Текст книги "Пианино из Иерусалима"

И в трубке наступила тишина. Александра легла, не выпуская телефона из пальцев. Снова темнота номера, белые ребра на стене – свет фонарей, располосованный лезвиями жалюзи. В отеле было так тихо, что на миг ей сделалось не по себе. Она выругала себя за малодушие: «Сейчас не сезон, отель почти пустой, чему удивляться?» Закрыла глаза и тотчас увидела картину, знакомую ей до последних мелочей. Когда она реставрировала полотно, то в какой-то мере становилась соавтором художника. «Ракель заметила то, о чем я бы никогда не догадалась. Но не увидела того, что сразу бросилось в глаза мне – девушку, судя по всему, рисовал другой человек. Другая рука, другой мазок, понимание объема, все другое. Или художников было двое, или я ничего не понимаю в живописи. Тот же фокус, что с видом из окна – кажется, один интерьер, а их два, один художник, а их двое! Поговорить бы с Генрихом… Но после того, как я отшила его в аэропорту, он вряд ли станет откровенничать. Разозлился, как пить дать. И почему Илана не желает разговаривать с Ракель? Не любит она телефонные разговоры, как же!»

Она уже проваливалась в сон, мысли брели нестройно, как пленные солдаты, по краю сознания. «Я снова во что-то влипла… Чувствую. Мне платят тысячу долларов в сутки ни за что. Плюс оплачивают путешествие в рай, в декабрь с цветами и пальмами. Картина – чисто любительская. Пианино – гнилые доски. Генрих чего-то боится. Илана боится свидетелей. Она испугалась, что я кому-то рассказала о… О чем я могла рассказать? Я ничего не знаю. Зачем эта таинственность? Почему такой высокий гонорар? Не из-за картины же. Не из-за пианино. Тут что-то еще… Та старая история с Анной. Вот за что мне столько платят! Восстановить кое-какие события из семейной истории – так выразилась Илана. Какое отношение она имеет к сестрам Хофман? Ракель не знает ни ее, ни Генриха».

Внезапно она увидела добродушное круглое лицо Дениса Гурина и одновременно поняла, что спит. Это совсем не мешало ей разговаривать со старым приятелем. Но разговор получался странный – Александра пыталась поведать ему о своих сегодняшних впечатлениях, а говорила совсем о другом, сама себе удивляясь, испытывая смутный стыд оттого, что произносит какие-то глупые фразы. «Он решит, что я дура, и отменит аукцион», – мелькнула у нее нелепая мысль. Но остановиться она не могла – с губ, против ее воли, срывались тяжелые, вязкие фразы, лишенные смысла. Александра в чем-то оправдывалась, пыталась острить, чтобы избежать каких-то вопросов, которые она боялась услышать… Гурин презрительно кривил рот. Это было так мучительно, что Александра застонала, стискивая зубы. И проснулась.

Ее окружала все та же темнота, рассеченная резким белым светом. Фонари были далеко внизу, на набережной, но на крыше отеля стояли яркие прожектора, освещавшие весь фасад здания, обращенный к морю. Балкон за полупрозрачными белыми шторами был залит мертвенным сиянием.

Она поежилась, глубже прячась под одеяло. Сердце сжимала тоска. Александра не любила эти пробуждения среди ночи, в чужой стране, в чужом углу, в отеле или в доме малознакомых людей. В такие минуты она остро ощущала свое одиночество, от которого в Москве совсем не страдала. Вслед за этим тревожным чувством подкрадывались другие: тревога за будущее, угрызения совести – прожито немало, а не сделано ничего… Ей начинало казаться, что рассвет никогда не наступит и с ней уже ничего хорошего не произойдет.

Тихо выругавшись, Александра коснулась ледяного пола босыми ногами, прошла в ванную, включила свет, взглянула на свое бледное лицо в зеркале. Умылась. Сон окончательно прошел. На часах была половина третьего ночи.

