Текст книги "Повесть о Татариновой. Сектантские тексты"

X

[Из докладной записки камергера Еленского H. Н. Новосильцеву

Минувши доказательства от Священного Писания, действительно надеемся, яко сам Господь, присутствующий святым своим Духом, докажет, явит силу свою и даст почувствовать, сколько Господом Иисусом Христом Бог Отец печется о народе Российском и сколько возлюбил Россию. Ибо не без промыслу таинственного Бог своими избранными людьми жертвует. Видно от древнего писания, яко славился Бог на земли премудрыми и разумными века сего, но простяками, бесчестными и поносимыми на земли; однако имя Его в век и во век века цветущее, да и вси Россияне уразумеют, яко жилище живого Бога в России водворилося. И не могу сего описать с подробностями, яко невежда есмь в словах, а не в разуме, а лучше гораздо, если сам Господь яснее на деле покажет нам.][184]184
  Липранди И. Дело о скопце камергере Еленском. С. 68.


[Закрыть]

* * *

«Огромная сила взята от меня и отражена на вас, но я не знаю ныне, что это значит»[185]185
  По-видимому, имеется в виду эпизод из Евангелия от Луки, 8–6, в котором Христос исцеляет галилеянку со словами: «ибо я чувствовал силу, исшедшую из меня».


[Закрыть]. Огромным боровиковским образом Распятия в дубовой резной раме благословила Катерина Филипповна больного Евгения Александровича Головина, командира лейб-гвардии Егерского полка. Од стоял на коленях в большой белой зале с голубком и два человека поддерживали икону, поставив ее ему на голову. Приехав домой, он встал перед Распятием на молитву. Ночью, стоя на коленях, он почувствовал, что какая-то сила заставляет его кланяться до земли. Будто нежная, горячая рука Катерины Филипповны легонько подталкивает его. Потом стал он класть великопостные глубокие поклоны, стоя на ногах. Так простоял, обливаясь потом и слезами, на молитве до рассвета. Утром выпил чашку жидкого чая и съел ломтик белого хлеба. Днем не ел ничего. Вечером принял рвотное и слабительное. В следующую ночь снова молился и клал поклоны. Так продолжал двадцать девять дней и ночей. Он так ослабел, что присланный великим князем Николаем Павловичем лейб-медик Груббе испугался. Но, тщательно осмотрев больного, нашел, что рожистое воспаление прошло, кожа на ноге стала снова белой, а была багровой, и раздражение глаза уменьшилось. Лейб-медик все приписал своим лекарствам. Постоянный врач Евгения Александровича, штаб-лекарь Коссович, однажды, еще в прошлом году, сказал генералу: «По писаниям и явным знакам видно, что вы должны принадлежать Богу и следовать за ним, да есть и особа, через которую Господь дает силу нести крест». Теперь Катерина Филипповна писала Коссовичу: «Друг мой! Я так и полагаю, что от рвотного он ослабеет. Сделай милость, вели достать козьего молока и с молитвой давай ему пить оное, хоть понемногу, вместо питья. Скажи ему от меня, чтоб он, любя меня, пил, что Бог мне приказал. Прижимаю вас обоих к сердцу. Положись на Господа, друг мой, эта болезнь для него перерождение»[186]186
  Точная цитата из недатированного письма Татариновой к Коссовичу, которое опубликовано Дубровиным (Русская старина. 1895. № 11. С. 41–42).


[Закрыть].

