Текст книги "Пианино из Иерусалима"

– И я осталась одиночкой. Никогда не выходила замуж. Мне в правлении предлагали выкупить участок, на котором стоит дом. Теперь это разрешается. Но я не захотела. Детей у меня нет. Когда меня не станет, все отойдет обратно мошаву.

Женщина говорила без всякой горечи, напротив – в ее голосе звучала насмешка. Александра чувствовала к ней уважение – смеяться над своей судьбой, совсем нелегкой, может только очень сильный человек.

– Все словно с ума сошли, когда Анна пропала, поливали ее грязью… А раньше гордились ею! Когда нашли тело, уже никто не сомневался, что у нее был любовник, они вместе убили дядю, чтобы захватить деньги. Но кто был этот парень? Анна ни с кем в мошаве не встречалась, все это знали. Говорили, будто она познакомилась с кем-то в Хайфе, на конкурсе. Вы представляете двух пианистов, финалистов конкурса для юных исполнителей, с топором? Полиция тоже считала, что у нее был парень из Хайфы. У меня осталось такое впечатление. Они спрашивали меня, с кем дружила сестра, с кем встречалась, была ли у нее лучшая подруга. Но у нее никого не было. Я отвечала правду, а мне никто не верил.

И, вздохнув, Ракель добавила:

– Ну, хоть меня не подозревали. Я ведь была в походе…

– Простите, что я спрашиваю… – нерешительно проговорила Александра. – Но вы действительно считаете, что Анна в пятнадцать лет не интересовалась парнями и у нее не было близкой подруги?

Ракель подняла вверх раскрытые ладони, словно принося присягу:

– Никого! Были знакомые девочки из школы, конечно. Но близкой подруги не было. Она была вся в себе, понимаете? Если с кем-то и была близка, то со своей учительницей музыки. Но та ведь была уже совсем пожилая женщина… Годилась ей в бабушки. Сейчас я ее ровесница. Она мне казалась такой старой!

Грузовику тем временем удалось приблизиться к контейнеру. Шофер выпрыгнул из кабины и залез внутрь контейнера, Павел сунулся туда же помогать. Вдвоем они выкатили на свет пианино, и теперь оно предстало перед Александрой во всем своем печальном убожестве. Помутневшая полировка, облезший лак, трещины на дереве… Это был труп пианино, изъеденный проказой забвения. Глядя на инструмент, художница испытывала грусть и отчего-то – тревогу. Поневоле ей вспомнился звонок Генриха Магра, его яростное нежелание, чтобы пианино ехало в Москву.

– Подумать только, – Ракель не сводила взгляда с инструмента. – Столько лет я знала про это пианино и ни разу не подумала об Анне. А сегодня ночью не могла уснуть, ходила в сад с фонариком, смотрела на него. Эта Илана… Она вам не говорила, зачем оно ей?

– Нет, – покачала головой Александра. – Но она очень хочет получить инструмент.

– Странно… – Ракель перевела взгляд на новую знакомую и вдруг нахмурилась: – Ночью я вспоминала последние дни перед тем, как Анна пропала. Что она делала, как себя вела. Знаете, ничего особенного! Совсем ничего. Только одно было необычно… За два дня до того, как я ушла в поход, Анна поехала в Рамат-Ишай, в парикмахерскую, коротко постриглась и покрасила волосы в каштановый цвет. Я, когда увидела ее, не сразу узнала! Ей совсем не шло. Она была блондинка, у нее были такие красивые золотые волосы, как на картине…

У Александры внезапно сильно забилось сердце. Она сама не понимала, отчего ее так взволновала эта деталь.

– Сестра сказала вам, почему сменила прическу?

– Я ее спросила, зачем она испортила волосы, а она ответила, что я ничего не понимаю. Дядя разозлился, когда увидел ее прическу, кричал, что она тратит деньги на всякие глупости. Да, это было странно. Но больше ничего странного не происходило.

…Пианино уже обмотали плотной синей пленкой, продели под днищем стальные тросы, шофер прицепил к тросам крюк крана и залез в кабину. Зевак стало заметно больше – теперь за погрузкой инструмента следило человек десять. Кран дернул тросы, синий огромный сверток покосился на сторону и медленно, неохотно оторвался от земли. Залаяла собака, по всей видимости, встревоженная разграблением имущества средь бела дня.