Она прошлась по номеру, зажгла лампу на чайном столике, включила телевизор и несколько минут изучала каналы. Оставила передачу про природу на английском. Вид орлов, парящих над водопадом, успокаивал. Заглянула в мини-бар. Мысленно позавидовала людям, которые могут утихомирить тревогу алкоголем. Ей бы стало только хуже. Откинула штору, раздвинула балконные двери и, кутаясь в халат, вышла на балкон.

Ветер сперва отхлестал ее по щекам, затем схватил за волосы – как ревнивый муж, поджидавший за дверью припозднившуюся супругу. Море взревело во тьме, приветствуя Александру, словно публика – вышедшую на сцену примадонну. Художница подошла к перилам, содрогаясь от холода, и взглянула вниз, на большую стоянку перед отелем.

Наверное, в сезон здесь не нашлось бы свободных мест. Сейчас, в декабре, стоянка была полупустой. Александра пересчитала машины, по детской привычке загадав про себя: четное число – ее ждет удача, нечет – провал. Получилось шестнадцать машин. И как это было ни глупо, художница вдруг повеселела. И тут же заметила еще одну машину, семнадцатую. Та стояла в самом углу стоянки, поодаль от остальных автомобилей, на кузов падала черная, густая тень растущего рядом куста. Машина была темной, синей или черной, и потому не сразу бросилась в глаза. Александра больше развеселилась, чем расстроилась, – ее насмешило собственное суеверие. Она попробовала рассмотреть море, убедила себя, что это у нее получилось – хотя ничего, кроме чернильной тьмы, так и не увидела. Художница уже собиралась вернуться в номер, выпить чаю и снова попробовать уснуть… Как вдруг заметила в том углу стоянки, где был припаркован семнадцатый автомобиль, какое-то движение. Она бросила взгляд в тот угол и вздрогнула.

Дверца со стороны водителя была теперь открыта. В шаге от машины стоял мужчина – он показался ей очень высоким и худым, но, может быть, это шутили тени. Ветер становился все сильнее. В понимании Александры, это был уже не шторм, а настоящий ураган. Мужчина не курил, не звонил по телефону – просто стоял, заложив руки в карманы черной куртки, чуть нахохлившись, пряча затылок в воротник. Потом он поднял голову и взглянул прямо на Александру.

Ее было отлично видно на ярко освещенном балконе. Она на шаг отступила от перил, и мужчина, словно привязанный к ней невидимой нитью, сделал шаг вперед, не сводя с нее взгляда. Александра дрожала, но виновником был не холод – прожив долгие годы в неотапливаемой мансарде, она закалилась так, что перестала простужаться. Эта дрожь рождалась где-то под сердцем. Лица мужчины она рассмотреть с такого расстояния толком не могла, это было светлое пятно с едва намеченными резкими чертами. В свете стоящего рядом фонаря серебрился ежик волос на макушке. Седина или световой эффект.

Держась очень прямо, Александра повернулась и переступила порог номера. Задвинула дверь. Тщательно задернула шторы. Взяла пульт от жалюзи, и тут же положила его на место. «Незачем закрывать жалюзи, я на восьмом этаже. Снизу ничего не видно». Тем не менее она погасила лампу. Теперь номер был освещен только экраном телевизора. Огромная стая фламинго рыбачила на отмели. Вдали, за ртутно блестящим озером, виднелись горы.

Ничего преступного мужчина на стоянке не делал, ничего отталкивающего в его облике не было. Художница даже не могла с точностью сказать, смотрел ли он на нее или любовался небом. Но Александра почувствовала его взгляд – как бесцеремонное, жесткое прикосновение. «И он как будто знал, что я здесь. – Она продолжала следить за перемещениями стаи фламинго, едва сознавая, на что смотрит. – Да нет! Ничего он не знал и смотрел не на меня. Нервы разболтались. Мне бы радоваться, что внезапно удалось заработать, ничего не делая! По нынешним-то временам, когда на один кусок – десять ртов…»

Основательно отругав себя за мнительность, Александра выключила телевизор. Чай она заменила бутылочкой воды, которая отыскалась в мини-баре. Прежде чем лечь в постель, художница, не удержавшись, снова вышла на балкон.