Телесные силы восстановились, прибывали несмотря на пост, поклоны и бдения, которые и поправившись Евгений Александрович не прекращал. В жестком, сухом и пустынном его сердце открылся источник обильных слез. Раньше за невычищенные пуговицы разбивал солдатские морды в кровь кулаком в белой перчатке, окровавленную замшу бросал на снег, и снег розовел. За непригнанный ремень прогонял сквозь строй. Сам граф Аракчеев считал его строгим начальником и благоволил к нему. А теперь лунный лучик, скользящий по Неве, или больной пес – вызывали у него умилительные жаркие слезы и сокрушения в грехах. И было, будто на привязи у Катерины Филипповны, его несчастное злое сердце как прирученное животное[187]187
  Ср. рассказ князя А. Н. Голицына о Головине: «Служа в военной службе, он имел всю возможность оказывать жестокость свою над бедными солдатами <…> Во времена еще блаженной памяти Александра случай навел Головина на известную Татаринову, и вот эта женщина как-то умела усмирить львиное сердце Головина» (Из записок Ю. Н. Бартенева // Русский архив. 1886. № 10. С. 150).


[Закрыть].

XI

Катерина Филипповна только что вернулась от обедни в церкви Михаила Архангела. Служил отец Алексей Малов. С благоговением причащал Катерину Филипповну и подгибались у него ноги, хотелось ему с чашей в руках поклониться до земли своей причастнице и ввести ее в алтарь. На ней ли, чистой, нечистая кровь? Ей ли, чьи уста – тайная дверь Духа Святого, – ей ли, чье сердце перекликается со Сладчайшим Сердцем, должны быть, как прочим женщинам, закрыты Царские Врата? Катерина Филипповна сидит за чайным столом. В маленькой красной чашке дымится чай. Рядом лежит просфора. В дверях показывается Анна Франц, какая-то растерянная и испуганная: «Матушка, Катерина Филипповна…» – «Что, сестрица милая?» – Анна Франц мнется. – «Тут генерал Головин прислал вам со своим человеком письмо и свою крепостную девку». – «Дайте письмо».

«Дражайшая Катерина Филипповна, – писал генерал. – Вы исцелили меня от недугов телесных, докончите благочестивое дело ваше и уврачуйте душевные мои недуги. Здесь надо открыть тайны сердечные. Два года тому назад я получил преступную привязанность к домашней горничной девке. Эта слабость совершенно разрушила душевное мое спокойствие и, раздирая внутренность колючими упреками совести, лишает меня отрады в счастии семейственном. Слабость эта и в самом начале и все время подстрекается каким-то неестественным бессилием, и собственными силами никак невозможно мне ее преодолеть. Вчерашний день, когда пророчествовали вы мне прощение грехов и великую славу на военном поприще, хотел я покаяться перед вами, но Дух оставил меня, и я видел, что я без него. Слова не мог сказать, а в сердце неизъяснимое чувство сухости. Если бы вы видели, в каком растерзанном состоянии находится душа моя, вы бы ужаснулись. Снимите с меня, примите на себя мою немощь. Только на вас, дражайшая Катерина Филипповна, и Господню через вас помощь уповаю. Прилагая при сем дарственную запись на девку Наталию Осипову, целую ваши ручки и остаюсь навсегда преданный вам Е. Головин»[188]188
  Это письмо Радлова составила из показаний Головина, данных им значительно позже, в начале 1830-х, в служебной записке И. Ф. Паскевичу; опубликовано Н. Дубровиным (Русская старина. 1895. № 11. С. 34). Точные цитаты из этого документа – от слов «Здесь надо» до «преодолеть»; остальное дописано Радловой.


[Закрыть].

«Введите девушку, Анна Ивановна». Без возражений слушаются Катерину Филипповну у нее в доме. Анна Ивановна исчезает, через минуту снова открывается дверь и входит метреска генерала Головина. Входит она вразвалочку, без всякой робости, точеной розовой ручкой придерживая на груди дорогую шаль с бахромой. Шелковое синее платье плотно обтягивает плечи и грудь и свободными складками струится к ногам. Лицо круглое и розовое, а глаза под соболиными длинными бровями узкие, с поднятыми кверху китайскими уголками, улыбается весело и нагло. – «Здравствуйте, дорогая барыня». Та же наглая и веселая усмешка чуть тронула вишневые губы. Чувствует Катерина Филипповна какое-то стеснение в груди, тайную робость, веселую тревогу, как в детстве, когда однажды с конюшенным Петькой на заре воровала яблоки из отцовского сада. «Грех, грех, грех!» И вдруг вспоминает высокий, как журавлиный, голос: «Соблазнишь и спасешь, соблазнишь и отринешь, к новому убелению приведешь». Трепещет в груди нежненький голубок, бьет восковыми крыльями, крылья тают, тают от горячей крови, заливающей сердце. – «Наташа, подойди сюда». – И Катерина Филипповна резко притягивает к себе испуганную девку.

