Текст книги "Маски благородия"

***

Тихие уютные дни после приезда кузена быстро сменились нарастающим напряжением. Так быстро, что Адальберт даже не сразу понял, как это произошло. Роберт с Луизой не поладили друг с другом с того момента, как оказались в одном замке. Однако эту борьбу они вели тихо и осторожно, поэтому поначалу было сложно заметить, что что-то не так. Когда Адальберт рассказал Луизе о своём желании сделать Роберта крёстным отцом ребёнка, графиня, как всегда сидевшая за вышивкой, исподлобья взглянула на мужа и скривила губы, прямо как это делала мачеха.

– Ещё чего. Я не хочу, чтобы наш ребёнок вырос таким же тунеядцем, как твой кузен, – чуть помолчав, она добавила. – Я вообще не понимаю, почему ты до сих пор держишь его при себе, Адальберт. Он ничем не помогает, только сорит твоими деньгами.

– Роберт останется в замке столько, сколько сочтёт нужным. Это не обсуждается, Луиза, – в голосе Адальберта впервые звучала непоколебимая твёрдость. – И я прошу тебя говорить о моём кузене с уважением, пожалуйста.

– С чего бы? Я называю вещи своими именами: он – повеса. Серьёзно, Адальберт, всё, что он делает – это пьёт и лапает женщин. Если тебя не волнует достаток нашей семьи, подумай хотя бы о том впечатлении, которое твой кузенишка производит на наших гостей.

– Луиза, я забочусь и о богатстве, и о репутации нашей семьи, – Адальберт опустился на пол около Луизы и положил руки ей на колени. – Но пойми и ты: Роберт – самый близкий мой человек. Ему многое пришлось пережить. Я не могу просто выгнать его – я не прощу себе этого. Представь, если бы наш ребёнок нуждался в приюте, а дети Франциска или Якоба не приняли бы его к себе.

Луиза фыркнула и отвернула голову от мужа, отложила шитьё в сторону и скрестила руки на груди.

– Они и не примут. Но я поняла тебя, – она кивнула, поджав губы. – Очень жаль, что твоя доброта делает тебя таким слабым. Я не смею тебе перечить, хочешь, чтобы он оставался – ладно, пускай. Просто потом не удивляйся, когда за всё, что ты для него сделал, он отблагодарит тебя плевком в душу.

Адальберт опустил взгляд, тяжело вздохнул и поднялся с пола. Отвернувшись от жены, он приложил кулак к губам.

– Значит, пока отложим разговор о крёстном?

– Роберт не будет крёстным нашего ребёнка. Если ты так хочешь сделать им кого-то из близких, подумай о твоём капеллане, Филиппе. Он точно справится лучше. Хотя на твоём месте я попросила бы об этом архиепископа.

Адальберт усмехнулся.

– Мы с ним не в тех отношениях…

– Это не навсегда, – Луиза улыбнулась, но тут же снова стала серьёзной. – Ты себя недооцениваешь. Я верю, ты легко войдёшь к нему в доверие, если только захочешь.

– Что ж, спасибо. Я подумаю насчёт Филиппа.

Роберт тоже не собирался молчать. Он по-прежнему считал Луизу слишком старой для кузена, не достойной его и не упускал возможности напомнить об этом Адальберту. Как и Луиза, он дожидался, пока кузен останется один – чаще всего это удавалось сделать, когда граф читал, – и начинал рассказывать ему о молодых графинях, мечтавших узнать Адальберта поближе. Однако, в отличие от Луизы, которая, во-первых, была аккуратна в выражениях, а во-вторых, всё же признавала мужа главой семьи и не перечила ему открыто, Роберт не уставал в развязной манере повторять кузену, что ему нужно найти себе кого-нибудь «получше», а Луизу сослать в монастырь.

– Ну какой монастырь, Роберт? – устало отвечал Адальберт, в очередной раз откладывая в сторону только начатую книгу.

– Подумай: она целый год не могла забеременеть. По-моему, это знак.

– Нет, Роберт. Теперь она носит моего ребёнка, но, даже если бы пришлось ждать ещё дольше, я никогда не поступил бы так с ней. Я сам взял её в жёны и не отступлюсь от своего решения. Я просто перестану себя уважать…

– Я не понимаю, тебе что, правда нравится так жить? Вот какова она в постели?