Машина, стоявшая в углу парковки, исчезла. Теперь на стоянке перед отелем было шестнадцать машин. Но у Александры пропала охота играть в чет – нечет. Она забралась под одеяло, приказала себе ни о чем не думать…

…И проворочалась до рассвета.

Глава 4

Павел разбудил ее звонком в половине восьмого утра, как они и договаривались.

– Сейчас спущусь, – пробормотала она. Плеснула себе в лицо холодной водой, не глядя в зеркало, почистила зубы, провела по слежавшимся волосам щеткой. Натянула одежду. Сумка с документами и деньгами была собрана с вечера. Все заняло от силы минут десять, но, когда Александра спустилась в холл, Павел казался недовольным:

– Нам надо застать одного человека в порту, он появляется только рано утром, после девяти его уже не поймаешь. – И неожиданно добавил: – Давайте завтракать! Я вижу, в ресторане уже столы накрыли.

Александра удивленно взглянула на него, и Павел осведомился:

– У вас ведь завтрак входит в стоимость?

– Насколько я помню, да, – ответила она.

Павел без всяких церемоний отправился в ресторан первым, Александра последовала за ним. Когда она подошла к стойке бара, на которой был устроен шведский стол для немногочисленных декабрьских постояльцев, Павел вовсю угощался. Он взял себе омлет, салат, сыр, налил стакан апельсинового сока и теперь возился с кофемашиной. Бармен, веселый рыжий парень, неожиданно заговоривший с Александрой по-русски, совершенно не возражал против того, что кто-то угощается за счет отеля, не проживая в нем. У Александры даже сложилось впечатление, что если бы в зале ресторана появились любители даровых завтраков с набережной, веселый бармен накормил бы их тоже. Всех, включая собак.

Она взяла себе хлопья с молоком и круассан. Кофе с молоком бармен подал ей на столик, за которым пировал Павел.

– Приятного дня! – пожелал он ей снова по-русски, и Александра ответила ему признательной улыбкой. – Если что-то нужно, обращайтесь ко мне. Меня зовут Сэм. Сэмюэль.

Павел проводил парня взглядом, вслепую тыча вилкой в ломтики огурцов.

– Я завидую тем, кто уже тут родился или маленьким приехал, – неожиданно сказал он. – Насколько им легче… Даже преимущества есть – знают русский, это во многих местах требуется. Туризм, сфера обслуживания… Русская алия большая. Но таким, как я, тут места нет и не будет. Хотя я стопроцентный еврей, по всем линиям. Язык я знаю на уровне пообщаться с продавцом. Высокого иврита у меня не будет никогда, это я уже понял. Профессии, в сущности, нет. То, что есть, здесь профессией не считается. А теперь и семьи нет. Что же вы не едите?

Спохватившись, Александра принялась за хлопья. Потом выпила кофе с круассаном. Встала, снимая куртку со спинки стула:

– Идемте? Мы ведь торопимся?

– Сейчас!

Павел сбегал к стойке бара, что-то сказал Сэму, и тот, сияя улыбкой, достал из-под прилавка большой крафтовый пакет и принялся укладывать туда выпечку. Павел придирчиво указывал, что именно класть. Александра, обеспокоенная, подошла к стойке.

– Сейчас запасемся и поедем, – невозмутимо бросил Павел. – Жаль, я термос не взял, налили бы кофе. Кофе у них неплохой.

– Что вы делаете? – тихо проговорила она, заливаясь румянцем.

– А что? – мужчина бросил на нее непонимающий взгляд. – Да они все равно все выбросят вечером, и так уже булочки не первой свежести. Знаю я эти завтраки в отелях. А нам пригодится. Чем платить в кафе…

Она решила не вмешиваться и вышла из зала ресторана. Пересекла лобби, вписалась во вращающуюся стеклянную дверь и вышла на набережную.

Утро было тихим и серым. Ветер улегся. Море, сизое, взъерошенное, с утробным ворчанием обгладывало берег. Корабли, которые Александра видела вчера на рейде, ушли. Зато появились серферы в ярких гидрокостюмах – целый клуб. Они столпились у линии прибоя, придерживая свои пластиковые доски, и что-то обсуждали, готовясь войти в воду. Александра с удовольствием понаблюдала бы за ними – она любила смотреть, как другие люди делают то, чего не умеет она сама.

