Текст книги "Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова"

Среди факторов, мешающих созданию совершенных произведений, Брюсов называет и господствующую форму стиха. Об этом он говорит особенно подробно – и пытается найти оправдание Кантемиру: «„Письмо Харитона Макентина“ показывает, что он был неудовлетворен существующим и пытался создать что-то новое» [c. 16].

Затем Брюсов переходит к сатирам, в которых «также есть много глубоко художественных мест». Достоин внимания и выбор сатир, о которых говорит Брюсов. Он практически без внимания оставляет самую известную первую (хотя и приводит цитату из нее, говоря об уме Кантемира, – ту самую, «уме недозрелый»), а «особенно хороша», на его взгляд, 9-я сатира, несмотря на то, что она «не получила окончательной отделки» [c. 14]. Брюсов удивляется, что Кантемир в этой сатире «отступает от собственных правил о падежах и ударениях» [c. 15]. Ответ прост: принадлежность этой сатиры Кантемиру не доказана и до сих пор вызывает споры. Может быть, мнение Брюсова следует учитывать в дискуссиях о девятой сатире.

Вообще Брюсов очень добр к Кантемиру. Отмечая, что слог его часто неизящен, он тут же находит оправдания:

Но не надо забывать, что приходилось писать на языке неустановившемся, частью наполненным мыслью иностранных слов, еще не вошедших в всеобщее употребление, часто не имеющем возможности выразить такие понятия, которые уже давно стали общим достоянием на Западе. Трудность создавать таким языком поэтические картины, выражать тонкие оттенки мысли или говорить об отвлеченных понятиях яснее всего выказалась в переводах Кантемира, где он принужден был составлять много новых слов или придавать новые значения уже существующим [c. 15].

Наличие большого числа примечаний Брюсов объясняет невысоким уровнем образования современного Кантемиру общества, даже того небольшого кружка, к которому он принадлежал.

И после всего сказанного о недостатках слога Кантемира Брюсов в заключение первой части статьи повторяет свое мнение:

Но и в борьбе с этими трудностями Кантемир оставался истинным поэтом, подобно тому, как жизнь за границей и европейское воспитание не мешали ему быть истинно русским и как его положение не мешало ему остаться простым, искренне любящим человеком. И всего этого уже слишком довольно, чтобы имя Кантемира стало на одном из первых мест среди деятелей русской литературы [c. 16].

От повторения сила этого тезиса только увеличивается.

Вторая часть статьи представляет собой разбор 2‐й сатиры «На зависть и гордость дворян злонравных». Фактически это иллюстрация всего сказанного в первой части.

Почему именно эта сатира стала предметом анализа – трудно сказать. Анализ идет с позиции актуальности произведения для своего времени. Брюсов подробно останавливается на тонкостях внутрироссийской политической ситуации после введения Петром табели о рангах, на сословной борьбе и гражданской позиции Кантемира: «С дворянскою гордостью смешивается вражда к новым людям и ропот на новые порядки. Этот-то ропот и уловил Кантемир, его-то он и сделал предметом своего анализа», – так объясняет Брюсов выбор темы Кантемиром. Отметим глагол – «уловил». Кантемир, в рецепции Брюсова, чуткий, тонкий – каким и должен быть поэт. Брюсов отмечает, что «в борьбе сословий Кантемир был сторонним зрителем. Он был пришелец среди русской знати, семейные предания не привязывали его ни к какому боярскому роду» [c. 16].

Говоря о персонажах сатиры, Брюсов делает очень тонкое замечание: «Филарет – бесцветная личность… Евгений, напротив, живое лицо» [c. 17]. Брюсов подробно излагает содержание сатиры, раскрывает суть конфликта между персонажами и цель создания сатиры:

Отметив таким образом в лице Евгения недостатки знати своего времени, Кантемир этим самым рисует свой идеал дворянина, идеал русского человека уже с новой оценкой окружающей жизни. Этот новый русский дворянин полагает свои достоинства не в древности рода, а в собственных трудах. На людей низкого происхождения смотрит сообразно их заслугам и без всяких сословных предрассудков, приветствует человека незнатного, достигшего высокого чина личными достоинствами [c. 19].

Особенно выделяет Брюсов «портрет щеголя, нарисованный мастерски и начинающий звучными стихами:

 
Пел петух, встала заря, лучи осветили
Солнца верхи гор – тогда войска выводили
На поле предки твои, а ты под парчою» [c. 20].
 

Тот факт, что сатира написана «в подражание Буало», дает Брюсову повод еще раз повторить тезис об оригинальности Кантемира:

Но во всех своих подражаниях Кантемир умел пересоздавать чуждые образы в русскую современную действительность. Так, вместо патриций времен Ювенала здесь явился молодой русский дворянин, который и мыслит, и поступает сообразно со своим временем. Это умение пересоздавать особенно заметно в начале сатиры, где Кантемир подражал Ювеналу и Буало; но не французское общество, не нравы римской аристократии видны в этих стихах, нет, поэт замысловатыми штрихами прямо вводит в русскую современность. Хороши также те места, где Кантемир выражает свои заветные идеи, места, которые были навеяны скорее вдохновением, чем рассудком [c. 20].