– Я не хочу об этом говорить.

– Почему? Всё так плохо?

Адальберт вздохнул.

– Роберт, этот брак принёс тебе титул. Если бы я не женился на Луизе, я не знаю, сколько ещё тебе пришлось бы ждать.

– А я просил тебя об этом? – резко ответил Роберт, впившись взглядом в кузена и нависнув над ним.

Адальберт непонимающе забегал глазами по комнате.

– Н-нет, но…

– Хочешь сказать, ты женился на этой ведьме только из-за меня? Конечно, всё можно свалить на непутёвого Роберта! Смотрите, как он жалок: у него нет ни семьи, ни чести, но мы всё равно заботимся о нём. Ах, какие мы благородные!

– Роберт, я не… – Адальберт протянул руку к кузену, но тот с силой ударил по ней.

– Ты такой же, как твой отец. Оба видите во мне никчёмного родственника, из-за которого все будут вас жалеть. А на меня вам плевать! Ты думаешь, я сам счастлив жить, словно собака на привязи?

Если бы Адальберт сейчас стоял, после этих слов у него подкосились бы ноги. Тело окатило холодом, а в груди жгло так, будто её пронзили насквозь раскалённой шпагой, затем медленно вытащили и проткнули снова. Адальберт быстро заморгал, стараясь смахнуть подступившие слёзы. Роберт смотрел на него с искажённым от злости лицом. Было видно, что эти слова вырвались из него от большой боли, но в то же время глаза застилала пьяная пелена.

– Роберт, я… Прошу, поверь… – дыхания не хватало, слова путались на губах. Резко выдохнув, Адальберт смог продолжить. – Прости меня. Пожалуйста, прости, если я заставил тебя так думать. Я правда всегда хотел только, чтобы тебе было хорошо, чтобы ты не…

В эту секунду слёзы всё же предательски потекли из глаз, и Адальберт тихо всхлипнул. Роберт махнул рукой.

– Всё с тобой ясно. Дай знать, когда сможешь разговаривать спокойно.

Он стремительно вышел из комнаты, хлопнув дверью так, что где-то с полок попадали книги. Затем библиотеку обволокла щемящая тишина. Слышно было, как потрескивает огонь, как за окном падают и тут же тают первые ноябрьские снежинки.

Адальберт резкими движениями вытер слёзы с лица и задрал голову к потолку, медленно выдыхая воздух сквозь тонкую щёлочку губ. Почему слёзы всегда выступают на глаза так невовремя? Ещё в детстве, стоило отцу прикрикнуть на него, Адальберту приходилось бороться с подступившими слезами. Он не хотел казаться слабым, но ничего не мог с собой поделать; всё происходило само собой, и Адальберт каждый раз презирал себя за отсутствие всякой воли. Ему казалось, с возрастом это пройдёт, но вот опять из-за мимолётной слабости он не смог сказать то, что хотел. Да, может, Роберт просто выпил слишком много хмеля и не сдержался, но даже в таком состоянии Адальберт не хотел отпускать его с мыслью, будто он на самом деле никому не нужен.

Вражда между Робертом и Луизой продолжалась; графиня даже начала подозревать, что Роберта настроила против неё мачеха, пока тот был в Танштайне. Оба родственника жаловались друг на друга Адальберту, а ему не оставалось ничего, кроме как выслушивать, как два его самых близких человека поливают друг друга за глаза грязными ругательствами и не хотят примириться. Граф просил их хотя бы попытаться, рассказывал, что в чём-то они даже похожи: оба росли в жутком одиночестве, а теперь могут наконец обрести семью, если только будут жить в мире… увы, всё было без толку.

Адальберту было очень больно наблюдать, как рушится та прекрасная картина семьи, которую он рисовал себе, когда они вместе возвращались из Трира. Особенно тяжело приходилось за ужином, когда по обе стороны от графа сидели Роберт и Луиза, и Адальберт мог почти физически чувствовать, как в воздухе от напряжения летают искры. Ни графиня, ни кузен пока не решались оскорблять друг друга открыто, но с каждым днём становилось ясно, что рано или поздно этот момент настанет.