Под рукой у нее вздрагивает Наташино сердце, и кажется ей, будто пахнет оно наливным яблоком, пригретым солнцем[189]189
  Следующий фрагмент подлинных показаний Головина разъясняет смысл сцены: «Татаринова, взяв эту девку к себе, как бы приняла на себя немощь мою, снимая ее с меня постепенно. Замечательно, что, когда она рассказывала мне в простоте сердечной, сколько позволяла благопристойность, о своих ощущениях к помянутой девке – я узнавал в них собственные мои чувства и даже наружное мое вольное с нею обращение» (Русская старина. 1895. № 11. С. 34). Историки, публиковавшие этот документ (впервые в цензурированной форме в: В. Фукс. Из истории мистицизма. Татаринова и Головин // Русский вестник. 1892. № 1. С. 3–31; в более полном виде опубликован Дубровиным), комментировать его избегали.


[Закрыть]. Она закрывает глаза, и ей снится сон наяву про белый яблочный сад и розоперстую босоногую Эос[190]190
  Эос – в греческой мифологии богиня зари; метафора «розоперстая Эос» идет от Гомера. Миф приписывал Эос неутолимое желание, которым наделила ее Афродита из мести за то, что Эос увела у нее возлюбленного.


[Закрыть].

На следующее утро в первый раз за 747 дней[191]191
  Из «Записки» Головина известно, что страсть возникла в нем «года за два» до его перевода в гвардию; его показания содержат приблизительные даты событий, так что в своем подсчете Радлова основывалась на фактах. Сцена сочетает в себе атрибуты точного исторического знания (747 дней) с вольным лирическим вымыслом («сон наяву») и общемифологическими символами греха (яблоко, Эос).


[Закрыть] Евгений Александрович Головин, просыпаясь, не вспомнил вишневый смешливый Наташин рот, а сразу зазвонил камердинера и приказал подать умываться. Умывшись и одевшись в полную парадную форму, поехал на Царицын луг на парад, который должен был принимать великий князь Николай Павлович, второй брат государя.

XII

– Ты говоришь, все любодейные песни поют?

– Любодейные, отче святый, смешные, без толку сочиненные, в них духовное с плотским смешано и более имеется плотское, нежели духовное.

– И ночью, говоришь, собираются и девицы и жены и делают кружения, и падают на землю от безумия?

– Да, отче святый, в Михайловском замке, над местом церковным. И Дух Святой у ней там намалеван, чтоб видели, что у ней наитие Святого Духа бывает.

– Чего враг-дьявол не делает! Архиереи, Синод, Правительство про скопища сии богомерзкие знают и молчат[192]192
  Диалог составлен Радловой из воспоминаний Фотия, опубликованных в: Автобиография юрьевского архимандрита Фотия // Русская старина. 1894. № 7. С. 195–230; № 9. С. 204–233. Тут, в частности, находим следующее: «По ночам собирались у нее и днем девицы и прочие <…> обычай кружения делать, вертелись, падали потом на землю от безумия, демон же входил в них, производил глаголы, предсказания, и потому называлась секта их пророков и пророчиц, а Татаринова главою всех. Потом были различные смешные песни, стихи, без толку сочиненные, где духовное с плотским было смешано и более имелось плотское, любодейное» (№ 9. С. 226).


[Закрыть].