Но тут ее потрогали за локоть. Она резко повернулась. Павел с заговорщицким видом помахивал пакетом:

– Едем!

Она молча уселась на заднее сиденье «фольксвагена». Павел бросил пакет рядом с ней и сел за руль. В салоне запахло корицей и ванилью.

– Сперва заскочим ко мне на квартиру, надо взять кое-какие бумаги, – сообщил он. – Я не ночевал дома, так что…

– Как скажете, – кратко и не слишком любезно ответила Александра. Ее потрясла его мелочная выходка в ресторане. «А еще ужинать меня приглашал!»

– Вы сердитесь на меня? – не оборачиваясь, спросил Павел. Не дождавшись ответа, неискренне хохотнув, продолжил: – Не сердитесь. Ничего постыдного я не сделал. Это нормально. Вы платите им бешеные деньги за очень средние удобства и ненавязчивый сервис. За такие деньги на Кипре или в Турции вы две недели будете отдыхать как королева. Ничего, от них не убудет. Не обеднеют. С худой козы хоть шерсти клок…

– С овцы, – поправила его Александра.

– Да ладно, – раздраженно ответил он. Раздражался он куда убедительней, чем веселился. – А будете слишком деликатничать – сожрут.

– Не успеют, – возразила Александра. – Я думаю вечером улететь.

– Как?! – Павел обернулся и едва не проехал перекресток на красный свет. Он едва успел затормозить. – Сегодня?! Уже?

– Как только отправим пианино, сразу забронирую билет. – Александра смотрела в окно. Серое безветренное утро придавало пестрым портовым кварталам смягченный, живописный колорит. Темный янтарный свет сочился сквозь тучи, бредущие над морем, как бесконечная отара овец. Александра наполовину опустила стекло в своем окне. Пахло близким дождем, бензином, дымом сигарет, свежесваренным кофе. Машина снова остановилась на перекрестке. Рядом, на тротуаре, стоял оранжевый киоск лото, к которому примыкало крошечное кафе на один столик. Продавец, темнолицый, морщинистый, с виду – столетний, уже разворачивал свою нехитрую торговлю – загружал в холодильник, стоявший на тротуаре, бутылки колы, фанты, неторопливо варил кофе в замызганной старой кофемашине. Первый посетитель вальяжно развалился на пластиковом стуле и что-то хрипло кричал продавцу, не выпуская из зубов изжеванную сигарету. Ему тоже было на вид лет сто.

– Радость жизни. – Павел бросил на киоск лото косой взгляд. – С виду – оборванцы. Но здесь по одежде не судят. Оба могут оказаться миллионерами, самыми настоящими. Я знаю одного такого типа тут, в Бат-Галим. Сволочь несусветная, из Ирана. Дает деньги в рост. Это незаконно, а он плевать хотел. Вы бы его видели… Он одежду носит только с помойки. Воняет, как покойник. Резиновые тапки – на пляже кто-то бросил, а он подобрал. Миллионер, представьте. В России такого нет. Там умеют тратить деньги.

– Не скажите, – пожала плечами Александра. – Мне всякие чудеса встречались. С виду – бомж, а коллекция бесценная. С такими труднее всего работать. Ломят несусветные цены, во всем тебя подозревают. И насчет умения тратить деньги тоже поспорю.

– А стоит ли? – бросил Павел через плечо и внезапно остановил машину рядом с белым трехэтажным домом, сплошь покрытым черными пятнами плесени. – Мы приехали. Вы давно не были в трущобах? Идемте, наберетесь впечатлений.

…Один вид этого дома, построенного, по словам Павла, годах в семидесятых, мог вызвать депрессию. То было унылое панельное сооружение на бетонных опорах, словно на сваях. Оно было похоже на дохлого длинноногого паука, забытого в темном углу. Открытые лестничные площадки, проемы, затянутые зелеными пластиковыми сетками. Полусгнившие, продавленные диваны во дворе, маленькие подслеповатые окна, забранные ржавыми решетками. Острый запах мусора, крыс и восточной кухни. Несмотря на ранний час, с верхнего этажа водопадом катилась зажигательная африканская музыка, с бубнами и барабанами.