Заканчивается вторая часть пассажем, фактически суммирующим все сказанное о Кантемире ранее:

Вообще вся сатира дышит неподдельным чувством негодования, все описываемое в ней стояло слишком близко к автору. Но тон сатиры не возмутительный, а примирительный. Кантемир не умеет презирать людей, у него не было ожесточения и он не хотел предъявлять слишком суровые требования. Согласно своему характеру и своей философии, он ищет ту прямую связь вещей, ту середину между крайностями, без которой нет счастья и которая одна на земле может дать мир и покой человеку [с. 20–21].

Статью сопровождают два пространных примечания: об участии Кантемира в воцарении Анны Иоанновны и подробный разбор стиховедческой теории Кантемира6969
  Мы не касаемся этого аспекта, ему много внимания уделено в статье И. А. Атаджанян.


[Закрыть].

Подведем итог. Что же дает Кантемиру статья Брюсова?

Обращение представителя нового направления в поэзии к автору, жившему почти два века назад, само по себе симптоматично: символисты стремились к сохранению культурной памяти, возвращению имен. Это обращение доказывает, что тема «XVIII век в зеркале века Серебряного» жива, а Кантемир – необходимый участник пира встречи двух веков.

Оценка Брюсова, филолога, стиховеда, поэта, переводчика, вновь поднимает давние споры о поэзии Кантемира – и значительно усиливает линию «Кантемир – поэт».

Поэзия Кантемира вошла в культурный обиход Брюсова, о чем говорят многочисленные мелкие, вставленные к месту цитаты и тонкие наблюдения, – поэтому нельзя исключать и наличие «кантемировского слоя» в творчестве Брюсова. Очень возможно, что небесполезным окажется параллельное прочтение Брюсова и Кантемира. Впрочем, здесь мы уже вторгаемся «на сторону Брюсова».

В недавней анкете к трем забытым юбилеям Кантемира 2019 года был вопрос «Возможно ли „воскрешение“ Кантемира. И если да – что нужно для этого сделать?». Самый частый ответ – «начать с его необыкновенной личности, с его короткой, но такой богатой событиями жизни»7070
  Довгий О. Л. Тринадцать вопросов о Кантемире: анкета о забытом юбиляре // Палимпсест: Литературоведческий журнал. 2019. № 3. С. 56–74.


[Закрыть].

Брюсов почти полтора века назад выбрал именно этот путь. Возможно, сегодня его труды увенчались бы успехом.

И напоследок – замечание грустное. Все учившиеся на филфаке помнят, как начинается первая сатира Кантемира. А вот как она кончается – помнят не все:

 
Бесстрашно того житье, хоть и тяжко мнится,
Кто в тихом своем углу молчалив таится,
Коли что дала ти знать мудрость всеблагая,
Весели тайно себя, в себе рассуждая
Пользу наук; не ищи, изъясняя тую,
Вместо похвал, что ты ждешь, достать хулу злую.
 

Уж такой Кантемир автор, что мотив тайного сидения в углу оказался для его сочинений ключевым. И для исследований о нем – тоже.

Увы, статью Брюсова о Кантемире постигла та же участь: она долгие годы оказалась таящейся в углу и лишь недавно была опубликована. Но публикация эта большого внимания пока не привлекла.

Хотя, наверное, не стоит заканчивать статью на минорной ноте. Будем верить, что статья Брюсова окажется новой каплей, которая долбит камень забвения. И стихам Кантемира однажды все-таки «настанет свой черед».

Всеволод Зельченко (Санкт-Петербург)
КАК БЫВАЛО
К ТЕКСТУ СТИХОТВОРЕНИЯ А. А. ФЕТА «ЕЩЕ ВЧЕРА, НА СОЛНЦЕ МЛЕЯ…»

 
Еще вчера, на солнце млея,
Последним лес дрожал листом,
И озимь, пышно зеленея,
Лежала бархатным ковром.
 
 
Глядя надменно, как бывало,
На жертвы холода и сна,
Себе ни в чем не изменяла
Непобедимая сосна.
 
 
Сегодня вдруг исчезло лето;
Бело, безжизненно кругом,
Земля и небо – все одето
Каким-то тусклым серебром.
 
 
Поля без стад, леса унылы,
Ни скудных листьев, ни травы.
Не узнаю растущей силы
В алмазных призраках листвы.
 
 
Как будто в сизом клубе дыма
Из царства злаков волей фей
Перенеслись непостижимо
Мы в царство горных хрусталей.
 

Стихотворение, приблизительно датируемое 1864 годом, рисует внезапное наступление зимы и делится на две контрастно противопоставленные части: первые две строфы имеют в виду вчерашний день, три следующие – сегодняшний. Эта предельно отчетливая структура нарушается, однако, в ст. 5–8. Приводя это изолированное четверостишие в составе общего рассуждения о хвойных деревьях в русской поэзии, М. Н. Эпштейн предваряет цитату пояснением: «Исчезло лето, меняется лик природы – „Глядя надменно…“» и т. д.7171
  Эпштейн М. Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990. С. 79.


[Закрыть] Согласиться с этим пересказом невозможно – синтаксис и композиция ультимативно требуют относить ст. 5–8 к первой части, т. е. «к плану прошедшего»; но, с другой стороны, откуда могли взяться «жертвы холода и сна» вчера, до выпадения снега, когда деревья еще млели на солнце бабьего лета, а трава зеленела?

Мы рискуем утверждать, что строфа в ее общепринятом виде лишена смысла, однако восстановить его можно легким изменением пунктуации:

 
Глядя надменно, как бывало
     [либо, что то же самое, – «как, бывало,»]
На жертвы холода и сна,
Себе ни в чем не изменяла
Непобедимая сосна.
 