– Идемте в дом, – неожиданно сказала Ракель. – Мне тяжело на это смотреть.

В кухне она подошла к плите, включила газ и поставила на огонь турку с водой для кофе. Во дворе гремели цепи, натужно гудел кран, продолжала надрываться собака. Ракель морщилась, словно эти звуки причиняли ей боль. Александра украдкой оглядывалась. Обстановка была более чем скромная. Плита, старые буфеты, встроенный стенной шкаф с фанерными дверцами, в которых были тут и там просверлены круглые отверстия для вентиляции. Большой диван со свернутой постелью. Маленький письменный стол в углу, похожий на школьную парту. Несколько полок с книгами. Телевизора Александра не увидела, но на письменном столе стоял ноутбук последнего поколения. Под столом застенчиво прятался лазерный принтер, прикрытый кухонным полотенцем. По всему было видно, что это место используется только для самых простых нужд – сон, еда, отдых. Остальная жизнь протекает где-то вовне. По обстановке даже невозможно было судить, женщина живет в доме или мужчина. Ясно было одно – обитатель этого дома одинок и вполне равнодушен к комфорту.

– Никогда мне это пианино не было нужно. – Ракель говорила не оборачиваясь, следя за водой, закипающей в турке. – Я была рада от него избавиться. Но теперь мне больно. От Анны и так ничего не осталось. Все ее забыли… Даже я ее почти забыла.

Женщина открыла кухонный шкафчик, достала пачку молотого кофе, насыпала несколько ложек в закипающую воду. Размешала и выключила газ. Повернулась к Александре лицом. В глазах у хозяйки дома застыли непролившиеся слезы.

– Я хочу поговорить с вашими знакомыми из Москвы, – произнесла Ракель сдавленным голосом. – Они знали Анну, это ясно. Но я их не знаю! Где они ее встречали? Что они о ней могут рассказать?

– Я передам вашу просьбу, конечно. – Александра чувствовала себя очень неловко перед этим внезапно выплеснувшимся горем. – Но вы сами можете написать Илане!

– Я уже написала ей большое письмо ночью, задала много вопросов. Она не ответила.

– Думаю, она скоро ответит, – примирительным тоном произнесла Александра. – Обязательно! Ведь еще совсем рано.

Но время близилось к обеду. Пианино погрузили, шофер прицепил крюк к стреле крана, и громыхающий грузовик отбыл в Хайфу. Павел без стука вошел в дом. Вид у него был такой измотанный, будто он грузил пианино в одиночку, причем без помощи крана. Первым делом он бросил взгляд на пустующую плиту, затем поднес к глазам циферблат своих слишком блестящих золотых часов:

– Почти два часа! Я надеялся, раньше закончим…

– Кофе? – без тени вчерашнего радушия осведомилась Ракель. Не дожидаясь ответа, налила две чашки кофе для гостей, поставила на стол сахарницу и пузатый фарфоровый молочник. У Павла вытянулось лицо – Александра поняла, что он рассчитывал на основательный обед. «Почему мне за него стыдно? – выругала она себя. – Он мне никто!»

– Спасибо огромное за все! – от души поблагодарила она хозяйку, в несколько глотков опорожнив свою чашку. – Вы хотели мне показать башню темплеров…

– Да. – Ракель сняла ключи с крюка над разделочным столом. – Идемте, это здесь рядом. Я запру дом.

Они шли по узкому тротуару – женщины рядом, впереди, Павел сзади, словно охраняя их. Собака, которая облаивала грузовик, увязалась с ними. Александра вообще отметила исключительное любопытство и дружелюбие встреченных ею в Израиле собак. Когда процессия свернула на главную улицу, обсаженную старыми деревьями, которые Александра упорно принимала за дубы, Ракель указала вперед:

– Там, в переулке – башня. Сейчас вы все поймете.