– Второй этаж. – Павел шел впереди, не оглядываясь на спутницу. Ступив на площадку второго этажа, он внезапно воскликнул: – Вот сволочь!

Александра с любопытством выглянула у него из-за плеча. На площадку, также открытую с двух сторон, выходили четыре двери. За одной дверью слышался истошный женский крик – то ли женщину били, то ли она сама кого-то била. Возле другой двери стояла замызганная детская коляска, набитая пустыми пластиковыми бутылками и жестяными банками. Третья дверь, неожиданно дорогая, бронированная, хранила важный солидный вид. И наконец, возле той двери, куда устремился Павел, стояли два больших мусорных мешка.

– Тварь! – крикнул Павел, занес ногу, словно готовясь ударить по мешку. Передумал и ногой отодвинул их в сторону. Открывая дверь, пояснил удивленной Александре: – Соседка, понимаете, марокканка… У марокканцев в квартирах чисто, можно с пола есть. Но то, что они разводят вокруг квартиры… Самая настоящая помойка. Это она свой мусор до контейнера не доносит, а ставит у меня под дверь. Якобы потом вынесет. А тут жарко, все моментально гниет, вонь несусветная. Я пробовал с ней говорить, но она так визжит… Так что я сам этот мусор выношу.

– Да уж, – заметила Александра, переступая порог квартиры вслед за хозяином. – Приятного мало.

Они сразу попали в большую комнату – так называемый салон. Это была и гостиная, и столовая, и кухня. В углу стояла плита, висели кухонные шкафчики. Тихо шипел желтоватый от старости холодильник. Два дивана, небольшой телевизор, обеденный стол, накрытый клетчатой клеенкой, – вот и вся обстановка. В глубине салона виднелась дверь, в проеме Александра заметила край незастеленной постели. Павел исчез в спальне, крикнув гостье:

– Присаживайтесь, мне нужно минут пять!

Она прошлась по комнате, попыталась выглянуть в высоко прорезанные маленькие окошки, забранные решетками, но увидела в них только лимонные и мандариновые деревья в цвету. Прошлогодние лимоны и мандарины висели на ветках рядом с цветами, никто и не подумал их собрать. Одно окно было открыто, створка сдвинута в сторону, и сквозь рваную москитную сетку в комнату лился легкий, свежий, пьянящий аромат флердоранжа – аромат, который во всей его тревожной чистоте не удалось заточить во флаконе еще ни одному парфюмеру. К этому благоуханию примешивался удушающий смрад стоявшего под окнами мусорного контейнера. Гремучая смесь красоты и убожества, грязи и благоухания – смесь чисто восточная – зачаровывала художницу. Она никогда не боялась трущоб.

– А прошлой весной, на пейсах, – крикнул из спальни Павел, хлопая дверцами шкафов, – она вообще выставила к моей двери пакетов двадцать. И все тяжелые, зараза… Я их перетаскал на помойку в несколько приемов. Через полчаса слышу – она на лестнице визжит. Оказывается, мадам убиралась на пейсах и кучу посуды хотела отнести в подвал, в кладовку. Так полагается. Она орала, что ее обокрали. Я заперся у себя и ржал.

Мужчина показался на пороге спальни, помахивая прозрачным файлом с какими-то бумагами:

– Нашел, поехали. Я с этим мужиком имел дело пару лет назад, он мне очень помог и взял по-божески. Деньги у вас при себе? Карта, наличные?

– Наличные, – заторопилась Александра. – Но в долларах.

– Сейчас поменяем. – Павел взглянул на золотые часы, украшавшие его запястье. Александра почему-то сразу решила, что часы поддельные – у них был неприлично роскошный вид.