При такой расстановке знаков препинания вместо необъяснимого «вчера сосна, как случалось прежде, глядела на жертвы холода и сна» получится «вчера сосна глядела на летнюю природу7272
  Эллипсис (читатель мысленно должен дополнить «глядя на то, что названо в первой строфе») компенсируется тем, что глагол глядеть имеет также и значение «смотреть на все вокруг, выглядеть», не предполагающее объекта; у Фета ср., напр.: «Цветы глядят с тоской влюбленной, / Безгрешно чисты, как весна…».


[Закрыть] точно так же, как не раз до того (бывало), во все предыдущие зимы, она глядела на жертвы холода и сна». «Непобедимая», т. е. неуязвимая перед сменой времен года, хвойная сосна с одинаковой надменностью («себе ни в чем не изменяла») озирает и зеленеющие, и застывшие под снегом растения. Та же мысль с риторической полнотой развита Фетом десятью годами ранее в стихотворении «Сосны» (1854):

 
Средь кленов девственных и плачущих берез
Я видеть не могу надменных этих сосен;
Они смущают рой живых и сладких грез,
     И трезвый вид мне их несносен.
 
 
В кругу воскреснувших соседей лишь оне
Не знают трепета, не шепчут, не вздыхают
И, неизменные, ликующей весне
     Пору зимы напоминают.
 
 
Когда уронит лес последний лист сухой
И, смолкнув, станет ждать весны и возрожденья, —
Они останутся холодною красой
     Пугать иные поколенья.
 

Вольное обращение Фета со знаками препинания, которое, сочетаясь с затрудненным «горацианским» синтаксисом, делало многие его стихи темными уже для первых читателей7373
  В октябре 1893 г., в пору совместной работы над посмертными «Лирическими стихотворениями» Фета, К. Р. писал Н. Н. Страхову: «Благодаря исправленным вами знакам препинания многие стихотворения, которых я просто не понимал, получили для меня свою надлежащую прелесть» (К. Р. Избранная переписка / Сост. Л. И. Кузьмина. СПб., 1999. С. 416; ранее этот фрагмент письма был процитирован в работе: Соколова М. А. Состав и принципы издания // Фет А. А. Вечерние огни. М., 1971. С. 641).


[Закрыть], хорошо известно литературоведам. Своего рода эмблемой этих трудностей, вошедшей в текстологические учебники7474
  Рейсер С. А. Палеография и текстология Нового времени. М., 1970. С. 180; Он же. Основы текстологии. Л., 1978. С. 59.


[Закрыть], служат строки «Не стану кликать вновь забывчивую младость / И спутницу ее безумную любовь» с их роковой амфиболией (безумная любовь или безумная спутница?). «Пунктуирование стихотворений Фета – непростая задача, – констатировал Б. Я. Бухштаб в 1935 году, заслуженно критикуя своих предшественников на этом пути Н. Н. Страхова и Б. В. Никольского. – Корректур своих изданий (во всяком случае до „Вечерних огней“) Фет не держал, знаки расставлялись редакторами и корректорами, но и там, где есть автографы, сохранять их пунктуацию нельзя. Фет был крайне скуп на знаки препинания; есть стихотворения сложнейшей синтаксической конструкции почти без единого знака»7575
  Бухштаб Б. Я. Фет и другие: Избранные работы. СПб., 2000. C. 183.


[Закрыть].

Предлагаемая нами поправка основывается в первую очередь на смысле фразы; и тем не менее, сколь ни шаткой опорой является пунктуация рукописей Фета, в нашем случае ее, как кажется, можно привлечь в союзники. В черновом автографе стихотворения, сохранившемся в так называемой Второй рабочей тетради, ст. 5–6 имеют такой вид:

 
Глядя надменно, как бывало
На жертвы холода и сна7676
  Фет А. А. Сочинения и письма: В 20 т. Т. 5. СПб., 2014. С. 341.


[Закрыть].
 

Эта пунктуация верна, пусть, может быть, и непривычна современному глазу. Частица бывало по значению приближается здесь к полноценному наречию времени: «глядя надменно, как когда-то на жертвы холода и сна»7777
  Ср., напр., заключительные строки не публиковавшегося при жизни Фета стихотворения «Я в моих тебя вижу всё снах…»: «И во сне я так полно живу, / Как, бывало, живал наяву»; в автографе (запись в альбоме А. Л. Бржеской; см. воспроизведение: Новое время. 1903. 3 июля. С. 5) бывало не обособлено.


[Закрыть]. Что до обессмысливающего обособления «глядя надменно, как бывало, на жертвы…», которое превращает как бывало в придаточное сравнения, то оно зафиксировано в журнальной публикации стихотворения7878
  Русский вестник. 1865. № 4. С. 585.


[Закрыть], затем перешло в первый выпуск «Вечерних огней» (1883) и оттуда – во все посмертные издания. То, что речь в этом случае нужно вести не о какой-то иной синтаксической интерпретации пассажа, а всего лишь об ошибке пунктуационного оформления, показывает место из «Двенадцати» Блока, которое современные публикаторы, опираясь на текст «алконостовского» издания, справедливо печатают так:

 
Помнишь, как бывало
Брюхом шел вперед,
И крестом сияло
Брюхо на народ?
 