Александра убыстрила шаг, приноравливаясь к темпу своей спутницы. Ракель шагала быстро, ее упругая походка свидетельствовала о том, что женщина много занимается спортом. Александра слегка задыхалась, хотя давно бросила курить. Сзади сопел Павел. Через несколько минут они свернули в переулок и оказались прямо перед башней.

Массивная, круглая, сложенная из серых гладких камней, башня очень напоминала по форме шахматную ладью. Александра внимательно осмотрела ее и оглянулась, ища взглядом дом напротив. Ракель перешла мостовую и поманила художницу к себе:

– Смотрите, вот из этого окна башню видно так, как на картине! Вон то окно, угловое. Я сегодня утром ходила сюда, проверяла.

Александра последовала за ней и убедилась, что Ракель обладает отличным глазомером. За невысокой каменной оградой, полускрытый разросшимися деревьями, стоял двухэтажный старый дом с деревянными синими ставнями. Картину Александра помнила во всех деталях, как помнила все картины, которые ей приходилось реставрировать. Даже не заглядывая в телефон, где у нее было несколько снимков картины, она могла сказать, что, вероятнее всего, именно из углового окна в первом этаже этого дома башня и была видна в том ракурсе и приближении, в котором ее изобразил художник.

– И это не дом учительницы, – просто сказала Ракель. Она стояла, глядя себе под ноги, словно высматривала на земле что-то оброненное. – Дом учительницы музыки был не на этой улице, а совсем в другой стороне. Я говорила вам.

– А здесь кто живет?

– Я плохо знаю эту семью, но они живут тут давно, – ответила Ракель, продолжая разглядывать тротуар. – И никакого отношения ни к учительнице, ни к нашей семье эти люди не имели.

– Но почему художник изобразил вид именно из этого окна?

– Может быть, потому, что это очень эффектный вид – с башней… Башня – символ мошава. Сразу понятно, где нарисована картина. А там из окна был виден просто сад.

– Но если автор картины – Генрих Магр, то он в те давние времена явно жил или бывал в этом доме, – настаивала Александра. – Может, расспросить жильцов?

– Не надо! – отрезала Ракель. – Я уже спросила. И еще навела справки в нашем архиве, я имею туда доступ. Никакой Генрих Магр никогда не жил ни в этом доме, ни в нашем мошаве. Во всяком случае, после тысяча девятьсот сорок восьмого года, когда мошав и образовался. До этого здесь была немецкая колония Темплер Бет-Лам. Илана Магр здесь тоже никогда не жила. Архив полностью оцифрован, – не без гордости добавила она. – Найти информацию – дело пяти минут.

– Она сказала, что родилась в этом мошаве, – пробормотала Александра, скорее про себя. Но Ракель услышала и кивнула:

– Это могло быть! Илан здесь рождалось достаточно. Но у нее тогда явно была другая фамилия. Так вы можете с ней поговорить? И главное, с этим Генрихом? Вы обещали!

– Да, конечно, я постараюсь все устроить!

– Мне не будет покоя, пока они не ответят на мои вопросы. – Ракель подняла руки и глубоко погрузила пальцы в спутанные кудрявые волосы. Взгляд у нее был отсутствующий. – Вчера вы вернули мне мое прошлое. И я поняла, что никто тогда по-настоящему не искал Анну.

* * *

Когда они с Павлом вернулись в порт, Александре показалось, что она попала сюда впервые. Все разительно изменилось – огромные грузовые краны, платформы, контейнеры были залиты ослепительным, совершенно летним солнцем. Тучи, с утра висевшие над взморьем, в несколько минут разошлись, словно сметенные с неба жесткой метлой. От них осталось несколько длинных облачных обрывков далеко, на горизонте, где виднелись стоящие на рейде огромные корабли.

Веселый Израэль исчез вместе со своей собакой, их обслуживала другая смена. Александра даже не пыталась прислушиваться к разговорам, в которых ничего не понимала, – только расписывалась и отдавала деньги Павлу. Тот бегал в кассу, с кем-то спорил, на кого-то кричал, с кем-то пил кофе и шутил… Через пару часов, когда стало заметно смеркаться, оформление было завершено.