Из-за всего этого Адальберт стал чаще засиживаться допоздна за книгами, ища хотя бы там успокоения и привычного уюта. Когда на замок опускалась темнота и все расходились по своим покоям, готовясь ко сну, можно было спокойно усесться в большом зале у очага и почитать в тишине. Правда, огонь светил тускло, и глаза быстро начинали уставать от мелькающих букв и неприятно щипали. Но идти спать всё равно не хотелось – когда ещё удастся вот так посидеть в тишине и насладиться книгой?

В одну из таких тихих ночей Адальберт, долго сопротивляясь, усердно потирая глаза, всё же заснул прямо в кресле перед потрескивающим огнём. Книга в чёрном переплёте, та самая, что когда-то гнила в шкафу в подвале Окфенской церкви, выпала из рук графа ему на колени. Адальберт уронил голову на плечо и чуть приоткрыл рот.

Он вдруг ощутил чьё-то прикосновение и вздрогнул, резко набрав в грудь воздух.

– Не пугайся, сын мой. Это я.

Адальберт потёр глаза и огляделся. Было всё так же темно, пламя почти потухло. Над графом, положив руку ему на плечо, стоял отец Филипп и тепло улыбался.

– Совсем ты засиделся, – поглаживая Адальберта по плечу, мягко проговорил он. – Может, пойдёшь в постель? Там и сон придёт быстрее.

Адальберт кивнул и медленно поднялся с кресла, всё ещё потирая глаза. Отец Филипп взял у него из рук книгу.

– Я отнесу, ты иди.

Он взглянул на обложку и едва заметно покачал головой.

– Спасибо, святой отец, – протянул Адальберт. – Ты сам почему не спишь?

– Закончил молитву и заметил свет в окне. Думаю, дай посмотрю, кому это не спится. А тут ты… Зачитался, да?

– Точно, – смущённо улыбнулся Адальберт.

– Ну, и как книга? Это же… – священник нахмурился, вспоминая.

– «Письма тёмных людей».

– Да, точно. И как?

– Забавно. А местами очень даже правдиво. Я вот легко узнал отца Фому в этих клириках.

Филипп закивал, поджав губы.

– Да, насмешка иногда бывает правдивой. Только… Ладно, неважно. Иди спать, сын мой. Доброй ночи.

– Доброй ночи, отец Филипп.

Адальберт помахал капеллану рукой и скрылся в темноте коридора.

Той ночью облака затянули небо, и луна лишь слегка освещала галерею верхнего этажа. Адальберт шёл по коридору, придерживаясь рукой за стену. Оставалось пройти совсем немного, вот уже дверь в комнату Роберта… Послышалось? Адальберт остановился и прислушался: в комнате кузена что-то происходило. Подойдя ближе, Адальберт приложил ухо к двери. Прочное дерево приглушало звуки, но было слышно, как кузен взволнованно говорил с кем-то. «Кто может быть у него в такое время?», – подумал Адальберт и тут же постучал в дверь. Голос кузена притих, но ответа не последовало – будь он с девушкой, сказал бы хоть что-то. Адальберт приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Роберт сидел на кровати, прижав ноги к груди и уткнувшись лицом в колени. Его тело била крупная дрожь. Он поднял голову к Адальберту, и лицо на секунду исказилось от почти звериного страха. Роберт замотал головой и снова уткнулся в колени, будто там было его единственное спасение. Адальберт быстро вошёл в комнату и сел рядом с кузеном.

– Роберт, что с тобой? Тебе нездоровится? Позвать лекаря?

Адальберт аккуратно положил руку на спину кузену. Роберт вздрогнул и резко выпрямился, схватив графа за руку. Он долго вглядывался в лицо кузена, а затем облегчённо выдохнул.

– Это ты, Берт…

Роберт без сил уронил голову Адальберту на грудь и закрыл глаза, поморщившись. Адальберт обнял кузена, поглаживая его по спине и покачиваясь из стороны в сторону. Они долго сидели так, не говоря ни слова.

Постепенно дрожь отпустила Роберта, он ближе прижался к кузену, уткнувшись лицом ему в грудь. Наконец, он глубоко вздохнул и отстранился от Адальберта, стыдливо опустив голову.

– Легче? – тихо спросил Адальберт, пытаясь заглянуть кузену в глаза.

Тот молча кивнул.

– Роберт, что с тобой происходит? Я же вижу: тебя что-то тревожит. Я хочу помочь. Можешь всё рассказать мне, я пойму, что бы там ни было.