«Да воскреснет Бог и расточатся враги его», – вдруг пронзительным гнусавым голосом восклицает отец Фотий[193]193
  Фотий (Петр Никитич Спасский; 1792–1838), церковный деятель. Закончил Новгородскую семинарию; монах (1817), законоучитель во 2-м кадетском корпусе в Петербурге. Фотий был аскетом, носившим вериги и спавшим в гробу. Он с гневом отказался от оскопления, когда оно было предложено ему в Петербургской лавре неким иеромонахом Георгием. Во всех проблемах церкви и трона он обвинял масонов и сектантов, особенно агрессивно выступал против Лабзина и в конце концов сыграл ключевую роль в борьбе с протестантскими влияниями в России. За свои выступления в 1820 году удален из столицы, став игуменом бедного Древенецкого монастыря под Новгородом; вернулся в Петербург в 1822 году. Сблизился с графиней А. А. Орловой-Чесменской и князем А. Н. Голицыным, которые признали в нем духовного учителя. 5 июня 1822 года по рекомендации Голицына был представлен императору. 1 августа все тайные общества были запрещены императорским рескриптом, а Фотий получил Юрьевский монастырь. Влияние Фотия, бывшего в союзе с Аракчеевым и Петербургским митрополитом Серафимом, достигло максимума в последний год царствования Александра. Вернулся в Петербург в начале 1824 года и 20 апреля долго беседовал с Александром; предал Голицына анафеме, с церковной точки зрения незаконной, называл его «духовным Наполеоном» и добился его отстранения с большинства постов; написал донос на Филарета (Дроздова). Николай I вновь удалил Фотия, и он скончался в Юрьеве после аскетических подвигов. Оставил выразительные «Записки», продиктованные незадолго до смерти и не полностью опубликованные («Из записок юрьевского архимандрита Фотия о скопцах, хлыстах и других тайных сектах в Петербурге»; «Автобиография юрьевского архимандрита Фотия»).


[Закрыть]. Он сидит у себя в келье в Новгородском Древенецком монастыре. Келья низкая, сводчатая. На стенах корчатся грешники в аду. Красное пламя пожирает их отвратительные голые тела, а диаволы, добросовестные, неутомимые кочегары, подбрасывают в пламя хворост. Образ в киоте «Страшный Суд», и снова грешники, стремглав летящие в бездну. Праведники все в одинаковых одеждах, стоят, как солдаты на гатчинских разводах графа Аракчеева, а Христос, грозный Судия, как родной брат походит на игумена Фотия, только в плечах пошире да ростом повыше. Угодил игумену богомаз. Ранним утром, когда заря золотит купола, и глубокой ночью при свете лампады, смотрит святой игумен Фотий, в миру Петр Никитич Спасский, сын дьячка Спасского погоста, на своего двойника, и кланяется ему до земли, и называет его Господом и Спасителем. Когда устанет глядеть на образ и мутный рябой туман поплывет перед глазами, кажется ему, что он стоит перед темным зеркалом и его собственные умные, злые глаза смотрят на него из стеклянной глубины. Будто клещами сжаты худые виски с налитыми жилами, обтянутые сухой желтой кожей скулы из-за этого особенно выдаются, – и праведные уста, изрыгающие хулу и анафему грешникам, мясисты и бледны, чуть-чуть будто подернуты синевой.

– А министр затмения, князь Голицын, тоже на сих сборищах антихристовых и мерзостных бывает? – спрашивает игумен стоящего перед ним со сложенными руками и склоненной головой монаха Кузьму Обнорского[194]194
  Министра просвещения А. Н. Голицына в насмешку называли министром затмения. В вероятном источнике этой сцены (Автобиография юрьевского архимандрита Фотия // Русская старина. 1894. № 9. С. 232) монах-доносчик назван Козьмой Семеновым.


[Закрыть]. Обнорский высок, худ, лицо у него белое, волосы шелковистые, – особых примет не имеет. Только глаза у него особенные, светло-голубые, большие, нежные, полные какой-то мечтательной подлости, никогда прямо не глядят и не в сторону, как у иных, а куда-то поверх или между глаз собеседника.

– Как же, отче святый, как же, своими глазами видел, вместе плясали, вместе песни срамные пели, вместе скверной плотью себя мазали[195]195
  В источнике эту инвективу – «скверной плотью себя мазали» – Фотий адресует не общине Татариновой, а некоей «секте братьев-свиней», открытой в 1824 году в Петербурге, состоявшей в основном из французов и обвинявшейся в особой безнравственности; см. Автобиография юрьевского архимандрита Фотия // Русская старина. 1894. № 9. С. 215.


[Закрыть].

– Окаянный и есть! Когда замыслю грех, отче, отче мой… И проклинал себя, и власяницу вот ношу, и вериги, и отвержение подписал от секты, и доносы святые денно и нощно пишу, и полицмейстеру господину Горголи, и графу Кочубею[196]196
  Кочубей Виктор Павлович (1768–1834), в 1820 году министр внутренних дел.


[Закрыть] и даже самому графу Аракчееву осмелился писать, и песни все вспомнил (вот тетрадочка, тут все записано), – а все покоя не найду, все проклятая блудница мерещится и голос ее лебединый, когда Иудой меня обозвала и от себя прогнала. Помоги мне, отче святой![197]197
  Эта реплика принадлежит Кузьме. Фотий вспоминал, что бывал на сборищах у Татариновой в целях слежки за ней, но о других его связях с ней источники молчат.


[Закрыть]

– А тайные уды Татаринова мужам вырезала? – задумчиво продолжает допрос Фотий.

– Отче святой, она учит воздерживаться, умерщвлять плоть… – Фотий взглядывает на монаха, тот торопливо доканчивает, – ради мнимого, конечно, воздержания.

– Умерщвлять, говоришь, – значит и вырезать, а учила вырезать, значит и вырезала. А оскопляла Татаринова при тебе женщин, Кузьма?

Обнорский молчит застенчиво. Нежный румянец заливает белое лицо.

– Только правду говори перед Богом, отвечай, слышишь, только правду отвечай, ею замолишь свой грех, слышишь! – кричит прямо в ухо монаху Фотий.

– Скопляла, отче святый, как же, скопляла. Даже способ могу рассказать… – Глаза у Фотия блеснули странным блеском – так гнилушки светят во тьме Спасского погоста.

– Ну, в другой раз, ну, иди себе с Богом, сын мой. Ну, молись, молись. А если вспомнишь что еще из сих мерзостных блудов, приди, исповедайся, душу свою от грехов очисти. Перед Богом всякая грязь золотом становится. Иди, иди с миром…

Фотий благословляет Кузьму Обнорского и тот, почтительно пятясь и крестясь мелким частым крестиком, выходит.

А святой игумен Фотий садится к столу, берет остро очиненное перо и пишет:

Его Сиятельству графу Алексею Андреевичу Аракчееву, в собственном доме в Санкт-Петербурге, от смиренного игумена Новгородского Древенецкого монастыря, последнего, но правоверного Фотия.

Ваше Сиятельство, милостивейший граф, сыне мой во Христе возлюбленный. В дополнение и подтверждение третьегодняшнего послания моего Вашему Сиятельству сообщаю, что снова открылись мне нынче тайные беззакония в сонновидении.

Был я во время нощи в Михайловском замке, сам своими очами видел беснование, кружение, лже-славление и прорицание. Были там и духовные и мирские. Демон же входил в них и производил глаголы и предсказания. Царю нашему кроткому возлюбленному скорую смерть предсказали. Сама окаянная Татаринова, беснуясь, голосом истошным вещала: „Царя в сыру землю положу!“ А он-то, кроткий и праведный царь, еще не зная лжи и обмана, прельщается от лицемерного благочестия еретиков и ласкателей своих придворных. Виною всему бес кн. Александр Николаевич Голицын и Родион Кошелев, приверженцы и покровители дщери дьявола, жабы клокочущей, госпожи Татариновой. Оная окаянная женка учит всех своих для некого мнимого воздержания умерщвлять плоть и скоплять, вырезать тайные уды мужам. Далее, бес научил ее искусству женский пол, самих жен и девиц скоплять. И сие бесовское дело совершается около грудей где-то, но не скажу, дабы тайна сия бесовская не была известна тем, кои еще не ведают. О сих действиях антихристовых и зловредных поведал мне простой монах Кузьма, которого из Коневского монастыря, что на Ладожском озере, прельстили Пилецкий и Дубовицкий и увлекли его в свою секту. Сей монах несколько лет был в той секте, но теперь возвратился, проклял заблуждения и собственноручно подписал отвержение от секты и вручил притом мне книгу неподобных и любодейных бесовских песен и сочинения сей невежественной секты. Полагаю, что таковое благочестие и усердие достойно награды, прошу Ваше Сиятельство содействовать к назначению оного монаха Обнорского к нашему Преосвященному Митрополиту Михаилу, дабы присутствовать мог незримо при всех беседах Преосвященного с министром духовных дел князем Голицыным. Впрочем, полагаясь на благоусмотрение Вашего Сиятельства, остаюсь, сыне мой возлюбленный, смиренный о тебе богомолец последнейший, но правоверный Фотий[198]198
  Письмо составлено из подлинных слов Фотия, заимствованных из его воспоминаний; там находим, в частности, формулы «демон же входил в них, производил глаголы»; «бес князь Голицын»; «жаба клокотавшая» и «дщерь дьявола» применительно к Татариновой. Ключевой мотив оскопления женщин также дословно взят у Фотия; ср.: «Сия госпожа учит всех своих для некого мнимого воздержания воздерживаться, умерщвлять плоть и скоплять, вырезать тайные уды мужам. Далее, бес научил ее искусству женский пол, самих жен и девиц скоплять. И сие бесовское дело <…> совершается около грудей где-то, но не скажу, дабы тайна сия бесовская не была известна тем, кои еще не ведают» (Из записок юрьевского архимандрита Фотия о скопцах, хлыстах и других тайных сектах в Петербурге. С. 1448). Но формула «Царя в сыру землю положу!» у Фотия отсутствует; Радлова взяла ее из «Записки» Головина, где она датирована 14 августа 1825 года и трактуется как доказательство пророческой силы Татариновой (приведена в: В. Фукс. Из истории мистицизма. Татаринова и Головин. С. 20).


[Закрыть].

XIII

[24 июля,] <в> день св. апостолов Петра и Павла Александр Павлович получил два письма, одно из Грузина от графа Аракчеева, второе из Новгорода от Фотия.

Батюшка, Ваше Величество, – писал граф. – Отдаю в храме Божием чувство душевной благодарности памяти сегодняшнего именинника, который предстал у Престола Божия[199]199
  Имеется в виду Павел I.


[Закрыть]. Он, конечно, видит истинную любовь и преданность к Августейшему Его Преемнику того подданного, которого угодно ему было еще при жизни своей приблизить с приказанием быть ему верным слугой, и я исполняю оное в полной мере душевного моего расположения. Во всех военных поселениях, слава Богу, благополучно, смирно, тихо. Я вчера возвратился из Еселян, смотрел там 6-ю фузелерную роту, которая составлена по большей части из тех крестьян, которые при поступлении своем в военное поселение делали известные вам беспорядки, но, признаюсь, был отменно ими восхищен: люди прекрасные, веселые, здоровые и с самым ясным на лице душевным усердием. Дети военных поселян от 6 до 13 лет все обмундированы. К концу месяца по всем деревням будут розданы мундиры, и всем крестьянам до 45 лет приказано будет в один день во всех деревнях одеться в мундиры и остаться в оных навсегда. Только, батюшка, нападает наш министр духовных дел, кн. А. Н. Голицын. Я к нему, по воле Вашего Величества, сделал отношение, в копии к сему прилагаемое, а какой у него получил ответ, то оный в оригинале тоже при сем прилагаю. Я уже привык к его расположению, то и могу оное переносить, но мне кажется неловко, что он изволит нападать на старика-митрополита, дабы и его заставить быть неприятелем военного поселения.

Навек чистый сердцем и душой преданный Вашего Императорского Величества верноподданный

Граф Аракчеев.

Письмо от отца Фотия начиналось:

Помазанник Божий, благочестивый Царь и Великий

Государь, радуйся.

Потом шли длинные жалобы на то, как враги преследуют смиренного Фотия, как клеветы, хулы и насмешки делают и тем его начальству в худом виде выставляют. А он, Фотий, знает многие их тайные злодейства, под видом набожности и добра делаемые.

Читал Александр Павлович со скукой, перескакивая через строчки, как вдруг имя кн. Голицына привлекло его внимание.

Я довести кн. Голицына непрестанно просил до сведения твоего, но тщетно: наконец, как плакал о грядущей опасности церкви и отечеству, просил Бога, дабы он сам все сие, как ведает, устроил и до твоего сведения, о Божий слуга, во Христе любимый, довел путями необыкновенными; то вот что впоследствие сего случилось: на Вербное Воскресение было мне видение от Бога послано: предстал мне ангел Божий во время дремания, разгнул книгу, имея в руках держащую предо мною и был глас свыше: «зри и разумей».

По темным листкам среди тьмы в одну черту были сии слова: «сия книга составлена для революции и теперь намерение ее революция».

Дальше в письме шло обещание открыть кому следует все тайны во тьме готовящейся революции. В десяти строчках пять раз слово «революция» попадалось. Очень не любил Александр Павлович это слово и сам никогда не произносил его. Так в жизни боялся он только державного родителя в юные годы, когда в Гатчине что-нибудь в экзерцисгаузе напутает, ждет батюшкина окрика и прячется за друга, тогда еще барона Аракчеева. Принимал частенько на себя без лести преданный двум царям красномордый слуга августейшие разносы, предназначавшиеся нежному Александру. «Что же делать, – писал дальше Фотий. – Мне все открыто, граф Аракчеев все может, он верен, и об нем мне открыто тогда. А если не возьмешь меры для отвращенья, все узнав от меня, то такой план сделан, что может быть через четыре года исполнится, если созреет все к тому. Чтобы весь вдруг план разрушить, то двух человек от должности отдай, одного от себя, а другого от службы»[200]200
  Скорее всего, Радлова составила это письмо на основе «Записок» Фотия. Судя по тому, что Фотий пишет из Древенецкого монастыря, действие датируется 1820–1821 гг.; таким образом, Фотий верно предсказывает восстание «через четыре года», в декабре 1825-го.


[Закрыть].

Александр Павлович понял, что речь идет о Голицыне и Кошелеве, поморщился, но прочел письмо до конца, снова перечел его, потом оба письма положил в шкатулку и запер. Весь день ему было не по себе, не то тревога какая-то давила горло, не то тошно становилось, будто похабных лубочных картин насмотрелся. Вечером, хоть вчера и назначил, не принял князя Александра Николаевича. Покушав на ночь размоченного чернослива для желудка, лег спать. Будучи туг на ухо, несмотря на шум в соседней комнате, где слуги, переругиваясь, убирали одежду, заснул, как только камердинер Анисимов прикрыл его одеялом. И приснилась ему смерть. Снился ему Михайловский замок, большая зала с белым голубком, где тайно бывал с князем Александром Николаевичем. Среди залы стоял большой стол и на нем зажженный семисвечник. За столом сидели какие-то люди, все будто знакомые, но имени ни одного вспомнить не мог, или, может быть, у них уже не было земных имен. Все они что-то читали, перебирая бумаги, и бумаги шуршали, шелестели у них под сухими желтыми пальцами. И еще явственно скрипело перо. Александр Павлович понял, что кто-то записывает его грехи. А может быть, подсчитывает мундиры, оставшиеся после в Бозе почившего императора Павла I, и все какого-то Преображенского мундира не досчитывают. Александру Павловичу стало не страшно, а как-то нудно и томно. Вдруг слышит он голос графа Аракчеева: «Ничего, батюшка, ничего, ваше величество, я тебя с того света выведу». Он оглядывается – никого нет. Он выходит из зала и идет какими-то бесконечными коридорами и переходами, поднимается по витой лестнице, как тогда, к двери отцовской спальни. Он знает, что за этой дверью кого-то душат. Он хочет войти, чтобы давний грех сделать не бывшим, но на пороге стоит Катерина Филипповна и палец приложила к губам. Он толкает ее, и будто в легкое облако или в нежный пух входит рука. Он открывает дверь, а там вовсе не комната, а бесконечная снежная поляна. Над ней летит черный орел. Великая тишина, великая Немота, самодержавнейшая, благочестивейшая смерть на всей земле. Александр Павлович проснулся в 4 часа утра задыхаясь. Долго у него во рту было горько, будто он наглотался дыма.

XIV

Письмо кн. Галицына:

«Je viens de recevoir, Sire, une lettre de Madame Tatarinoff que je vous envoie. Elle est au désespoir qu’on ne lui a donné que deux jours pour rester au Palais Michel. Etant malade et son quartier quoique loué n’étant pas encore prêt elle demande qu’on lui donne quelques jours encore. Je vous prie, Sire, de me dire en deux mots ce que j’ai à lui répondre»[201]201
  «Вам было поручено подыскать квартиру, пригодную для г-жи Татариновой. Я не могу ждать, пока выбор <пропуск в тексте. – А. Э.> на квартиру, которую надо ремонтировать заново. Будет сложно пересмотреть наши планы относительно Михайловского замка. Приспособиться придется г-же Татариновой. Мне кажется, я сделал все от меня зависящее для ее удобства, предоставив через Вас другую квартиру, равноценную той, которую она покидает, тем более что та, в действительности, была предоставлена не ей, а ее матери, и на нее она не имеет никакого права. Весьма странно, что во всем Петербурге невозможно найти нескольких комнат, где могла бы разместиться одинокая женщина хотя бы «временно», пока ее квартира не будет закончена» (франц.).


[Закрыть].

Ответ государя:

«Vous ayant chargé de trouver un quartier logeable pour madame Tatarinoff, je ne pouvais pas attendre que le choix <пропуск в тексте. – A. Э.> sur un quartier qu’on doit repeindre à neuf. Il sera difficile de changer de dispositions prises pour le Palais Michel. C’est donc à madame Tatarinoff à s_’y conformer. Je crois avoir fait tout ce qui dépendait de moi pour ses convenances en lui faisant fournir par vous un autre quartier en équivalent de celui qu’elle quitte et qui proprement n’a jamais été donne à elle mais à sa mere et par conséquant auquel elle n’avait aucun droit. Il est bien étrange que dans tout Pétersbourg on ne puisse trouver quelques chambres où on puisse loger ume femme sans famille, ne fut ce que comme un „en attendant“, jusqu’à ce que son véritable quartier soit achevé»[202]202
  «Государь, только что я получил письмо от госпожи Татариновой, которое прилагаю. Она в отчаянии от того, что может остаться в Михайловском замке всего на два дня. Она больна, а ее квартира хотя уже и арендована, но не готова; она просит дать ей еще несколько дней. Прошу Вас, Государь, сообщить мне в двух словах, что я должен ей ответить» (франц.).


[Закрыть].