– Это хорошо, что наличные, картой получилось бы дороже, – продолжал Павел, выходя вместе с гостьей на лестничную клетку. – Сейчас все быстренько обделаем в порту и поедем за вашим Страдивари в Вифлеем. О, вот и мадам…

Последние слова он произнес, понизив голос. Из соседней бронированной двери показалась дама весьма внушительного вида. Рослая, полная, с резкими чертами красного лица и собранными в пучок иссиня-черными волосами. Взгляд у нее был настороженный и злой. Наряд более чем изысканный – куртка с меховым капюшоном, прозрачные розовые лосины и резиновые шлепанцы на босу ногу. Дама послала Павлу убийственный взгляд, оглядела Александру и направилась к лестнице. Павел скривился:

– Она меня человеком не считает.

– Почему? – не удержалась от вопроса Александра.

– Русский. Не религиозный. Денег у меня нет.

Павел отчеканил все это и вдруг рассмеялся:

– Сам знаю, что не надо на все это обращать внимание, но ничего поделать не могу. Как себя грыз, так и грызу, вот уже десять лет. Почему у вас такое лицо? – внезапно спросил он, меняя тон. – Вы торопитесь?

– Это вы торопились в порт, кажется, – напомнила Александра. Она понимала, что Павел помогает ей бескорыстно, что у него тяжелый период в жизни, но никак не могла испытать ни благодарности, ни сочувствия. Чем-то он ее отталкивал. «Он ни о ком не говорит хорошо, – думала Александра, спускаясь вслед за ним по лестнице. – Ни разу ни о ком не сказал доброго слова». Таких людей она избегала, помня правило: с человеком, которому подобные особы изливают душу, они поступят точно так же. При первой возможности обольют грязью.

Белый «фольксваген» двинулся в сторону порта – Александра издали заметила грузовые краны, похожие на гигантских металлических жирафов. Но улицы Хайфы имели странное обыкновение скручиваться в улитку – казалось, машина все время едет по спирали, не приближаясь к цели. Александра то видела вдали море и краны, то снова теряла их. Павел был совершенно спокоен и болтал, жуя круассаны, которые по одному доставал из пакета:

– Сейчас заглянем в обмен валют, я знаю один, где курс лучше… Потом в порт, к Израэлю. Он по-русски не говорит, но немного понимает. Потом едем в Вифлеем. Успеть бы до вечера… Вам заказчик за срочность платит?

– Мне платят посуточно, – ответила Александра.

– Ну?! – Павел округлил глаза, повернувшись к пассажирке. Александра предпочитала сидеть на заднем сиденье. – Так зачем же тогда торопиться?!

– Есть и другие дела, – сдержанно пояснила она.

– Посуточно… Бывает же такое, – бормотал он, видимо, целиком поглощенный этой мыслью. – Так вы можете спокойно отдохнуть за счет клиента! Если платит за перевозку такого гнилого хлама, значит, не бедствует.

Внезапно он свернул в переулок и с ювелирной точностью втиснул машину в просвет между другими автомобилями, тесно припаркованными вдоль бордюра.

– Обменник. Давайте ваши доллары, я поменяю. Это частная лавочка, с туристов норовят содрать, а для своих другой курс.

– Как такое возможно? – изумилась Александра, доставая деньги.

– Это Ближний Восток, говорю вам, тут возможно все! – Павел выхватил у нее стодолларовые купюры и пересчитал. – Понятия не имею, сколько запросит Израэль за перевозку. Ну, если потребуется, заедем сюда еще. Ждите!

Он хлопнул дверцей машины и скрылся за стеклянной дверью, украшенной ободранными красными буквами. Надпись на иврите, на английском и на русском сообщала, что здесь производится обмен валюты с разрешения правительства. Приглядевшись, Александра различила внутри стол, за которым сидел пожилой мужчина. Павел поздоровался с ним за руку. Не было видно ни табло с курсами валют, ни компьютера, ни кассы с окошечком. Пожилой мужчина неторопливо пересчитал деньги, сунул их в ящик стола, показал Павлу калькулятор и так же неспешно отсчитал пухлую пачку шекелей. Павел сунул деньги в карман куртки, снова пожал руку меняле и, довольный, вышел.