Роберт потёр переносицу.

– Я уже сам ничего не понимаю, – хриплым голосом начал он. – Я думал, всё пройдёт само, если я уеду из Веллена. Но всё стало только хуже. Почему это продолжается, Берт, почему? Я устал, я не хочу, чтобы оно возвращалось.

Адальберт кивал, но хмурился, силясь понять, о чём говорит кузен. Роберт был так взволнован – нельзя было просто спросить его, что всё это значит. Он сам запутался, этот вопрос только сильнее напугает его.

– Мне очень жаль, Роберт, – прошептал Адальберт. – Можно я спрошу? Когда я вошёл, ты сказал: «Это ты, Берт». Ты ждал кого-то другого?

– Я… я принял тебя за Рудольфа.

– За отца?

Адальберт отшатнулся от кузена. Неужели он настолько стал похож на Рудольфа? Или…

– Он тебе снился?

– Он постоянно мне снится, – Роберт откинул голову назад, устало потирая шею. – С тех пор, как…

– Я понимаю.

– Поэтому я и думал, что всё пройдёт, когда я вернусь из Танштайна. Столько времени прошло…

– Видимо, ещё недостаточно. Тебе многое пришлось пережить, и забыть это будет непросто. Не кори себя.

Кузен посмотрел на Адальберта с тоской во взгляде. Его губы едва заметно дрогнули, будто он хотел что-то сказать. Адальберт ободряюще улыбнулся Роберту и убрал со лба прилипшую от пота прядь. Роберт закрыл глаза, набрал в грудь побольше воздуха и наконец сказал:

– Я не рассказывал тебе, что с ним было в его последние дни, – он остановился на секунду, то ли жалея о сказанном, то ли обдумывая следующие слова. – Сначала он просто лежал в постели: ничего не говорил, почти не ел. А потом – я не знаю, что произошло, но он вдруг стал… другим. Я помню, как я… – он до хруста сжал руки.

– Ты можешь не говорить, если не хочешь.

– Нет, я и так слишком долго молчал, и легче не стало. Когда я пришёл к нему, чтобы, ну, проститься, он вдруг стал таким злым. Кричал на меня, плевался. Никогда не забуду его слов: «Ты – моё проклятье!». Потом он стал звать тебя, сказал, лучше бы я умер, а ты был здесь. Говорил, это из-за меня ты до сих пор не вернулся, раскраснелся весь, проклинал и меня, и тебя…

Роберт прижал руки к ушам. Казалось, он до сих пор слышит в голове голос дяди. Адальберт отвернулся от кузена. Он не мог поверить тому, что услышал. Где-то в глубине души граф понимал, что отец говорил это в предсмертной агонии, но разве это не то самое время, когда человеку больше нечего скрывать, и он говорит лишь то, что у него на душе? Неужели отец и правда все эти годы винил Роберта… В чём? Разве он был чем-то виноват? Чувство обиды, с которым Адальберт боролся так долго, вновь подступило к горлу и жгло изнутри. Отец – это тот, кто всегда защитит, кто будет сильным, несмотря ни на что. Но граф Рудольф оказался так слаб, что не сумел совладать даже с собственными тревогами и отдал их в наследство детям. Почему они должны были принять чужие страдания, как свои? Почему теперь Роберт должен просыпаться по ночам от кошмаров?

Адальберт резко поднялся с кровати и стал ходить по комнате кругами. Чувства так переполняли его, что голова шла кругом. Он отошёл к окну, пытаясь уловить через стекло слабый ночной ветер.

– Адальберт?

Приглушённый голос кузена растворился в тишине комнаты. Адальберт обернулся к нему.

– Ты сердишься? – спросил Роберт, придвигаясь ближе к краю кровати.

– Что ты! Нет, конечно, нет, – Адальберт снова сел около кузена и обнял его, поглаживая по голове. – Я благодарен тебе, что ты нашёл в себе силы всё рассказать мне. Я так надеюсь, что тебе станет легче.

– Я тоже, я тоже, – Роберт положил голову на плечо кузена. – Берт?

– Да?

– Останься сегодня со мной, пожалуйста, – смущённо, даже по-детски сказал Роберт. – Пока ты рядом, мне как будто спокойнее на душе.