– По ускоренному тарифу. – Павел, измученный и словно измятый, уселся за руль машины, бросил на соседнее сиденье папку бумаг. – Море – воздух. Пришлось переплатить три тысячи. Но это вообще не значит, что кто-то будет торопиться. Я вас предупреждал – не доплачивайте здесь за скорость, это пустой звук.

– Я просто выполняю пожелания клиента. – Александра тоже чувствовала себя усталой, хотя ничего, в сущности, не делала. Но роль безмолвного наблюдателя всегда утомляла ее больше, чем бурная деятельность.

– А я не спорю, – пожал плечами Павел. – Деньги не мои. Ну что? Поужинаем? Я голоден страшно.

– Отлично, – согласилась Александра. – Мы договорились посидеть в ресторане отеля, так ведь?

Но ее спутник, обернувшись, поморщился:

– Там ресторан уровня столовой… И потом, сейчас не сезон, отель пустой, значит, повар стараться не будет – не для кого. Вот ближе к Новому году, когда публика понаедет, – другое дело. Нет, я вас повезу в отличный рыбный ресторанчик, рядом с садами Бахаи. Хотя бы что-то увидите в Хайфе, кроме пробок.

Павел с трудом нашел место, чтобы втиснуть «фольксваген» – вдоль тротуаров тянулись бесконечные ряды машин. Выйдя на тротуар, он потянул Александру к мраморной балюстраде, стилистически очень напоминавшей образчики парковой архитектуры парка Горького в Москве.

– Сады Бахаи! – помпезно объявил Павел, делая широкий жест и обводя рукой открывшийся перед ними вид.

Вниз по склону горы Кармель сбегал большой регулярный парк, мгновенно напомнивший Александре все виденные ею парки французской планировки. Мягкие рельефы подстриженных травяных террас, цветочные фигурные клумбы, мраморные лестницы, симметрично обсаженные кипарисами, – и как логический центр – белый дворец с золотым круглым куполом.

– Это храм Бахаи, – Павел ткнул пальцем в сторону дворца. – Там гробница их пророка. Или не знаю, кем он у них считается. Здесь столица мирового бахаизма, ни больше, ни меньше. В девятнадцатом веке из Турции выслали семьи еретиков, они здесь и обосновались. Сюда бешеные деньги со всего мира текут. Пожертвования они принимают только от своих адептов, садовники тоже все бахаисты. Цветочки очень любят! Если хотите, можно пойти вниз погулять.

Александра отказалась, не сводя взгляда с залива, над которым опускалось медленно краснеющее солнце. Ей хотелось тишины среди этой красоты, пронизанной теплым ароматом цветов. Павел, с его критиканством и жалобами, не представлялся ей желанным спутником. Охотнее всего она бы погуляла в садах Бахаи одна.

– Тогда в ресторан! – явно обрадовавшись, заявил ее спутник. – Здесь рядом, два шага.

…Но по пути в ресторан, который оказался вовсе не в двух шагах от входа в парк, Павел показал художнице еще одну достопримечательность. Махнув рукой на парк, тянущийся по другой стороне улицы, он заявил:

– А вот это романтичное место, я бы вас сюда повел, если бы решился ухаживать. Променад Луи. Оттуда вид еще лучше. Ничего особенно примечательного там нет, просто аллея со скамеечками, пара обелисков, садовые скульптуры… История места интересная. Жил-был когда-то молодой человек, совсем молодой, девятнадцать лет. Его звали Луи Ариель Гольдшмидт, он с родителями приехал в Израиль из Южной Африки. Хороший парень, учился, готовился к выпускным экзаменам. И вот за несколько недель до экзаменов он погибает в автокатастрофе. Родители, люди состоятельные, выделили деньги на устройство этой аллеи, имени своего сына, чтобы люди о нем помнили. Этот парень ничего выдающегося не успел сделать, он еще и не жил, можно сказать. А память осталась – Променад Луи знают все израильтяне. Грустная история…

– Это хорошая история. – Александра замедлила шаг, глядя на темные ветви, отягощенные цветами, которые просовывались через ограду. Багровое солнце почти коснулось розового моря – теперь оно напоминало разваренную ягоду клубники, всплывшую в пене кипящего варенья. Горизонт наливался тьмой. Она подумала об Анне – об убитой юной пианистке, которую все забыли, от которой остался только силуэт на посредственной картине. Светлые завитки волос на затылке, тонкая смуглая шея, белое платье в синих цветах… И полуразрушенное безголосое пианино, которое сейчас, должно быть, ожидало своей очереди на погрузку там, внизу, в порту, где еще можно было различить стальные громады грузовых кранов.