– Яков – золотой мужик, поменял по льготному курсу, как старому знакомому, – сообщил Павел, садясь за руль и вытаскивая из пакета еще один круассан. – Ничего, не раздражает, что я все время ем? Кто-то курит, когда нервничает, кто-то пьет. А я ем.

– На здоровье, – ответила Александра. – Сколько получилось?

– Почти десять тысяч шекелей. До чего жалко отдавать их за ту рухлядь… Там внутри, наверное, крысы водятся!

В порту они полчаса искали Израэля, который «только что был здесь». Александра начала сомневаться, что ей удастся отправить груз сегодня. Но когда Израэль, крепкий веселый человечек маленького роста, с живыми голубыми глазами и блестящей лысиной, все-таки нашелся, он моментально взялся за дело, и через час все бумаги были готовы.

Александра ни во что не вмешивалась – она бы и не смогла, поскольку Израэль английским не владел. Она сидела на диване в углу его конторы, располагавшейся в железном вагончике, в самом центре порта. Израэль угощал ее кофе – очень крепким и душистым. Александра выпила три чашки и ощутила, как сердце заколотилось в висках. Пока они оформляли документы, выглянуло солнце. Вагончик мгновенно раскалился. Лысина Израэля заблестела еще сильнее, он смеялся, шутил, жестикулировал, не выпуская из зубов сигареты. Дверь вагончика была открыта, на пороге лежала большая беспородная собака в ошейнике. Белый упитанный пёс то и дело шевелил ушами, прислушиваясь к разговору, приподнимал голову, глядя на гостей. Потом подошел к Александре и с тяжелым вздохом опустился на пол у ее ног.

– Израэль говорит, что вы очень хороший человек, – сказал ей Павел. – Потому что его собака к незнакомым не подходит. Ну, все готово. Ваши бумаги и сдача. Идемте грузить контейнер, и в дорогу!

Александра горячо благодарила Израэля по-английски, а тот лукаво и довольно кивал, словно соглашался хранить какую-то тайну. На прощание он неожиданно произнес по-русски:

– Молодец, хорошо, будь здоров!

– Это я его научил. – Павел пожал руку хозяину вагончика и пошел к выходу. Александра последовала за ним. Белая собака поднялась с пола и потрусила следом за художницей. Израэль звал пса, легонько свистел, хлопал себя по коленям – пес делал вид, что не слышит. Он сопровождал Александру все время, пока они искали погрузчик, шофера, заполняли еще какие-то документы. Отстал только у ворот порта, когда откинулся шлагбаум и «фольксваген» Павла первым выехал с территории склада. За ним, громыхая, следовал грузовик с краном, везущий в кузове стальной контейнер.

* * *

Ракель ждала их на подъездной дорожке к дому. Сегодня она была в мешковатых холщовых штанах с карманами на бедрах, в растянутом свитере неопределенного цвета и потертых кожаных сабо. Кудрявые волосы собраны в кривой пучок. Лицо осунулось и словно постарело за ночь. Женщина слегка сутулилась, засунув руки в рукава свитера и наблюдая за тем, как возится шофер погрузчика, освобождая кран от цепей.

– Я всю ночь не спала, – призналась Ракель Александре, крепко пожав ее руку. На Павла она едва взглянула. – Во мне словно все перевернулось. Нет, я никогда не забывала Анну. Но это было так ужасно… И так давно… Мне было десять лет. Вся моя жизнь после ее исчезновения пошла иначе. Я оказалась совсем одна, среди чужих людей. И все говорили о ней плохо… Даже когда нашли тело. И наверное, я пыталась все это забыть.

Произнося отрывистые признания, Ракель продолжала сжимать руку Александры. Художница оглянулась на дорогу, услышав громкие голоса – Павел и водитель погрузчика начали маневрировать, грузовик пытался задом въехать на участок, чтобы оказаться ближе к контейнеру. Дверь контейнера была открыта настежь. На пороге соседнего дома стояла молодая женщина с годовалым младенцем на руках. Она с беззастенчивым любопытством наблюдала за неуклюжими рывками грузовика с краном. Возможно, ее волновала судьба своей живой изгороди, которая находилась в непосредственной близости от контейнера с пианино. Грузовик продолжал пятиться, шофер управлял им, наполовину высунувшись из кабины, Павел бегал вокруг машины, размахивал руками и что-то кричал. На улице показались первые зеваки: пожилой мужчина в спортивном костюме, с пакетом мусора в руке, беременная женщина с коляской, несколько собак, заинтригованных настолько, что они даже не лаяли.