Адальберт молча кивнул и поцеловал кузена в макушку. Эту ночь он, даже не раздевшись, провёл около Роберта. Они лежали рядом и тихо вели беседу обо всём подряд, прямо как в детстве, а Адальберт смотрел на кузена и благодарил Бога, что сегодня засиделся допоздна и проходил мимо комнаты Роберта именно в тот момент, когда кузен так отчаянно нуждался в нём. Роберт уже давно тихо молил о помощи: его грубость и несдержанность говорили именно об этом. Адальберт думал о том, как часто так бывает и в жизни: люди идут на грех от отчаяния, потому что думают, что никто им уже не поможет – как Ирма и Линда. Или вот, восстания – это ведь тоже последняя капля, попытка народа докричаться до властей…

Уснуть удалось только под утро, да и сон был рваным, тревожным. Недавние мысли рождали перед глазами расплывчатые странные образы. Вот, Адальберт стоит перед толпой на эшафоте. Но его не казнят – он руководит волнами людей, в руках которых пылает огонь и сверкают вилы. Толпа взволнована и сердита, она не застывает ни на секунду, подобная бурной реке. Адальберт выставляет перед собой руку, направляя толпу на гигантский собор на горизонте, из окон которого выглядывают два тёмных силуэта, в которых можно узнать архиепископа и инквизитора Фому. Толпа кидается на собор с ликующим боевым воплем, и от этого крика на душе становится невыносимо тревожно: вот-вот произойдёт что-то страшное.

Когда Адальберт проснулся, его шея пылала от жара. Вид спящего рядом Роберта ненадолго успокоил мысли.

Об этом сне Адальберт поспешил рассказать отцу Филиппу. Тот был явно обеспокоен сновидением графа, но старался скрыть это, видя тревогу самого Адальберта. Филипп, как он всегда поступал – добрый христианин, – посоветовал графу молиться и просить Бога избавить его от кошмаров. На это Адальберт ответил сомнениями: был ли то кошмар? Быть может, графу явилось пророчество. Капеллан лишь пожал плечами с деланным равнодушием – ах, если бы только он умел лучше скрывать свои истинные чувства! – и сказал, что пророчества являются по-другому, а «вещие сны» – выдумка для суеверных. Впрочем, когда отец Филипп выражался так резко, это был знак того, что глубоко в душе ему было не всё равно.

***

Луиза с каждым днём становилась всё шире. Новые платья с высокой талией подчёркивали её округлившийся живот. Она ходила по замку с гордым видом, держа руки на животе. Адальберт тоже не мог сдержать улыбку, глядя на жену, а вот Роберт лишь презрительно фыркал и закатывал глаза. Их с Луизой вражда продолжалась, правда, уже в новом виде: Роберта раздражало положение Луизы, ведь, если она родит наследника, у него больше не будет причин называть её недостойной женой; Луиза же, видимо, тонко чувствуя перемену в настроении деверя, злорадствовала над его поражением.

Был зябкий февральский вечер. Трескучий мороз стучал по окнам, но метель уже прекратилась. В замке фон Веллен подавали ужин. Адальберт уже окончил трапезу и откинулся на спинку стула, наблюдая за игрой бродячих артистов.

– А всё-таки хорошо, что мы пригласили их, да? – наклонился он к Луизе.

Графиня кивнула и, зевнув, отодвинула от себя тарелку.

– Я, пожалуй, пойду спать.

– Хорошо. Сказать, чтобы не играли?

– Нет-нет, всё нормально, – Луиза стала вставать с места – это теперь давалось не так-то просто.

– Ладно. Доброй ночи.

Адальберт взял руку жены и приложил её к своим губам, а затем улыбнулся и поднял глаза на Луизу. Она улыбнулась в ответ, так и не выпрямившись до конца от этого внезапного поцелуя. На секунду в её взгляде сверкнул испуг, она скользнула глазами вниз и потянула руку к животу.

– Что такое? – выпрямился на стуле Адальберт.

– Нет, ничего, – отрезала Луиза.

Она торопливо, но всё ещё стараясь сохранять достоинство, вышла из-за стола. Адальберт выгнул шею и проследил за ней взглядом: Луиза подошла к служанке и начала что-то спешно говорить ей, а затем они вместе вышли из зала. Адальберт вскочил было, чтобы пойти за ними, но его руку схватил Роберт.

– Берт, успокойся. Ей наверняка просто скучно стало, вот она и ушла. И тебя с собой утащить решила, чтоб тебе тоже веселья не досталось.

На этот раз у Адальберта не было желания убеждать кузена, что Луиза не так жестока, как ему кажется, поэтому граф просто смерил Роберта взглядом, полным усталого безразличия. Роберт убрал руку и отвернулся, нервно схватив кубок с вином. Таким приёмом Адальберт пользовался редко: он безотказно действовал на кузена, но раздражал самого Роберта.

Адальберт поднялся к личным покоям графини. Как он и ожидал, за дверью слышалась взволнованная возня. Граф громко постучал. Через минуту ему открыла молодая служанка, накручивавшая на руку полотенце, и тут же замотала головой.

– Нет, милорд, Вам лучше уйти, – только и сказала она и собралась закрыть дверь.

– Почему? Началось?

– Да. Вам не нужно этого видеть.

– Разве срок уже пришёл?

– Ну, видно, пришёл, раз началось, – служанка была так взволнована, что начала терять терпение и язвить.

Адальберт понятливо кивнул и направился к лестнице. Спускаясь, он в какой-то момент дёрнулся было назад, но тут же остановился. Нет, возвращаться он не хотел, но в то же время понимал, что продолжать пир уже не получится – слишком велико было волнение. Адальберт невольно встряхнул руками и зажмурился.

На лестнице послышались шаги, запыхавшееся старушечье дыхание и шелест грубой ткани. Через мгновение перед Адальбертом возник молодой паж, а за ним деревенская бабка-повитуха. Адальберт слышал о ней, хотя до сих пор не встречался с ней лично – кажется, в деревне недалеко от замка она помогла родиться чуть ли не всем детям за последние двадцать лет. Паж и повитуха прошли мимо графа, даже не заметив его. Адальберт проводил их взглядом, мысленно перекрестил и продолжил спускаться.

После своих хозяев все постепенно стали расходиться из большого зала. Когда Адальберт снова вошёл туда, на возвышении для музыкантов на табурете сидел Роберт. У него на коленях сидела, подогнув ноги, миловидная, хрупкая девушка-бард с белокурыми волосами, которая сегодня пела и играла на лютне. Она показывала рыцарю, как зажимать струны так, чтобы они издавали приятную незатейливую мелодию, а Роберт смеялся и неуклюже повторял её движения. Остальные музыканты стояли неподалёку и как-то неловко занимались своими инструментами, искоса поглядывая на приятельницу.

– Роберт, началось, представляешь? – как ни в чём ни бывало сказал Адальберт, подойдя к кузену.

Девушка сняла с лица улыбку, осматривая графа с ног до головы. Видимо, ей было неприятно, что её как будто не замечают. Роберт запустил руку ей в волосы.

– Что началось, Берт? – не без нотки раздражения спросил он.

– Она рожает.

На этих словах девушка скривила губы и встала, ловко выскользнув из рук рыцаря. Роберт проводил её грустным взглядом и вздохнул.

– И чего ты от меня хочешь? Чтоб я ей помог?

– Я подумал, может… – Адальберт замялся, потирая запястье. – Я всё равно не усну, пока всё не закончится. Пройдёшься со мной до балкона?

Роберт почесал за ухом, поглядывая на белокурую красавицу, но в конце концов вздохнул, махнул рукой, будто говоря: «Ладно, пойдём», – и встал. На прощанье он подарил девушке воздушный поцелуй, но та лишь мило улыбнулась и отвернулась от рыцаря.

– Поверить не могу, Роб, – говорил Адальберт по дороге. – Совсем скоро я стану отцом. Время так быстро летит… Мы же совсем недавно играли в этих коридорах.

Роберт усмехнулся.

– Как думаешь назвать его?

– Если мальчик – Филипп, если девочка – Анна.

– Филипп? – Роберт как будто был удивлён такому ответу и даже с лёгким разочарованием прикусил губу. – В честь… Графа Гессенского, что ли?

Теперь усмехнулся Адальберт.

– Да много ли на свете Филиппов.

– Я думал, если у меня родится сын, назову его в честь отца, – вдруг сказал Роберт.

Они дошли до дверей балкона, и Адальберт открыл их, выглядывая в щель. Зимний воздух ударил по лицу, приятно освежая.