– Грустная история, – повторил Павел. Его голос изменился, стал ниже и тише. Александра давно заметила, что голоса при наступлении сумерек меняются. – История о жизни, которая так и не началась. Ведь многие люди так и умирают, не начав жить. И дело тут не в возрасте.

И, тряхнув головой, с натужной веселостью добавил:

– Давайте поторопимся, или рыбу нам зажарят только ночью!

Глава 5

Стемнело мгновенно, и террасы садов Бахаи, вид на которые открывался из панорамных окон ресторана, превратились в море чернильного мрака, усыпанного огнями. Храм был освещен и, казалось, парил без фундамента, ни на что не опираясь. Хайфа лежала на склонах горы Кармель ручьями и озерами огней. Внизу огни внезапно обрывались – там дремало море.

Им подали жареного морского окуня, горячие лепешки с кунжутом, хумус, салаты, острые приправы – разноцветные кашицы в мисочках, куда Александра с азартом обмакивала куски лепешек. Павел пил пиво, Александра попросила сок. Непонятная тревога, то и дело подступавшая к сердцу в последние сутки, улеглась. Ей было почти хорошо в компании с этим полузнакомым человеком. Павел вспоминал о своей московской карьере, расспрашивал о том, как обстоят дела на рынке антиквариата.

– Я каждый день думаю вернуться. – Он вертел в пальцах пустой бокал, на внутренних стенках которого застыла пивная пена. – Думаю… И прекрасно понимаю, что не вернусь. Мне нечего делать здесь и нечего делать там. Я ничего из себя не представлял, а теперь стал совсем никем. Только не говорите мне, что никогда не поздно начать все заново! Это не про меня. Таков уж я – ничего у меня не получается. Знаете, что мне недавно один умный человек сказал? «Бог, – говорит, – не будет для тебя создавать мир заново. Учись жить здесь!»

Александра ничего подобного и не собиралась говорить. Она украдкой нажимала под столом на кнопку подсветки мобильного телефона, следя за временем. Ужин был съеден, пауза перед кофе затянулась. Говорить с Павлом о жизни ей совсем не хотелось. Она боялась, что ее собеседник замечает, насколько он ей безразличен, и старалась хотя бы сочувственно улыбаться в ответ на его излияния. Ее не покидала мысль, что она прекрасно провела бы этот вечер в полном одиночестве, бродя по незнакомому приморскому городу, среди тьмы и огней, уличных кафе и цветущих розовых кустов…

– У меня во входящих письмах – сплошной спам, реклама… – продолжал Павел, растирая ладонями измятое покрасневшее лицо. Он опьянел сразу и некрасиво, размяк и был полон жалости к самому себе. Александра считала минуты, чтобы сообщить, что ей пора возвращаться в отель. – И вдруг письмо от Марины! Что я себе вообразил? Не понимаю. Показалось, что вот оно, снова начинается жизнь, есть выход из тупика… На самом деле… на самом деле я не такой дурак, чтобы себя обманывать. Я просто был нужен, вот и все. Теперь она снова забудет обо мне на десять лет.

– Я вам очень благодарна за все, что вы для меня сделали, – решилась, наконец, произнести Александра. – Я бы не справилась одна так быстро!

– Да не стоит благодарности, – вяло ответил Павел. Его голубые глаза помутнели. – Вы уже купили билет?

– Как раз собиралась забронировать. Мне пора вернуться в отель…

Против ее ожидания, Павел не стал ее удерживать. Он заявил, что кофе они выпьют в другом месте, подозвал официанта, веселого арабского парня в черном фартуке до пола, расплатился и вместе с Александрой вышел на улицу.