Бывало здесь, как и у Фета, означает «неоднократно прежде», и контекст не оставляет в этом сомнений; однако в черновой рукописи Блок – конечно, имея в виду тот же самый смысл – написал «Помнишь, как бывало, / Брюхом шел вперед…»7979
  Блок А. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т. 5. М., 1999. С. 123 (подг. текста О. П. Смолы).


[Закрыть].

P. S. В 1982 году Н. Н. Берберова опубликовала (по копии, восходящей к тексту из архива Л. В. Горнунга) воспоминания А. И. Чулковой-Ходасевич. В их составе впервые увидело свет шуточное гекзаметрическое стихотворение Ходасевича, обращенное к жене и начинающееся так: «Бедный Бараночник болен: хвостик бывало проворный / Скромно поджав под себя и зубки оскаливши, дышит…»8080
  Russica-81: Литературный сборник / Под ред. А. Сумеркина. Нью-Йорк, 1982. С. 281; то же: Часть речи. Вып. 2/3. Нью-Йорк, 1982. С. 273.


[Закрыть]. В последующих переизданиях этих воспоминаний начальная строка обросла абсурдными запятыми: «хвостик, бывало, проворный / Скромно поджав…»8181
  Ново-Басманная, 19. М., 1990. С. 397; Современники о Владиславе Ходасевиче / Сост. А. С. Бергер. СПб., 2004. С. 27; и др.


[Закрыть]. Между тем уже в 1989 году, републикуя эти стихи в томе Ходасевича из «Библиотеки поэта», Н. А. Богомолов вернул им связность, расставив знаки препинания точно и недвусмысленно: «хвостик, бывало проворный (т. е. прежде бывший проворным. – В. З.), / Скромно поджав…». Этот незаметный эпизод текстологической работы юбиляра подал нам повод предложить его вниманию маргиналию, также связанную со словом бывало и прихотями его обособления в русской поэзии.

Ксения Кумпан (Санкт-Петербург)
СУБСТРАТ ХРЕСТОМАТИЙНЫХ ГИМНАЗИЧЕСКИХ ТЕКСТОВ В JUVENILIA Д. С. МЕРЕЖКОВСКОГО8282
  Приношу глубокую благодарность за ряд ценных указаний Марии Галь, Вере Мильчиной и Лидии Семеновой.


[Закрыть]

Настоящая заметка является «побочным продуктом» источниковедческих и текстологических разысканий о гимназических годах Д. С. Мережковского8383
  Они оформлены в виде статьи «Мережковский – ученик третьей гимназии: (Заметки комментатора)», предложенной в ближайшие номера журнала «Русская литература».


[Закрыть].

Большой свод архивных сведений, извлеченных из фонда третьей гимназии и личного архивного фонда писателя, позволил установить, что в гимназии широко практиковались письменные переводы, пересказы и изложения художественных и исторических текстов. Это были не только переводы с новых и древних языков на русский, но и переводы с русского на изучаемые языки, c одного древнего языка на другой, c древнего языка на один из новых8484
  Так, например, в тетради с черновиками встречаются фрагменты из первой книги «Истории от основания города» Тита Ливия в переводе на французский (эпизоды о происхождении Ромула и Рема, о войне сабинян и Ромула, о царствовании Нумы Помпилия и т. д.) (ИРЛИ. № 24360а. Л. 37 об. – 38, 40 об., 44, 76 об.).


[Закрыть], а также вольное изложение того или иного иностранного текста на языке подлинника.

На творчество Мережковского гимназические практики переводов и переложений не могли не оказать определенного воздействия. Полифония языковых пластов и разнообразие культурных кодов стали истоком поликультурной ориентации его поэзии и прозы. Это отмечали, в частности, критики, называя отличительной чертой поэзии Мережковского обильное использование переложений и пересказов произведений мировой культуры8585
  См., например, в ругательной рецензии Буренина на сборник «Символы» указание, что стихотворения Мережковского «извлечены из чужих песен и поэм, давно написанных и напечатанных в книгах» (Граф Алексис Жасминов [Буренин В. П.]. Литературный вечер у виконтессы Аврелии Иланг-Иланг // Новое Время. 1892. 28 февраля. № 5747. С. 2). Об этом пишет и М. Плотников в положительной рецензии на тот же сборник, отмечая поразительное «разнообразие затрагиваемых тем, сюжетов, мотивов» в книге и необычайное многообразие стран, в которых автор «черпает свое вдохновение»: «под ясным небом Греции или Италии, на высотах Альп, в древней Индии, библейской Палестине, современном Париже, как и под туманным небом Петербурга» (Волжский вестник. 1892. 6 июня. № 139. С. 2–3).


[Закрыть].

Эксплуатацию тем, сюжетов и мотивов из различных источников можно отметить уже в гимназических стихотворениях. Это и прямые переводы из мировой поэзии (Гейне, Гете, Гораций, А. Доде8686
  Мережковскому-семикласснику принадлежит перевод шуточного стихотворения А. Доде «Сливы» («Les Prunes») из его поэтического сборника-дебюта «Влюбленные» («Les Amoureuses», 1859) (ИРЛИ. № 24269. Л. 46–48).


[Закрыть], Ю. Кернер, А. Мюссе, Т. Тассо, Карл Эгон фон Эберт), и стихотворные переложения различных легенд и мифов (античных, буддийских, индуистских, библейских, евангельских, мусульманских и т. д.) и подражания им. Иногда основу стихотворных произведений составляют хрестоматийные тексты, изучавшиеся в гимназическом курсе, в стилистической переработке, образной, просодической и жанровой перекодировке. На фоне наивной эпигонской лирики Мережковского-гимназиста эти поэтические переводы-переложения выглядят подчас более профессионально.