– Не холодно? – заботливо спросил граф у кузена.

– Отнюдь.

– Я тоже об этом думал. Ну, чтобы назвать сына в честь отца. Но, знаешь, у меня такое чувство, будто это имя… не знаю, как будто оно как дурное знамение. Боюсь, как бы ребёнок не повторил судьбу отца. Моего.

– Хм! А я думал, ты уважаешь Рудольфа.

– Уважаю, это правда. Но не хочу быть на него похожим и своему сыну такого не пожелаю, – Адальберт провёл рукой по деревянной двери. С обратной стороны от тепла его рук начали таять снежинки.

– Это точно… – Роберт заглянул себе за плечо, будто высматривая что-то или кого-то. – Знаешь, та девушка о тебе говорила. Сказала: «У тебя красивый кузен, я бы хотела познакомиться с ним поближе».

– Роб, я уже столько раз тебе говорил. И в такой момент…

– Ладно тебе ломаться, один раз-то можно. Тем более Луиза не узнает. Она наверняка уже не подпускает тебя к себе.

– Всё равно нет, – замотал головой Адальберт.

Дрожь добралась до тела, и Адальберт закрыл двери балкона. Они с Робертом поднялись к покоям, но оттуда всё ещё доносились суетливые голоса служанок, к которым прибавились постанывания Луизы. Роберт поморщился.

– Ну, Берт, я пойду… – невнятно произнёс он, похлопал кузена по плечу и быстрым шагом направился к комнатам на другом конце коридора, где на эту ночь остановились музыканты.

Адальберт вошёл к себе в комнату, оставив дверь приоткрытой, чтобы слышать, что происходит в коридоре. Помолившись, он взял с тумбочки книгу, оставленную прошлой ночью, сел на кровать и принялся читать. Неясные звуки, доносившиеся из коридора – не то голоса, не то какие-то побрякивания, – отвлекали графа, и приходилось перечитывать одну и ту же строчку по несколько раз. Постепенно Адальберт облокотился на подушку, потом подпёр голову ладонью, положив книгу рядом с собой, потом повернулся на спину, а книгу поднял над собой. Глаза сами собой стали слипаться.

Резко набрав воздух в грудь, Адальберт приподнялся с подушки. Раскрытая книга лежала на груди. Граф положил её обратно на тумбу и встал с кровати.

В коридоре было пусто и тихо. Сколько времени прошло? Адальберт заметил тоненькую полоску света под дверью в комнату жены – значит, ещё продолжается… Дверь открылась, тонкая полоска превратилась в большой полукруг. Из комнаты, опустив голову, вышла бабка-повитуха. В руках у неё был маленький белый кулёчек, такой маленький, что мог бы поместиться у неё в одной руке. Адальберт радостно, почти припрыгивая, пошёл навстречу старухе. Она подняла голову, заметила графа и затопталась на месте, будто пытаясь сбежать. Адальберт подошёл к ней и потянулся к свёртку из полотенец, но повитуха медленно убрала руки. Белые полотенца порозовели от крови, но это казалось графу нормальным. Напрягало то, что лица ребёнка не было видно – его просто обмотали полотенцем. Адальберт нахмурился.

– Зачем ты так замотала его? – обратился он к повитухе. – Ему же нечем дышать.

Бабка шамкнула челюстью.

– Мне очень жаль, господин. Я-то сразу поняла: срок-то ещё не пришёл.

Застывшим взглядом Адальберт смотрел на бело-розовый комочек из полотенец. Страшная волна из самых ужасных мыслей холодом пробежалась по всему телу. С трудом находя силы дышать, Адальберт взялся за край полотенца.

– Не надо, милорд, – жалостливо проскрипела бабка. – Себе же хуже сделаете.

– Пожалуйста…

Адальберт аккуратно убрал ткань с лица младенца. Перед ним лежал крохотный синеватый малыш с проступившими на лбу венками. Он сморщил выпуклые глазки, а его голова казалась несуразно большой. Адальберт быстро вернул полотенце на место и отвернулся.

– Я говорила, – вздохнула повитуха. – Не печальтесь, господин, уж сколько я на таких насмотрелась – всякое случается. Благодарите Господа, что Ваша жена осталась жива, только вымоталась сильно.

– А это…

– Мальчик.