Ночь была неожиданно теплой. Взглянув на небо, Александра не увидела звезд – их скрыли тучи. Асфальт был сухим, но воздух пах дождем. Вокруг фонарей роились большие ночные бабочки. Павел с усмешкой кивнул на них:

– Не боитесь?

– Бабочек? – улыбнулась в ответ Александра.

– Если бы. Это летучие мыши. Диана боялась их до ужаса. Она тоже долго принимала их за бабочек… Значит, вы завтра улетаете? – неожиданно сменил он тему. – Утром?

– Хотелось бы утром. Дела в Москве…

– Без проблем, самолетов много… Давайте заедем ко мне на квартиру, хочу кое-что передать Марине. Не возражаете?

– Что вы, я охотно…

Александра недоговорила – она почувствовала, что спутник совсем ее не слушает. Павел казался поглощенным своими мыслями, совсем невеселыми, – он шел рядом, слегка шаркая подошвами, повесив голову, и едва не миновал свой белый «фольксваген».

По вечерним пробкам машина двигалась еле-еле. От усталости у Александры слезились глаза, она молча ругала себя за неумение сказать «нет» в нужную минуту. «К тому же Павел выпил… Хватило ума сесть с ним в машину. Взяла бы такси, их было несколько у Променада Луи. Сейчас была бы в отеле. Горячий душ. Чай. Заказать билет. Завтра – Москва! Нет, я тащусь в трущобу с человеком, который мне совсем не интересен…»

– Не терпится вернуться в Москву? – осведомился Павел, застряв в очередной пробке.

– Честно говоря, мне всегда не терпится вернуться в Москву, – призналась Александра. – Я без нее – как улитка без раковины.

– Верно… Верно… – пробормотал Павел, кивая алым огням, заливающим впереди запруженную машинами улицу. – Я вот уже десять лет – улитка без раковины. Некуда спрятаться. Любая ворона заклюет. Вот если бы вы задержались в Израиле еще на пару дней, я бы вас по таким местам прокатил! Пианино все равно будет ехать неделю с лишним.

– Невозможно, – сухо ответила Александра. Она смотрела в окно, пытаясь отвлечься созерцанием уличных сценок.

Портовый город жил ночной жизнью, полнокровной, яркой, живописной. Казалось, все жители Хайфы дожидались темноты, чтобы выйти на улицы и от души поесть. Ели на каждом шагу – вдоль тротуаров тянулись бесконечные ряды крошечных закусочных, где торговали фалафелем, шаурмой, пиццей, мороженым. На тротуарах теснились пластиковые столы, заваленные промасленными бумажками и смятыми одноразовыми стаканами. Дети вились возле столиков, почти под колесами машин, но родители, поглощенные ужином и беседой, едва обращали на них внимание. Мелькали невероятные женские наряды: пестрые балахоны и яркие тюрбаны; заношенные платья из бабушкиного сундука и растоптанные кроссовки; мини-юбки, усеянные блестящими пайетками и вызывающие топы без бретелек – причем такой наряд мог украшать почтенную даму лет шестидесяти, мирно поедающую свой кебаб в окружении галдящих внуков.

– Адар, – бросил Павел, перехватив ее взгляд.

– Что?

– Район, которым вы любуетесь, называется Адар. Здесь селится самый сброд, включая русских бандитов и проституток. Русскими здесь называют тех, кто говорит по-русски. Правда, мой район, Бат-Галим, еще краше. Там селятся уже те, кому падать некуда. Или те, кто привык к грязи и не хочет из нее вылезать. Удивительные истории бывают! Недавно умер один старик, нищий, побирался в порту. Его весь город знал. Все имущество – рваный матрац. И вот, в этом матраце нашли два миллиона шекелей наличными, золото и документы на четыре квартиры в северном Тель-Авиве.

Рассказывая о богатствах нищего старика, Павел причмокивал, будто пробовал что-то очень вкусное. Александра отметила про себя, что это не первая история о баснословно богатых оборванцах, которую рассказывает Павел. В этом было что-то инфантильное – так ребенок с увлечением смакует легенду о сокровищах, которые сторожит дракон.