Прежде всего отметим небольшой круг текстов, связанных с чтением и разбором «Метаморфоз» Овидия на занятиях латынью у замечательного латиниста Э. Э. Кесслера в пятом классе. Среди гимназических опусов сохранилось три поэтических текста, имеющих отношение к изложению мифа о Фаэтоне во второй книге этой поэмы. Первый – стихотворение под заглавием «Климена и Элиады»8787
  ИРЛИ. № 24271. Л. 118 об.—119.


[Закрыть], которое можно соотнести со ст. 333–366; второй текст под заглавием «Горесть Климены»8888
  ИРЛИ. Ф. 649. Оп. 4. Ед. хр. 234. Л. 35 об.


[Закрыть], являющийся сокращенной переработкой первого стихотворения (соотносится со ст. 333–339); третий – стихотворный перевод начала второй книги (ст. 1–11)8989
  ИРЛИ. № 24271. Л. 92 об.


[Закрыть].

Стихотворение «Горесть Климены» Мережковской определил как «подражание». Стихотворение скорее выдержано в ключе эпических поэм Гомера, чем в лаконичной, как бы недосказанной манере Овидия, и более чем в два раза по объему превышает фрагмент подлинника за счет привнесения эмоциональных эпитетов и драматических подробностей, отсутствующих в оригинале9090
  Ср. в оригинале:
at Clymene postquam dixit, quaecumque fueruntin tantis dicenda malis, lugubris et amenset laniata sinus totum percensuit orbemexanimesque artus primo, mox ossa requiresrepperit ossa tamen peregrina condita ripaincubuitque loco nomenque in marmore lectumperfudit lacrimis et aperto pectore fovit.

[Закрыть]:

ГОРЕСТЬ КЛИМЕНЫ

(Подражание Овидию)

 
…Грустно, с слезами Климена, свершивши молитвы,
Горю такому приличные, стала отыскивать тело.
Или хоть кости драгие погибшего милого сына.
Шла она долго в печали безумной, рыдая и плача,
Перси и кудри свои и одежду терзая всечастно.
Раз подошла она к брегу реки чужеземной,
Камень могильный стоял на песке там, и кости лежали,
И Фаэтона священное имя на нем прочитавши,
С криком ужасным она на земле распласталась недвижно.
 
 
С страстной любовью над камнем могильным склонилась Климена,
Вместе с блаженством и с мукою милое имя читала,
Белые перси открывши, она прижимала к нему их,
С воплем отчаянья мрамор могильный, немой, безответный
Пламенной грудью ласкала и грела в объятиях теплых.
Мертвые кости она целовала так долго, так страстно,
Как не целует любовница друга в минуту восторгов…
 

Еще дальше от оригинала отстоит стихотворение «Нарцисс»9191
  Отклик: Литературный сборник в пользу студентов и слушательниц Высших женских курсов города С. П. Б. СПб., 1881. С. 154–157, с подписью: «Д. Мережковский». Под беловым автографом текста стоит дата: «Февраль. 1881» (ИРЛИ. № 24269. Л. 137–139).


[Закрыть], написанное Мережковским через год. Сюжет из третьей книги «Метаморфоз» здесь сильно редуцирован: эпизоды о рождении Нарцисса и о неразделенной любви к нему нимфы Эхо отсутствуют, изменена стилистика и просодия – и по сути дела перед нами самостоятельная стихотворная версия древнегреческого мифа.

К отдельной группе гимназических «переводов» и «переделок» следует отнести крупные произведения на былинные сюжеты. Они были написаны Мережковским в пятом и шестом классах, когда на уроках русской словесности изучались и разбирались произведения устного народного творчества. На эти же годы, судя по всему, как раз приходится пик интереса поэта к фольклору и мифологии. Среди его поэтических опусов этого времени, кроме переложения библейских и евангельских сюжетов, сур из Корана, античных и восточных мифов, встречаются также стихотворные изложения греческих и татарских народных легенд и поверий, которые гимназист собирал во время поездок по Крыму, как раз в средних классах гимназии.

Самая близкая имитация былинного текста – «Песня про Илейку да Добрынюшку, про братцев названных»9292
  ИРЛИ. № 24269. Л. 108 об. – 117. Эта «былина» датируется по расположению в тетради концом 1880 г., т. е. написана в конце первого полугодия шестого класса.


[Закрыть]. Она написана былинным стихом, с использованием былинной лексики и представляет собой контаминацию нескольких былинных сюжетов о русских богатырях. Автор в то время был в шестом классе, и именно в курсе шестого класса гимназисты разбирали былины об Илье Муромце9393
  См. в программе по словесности за шестой класс: ЦГИА СПб. Ф. 439. Оп. 1. Д. 5089. Л. 10 об.


[Закрыть]. Тогда же было написано и построенное на фольклорных образах, с имитацией былинной просодии стихотворение «Дуб»9494
  Голова горит, не спится все,
Шепчет на ухо мне греза томная:«За горами, за лесами дремучимиЗа степями, за песками сыпучими,У того ль пустынного помория,У того ли синего у взмория,Там возрос ветвистый дуб, зеленый дуб,А на нем гнездятся птицы райские,А кто ляжет под зеленым дубом тем,Сладким сном тому уснуть на веки вечные,От лихой тоски-злодейки исцелитися,Позабыть ему и горе-горькое.  и т. д. ИРЛИ. № 24269. Л. 147–147 об.; написано 25 февраля 1881 г.


[Закрыть].

Если «Песню про Илейку…» можно назвать «подражанием», то к другим текстам на былинные сюжеты это слово применить сложно. Так, невозможно назвать имитацией былинного текста стихотворение «Святогор»9595
  ИРЛИ. Ф. 649. Оп. 4. Ед. хр. 234. Л. 61–62 об.; ИРЛИ. № 24269. Л. 151–153 об. Датировано 30 апреля 1880 г., т. е. написано было в пятом классе.


[Закрыть]. Хоть оно и имеет подзаголовок «былина» и сюжет его отсылает к тексту былины «Святогор и Илья Муромец», но и ритмически, и стилистически стихотворение по сути дела является балладой. Еще большей трансформации подвергнуты былинные тексты о Соловье Будимировиче в стихотворении «Песнь о Будимире»9696
  ИРЛИ. № 24269. Л. 57–60 об. Датируется августом 1880 г., т. е. написано после окончания пятого класса.


[Закрыть], которое имеет тот же подзаголовок, но в нем не только не соблюден былинный размер, но и сам текст (контаминация нескольких сюжетов) переработан в сентиментально-романтическом ключе.

И уже чисто литературным переложением является стихотворение «Михайло Пóтык»9797
  ИРЛИ. № 24269. Л. 127–130; ИРЛИ. № 24267. Л. 12–15 об. Датировано 29 декабря 1880 г., т. е. написано в шестом классе.


[Закрыть]. Текст былины, под заглавием «Поток Михайло Иванович», мог быть известен Мережковскому из хрестоматии П. Полевого9898
  Полевой П. Н. Учебная русская хрестоматия с толкованиями. Ч. 3. СПб., 1872. С. 19–24. Эта былина попала в поле зрения поэтов: так, Мережковский мог знать шуточное стихотворение «Поток-богатырь» А. К. Толстого (опубликовано в 1871 г. под заглавием «Песня о Потоке-богатыре»), которое хоть и использует фольклорные лексику и образы, но не имеет никакого отношения к жутковатому былинному сюжету.


[Закрыть], которая предлагалась для старших классов третьей гимназии по программе словесности9999
  ЦГИА СПб. Ф. 439. Оп. 1. Д. 5089. Л. 7 об.


[Закрыть]. Но Мережковский использует только имя героя былины (в беловом автографе отсылая к былинному названию100100
  «По указанию стиха из народной былины: „Есть Михайло Пóтык сын Иванович“ я решился сохранить ударение на первом слоге» (ИРЛИ. № 24269. Л. 127).


[Закрыть]) и ее зачин. Сам же мистический сюжет, с языческим мотивом совместного погребения умершей коварной жены-оборотня, по имени Авдотьюшка Лиховидьевна, и ее живого супруга, богатыря Михайло Потыка, осложненный сказочным мотивом сражения под землей со змеем (драконом) и мотивом воскрешения, – все это остается за пределами стихотворения. Зачин же до неузнаваемости модифицирован и олитературен (с отсылкой к эпизоду из «Сказки о царе Салтане» Пушкина). Несколько былинных строк об охоте Михайло оформляются в объемный законченный эротический текст – о любви богатыря и лебедя, предваряющий нарратив известного позднего стихотворения Мережковского «Леда», источник которого имеет совсем другой локус.

МИХАЙЛО ПÓТЫК

 
Выезжал Михайло Пóтык
По родным степям гулять
И для князя серых уток,
Белых лебедей стрелять.
 
 
Богатырь в дубраве едет;
А вокруг Господень рай:
И цветет, и зеленеет,
И поет роскошный май…
 
 
Много гаму в чаще свежей,
Пышет негою цветок,
Жук гудит, ручей лепечет,
Дышит влажный ветерок.
 
 
Близко взморье, вечер рдеет,
Орумянилась листва,
Меж стволов сиянье брызжет,
И мелькает синева.
 
 
Наконец простор великий
Весь раскрылся перед ним, —
Вскрикнул, шапку снял Михайло,
Стал глядеть он недвижим…
 
 
Сколько красок переливных,
Сколько чудной ширины!
Солнце алое заходит
В лоно синей глубины;
 
 
Теплых заводей изгибы
Камышом обрамлены;
И едва-едва-то слышен
Полусонный бред волны…
 
 
Видит Пóтык по кристаллу
Среброструйных светлых вод,
Величаво колыхаясь,
Лебедь белая плывет.
 
 
Лебедь белая в коронку,
В золотую, убралась,
Шея стройно перегнулась,
Грудь высоко поднялась.
 
 
Все-то, все в ней так приглядно,
Что не может краше быть.
Захотелося Михайле
Эту лебедь раздобыть!..
 
 
«Ты, лебедка, пригодишься
Княженецкому столу!» —
Мыслил Пóтык, на тугой лук
Он накладывал стрелу.
 
 
Но раздался звук чудесный,
Яркой трелью прозвенел,
Голос песнею небесной,
Изнывая, полетел!..
 
 
Это ль голос лебединый?
Полн призывом и мольбой,
Полон былию старинной,
И отрадой, и тоской.
 
 
Вон рои прибрежных лилий
Призадумалися вдруг;
И головки наклонили
От блаженства и от мук.
 