Повитуха помолчала с минуту, а потом ушла к лестнице. Адальберт так и стоял в коридоре, бессильно опустив руки, и его тень подрагивала в свете факелов.

Дверь в спальню графини снова отворилась – на этот раз из неё вышел капеллан Филипп. Закрыв за собой дверь, он громко вздохнул, прислонившись лбом к двери. Адальберт не окликал его, просто наблюдал за капелланом. Филипп повернулся и тоже несколько секунд смотрел на графа. Он отошёл от двери и остановился около Адальберта. Глаза у него были покрасневшие, но вряд ли от усталости. Он так и не нашёлся, что сказать, поэтому просто прошёл мимо, ещё раз тяжело вздохнув.

Лёжа в кровати, Адальберт не мог поверить в то, что произошло, а потому не мог сдержать слёз. Он чувствовал, как в своей комнате так же лежит его жена, но сил, чтобы встать и пойти к ней, не было. От полного душевного истощения Адальберт заснул, когда стало светать, а разбудили его яркие лучи полуденного солнца.

Граф спустился в большой зал. Никто даже не заговаривал о том, что случилось ночью, но то было стыдливое молчание, когда смотрят в пол и поджимают губы. Роберт и вовсе взял собак и уехал на охоту. Адальберт не винил его: смерть пугала кузена сильнее всего на свете, он даже, бывало, подёргивался на мессах, когда отец Филипп читал библейские сюжеты, в которых кто-то умирает. Адальберт заметил, что и Луизы не было в большом зале. Фрейлины сказали ему, что графиня не выходила из комнаты и никого к себе не пускает. Адальберт забеспокоился: Луиза была истощена после родов, ей бы набираться сил, а она не хочет никого видеть и прогоняет даже слуг, принёсших еду.

Попросив у кухарки рыбную похлёбку и немного хлеба, Адальберт сам поднялся к графине, однако у самых дверей остановился. Начать разговор всё-таки придётся, но как это сделать, граф не представлял. Впрочем, вряд ли слова сами придут в голову, если застыть на месте. Выдохнув, Адальберт постучал в дверь и, подождав немного, вошёл.

Несмотря на февральские морозы, в комнате было душно. Балдахин над кроватью был плотно задёрнут, так что нельзя было видеть того, кто лежит за ним. Луиза не стала прогонять криком вошедшего, как этого ожидал Адальберт; он услышал лишь громкий неровный вздох. Осторожно подвинув предметы на тумбе, Адальберт поставил туда тарелки и чуть отдёрнул балдахин, оставив на нём руку. Луиза лежала поверх покрывала у самого края, на боку, поджав под себя ноги. Она устало подняла поблёкшие глаза на мужа и стала выжидающе смотреть на него, не говоря ни слова. Крепче сжав в руке плотную ткань балдахина, Адальберт сглотнул и всё же заговорил:

– Я принёс тебе еды. Поешь, пожалуйста.

– Не хочу.

– Луиза… – Адальберт подсел к ней.

– Не трогай меня! – Луиза метнулась на другой бок, насколько ей позволяли силы.

– Хорошо, хорошо, я не буду, – мягко ответил Адальберт, демонстративно вытянув руки. Он не сводил тревожного взгляда с жены.

Луиза закрыла лицо рукой.

– Опять ты меня жалеешь. Как будто от этого мне станет легче.

– Луиза, я не…

– Не надо. Жалеешь. Такую… испорченную. Я не справилась. Оказалась слишком слабой.

– Не говори так, пожалуйста. Ты не виновата, – Адальберт вцепился в колени, чтобы по привычке не обнять жену.

– А кто виноват? – с циничной усмешкой спросила Луиза.

Адальберт потупил взгляд в пол. Этот вопрос вместе с десятками других мучал графа всю ночь, но ответа не находилось, а может, не существовало вовсе.

– Вот именно, – вздохнула Луиза. – А кузенишка твой всё-таки оказался прав: жена тебе досталась ни на что не годная.

– Нет, нет, не говори так! Не смей говорить так! – тут Адальберт не выдержал и крепко обнял супругу. – То, что случилось – ужасно, но в этом нет твоей вины. Ты осталась жива – это главное. Мы попытаемся снова, будем молить Господа послать нам здоровое дитя. Я не оставлю тебя, слышишь? Для меня в этом мире есть только ты.