Машина, прорвавшись через пробку, покатила вниз, к порту. Наверху, на склонах горы, сверкал город, казавшийся сказочной декорацией, населенной статистами. Теперь «фольксваген» ехал портовыми кварталами – вдоль дороги теснились облезлые приземистые дома, мелькали пестрые грязноватые закусочные, на перекрестках стайками топтались черные подростки с отсутствующими взглядами.

– Мой дед, – неожиданно начал Павел, сворачивая то в один переулок, то в другой, – под конец жизни начал покупать деревянные шкатулки. Уродливые деревянные изделия, из советских галантерейных магазинов. По рублю двадцать копеек. Там же он покупал кошмарные дамские брошки из цветного стекла. Не чешскую бижутерию, если бы! А самое что ни на есть уродство, «вырви глаз» – в жизни не видел, чтобы какая-нибудь женщина прицепила себе на платье такую брошь. Дед приколачивал эти броши к шкатулкам, пока живого места не оставалось. Шкатулки превращались в этакие арт-объекты… Дикого вида. Мне было пять лет примерно, и мне эти шкатулки казались невероятно красивыми. А дед, уж не знаю зачем, уверял меня, что они очень дорогие. Что это настоящие и очень редкие драгоценности, и что он мне эти шкатулки завещает. Я считал себя богатым наследником. Время прошло, я вырос, дед умер. Шкатулки выбросили на помойку, где им было самое место. Я о них и думать забыл. А вот в последнее время почему-то часто вспоминаю. Мне эти глупые шкатулки напоминают мою жизнь. Кто-то обещал мне, что она будет яркой, удивительной, что я чего-то добьюсь. И я сдуру поверил и все ждал этого. А ничего нет. Уродство. Грошовая возня. Пустота. Такими достижениями и ребенка не обманешь. Хорошо, что у меня нет детей…

Павел начинал трезветь, и на него напала охота к самобичеванию. Александра уже не в состоянии была понять, где они находятся, – одна трущобная панорама сменялась другой. Ее охватил смутный страх. Наконец, ей показалось, что она видит знакомый белый дом на бетонных опорах – ориентиром служили сильно разросшиеся кусты с малиновыми цветами, рядом с наружной лестницей.

Она не ошиблась – Павел остановил машину.

– Идемте, – повернулся он к ней. – У вас такой вид, будто вы меня боитесь!

– Ничего подобного. – Александра выбралась из машины. Ночной ветер пах близким морем и цветами мандарина. Ею овладевали сложные чувства – хотелось скорее вернуться в Москву, хотелось остаться здесь. Она несколько раз спрашивала себя, что мешает ей задержаться еще на сутки – оплаченные сутки! Ведь Илана сама сказала, что даже если Александра управится быстрее трех дней, все три тысячи долларов останутся у нее. Свое задание она выполнила. Так в чем же дело? «Все друзья, как один, твердят мне, что я не умею отдыхать. Так оно и есть…»

– Идемте! – повторил Павел. Он уже ступил одной ногой на лестницу. В свете уличного галогенового фонаря его лицо казалось бескровным, глаза исчезли в провалах. Александра пошла за ним.

На лестнице было темно – она освещалась только светом уличных фонарей. Павел, не глядя, сразу попал ключом в замочную скважину своей двери. На верхних этажах гремела восточная музыка, оттуда доносились гортанные вопли и мерный топот ног.

– Праздник, который всегда с тобой, – мрачно сказал Павел, пропуская гостью вперед.

В этот поздний час квартира выглядела еще более уныло. Все вещи смотрели пристыженно, словно сознавая свое убожество. Павел отшвырнул ногой пустой пакет, валявшийся посреди комнаты, подошел к стенному шкафу, открыл дверь. Вытащил картонную коробку.

– Вот, – отрывисто произнес мужчина, ставя коробку на пол, рядом с диваном. – Мои сокровища. Такие же сокровища, как шкатулки деда, просто барахло. Это – для Марины. Она любит, я помню.

Павел извлек сверток со дна коробки. Развернул тряпку, оказавшуюся старой мужской рубашкой с короткими рукавами. Извлек несколько ярких целлулоидных браслетов.