– Видите, как здесь тихо? – Ракель кивнула в сторону немногочисленных зрителей. – Незнакомый человек появился – уже событие. Экскурсии я не считаю, к нам часто ездят, но это другое… Меня вчера весь вечер соседи спрашивали, кто это ко мне приезжал в гости. А теперь представьте: пятьдесят семь лет назад – смерть дяди, исчезновение Анны. Что тут творилось! Что о нас говорили… Хорошо, я сразу уехала жить в пнимию. А потом в армию ушла.

– А что говорили? Можно узнать? – Александра сама не понимала, как решилась задать подобный вопрос. С одной стороны – она касалась болезненной темы, очень личной. С другой – она чувствовала, что Ракель хочет ей все рассказать.

– Говорили, что это Анна убила дядю, – с горечью ответила та. – Придумали целую историю… Что, когда я уехала в поход и она спала в нашей комнате одна, дядя к ней пришел. Она схватила топор и убила его. Выкопала деньги и сбежала. – Ракель покачала головой, словно поражаясь чужой глупости. – Дядя никогда бы к ней не стал приставать. Мы для него вообще не существовали. Две тощие заморенные девчонки… У него была любовница в соседнем кибуце. Еще при жизни тети… Мы все знали от самой тети. Она нам рассказала. Тетя болела, оттого у них и детей не было. Она ревновала и злилась, до самой смерти. Нет, дядя не мог приставать к Анне. А она не смогла бы его зарубить. Она и курицу не могла убить. И топор лежал в сарае, а не в доме.

Александра выслушала это объяснение молча. Она полагала, что наличие любовницы в соседнем кибуце не могло помешать мужчине, привыкшему быть деспотом в своем доме, пристать к племяннице. Тем более, младшая девочка дома не ночевала… Но удар топором, украденные деньги и, наконец, труп самой девушки на краю кукурузного поля – все указывало на то, что в этой кровавой истории было замешано третье лицо.

– Еще говорили, что у Анны кто-то был, – продолжала Ракель, словно угадав мысли слушательницы. – Что у нее был парень, но она это скрывала. И что они вместе убили дядю, ограбили его и сбежали. Но и это чепуха. Я бы знала, если бы она влюбилась в кого-то. Она не была влюблена. Любила только музыку, мечтала учиться, хотела выступать. После победы на конкурсе в Хайфе она была сама не своя. Как будто жила во сне. Часто мечтала вслух, как прославится на весь Израиль, а потом на весь мир. Как мы с ней уедем в Америку… Она собиралась выступать с концертами, а не встречаться с парнями. Даже на танцы никогда не ходила. У нее даже помады не было!

– Но той ночью в доме был кто-то третий! – вырвалось у Александры. – Ведь Анна погибла!

– Да, кто-то был, – Ракель произнесла эти слова медленно, словно каждое из них было очень тяжелым. – Но соседи не видели возле нашего дома чужих людей. Не видели вообще никого.

– Это тот самый дом? – Александра указала на веранду, где они вчера пировали, впрочем, заранее догадываясь об ответе. Она не ошиблась: Ракель отрицательно замотала головой. Как показалось художнице, даже со страхом:

– Нет-нет, в доме дяди давно живут другие люди! Тот дом на другом краю мошава и куда больше этого. А этот дом, где я живу… Его мне выделили, когда я вернулась в мошав из армии. Называлось – «жилье для одиночки». В доме только одна комната, она же кухня, она же и спальня. Есть еще душ и туалет, это пришлось сделать самой, раньше все было во дворе. Мне полагалось тут жить только до тридцати лет. Зато за очень маленькую плату. Получилось так, что я прожила в этом доме всю жизнь…

Ракель иронично улыбнулась: