Текст книги "Русский модернизм и его наследие: Коллективная монография в честь 70-летия Н. А. Богомолова"

Маргарита Павлова (Санкт-Петербург)
З. Н. ГИППИУС. ДВА ПИСЬМА К Т. Н. ГИППИУС (1906)

Два письма Зинаиды Николаевны Гиппиус к младшей сестре Татьяне299299
  Татьяна Николаевна Гиппиус (1877–1957) – художница, книжный иллюстратор, в 1901–1910 гг. обучалась в Высшем художественном училище при Императорской Академии художеств. Наиболее полные сведения о Т. Гиппиус и библиографию работ о ней см.: Павлова М. М. Материалы к творческой биографии Т. Н. Гиппиус (По «дневникам» художницы 1906–1908 гг.). Статья 1 // Литературный факт. 2019. № 14. С. 109–144.


[Закрыть], хранящиеся в архиве Мережковских и коллекции И. Л. Гальперина-Каминского в амхерстском Центре русской культуры (США, Массачусетс), принадлежат к обширному, хотя и в значительной степени утраченному или до настоящего времени не выявленному корпусу семейной переписки Мережковских и Д. В. Философова периода первой парижской эмиграции (1906–1908)300300
  Обстоятельства отъезда Мережковских и Философова из России и пребывания в Париже изложены в работе: Соболев А. Л. Мережковские в Париже (1906–1908) // Лица: Биографический альманах. М.; СПб., 1992. Вып. 1. С. 319–371; во вступ. статье в книге: Мережковский Д., Гиппиус З., Философов Д. Царь и революция / Под ред. М. А. Колерова, вступит. статья М. М. Павловой, пер. с франц. О. В. Эдельман, подгот. текста Н. В. Самовер. М., 1999 (сер. «Исследования по истории русской мысли», т. 4). С. 7–62.


[Закрыть].

Основную часть этого корпуса составляют так называемые «дневники» Т. Гиппиус 1906–1908 годов (они же письма-дневники, письма-отчеты, иные по 60–80 страниц), которые она вела почти ежедневно и затем отсылала в Париж301301
  Amherst Center for Russian Culture. Merezhkovsky’s Papers. Box 2. Folder 16–40. Далее ссылки на архивные материалы данного фонда приводятся в тексте сокращенно: Amherst, с указанием номера коробки и папки. Текст «дневников» в небольших извлечениях см.: Истории «новой» христианской любви. Эротический эксперимент Мережковских в свете «Главного»: Из «дневников» Т. Н. Гиппиус 1906–1908 годов / Вступит. статья, подгот. текста и примеч. М. М. Павловой // Эротизм без берегов: Сб. статей и материалов. М., 2004. С. 391–455. Полный текст готовится к печати.


[Закрыть]. Публикуемые письма З. Гиппиус являются ответом на конкретные послания сестры, о них речь пойдет ниже.

В годы первой эмиграции «дневники» служили Мережковским важным источником сведений о ближайшем окружении, своего рода зеркалом настроений петербургской литературно-художественной элиты («Вот в дневниках я что: зеркало, что близко, – отражается. (Иногда муха, а не слон)»)302302
  Т. Гиппиус. Письмо Д. В. Философову от 17 ноября 1907 г. (Amherst. Box. 6. Folder 17).


[Закрыть]. Однако главное содержание этих писем-отчетов – хроника внутренней жизни неохристианской общины Мережковских303303
  См.: Павлова М. М. К истории неохристианской коммуны Мережковских (на материале «дневников» Т. Н. Гиппиус). Статья 1 // Русская литература. 2017. № 3. С. 222–242; № 4. С. 166–194.


[Закрыть], сложившейся вокруг церкви их толка (церкви Святой Троицы, которую они посвятили чаемому ими Третьему Завету – откровению Святого Духа).

После отъезда Мережковских и Философова младшее «гнездо» общины обосновалось в их квартире в доме Мурузи (Литейный 24), ее «ядро» составили жившие вместе А. В. Карташев, Т. Н. и Н. Н. Гиппиус, В. В. Кузнецов, а также С. П. Ремизова и Андрей Белый (первоначально). В круг посвященных, но не принимавших участия в эзотерической практике общины входили Н. А. и Л. Ю. Бердяевы, Л. Д. Блок, Е. П. Иванов, А. М. Ремизов, В. В. Успенский.

Письма Т. Гиппиус обращены непосредственно к сестре, хотя и предназначались для чтения всему «союзу». Она подробно рассказывает «старшим» о буднях коммуны, личных взаимоотношениях «каждого с каждым», трудностях совместного сживания; спорах, возникавших на почве различного понимания идеи нового религиозного сознания, проблемы христианского брака («пола» в христианстве); анархии и теократии; связи исторической церкви – «Петровой» с «Церковью Христа Грядущего» – «Иоанновой» и др. Таким образом, «дневники» встраиваются в общий дискурс группы Мережковского о «Главном»304304
  См.: Пахмусс Т. А. Страницы из прошлого: Переписка З. Н. Гиппиус, Д. В. Философова и близких к ним в «Главном» // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник 1997. М., 1998. С. 70–101.


[Закрыть] – их «общем деле», которому они посвятили свою литературную и религиозно-общественную деятельность и ради чего на два года оставили Россию.

Семейная переписка, как явствует из «дневников» (это сотни корреспонденций в Париж), была в этот период чрезвычайно интенсивной. Вместе с тем мы располагаем лишь двумя письмами З. Гиппиус.

Одно из них, от 5 июля 1906 года, с рассказом о состоянии здоровья, последовало в ответ на послание Т. Гиппиус от 22 июня, в котором она выражала тревогу по поводу затянувшегося молчания и болезни сестры:

Отчего не пишете мне, что делаете, с кем видитесь? Усп<енский>305305
  Василий Васильевич Успенский (1876–1930) – товарищ Карташева, доцент Санкт-Петербургской духовной академии по кафедре педагогики и пастырского богословия; один из членов-учредителей Религиозно-философских собраний (1901–1903) и Санкт-Петербургского Религиозно-философского общества (1907–1917); публицист по церковным вопросам.


[Закрыть] говорил, что ты была у доктора и он послал тебя в Бретань306306
  В июле 1906 г. Мережковские и Философов уехали из Парижа, где находились некоторое время по возвращении из Канн, в Бретань. Там они провели несколько недель, по преимуществу в курорте Beg Meil. См. настоящую публикацию.


[Закрыть]. Напиши мне, как только можно подробно, пожалуйста. Я ужасно беспокоюсь. Напиши, родная, я тебя очень прошу. Получила ли ты посылку со шприцем и остальное, что просила? Отчего не прислала розовую повестку с доверенностью, на получение денег неизвестно откуда? <…> Жду очень от тебя письма, что сказал тебе доктор, до мельчайших подробностей, до последнего слова. Успенский почему-то нисколько не казался озабоченным твоей болезнью, издали слышала и даже не думала, что про тебя рассказывает. Как-то весело, небрежно, гаденько, между прочим307307
  Amherst. Box 2. Folder 23.


[Закрыть].

В следующем письме от 27 июня Татьяна продолжала:

Ты должна теперь насильно заставить себя сложить ответственность за кого-нибудь, кроме себя. Так нужно теперь и не для одной тебя. Для тебя – прямо, для всех – косвенно. Вот я называю это «соединено». А тебе о себе серьезно позаботиться необходимо. Только лечись и больше ничего. Работай, пожалуйста, меньше, ты, когда работаешь, всегда и не гуляешь, не спишь. Трезво, разумно, очень прошу тебя308308
  Amherst. Box 2. Folder 23.


[Закрыть].

Особый интерес в письмах З. Гиппиус вызывают ее размышления о взаимоотношениях внутри «тройственного союза». Татьяна как глава младшего «гнезда» постоянно обращалась к ней за поддержкой; во всем стараясь следовать ее примеру («Всегда радуюсь и получаю силу внутри, когда чувствую незыблемость твою, и что если я свыкнусь или ослабею, то ты со мной, я не одна» – 27 июня 1906)309309
  Ibid.


[Закрыть].

После весеннего подъема и воодушевления 1906 года, пережитого накануне отъезда Мережковских и Философова из России, которому придавалось мессианское значение, они обе почувствовали кризис их «общего дела». Татьяна все чаще воспринимала сживание в коммуне во имя «Главного» как неудавшийся эксперимент. (Примечательно в этой связи впечатление побывавшего в марте 1906 года в доме Мурузи А. С. Глинки-Волжского, он сообщал З. Гиппиус: «…квартира Ваша стала что-то вроде „Вишневого сада“, отданного-таки под дачи»310310
  Ibid. Folder 47.


[Закрыть].)

В своих письмах Татьяна жаловалась на то, что общинный быт временами напоминает ей сожительство в коммунальной квартире; на искусственность соединения, как оказалось, не очень близких друг другу людей; литургии чередуются с бесконечными спорами о «Главном»; общая вечерняя молитва превращается в привычный, скучный, обязательный ритуал. Нередко ее корреспонденции изо дня в день заканчиваются фразой: «Легли спать. Не молились».

30 сентября 1906 года она писала:

Соедин<ение> мое с К<арташ>овым311311
  Антон Владимирович Карташев (1875–1960) – историк церкви, профессор Санкт-Петербургской духовной академии, публицист по церковным вопросам, один из руководителей Санкт-Петербургского Религиозно-философского общества (1907–1917), в 1917 г. – министр вероисповеданий Временного правительства; с 1918 г. – в эмиграции.


[Закрыть] – искусственное, п<отому> ч<то> нет соединения во времени, жизненные интересы, личные‐то слишком различны. И сижу, и нудно мне, и кажется мне, будто мне-то лично от него ничего не надо, и он прав. И нельзя жить, не занимаясь своим делом, а заниматься, отдавать часы, сколько требует дело – жить, след<овательно>, ради дела – тогда соединение‐то к чему? Опять, опять – не соединено, да и не соединено312312
  Amherst. Box 2. Folder 26.


[Закрыть];

28 ноября:

Я вообще чувствую, что атмосфера у нас исчезает. Получается хроническое недовольство на почве внешнего благополучия. Искать виноватых не хочу. Думаю, что не хватает «духа соборности», я бы так назвала, именно моей атмосферы, которую я ощущаю. Это заключаю из того, что мне стало скучно. От вас ждала. От тебя письмо, ничего худого ты не говоришь, «пути мне не намечаешь». А как-то не дала силы313313
  Ibid. Folder 27.


[Закрыть].

Кризис не-соединения в «Главном» по-своему переживался и «тройственным союзом», о чем в ответ на ламентации сестры старшая Гиппиус рассказывала в письмах (см. публикацию). Особое звучание эти корреспонденции приобретают в контексте ее переписки того же времени с Н. А. Бердяевым.

Бердяев прямо заявил о несостоятельности и обреченности их экстремистских религиозных претензий, об опасности «смущения умов»314314
  Письма Николая Бердяева / Публ. В. Аллоя // Минувшее: Исторический альманах. Paris, 1990. Вып. 9. С. 294–325.


[Закрыть]. 29 марта 1906 года он писал З. Гиппиус:

Боюсь, что у Вас есть тенденция образовать секту, маленькую интимную религию, очень интересную, глубокую, завлекательную, но не вселенскую. <…> Вы склонны думать, что только ваш союз – церковный, что только от вас образуется церковь, новая и вечная, а вне вашего круга все осуждается. В этом я вижу соблазн. Я не сомневаюсь в глубине ваших религиозных верований, в огромной важности ваших религиозных идей, но все же вы мне представляетесь предтечами религиозной революции и религиозного возрождения, а не церковью уже315315
  Там же. С. 297, 298.


[Закрыть].

В письме к Философову от 22 апреля 1907 года: «Новое откровение не от нас пойдет, не от чуда, в нашем доме совершившегося, это недопустимое самомнение»316316
  Письма Николая Бердяева. С. 313.


[Закрыть] и т. п.

Помимо описания внутреннего кризиса «троебратства», переживаемого Мережковскими и Философовым после отъезда из России, публикуемые письма содержат рассказ об их совместной повседневной жизни в Париже, который вносит дополнительные живые штрихи в позднейшие воспоминания З. Гиппиус о первой эмиграции, опубликованные в посмертной книге «Дмитрий Мережковский» (1951).

Письма З. Н. Гиппиус печатаются по автографам: Amherst Center for Russian Culture. Merezhkovsky’s Papers. Box 3. Folder 92; Halperine-Kaminsky and Contemporary Collection. Box 2. Folder 98. Орфография и пунктуация приведены в соответствие с современными нормами. В приведенных цитатах из «дневников» Т. Н. Гиппиус авторское написание фамилии А. В. Карташева – Карташов – сохраняется.

Приношу благодарность профессору Стэнли Рабиновичу и сотрудникам Центра русской культуры Амхерста за предоставленные материалы и содействие в работе.

Особая благодарность – Николаю Алексеевичу Богомолову за ценные консультации в нашей работе с «дневниками» Т. Гиппиус.

1

5 Июля Париж <19>06

Милая моя девочка, прости грязную бумагу, это последние листы, а нужно написать много, не хочется на маленькой. Во-первых, расскажу о фактах, которые отчасти мешали мне и писать тебе так долго. У меня последнее время все стало болеть сразу, и плеврит, и живот, и сердце заперебивалось, а живот еще как-то дико в правом не то боку, не то спине, и вся я вообще начала тихо разваливаться. Докторов же никаких не знаем. Тогда вспомнили мы все, что у нас есть письма к знаменитому Мечникову317317
  По-видимому, речь идет о письмах семейного доктора Мережковских – Николая Федоровича Чигаева (1859–1917). Илья Ильич Мечников (1845–1916) – биолог, лауреат Нобелевской премии в области физиологии и медицины (1908), с 1887 г. жил в Париже, работал в лаборатории Пастеровского института, с 1905 г. заместитель директора института. О посещении Мечникова см. в мемуарах: Гиппиус З. Собр. соч. Т. 16. Он и мы: Дмитрий Мережковский. Его жизнь и работа / Предисл., подг. текста и комм. Р. А. Городницкого и А. И. Серкова. М., 2019. С. 285–286; впервые: Гиппиус-Мережковская З. Дмитрий Мережковский. Париж: YMCA-PRESS, 1951. С. 191.


[Закрыть], а уж он рекомендует доктора. Пошли к нему в Институт Пастера. Там преинтересно, рядом доктор Ру318318
  Пьер Поль Эмиль Ру (1853–1933) – французский микробиолог, с 1877 г. ассистент Луи Пастера, занимался исследованиями сибирской язвы, с 1895 г. вице-директор основанного Пастером института; разработал методы лечения дифтерии.


[Закрыть] и обезьяны. Сам Мечников – говорун, препростой и презабавный, суетюга смешной, что-то в нем есть… неуловимо Хлудовское319319
  Вероятно, имеется в виду Михаил Алексеевич Хлудов (1843–1885) – сын московского купца, миллионера, мецената А. И. Хлудова; Миша Хлудов был известен своими буйными кутежами, он послужил прототипом героя рассказа Н. С. Лескова «Чертогон» (1879) – купца-кутилы Ильи Федосеевича, а также ряда персонажей (купцов) в драмах А. Н. Островского.


[Закрыть], хотя он гораздо моложе, скорее «дядя» седой, чем «старя» <так!>. Не отпускал каждый раз, сывороткой кормил и доктора рекомендовал. Доктор довольно сам по себе противный, но кажется понимающий и старательный, излизал меня окончательно, был у меня, а потом я к нему ходила, и сказал вот что: что легкие мои неважны, но что болезнь в данную минуту в хорошем состоянии, что сердце буйное, но что от этого отдых на берегу моря поможет и временное неписанье, а затем он несомненно открыл, что у меня одна почка сместилась и что мне нужно заказывать пояс, а без него нельзя ходить. Пояс заказал, сегодня будет готов, очень хорошенький, розовый шелковый, и действительно мне в нем (я мерила) гораздо лучше. Но дорого до ужаса, 80 франков, а еще неизвестно, сколько доктор возьмет. Да еще ехать надо в Бретань непременно, а без Пирожкова нельзя выехать320320
  Михаил Васильевич Пирожков (1867–1927) – издатель, книгопродавец; с марта 1903 г. по июнь 1908 г. был постоянным издателем Мережковского и Гиппиус. См.: Эльзон М. Д. Издательство М. В. Пирожкова // Книга: Исследования и материалы. 1987. Сб. 54. С. 159–185. Здесь, возможно, речь идет о гонораре за книгу Мережковского «Пророк русской революции» (СПб.: М. В. Пирожков, 1906). В письмах-дневниках к сестре за июнь—июль 1906 г. Т. Гиппиус не раз поднимала тему гонорара от Пирожкова, например, 22 июня 1906 г. она задавала вопрос: «Спросила ли Дмитрия, уплатил ли ему для меня Пирожков за „Пророка“?», 6 июля: «…получила с Пирожкова деньги себе за рисунки и буквы 75 р. (А Дм<итрий> не написал мне, отдал ли Пирожков 10 р. за Пророка? Требовала с него денег, обиделся должно; послал 1-го. Жаловался, что Дм<итрий> заваливает его письмами» (Amherst. Box 2. Folder 23).


[Закрыть]. Дм<итрий> просит, чтобы ты первого поехала к П<ирожкову> и узнала, послал ли он, и телеграфировала бы нам, что послал, а если нет – то когда. Я все-таки не раскаиваюсь, что взяла доктора, ведь этак хуже киснуть; теперь же я твердо устремилась на свое здоровье, и больше пока знать ничего не хочу, и даже броней стараюсь оградить себя от всяких внутренних нападений, от раздраженных ненавистей Димочки и от легкомысленных забвенностей Дмитрия. Ты достаточно их обоих знаешь, как и меня, чтобы с легкостью вообразить многое, что между нами должно происходить. Я – на страже, внутренно бунтующая, одинокая, иногда прорывающаяся: «не то! Не то! Ведь мы не делаем!» И как они, каждый, эти прорывы принимают. Оба как мораль, Димочка как «насилие», Дм<итрий> – как мешающее ему заниматься Павлом321321
  Речь идет о пьесе Мережковского «Павел I», первой части трилогии «Царство Зверя»; впервые была опубликована в журнале «Русская мысль» (1908. № 2), в том же году вышла отдельной книгой в издательстве М. В. Пирожкова; издание было арестовано, арест снят в 1912 г.


[Закрыть] и «ждать». Единственное средство, я вижу, – если думать пока о здоровье – не прорываться; а чтобы не прорываться – надо и внутренно отупеть как-то, перестать «ревновать о», отдалиться от Димочки и Дмитрия, оторваться. Может быть, и в самом деле, искренно, они чувствуют эту ревность о них (по отнош<ению> к Гл<авному>) – как несвободу. И, знаешь, вечный этот припев надоевший: «ах, ну так веди, указывай, предлагай, если ты совершеннее нас; а то ведь это все говорильня, да обличения…». Нечего себя обманывать, пока Дмитрию нравится жить-поживать, заниматься Павлом, а вечером ходить аккуратно на бульвар и в кафе-шантаны одному – до тех пор он и должен делать только это. Пока Димочку влечет и нравится физиологически парижская толпа с огнями метрополитена и с «кукотами и кукотками» – он должен ей предаваться. А я должна достигнуть того, чтобы они это поняли. Ничего они не могут сделать для меня, и в этом радость и утверждение! Для меня они могли бы фактически пойти направо, но ведь не пожелать пойти направо, ибо сам в себе каждый продолжал бы желать идти налево. И это фактическое идение было бы, в сущности, мне так противно, как они вообразить не могут. Я желала бы, чтобы они, каждый по-своему, желали того же, чего и я, и к тому же стремились. Чтобы это «нравилось» им во-первых, т. е. больше всего остального. Исполнить это мое желание может только Бог, если это в Его воле. Если же, скажем, я не права, то пусть и я желаю, пусть мне нравится то, что им, – но пусть мы будем соединены в одном том же <так!> устремлении, и нравлении и влечении. В одной жизни. Иначе же, если это не может быть достигнуто, то и жизнь вместе, фактическая, становится лишенной смысла, а потому для всех несносной и тяжелой. Во взаимных «обличениях» и подозрительности, доходящей до психопатии. Абсурд одной и той же квартиры при телесной далекости на тысячи верст, при неоспоримом нежелании (мое-то я вижу слишком ясно!) даже родственной, обычной, теплоты, при непобедимом уклоне к одиночеству, с которым я, что с собой ни делала, справиться не могу. Хочу надеяться на чудо, а больше не вижу, на что надеяться. Пока же хочу тупо отдаться течению потока, и уже отдаюсь. Теряю – и не страдаю, пустею – и не огорчаюсь, холодею – и не мечуся. Это совсем не отчаяние, потому что ясно вижу, как крепко, – в моей глубине, там, где точка жизни, – я надеюсь на чудо; и однако это полоса небытия, нирваны, неподвижности, которая мне даже приятна. Если бы чудо и не пришло – то и тут у меня не будет ропота и отчаяния; броня приятной нирваны сохранит меня от страдания. Это очень мудро все устроено. Словом – все мои «претензии» к Дм<итрию> и Дим<очке>, так же, как к нам трем – внутренно пали. Надолго или навсегда – не знаю. Но сейчас это факт, которого я прежде ужасно боялась, – а оказался он, отнюдь, не болезненным для меня. Осталось только, чтобы они признали этот факт, сознали, почувствовали – и тогда им сразу станет легче, свободнее; уж потому лучше, что жить под воображаемым «насилием» и «давлением» так же мучительно, как под реальным, но кроме того еще и глупо. Да это придет, я думаю, с временем, – если не сейчас. А там все сложится, как сложится. – Прости, милая, что я так долго пишу о нас и, главное, как будто жалуюсь опять на Дм<итрия> и Дим<очку>. – Но я знаю, тебе это не покажется, ты узнаешь, что это не жалобы, и что я искренно думаю и о своей равной беспомощности без них. Я даже беспомощнее, беднее без них, чем они без меня. Гораздо! Но это факт, который я принимаю просто, на который не жалуюсь нисколько, так же, как и не горжусь им; за который бесполезно меня жалеть, как нечего и уважать. Таково мое «я», и его-то я и принимаю, как таковое.

Мне казалось нелюбовным, претило мне давно, что я не пишу тебе все до дна о себе – и обо мне, как части трех, – и ты могла думать, что я и мы сильнее и больше можем тебе и вам помочь. Я тебе, как ты мне, пишу то, что есть (как от меня кажется) – а ты уж суди сама. Я твое сужу, судила по твоим словам. И продолжаю судить, и все, что писала тебе об опасностях неприятия в себя мира, а искания «крỳгом» («обхождением») – думаю и теперь. И что кажется мне истинным, и верным, и твердым у вас, то я тоже утверждаю во всю меру моего ощущения. Мне вашего было бы мало, и внутри (твои бестелесные отношения с Карт<ашевым>)322322
  Личные отношения с А. В. Карташевым (на языке Мережковских: «тайна двух») – одна из центральных тем «дневников» Т. Гиппиус, в письмах к сестре она подробно рассказывает о своих бесконечных спорах с Карташевым о решении проблемы «пола» в общине и в «Главном»; см.: Истории «новой» христианской любви // Эротизм без берегов. М., 2004. С. 391–455. В письме от 21 декабря 1906 г., например, Т. Гиппиус писала Мережковским: «Только вот что – не упирайте, что мне нужно с Карташовым отдельно: я предполагаю, что это вы можете сказать. Это неверно. Может быть, и будет когда-нибудь это естественно тоже, как известный период, но не теперь. Это я знаю твердо: у меня-то узел крепче других: именно через меня цедить <?> – ничего не хочу, потому что ничего и не будет. Знайте это» (Amherst. Box 2. Folder 28).


[Закрыть] – и во вне (я бы вырывалась к Бердяеву323323
  Николай Александрович Бердяев (1874–1948) – философ, публицист, критик, корреспондент З. Гиппиус; о взаимоотношениях с Бердяевым см.: Письма Николая Бердяева / Публ. В. Аллоя. С. 294–325; см. также: Бердяев Н. А. Самопознание (Опыт философской автобиографии) / Сост., предисл., подг. текстов, комм. А. В. Вадимова. М., 1991. С. 140–147; Новые материалы из амхерстского архива Мережковских: Из неизданной переписки Н. А. Бердяева и Д. В. Философова. Бердяев в «дневниках» Т. Н. Гиппиус / Вступит. статья, подгот. текста и примеч. М. М. Павловой // Русская литература. 2020. № 4. С. 218–233; 2021. № 2.


[Закрыть], и в какие-нибудь собрания, религ<иозно>-философские324324
  Речь идет о Санкт-Петербургских Религиозно-философских собраниях (1901–1903), организованных по инициативе Мережковских, Н. М. Минского, В. В. Розанова, В. А. Тернавцева и др. См.: Записки Петербургских религиозно-философских собраний (1902–1903). СПб., 1906; Религиозно-философские собрания в Санкт-Петербурге в 1901–1903 гг. / Ред., послесл. и краткие сведения об участниках дискуссий С. М. Половинкина. М., 2005; Гиппиус-Мережковская З. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951. C. 92–105; и др.


[Закрыть], и т. д.) – но из всего вашего я хотела бы сохранить все, и еще его же усилить. Иметь его у нас, – настоящее. И оттого, что сейчас у меня почти нет ничего – я все-таки не изменяю своим мысле-ощущениям <так в тексте>, а только вижу, что я слаба для верного пути. Это более чем возможно, но кому же это интересно, кроме меня? Да и мне, благодаря моей нирване приятной, сейчас неинтересно.

Важно выбрать не тот путь, который тебе под силу или не под силу, а тот, который тебе кажется истинным. То есть утверждение истины – первое, а утверждение себя – второе. «Все что не по вере – грех»325325
  Послание к Римлянам 14: 22–23.


[Закрыть]. И думая о пути, о каждом его перекрестке, – я не могу считаться с собой и с тем, смогу ли я. Не смогу – так провалюсь. Ведь не путь же, а только я! И лучше мне провалиться (в нирвану, в смерть, или все равно) на верном пути, нежели брести целенькой по тому… который для глубины моего религиозного сознания – сомнителен.

Я все же боюсь, что я тебя огорчу письмом. Но это сентиментальный страх и недоверие. В отчаяние я тебя не погружу, а слабость мою, если она даже и окончательная, ты не осудишь последним судом. Помни, что на чудо-то ведь я надеюсь! И не могу сказать, что не видала чудес. Видела.

А тебе – мне иногда кажется – не хватает… честолюбия и властности. И уж очень ты бескорыстная, для себя ничего не хочешь. Это странно говорить, а между тем так. Ты и от Кар<таше>ва себе ничего не хочешь, и – от искусства. Важно желать сначала не себе, но элемент себе должен же быть, праведно. Что касается того, что у всех вас «дела жизни» разные – то это очень важно, и может быть очень плохо. Ты говоришь, например, что у нас вот – одно дело. Но посмотри, как эта внешняя однородность дела имеет мало значения. Из круга литературного мы, уехав, вышли. Наше общее причастие к литературе не дает нам, таким образом, отношений с одними и теми же людьми. Мы сообщаемся все трое с теми, которые, в сущности, всех троих нас очень мало интересуют (остались от старого, Мандельштам326326
  Михаил Львович Мандельштам (1866–1938) – адвокат, присяжный поверенный, выступал защитником на многих политических процессах, в том числе на процессе Ивана Каляева (1905), см. в его кн. «1905 год в политических процессах. Записки защитника» (М., 1931. С. 238–239).


[Закрыть], Минский327327
  Николай Максимович Минский (наст. фам. Виленкин; 1856–1937) – поэт, переводчик, философ, публицист; в 1906–1913 гг. – политэмигрант.


[Закрыть], Бальмонт328328
  Константин Дмитриевич Бальмонт (1867–1942) – поэт, переводчик, эссеист, в 1906–1913 гг. – политэмигрант.


[Закрыть] и т. д.). Затем каждый из нас склонен завести отношения, интересующие его, но только его одного, Дим<очка> естественно и заводит уже, потом, конечно, заведу и я, а Дм<итрий> всегда был личный особняк, но все же и он со временем устроится тут, насколько ему нужно. Положительных же, а не отрицательных отношений нас трех равно – у нас ни к кому нет, это факт. И думаю, что это зависит не от вины людей, об отношении к которым говорится, а от вины нас, которые должны относиться. Наша скрепа внутри, т. е. ее воплощение, до такой степени слабо и бледно как таковое, что извне оно решительно не существует. Меня прежде очень ранило – не это, а малое сознательное устремление к усилению воплощения, ибо я понимала, что это первое дело. Сейчас не ранит, но просто потому, как я тебе говорила, что я не стремлюсь и сама ни к чему. Дим<очка> совершенно как нечто нормальное сказал мне недавно: «у меня ни к кому нет отношения „от нас трех“».

Это было по поводу Бердяева, – уж чего, кажется! Но и Бердяев оказался только мой329329
  См. примеч. 2 на с. 170–171.


[Закрыть]. А раз я с ним сообщаюсь – значит, Дим<очке> и Дм<итрию>ю он, как он, уже не нужен. Все наоборот. Для того, кто хочет общаться с которым-ниб<удь> из нас, – нужно на это время, полезнее меньше общаться с другим из нас! Видишь, обнажившись от общей среды, где нас вместе связывала однородность ремесла, – мы оказались связанными: квартирой330330
  Речь идет о квартире в доме на улице Théophile Gautier, 15 bis, в районе Auteuil в 16 округе Парижа, которую Мережковские и Философов арендовали в 1906–1911 гг.


[Закрыть] (которая есть реальность, как пространство) – а затем мыслями и разговорами (которые сами по себе лишь часть реальности, и то при существовании цельности, а без этого быстро иссякнут, как не нужные). Дело же, т. е. само фактическое писание, всегда собственно происходит одиноко-лично, т. е. ведь пишу-то я, что бы ни писала, за своим собственным столом. И если бы я писала не пером, а красками – оно было бы соединено с Главным и со всеми, будь у нас внутреннее соединение, и равно не было бы, если б этого соединения не было, – как теперь нет ни у кого из нас, хотя и все мы пишем перьями.

Так что, видишь, тут не сорт дела важен, ибо всякое дело может, сохраняя личность, быть общим, вливаться в великое общее Божье дело, связывать тебя крепче с близкими и с миром, если есть уже связь. И дело это, рождаясь из общности внутренней, рождается как проявление твоего, вместе с тем, «я» – и для внутреннего круга – и для мира. Истинное действие. Неужели ты думаешь, что если б, положим, ты и Кар<таше>в любили друг друга, то твои картины и его статьи были бы не общи вам обоим, другому не нужны или непонятны? Или которому-нибудь из любящих не нужна часть личности любимого, сколько бы их ни было? Ваша любовь с Кар<ташевы>м, Куз<нецовы>м, Натой331331
  Василий Васильевич Кузнецов (1881–1923) – скульптор, в 1901–1905 гг. обучался в Высшей художественной школе при Императорской Академии художеств, см. о нем: Карпова Е. В. Петербургский скульптор В. В. Кузнецов // Невский архив: Историко-краеведческий сборник. СПб., 2006. Вып. VII. С. 547–567; Вершинина А. Ю. От «работы архитектора» до скульптуры малых форм. Коллизии творчества В. В. Кузнецова // Русское искусство. 2006. № 4. С. 83–91; см. также: Павлова М. М. К истории неохристианской коммуны Мережковских. Статья 1.
  Наталья Николаевна Гиппиус (1880–1963) – младшая из сестер Гиппиус, в 1903–1912 гг. обучалась на скульптурном отделении Высшего художественного училища при Академии Художеств в мастерской В. А. Беклемишева; см. о ней: Логдачева Н. В. Скульптурные работы Натальи Гиппиус и Анны Курдюковой (к изучению творческих биографий начала ХХ века) // Страницы истории отечественного искусства. СПб., 2016. Вып. XXVII. С. 172–178. О взаимоотношениях Н. Гиппиус и В. Кузнецова см. в нашей публикации: Истории «новой» христианской любви.


[Закрыть] – просто несовершенна, больше ничего. Святое святых каждого «я», его личные силы, его делание – чужды еще другому каждому. Но путь во многом верен, или мысли о пути. Т. е. ищите наипаче…332332
  Библеизм: «наипаче ищите Царствия Божия, и это все приложится вам» (Толкования на Лк. 12:31).


[Закрыть] и остальное приложится. Ты хочешь искать наипаче… и в этом права. Но при этом не всегда веришь, что приложится, не делаешь попутно пока одинокого дела, – вот в этом, пожалуй, не права. Прикладывать-то и нечего будет.

Кончаю это бесконечное письмо, наконец. Опять сомневаюсь, посылать ли тебе его, и опять упрекаю себя за недоверие. Нет, милая, я его пошлю. Но Нате, может быть, и не давай. Она сознательная и сильная, но она не знает об этом сама, думает другое, а потому пока не сознательная и не сильная. Ей теперь нельзя ни мельчайшего камешка на дорогу класть. Будут еще камни.

Доверенность подписала333333
  Речь идет о доверенности, которую Т. Гиппиус неоднократно (в письмах от 13 марта, 26 апреля, 22 июня) просила выслать ей для получения денежного перевода на имя З. Гиппиус (Amherst. Box 2. Folder 20, 22, 23).


[Закрыть], а вчера консульство оказалось закрыто. Завтра иду. Боюсь, что это письмо пропадет на Карташевке334334
  Летом 1906 г. сестры Гиппиус, Карташев и Кузнецов арендовали дачу на станции Карташевская (в просторечии Карташевка) – дачной местности рядом со станцией Сиверская по Варшавской железной дороге (ныне – Гатчинский район Ленинградской области); дачи, которые Мережковские арендовали в 1900‐е гг., как правило, располагались в окрестностях Карташевской.


[Закрыть] при его толщине. Три марки налеплю. Скорее ответь, а то меня будет мучить, что я тебя огорчила или ослабила. Кар<ташев>ские молитвы… в них много хорошего, но есть и церковное. Твоя мне ближе335335
  Большой корпус молитв и литургий, переработанных, заново переведенных и написанных лично Карташевым, а также Т. Гиппиус, содержится в ее «дневниках». 16 июня 1906 г. Т. Гиппиус послала сестре молитвы на Вознесение и в дополнение сообщала: «Кар<таш>ов писал мне, потом говорили с ним насчет ежедневных молитв, что „Отец небесный“ надо сказать вначале. Ибо Твое есть Царство… (Отца и Сына и Духа) – это не надо, а развить в отдельную молитву Троице. Потом Богородице м<олитвы> соединить в одну, в конце, чтоб: 1) Отцу 2) Духу 3) Сыну 4) Троице 5) Богородице. И не говорить Спаси, потому что Спасает Сын. Говорили с ним. Как Вы, без недоверия – если? Я сначала против встала, когда Ната мне предлагала, потому что думала, что он Богородицу не понимает, будто со „святыми“. Нет, понимает. Вообще – тоньше, чем кажется» (Amherst. Box 2. Folder 23).


[Закрыть], проще – и ярче, хотя короче. Евг. Рыжий очень хороший, подлинный, а как вы солнце встречали336336
  Имеется в виду Евгений Павлович Иванов (1879–1942) – литератор, друг А. А. Блока, его корреспондент и автор воспоминаний о нем. История отношений Е. П. Иванова с Т. Н. Гиппиус запечатлена в записях и воспоминаниях Иванова о Блоке, см.: Александр Блок и Евгений Иванов: В 2‐х кн. Кн. 2: Воспоминания о Блоке. Статьи / сост., вступ. ст., подг. текста и комм. О. Л. Фетисенко. СПб., 2017 (по указателю). Летом 1906 г. Иванов не раз приезжал (на велосипеде) к сестрам Гиппиус со своей дачи, находившейся по соседству в усадьбе Быковых Песчанка (деревня Выра, станция Сиверская), названной по песчаному береговому обрыву Оредежа. Здесь речь идет о письме Евг. Иванова к З. Гиппиус (вложено в письмо Т. Гиппиус к Мережковским от 15–16 июня 1906 г.), см.: «А мы втроем встретили заход солнца, луны и дома вашего; где вы в прошлое лето жили на Карташевке и где я у вас так памятно, дорого для меня время провел. Потому заход дома, что видели втроем его ночное лицо, мрачное лицо. Еще не приехал туда никто, он пуст и это точно для того, чтобы мы в эту ночь видели его таким, каким он есть. Ибо на нем проклятие лежит, он страшный, страшный. И не случайно вы там жили, и не случайно мы пришли к нему, ибо путь-то наш через такой дом. Дом ожесточенный в забытости своей, в своей оставленности. Пишу в даче у Таты и Наты, пришли сейчас. Хотел идти к себе в Песчанку на старое пепелище да не пойду. Не так, не то, здесь хорошо, здесь солнце хочется встретить, а не на „песчанке“» (Amherst. Box 2. Folder 23).


[Закрыть] – мне нашу Пасху напомнило…

Целую тебя, родную мою, близкую. Дм<итрий> и Дим<очка> не виноваты, как и я, ты помолись о нас хорошенько. В чудо я так верю.

Зина.

2

30 Дек<абря> <19>06

Тата моя. Не писала оттого, что тебе, именно тебе, труднее всего было писать это время. И теперь не знаю, могу ли. Ведь нельзя тебе ни лжи умолчания, – но и слов нельзя, если еще боишься за них, что они не голая, точная правда, а смешаны с «настроением». Ведь уже если я, здесь, во всеоружии фактов, при знании атмосферы и всего – не могу отделить, то тебе, оттуда, и вовсе невозможно это сделать. Поэтому и страшно писать всегда. Трудно, – так же, как ничего не писать. Попробую все-таки. Мало; только о себе и о данном моменте.

Ты знаешь, что я всегда разделяла твердо: «Главное», – правда его, дело наше, – это одно. О Нем и вопроса нет. Оно для меня (верю, и для каждого из нас) – навсегда незыблемо, – без сомнений, вне их. Иначе стои́т – о нас. О нашей прикосновенности к этой твердыне. Тут всегда вопрос, тут все сомнения. Можем ли мы прикоснуться, сделать что-нибудь трое – что зависит, конечно, от каждого из нас. Если хоть один не может, так, ведь, уже тройственности-то, во всяком случае, нет, нету этого треугольника. Я ничего не знаю; но я должна не скрывать факта, что я не верю, абсолютно не верю, что я могу прикоснуться к этой твердыне. О других сейчас ничего не говорю, не касаюсь. Пусть каждый говорит за себя, от себя о себе.

Я даже не хочу утверждать, что это мое неверие – истинное. Т. е. что мне не кажется, а что действительно я не могу, а потому и мы трое действительно не можем. Настоящее оно или кажущееся – это решать сейчас не мне, – ибо мне‐то оно кажется настоящим, оттого лишь и говорю о нем. Если оно неправда – то вера двух других победит его. Будет у них эта побеждающая вера. В тройственности правда и победа всегда у двух, у тех, кто вместе, а не у одного.

Понимаешь ли? Когда Димочка один не верил в себя, в свою возможность коснуться, посредством тройственности, Главного, – вера моя и Дм<итрия> служили ему средством побеждать неверие. А если бы в это время который-нибудь из нас, я или Дм<итрий>, присоединился к нему, сказал бы: «и я тоже не верю в себя и потому в нашу тройственность» – то одному оставшемуся нечего было бы делать, как только признать: «да, мы не можем, действительно», даже когда и один из троих «не может». Но я говорю, что если у одного неверие, то есть всегда надежда, что оно у него не действительное, не верное. Что еще все может перемениться.

И вот потому-то в конечном счете я ничего еще и не знаю. Знаю только, что сейчас во мне нет никакой веры о себе (а след<овательно>, и о нашей тройственности). И тут ставлю точку. Далее уже начинаются невольные мысли и чисто человеческие соображения, на которые я, собственно, не имею права, так как они еще в другой плоскости. Я их и не желаю учитывать, говорю о них лишь из честности. – По-человечески я не могу верить, что Дим<очка> верит в себя (т. е. и в нас); уже потому, что, может быть, и мое неверие родилось или выявилось, наконец, от его неверия в себя. Он так же долго упорно старался, чтоб я убедилась в его неверии, как я старалась, чтоб он увидал свою веру. Он твердил «нет» – я твердила «да», – вместе с Дмитрием. И пока так было – все и было (в возможностях). Теперь я говорю «нет». Если я окажусь одна – мое «нет» под сомнением. Но как могу я, по-человечески, надеяться, что Дим<очка> противоставит <так!> вдруг неверию моему в себя, в него, в нашу тройственность – веру, которую он все время отрицал? Нельзя мне просто на это надеяться, нет никакой возможности. Если бы это случилось, я бы взяла, как чудо. То есть, вернее, возьму, ибо не знаю же я наверно, что это не случится. Но непременно как чудо.

Я бы могла – и теперь с завязанными глазами нестись вперед, утверждая свое, себя и всех, за свой страх, – но это были бы ложь и упрямство, а не сила. На своих плечах упрямо тащить кого-нибудь всегда – и грех, да и не выйдет из этого ничего, из такого «превышения власти», ибо это против нашей же заветной правды «о всех и о каждом», о том, что если я несу другого, то лишь потому, что и он может меня нести, когда понадобится, так же.

Все, что говорю, страшно серьезно. И относится оно к претворению символа в реальность, к самому началу этого процесса. То есть: к жизни, к новым взаимоотношениям в течение жизни, – к возможному Таинству. Помни, что мое неверие – лишь неверие в нас – и больше ничего. Неверие, что мы, определенные трое людей, можем почувствовать себя тремя, которым можно совершать Таинство. Каждый из нас в отдельности (а то и вместе даже) сейчас же кинулся бы туда, где оно уже свершилось бы. Мы ведь и единомысленны, и очень любим друг друга, – мы только не три, как нужно; то есть я не верю, что я часть этого треугольника, значит, и не верю в этот треугольник, и пока не верю я, – его и нет.

Может быть, детка, об этом не нужно очень много разговаривать. Отдать и неверие свое, как прежде веру, в Его любовь. И нелюбовь свою, как прежде любовь, – в Его волю. Умереть – в Его воскресение – если умирается. Так я, должно быть, и сделаю. Но теперь только страшно, и непривычная пустота ярко, жутко и безнадежно ощущается. Я допускаю, что это обман, как всегда допускаю чудо. Я должна была сказать им (и тебе) о факте этого моего отсутствия веры и любви, а затем опустить занавес, – даже и для себя, если только возможно. Да будет – не моя воля337337
  Перифраз, ср.: «Отче! О если бы Ты благоволил пронести чашу сию мимо Меня! впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет» (Лк. 22:42).


[Закрыть].