– Попались тут на барахолке, в Иерусалиме… Я сразу вспомнил о Марине и купил. Стоит увидеть старый пластик, сразу думаю о ней. Смешно?

Александра покачала головой.

– Передадите ей? – Павел критически рассматривал браслеты. – Ничего особенного, просто знак внимания.

– Конечно, передам! Думаю, Марина обрадуется.

– Неважно, – бросил Павел, снова заворачивая браслеты в тряпку. – Передайте – и все. И, конечно, передайте привет. Я в Москву никогда уже не приеду, так что вы появились очень кстати.

– Почему же никогда? – Александру смутил и расстроил его упаднический тон. – Это не так сложно…

– Нет, нет, – отрывисто ответил мужчина. – Я чувствую, что никогда туда не вернусь. Я только говорю об этом много. – Его взгляд потускнел, речь стала вялой. – Куприн писал в романе «Яма», что проститутка застывает в своем развитии в том возрасте, в каком ею начали торговать. То есть этим тридцатилетним, сорокалетним – пятнадцать, шестнадцать… Так и я застыл, когда уехал. Духовно замерз. Идти мне некуда…

Он рассмеялся и резко провел по лицу ладонью.

– Вы уж меня извините, до отеля не провожу. Что-то я сам не свой, голова кружится. Обычно я насчет пития очень воздержанный человек. Вызову вам такси, не возражаете?

Александра горячо заверила его, что это будет самый лучший вариант. Она радовалась, что Павел не вспомнил о намеченном кофе – художница считала минуты, когда попрощается с этим человеком, который даже своей услужливостью наводил на нее уныние.

– Когда забронируете билет в Москву, сразу позвоните мне, я повезу вас в аэропорт! – напомнил Павел, провожая гостью до такси. – Извините за эти глупые круассаны… Я видел, что вам было стыдно.

– Да ничего подобного, – почти искренне ответила Александра, открывая дверцу остановившейся у подъезда белой машины. – Я вам сразу позвоню, как только возьму билет.

Она уселась на заднее сиденье, Павел сказал водителю название отеля, и машина тронулась. В свете фар мелькнули цветущие кусты, мусорный контейнер, фосфорически сверкнули глаза сидевшего на его крышке кота.

– Вы откуда? – по-русски, с сильным кавказским акцентом спросил веселый смуглый водитель. И следующие десять минут рассказывал о Баку, откуда его увезли подростком.

* * *

Первым, кого Александра встретила в лобби отеля, был веселый рыжий бармен. «Сэм», – припомнила она, улыбаясь. Он тоже расплылся в улыбке, увидев гостью:

– Хотите кофе? Чаю? Я могу заварить очень хороший чай, с наной… С мятой.

– Да, очень хотелось бы чаю! – Александра взглянула на закрытые стеклянные двери ресторана. За ними было темно.

Сэм покачал головой, проследив за ее взглядом:

– Нет гостей, не работаем. Такой сезон… Погода плохая. Вы можете здесь чай выпить или я вам в номер принесу?

– Я здесь посижу. – Александра с удовольствием присела в одно из низеньких удобных кресел в углу. Поставила брезентовую сумку на пол, рядом с чайным столиком. Сэм принялся хлопотать за стойкой портье, где имелись и чайник, и кофемашина. Попутно он болтал, явно очень радуясь тому, что у него нашлась слушательница:

– Сейчас половина персонала в отпуске, я иногда заменяю ночного портье. Все равно делать нечего! А деньги не лишние. Нравится вам в Хайфе?

– Очень, – искренне ответила художница.

– А что вы видели?

– Сады Бахаи… Променад Луи… – Подумав, Александра добавила: – Морской торговый порт!

– Да вы ничего не видели! – эмоционально воскликнул парень. Отвернулся к вскипевшему чайнику, достал из шкафчика стеклянный чайник для заварки, зашуршал пакетами, зазвенел ложками… Через несколько минут перед Александрой поставили запотевший чайник, в котором плавали распускавшиеся жгуты зеленого чая и листья свежей мяты. Сэм принес на подносе также стеклянную чашку с блюдцем, баночку меда, тростниковый сахар и коробочку с восточными сладостями.