкинул из церкви вон, и евангелие и другие книги хрестьянские, не только которые вблизи нашел, но и из дальних мест собрав, множество вкинул в озеро и в тину втоптал… Лутче б я от матери своей не родился, а если уж бог и создал, так лутче б в утробе материнской окаменел, чем родился на такое разоренье и горе».

Грамота заканчивалась мольбой о военной помощи для изгнания из Кахети шахских ставленников и иранского войска.

Закончив грамоту, Теймураз приложил свою печать с персидской надписью: «Теймураз царь».

Теймураз напутствовал игумена Харитона и просил красноречием убедить Михаила Федоровича в необходимости быстрейшей помощи.

Выждав окончание переговоров о военном союзе, Трифилий мягко заявил: необходимо просить русийского царя вызволить Луарсаба из шахского плена. Но цари приняли холодно предложение Трифилия.

Георгий Имеретинский сослался на нецелесообразность в одном посольстве выдвигать несколько просьб, это может раздробить внимание русийского царя, а сейчас важно добиться военной помощи против шаха Аббаса, угрожающего грузинским царствам.

Теймураз его поддержал. Кроме явных причин, была еще тайная: Баграт VII как ставленник шаха не был любим народом, готовым восстать против навязанного шахом царя-магометанина. Теймураз, напротив, пользовался любовью народа, ибо воевал с шахом против омусульманивания грузин и не страшился никаких угроз. Теймураз рассчитывал с помощью Московии или Турции вернуть Кахети, а потом пойти войной против Баграта и, изгнав его с помощью картлийцев, стать царем и Кахети и Картли. Теймураз знал: этот план поддержат многие владетельные князья, особенно Мухран-батони, который так и не подчинился Баграту, несмотря на все усилия непрошеного царя. Эти замыслы заставили Теймураза забыть дружбу с Луарсабом, родство и страдания молодого царя в плену у шаха Аббаса.

Трифилий обратился к духовенству и здесь встретил большое сочувствие, – ведь Луарсаб томится из-за верности Иверской церкви, – но грамоту отцы церкви отказались посылать. С большими трудностями Трифилию удалось добиться устного поручения игумену Харитону рассказать русийскому царю «о пленении христолюбивого Луарсаба» и просить заступничества Михаила Федоровича и патриарха Филарета перед шахом.

Но Трифилия не могла удовлетворить такая скудность. Он считал необходимым особое посольство в Московию для хлопот об освобождении Луарсаба из когтей коварного преследователя христиан.

Конечно, не только преданность Луарсабу руководила тонким политиком Трифилием, в чем он старался убедить всех. Его давнишние предположения оправдались с избытком. С воцарением Баграта Кватахевский монастырь, а значит, и настоятель Трифилий, потерял всякое значение. Баграт хотя и принял магометанство, но остался верен Мцхетскому монастырю, тем более, что шах покровительственно отнесся к Гефсиманскому храму в Мцхета.

Трифилий стремился восстановить первенство Кватахевского монастыря времен Георгия Десятого и Луарсаба Второго. Он променял княжескую куладжу на монашескую рясу ради возможности держать в руках нити внутренней и внешней политики. Возвращение Луарсаба – возвращение власти Трифилия. Вот почему он так горячо отозвался на мольбу Тэкле взять на себя хлопоты за Луарсаба перед царем русийским.

Трифилий решил добиться у католикоса заступничества за Луарсаба. Провал в Кутаиси не обескуражил настоятеля, и он немедля выехал в Тбилиси.

В то же время Теймураз, заверив духовенство в своей преданности Русии, спешно выехал в Кутаиси.

Здесь он тайно с католическим миссионером отправил в Рим послание папе Урбану VIII. Во имя Иисуса Теймураз просил у Ватикана помощи для изгнания неверных из Кахетинского царства.