 
Вон спешит лучом последним
Зорька лебедь приласкать;
Стала звездочка, бледнея,
От восторга трепетать…
 
 
Жадно, жадно Пóтык внемлет,
Разгорелися глаза,
А уста полуоткрыты,
Блещет сладкая слеза…
 
 
И давным-давно скатилась
Стрелка меткая из рук,
На песок скользнул прибрежный
Богатырский мощный лук.
 
 
Песня смолкла; Пóтык вздрогнул;
В изумрудных камышах
Что-то близко зашуршало,
Заплескалося в струях…
 
 
И спрыгнул с коня Михайло,
В воду он ступил ногой.
Встречу лебедь забелела
Грудью выгнутой, крутой.
 
 
И коронка золотая
Блещет скатным жемчугом.
И на белых крыльях перья
Отливают серебром.
 
 
Лебедь смотрит на Михайлу
И с доверьем, и с мольбой, —
Мощный Пóтык устыдился,
Что грозил он ей стрелой…
 
 
И взаправду ль это лебедь?
Что же сердце так дрожит,
Новым чувством изнывает,
Рвется, молит и кипит?
 
 
Богатырь склонился тихо,
Шею птицы обнял вдруг…
И она, ласкаясь, ею
Обвила его вокруг.
 
 
И восторгом, и надеждой
Упоен и опьянен:
«Ох! Рассыпьтесь злые чары!»
Вне себя воскликнул он…
 
 
И о чудо! Проскользнуло
Между рук его в тот миг,
Будто тело молодое,
И раздался резвый крик.
 
 
Дева юная стояла
Перед ним в нагой красе.
Стан волшебный скрыт стыдливо
В русой, шелковой косе.
 
 
Над челом корона блещет,
Губки рдеют и горят
Благодарною улыбкой;
Много чудного сулят!..
 
 
А уж в очи кто заглянет —
Тот как раз сойдет с ума:
Так страшит, чарует, мучит
Их синеющая тьма.
 
 
Вдруг в лобзании невольном
Их уста, дрожа, слились,
Грудь к груди прижалась страстно,
Руки жаркие сплелись.
 
 
Глухоморие пустынно,
Вкруг – немая тишина
Только ночь с небес струится,
Бредит сонная волна…
 

Кроме былинных сюжетов, для балладных жанров Мережковский использовал и переложение исторических сюжетов также из гимназической программы. Так, источником стихотворения «Молчан Митьков» явился сюжет из третьей главы («Продолжение царствования Иоанна Грозного») «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина:

Однако ж и в сие время и на сих пирах убийственных, еще слышался иногда голос человеческий, вырывались слова великодушной смелости. Муж храбрый именем Молчан Митьков, нудимый Иоанном выпить чашу крепкого меда, воскликнул в горести: «О Царь! Ты велишь нам вместе с тобою пить мед, смешанный с кровию наших братьев, Христиан правоверных!» Иоанн вонзил в него свой острый жезл. Митьков перекрестился и с молитвою умер101101
  Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 9. СПб., 1821. С. 167.


[Закрыть].

Приведем текст стихотворения:

МОЛЧАН МИТЬКОВ

 
То гром ли адской цепи, иль кубков грешный звон,
То песни ли хмельные, иль Руси тяжкий стон.
 
 
Сегодня льешь ты вина, о грозный Иоанн,
Как лил ты кровь недавно и слезы христиан.
 
 
Парча, жемчуг и злато в сиянье свеч горят,
И яствами сверкают столы меж колоннад.
 
 
Царь много выпил кубков, да мед-то не хмелён.
Ах крови, жаркой крови давно вновь жаждал он.
 
 
Зачем же вся дружина от меда от того
В хмельном бреду не видит, не слышит ничего.
 
 
Один меж них не весел, с поникшей головой.
То славный витязь Митьков, боярин молодой.
 
 
Ужели не по вкусу шипучий царский мед,
Уж не измена ль злая боярина грызет.
 
 
С змеиною улыбой царь кравчего позвал,
Боярину свой кубок отдать он приказал.
 
 
И мед ему с поклоном был кравчим поднесен,
И Митьков принял чашу и встал, не дрогнув, он.
 
 
Лишь волей неизменной сверкнул прекрасный взор,
В нем юная отвага и гордый в нем укор.
 
 
«О царь, твой кубок страшен, твой мед окровавлён.
Сожжет отравой адской мне грудь, пожалуй, он».
 
 
И кубок брошен на пол – катился и звенел.
И вскрикнул царь от гнева, и весь он посинел.
 
 
И поднялась на воздух дрожащая рука,
И свиснув над главами, вонзилась в грудь клюка.
 
 
Боярин покачнулся, но крик он подавил.
И знамением крестным себя он осенил.
 
 
Он падал, холодея, струей лилася кровь,
Но с шепотом предсмертным приподнялся он вновь.
 
 
«О царь, прости раба ты и злом не вспоминай,
Тебя люблю и чту я, теперь ты все узнай.
 
 
Иду молить пред небом за нашего царя.
О Русь, о Русь, как сладко погибнуть за тебя»102102
  ИРЛИ. № 24269. Л. 63–64.


[Закрыть].
 

Главы из «Истории», касающиеся царствования Ивана Грозного, проходили в курсе русской словесности и в курсе русской истории в шестом классе103103
  ЦГИА СПб. Ф. 439. Оп. 1. Д. 5089. Л. 26 об.


[Закрыть]. На сюжет из времен Ивана Грозного тогда же была написана и большая оригинальная баллада Мережковского – «Дочь боярина Матвея»104104
  ИРЛИ. Ф. 649. Оп. 4. Ед. хр. 234. Л. 18–20 об.


[Закрыть], в стиле исторических баллад А. К. Толстого. Следует заметить, что тематика и стиль «russe» всех этих гимназических творений совершенно не соответствуют вектору поэзии зрелого Мережковского105105
  Напомним справедливое замечание В. В. Розанова о глубинном космополитизме Мережковского: «„Международный человек“ по образованию и темам, без единой русской темки, без единой складочки русской души» (Розанов В. В. Среди иноязычных // Мир искусства. 1903. № 7/8. С. 70).


[Закрыть].

Еще одним примером перекодировки жанра является обнаруженный нами загадочный поэтический опус юного Мережковского, замысел которого, как оказалось, также восходил к ученическим занятиям.

В одной из тетрадей, под названием «Юношеские опыты. Стихи и проза. Д. Мережковский. 1880», относящейся к пятому-шестому классам, среди незаконченных набросков поэтических произведений сохранилось начало стихотворной драмы, героем которой был знаменитый нидерландский художник Питер Пауль Рубенс и его не менее знаменитые ученики Антонис ван Дейк, Теодор ван Тульден (здесь транскрибирован как Ван-Тульдис) и Якоб Йорданс (здесь в транскрипции: Жорденс). Приведем весь фрагмент целиком:

ПОГИБШИЙ ГЕНИЙ

Монастырь около Мадрида. В нем Рубенс с своими учениками перед картиной, изображающей умирающего схимника; в стороне перед Мадонной молится какой-то монах.

I

 
     Рубенс
Ван-Дейк, Ван-Тульдис – все скорей ко мне,
Хочу вам диво показать я, дети.
Я небу благодарен, что забрел
Сюда, по узкой лесенке на хоры.
Взгляните, тут в пыли и в паутине
Созданье чудное таится скромно,
Создание, которому должно бы
Блистать над миром славою безмерной.
Взгляните, что за краски, что за кисть,
Взгляните, сколько вдохновенья дышит —
Высокой страсти, чудного огня —
На этом позабытом полотне.
А этот взор спокойны<й> величавый,
Он жжет мне душу пламенем небесным.
Весь мир моих созданий, светлых, ярких,
Роскошных, юных, полных упоенья,
Мне кажется ребячески-ничтожным
Пред взглядом полумертвого монаха,
Где столько жизни, бесконечной жизни,
Где блещет луч блаженства неземного.
Друзья, мне кажется, что нужно больше,
Чем вдохновенья смертного, чтоб быть творцом
Подобного бессмертного созданья.
Да! Жажда совершенства, что давно
Меня томила тайным жгучим ядом,
Я чувствую, теперь утолена.
О дети, как счастлив я упиваться
Недосягаемой красою этой.
О дети, я блажен теперь вполне.
 
 
     Ван-Дейк
Но кто ж творец картины этой дивной?
 
 
     Жорденс
Вот здесь монах какой-то пред Мадонной
Прилежно молится, я попрошу его
Позвать приора – тот наверно скажет.
Прикажешь ли учитель?
 
 
     Рубенс
Поскорей,
Мой милый Жорденс, сам я позабыл
Творца, его твореньем восхищенный.
 
 
     Жорденс
(обращаясь к монаху)
Честной отец, простите мне, что я
Молитву вашу перервать осмелюсь,
Чтоб вы приора к нам бы попросили:
Имеем важное к нему мы дело.
 
 
     Монах
Синьор, тотчас исполню вашу просьбу.
(Уходит.)
 

II

 
     Рубенс
Я человек, как все, пожалуй, зависть
Была бы мне доступна, но клянусь
Перед божественным созданьем этим
Безумно было бы завидовать, ведь <я>
Не вздумал бы соперничать в сиянье
Чудесных красок с радугой небесной
Иль с солнцем ослепительно блестящим.
Итак, я свету должен возвратить
Великий гений, чудом Провиденья
Спасаешь ты избранников своих.
(Входит приор.)106106
  ИРЛИ. № 24272. Л. 22–23 об.


[Закрыть]
 

На этой ремарке текст обрывается. Попытки откомментировать этот отрывок, т. е. найти источник и восстановить замысел незаконченной драмы, казалось, были обречены на неудачу. Поиски по названию драмы и по библиографиям литературы о Рубенсе результатов не дали. Разрешить эту эвристическую задачу помог фронтальный просмотр гимназических материалов.

В одной из общих тетрадей Мережковского-пятиклассника107107
  В тетради имеются записи с датами октября-декабря 1879 г.


[Закрыть], с заданиями по различным предметам, имеется черновой набросок прозаического текста на французском языке, крайне неразборчивый и грязный, с таким количеством правок и ошибок, что прочитать и понять его смысл, казалось, невозможно. Первое предположение было, что это extemporale – т. е. распространенный в гимназии тип письменных переводов без подготовки какого-то русского текста на древние или новые языки (в данном случае на французский). Никаких ассоциаций при расшифровке названия, написанного сразу с несколькими ошибками («Le chefdœuvre anonime» вместо «Le chef-d’œuvre anonyme»), также не возникло. Неоднократно возвращаясь к этому грязному черновику, с недописанными словами и прерванными на середине предложениями, удалось прочесть несколько первых фраз: