Текст книги "Маски благородия"

***

Сердце стучало так, что было трудно дышать. Расстёгивая завязки на кафтане, Адальберт через плечо бросил взгляд на Луизу, будто боялся, что и она могла слышать это безумное сердцебиение. Луиза, изогнув шею, вынимала из ушей жемчужные серьги. Что-то завораживающее было в её простых движениях, в устремлённом вдаль взгляде и чуть поджатых губах, говорящих о сосредоточенности на своём занятии. Адальберт сбросил кафтан в руки слуге, не сводя глаз с Луизы. Она передала серьги своей служанке. Адальберт жестом попросил слуг оставить их, хотя понимал, что за дверью уже наверняка собрались любопытные во главе с графиней Марией. Но сейчас до них не было никакого дела.

Дыхание спёрло. Луиза стояла перед ним в одной только ночной рубашке. Она скромно сложила руки перед собой, и только по тому, как она изредка сжимала одну руку в другой, можно было догадаться, что и она в этот час была терзаема волнением. Адальберт подошёл к ней. Что дальше? Он прислонился ладонью к её щеке, мягко притягивая, и поцеловал. Губы у Луизы были сухие. Казалось, она задержала дыхание. Адальберт закрыл глаза. Поцелуй пробудил воспоминания об Италии, о Руфии. Адальберт чуть заметно зажмурился. Нет, всё это в прошлом, этого уже не вернуть. Адальберт отпрянул от губ Луизы и, взяв её за руки, повёл к кровати…

Солнце уже было высоко в небе. Его свет падал прямо на глаза, но веки так отяжелели, что никак не открывались. Адальберт медленно втянул воздух и отвернулся от света, подтянув ноги к груди. Тело казалось мягким, будто его набили перьями, и немного гудело. За ночь усталость так и не прошла. Граф лениво приоткрыл глаза и осмотрел комнату. На секунду взгляд его округлился: он не узнавал места, в котором проснулся. Но тут же воспоминания о вчерашнем дне и том, как он закончился, вернули его на кровать в замке фон Танштайн.

Позади послышался вздох. Адальберт приподнялся на локтях и посмотрел на свою жену. Луиза лежала на спине. Её рука, даже во сне принимая изящные изгибы, прикрывала глаза от всепроникающего полуденного солнца. По тому, как мерно вздымалось одеяло на её груди, можно было понять, что графиня ещё спала. Её бледная кожа как будто светилась на солнце… Адальберт придвинулся к ней поближе и вгляделся в её лицо. Непослушная прядь тёмных волос упала на глаза и щёку. Адальберт предельно аккуратно убрал эту прядку за ухо. Луиза ощутила щекочущее прикосновение, и уголки её губ подёрнулись. Адальберт снова лёг на свою подушку, щуря глаза от солнца.

Он дал себе зарок не возвращаться мыслями к Руфии, но… Это было совсем не похоже на ночи в итальянской деревне. Внутри было… Пусто. Абсолютная пустота, будто все чувства выжали, как сок из винограда. Адальберт вздохнул. Неужели так теперь будет всегда, каждую ночь?

VIII. «Графиня Луиза»

1533 и 1534 год. Адальберту 18 и 19 лет.

Наутро после свадьбы Адальберт с Луизой покинули замок фон Танштайн. Прощание Луизы с семьёй показалось Адальберту чересчур сухим: она наскоро поклонилась братьям и отстранённо обняла отца, а мачехе сказала лишь: «Спасибо за всё». В этой колкой фразе не было ни капли искренности – все это понимали, однако делали вид, будто не замечают.

Роберт оставался в замке. Адальберт надолго задержал его в своих объятьях, покачиваясь из стороны в сторону. Дома без кузена будет тоскливо, даже если теперь рядом будет Луиза. Напоследок Адальберт прошептал Роберту, чтобы тот во всём слушался графа фон Танштайн и что уже скоро он получит титул. Роберт в ответ улыбнулся кузену своей привычной беззаботной улыбкой, которую графу предстояло запомнить на год.

***

Держа Луизу под руку, Адальберт вёл её по замку. Он показал ей портретную галерею: «Надо будет в скором времени заказать ещё один портрет», – усмехнулся граф, искоса глядя на супругу. Луиза, чуть хмурясь, рассматривала портрет матери Адальберта.

Затем молодой граф провёл жену по саду, в котором уже набухали бутоны маков. Адальберт присел около зелёных стеблей и указал на них жене, вспомнив их первую встречу. Луиза слегка улыбнулась. Наконец, Адальберт привёл жену в её покои и с особым оживлением протянул бархатную коробочку, всё это время дожидавшуюся свою хозяйку на тумбочке. Пока Луиза медленно открывала коробочку, в груди у Адальберта всё трепетало, хотелось взлететь куда-то ввысь; на лице застыла улыбка. Граф следил за малейшим движением Луизы, и, когда та увидела содержимое коробочки, в её глазах промелькнули столь желанные для Адальберта искорки радости. Он аккуратно достал золотой кулон, встал позади Луизы и, поджав губы, стал цеплять крохотный крючок за петельку. Адальберт напряжённо вздохнул: это оказалось сложнее, чем он представлял, но в конце концов крючок поддался, и граф застегнул кулон на тонкой шее жены. Он чуть наклонил голову, всматриваясь в изящные линии женского тела и то, как блестит на бледной коже золотая цепочка. Луиза слегка поджала плечи от холода металла или, наоборот, от тёплого дыхания Адальберта. Она повернулась и посмотрела на мужа в ожидании его слов. Граф довольно улыбнулся.

– Прекрасно. Тебе нравится?

– Да. Спасибо тебе.

Луиза неотрывно смотрела на мужа, и во взгляде её было столько тепла, столько искренней благодарности. Адальберт взял её за плечи и поцеловал в лоб.

– Я рад. Надеюсь, в Веллене ты всегда будешь счастлива. Если что-то понадобится – только скажи, я всё сделаю. Хорошо?

– Хорошо, – улыбнулась Луиза.

– Хорошо… – он потупил взгляд. – Ну, тогда я пока пойду?

Луиза кивнула. Адальберт погладил её по плечу и оставил наедине с собой.

Луиза очень скоро стала чувствовать себя в замке, как дома, а точнее, как если бы дома её не сжимала в своих тисках мачеха. Видимо, от того, что у молодой графини была особая связь с отцом, она проявляла большой интерес к денежным делам Веллена. Она быстро поладила с сенешалом Людвигом, и казна замка стала постепенно пополняться золотом. Людвиг считал это своей маленькой победой и ходил по замку с высоко поднятой головой. Адальберт радовался вместе с ним: наконец можно было выдохнуть с облегчением. Как это ни было постыдно, цифры и расчёты с трудом давались графу Адальберту. Одно дело – считать звёзды на ночном небе, и совсем другое – с холодной головой просчитывать на годы вперёд, как не заморить своих людей голодом. Хорошо, что теперь появился кто-то, кто понимал в этом деле больше Адальберта, и, кажется, даже получал от этого удовольствие.

Теперь можно было сосредоточить своё внимание на предстоящем суде. Даже из письма было понятно, что дело обещало быть сложным: в Трирском университете две женщины тайно посещали занятия по арифметике. Хуже того, по доносам некоторых студентов, местный профессор находился с ними в сговоре, всячески помогая в учении. Архиепископ Иоанн был вне себя: он вложил в университет огромные средства, а теперь его репутация была под большой угрозой. На суд в Трир созывалась вся знать княжества, которая одним своим видом должна была показать, к чему на самом деле стремится университетское образование: к созданию людей талантливых, мыслящих, способных принести пользу своей земле. Инквизитор Фома тоже обещал появиться на суде: по его подозрениям, обвиняемые могли оказаться ещё и ведьмами. «А иначе зачем женщинам знать арифметику?», – задавался вопросом Фома.

Адальберт отправлялся на суд в подавленном состоянии. Он чувствовал, что дело окажется не таким простым, как его видят архиепископ и инквизитор. Однако для молодого графа это был шанс вмешаться в ход событий и не позволить сановникам задушить простых людей своей властью. Иоанн сделает всё, чтобы и несчастных женщин, и профессора постигла худшая судьба из возможных… а инквизитор Фома будет рад помочь ему в этом.

Адальберт вскочил на своего коня. С самого утра взгляд графа был отрешённым, а брови сдвинуты в глубокой задумчивости. Он повторял про себя строчки из трудов Грациана и Фомы Аквинского, которые изучал последние несколько недель: «Да будет закон добродетельным, справедливым…», «Установления же государей не могут главенствовать над церковными установлениями, но должны им следовать…», «Несправедливо, чтобы кто-либо хотел судить, не желая при этом быть судимым…».

Адальберт оторвал взгляд от земли и окинул им тех, кто вышел проводить графа. Отец Филипп едва заметно перекрестил своего хозяина и ученика и вздохнул. Луиза отдавала слугам последние указания в дорогу, когда пересеклась взглядом с графом. Адальберт мягко улыбнулся жене, приложил ладонь к губам и помахал Луизе.

***

Из подземелья собора святого Петра веяло холодом, пробивающим до дрожи, отчего Адальберт сидел за столом, обхватив себя за плечи.

Первой ввели старшую из двух женщин. В грубых чёрных прядях блестела седина, тонкие губы обветрились. Она исподлобья смотрела на собравшихся с нескрываемой ненавистью. Архиепископ поднялся со своего места – на его лице тоже застыло холодное презрение.

– Назови своё имя.

– Линда.

– Ты посещала уроки арифметики в городском университете? Отвечай честно, если не хочешь навлечь на себя гнев Божий.

– А толку? – Линда вскинула голову, смахнув с лица непослушную прядь. – Разве Вы уже не решили, Ваше Святейшество, как поступите с нами? Разве не бросите на костёр, как только мы выйдем из этого зала?

Архиепископ сглотнул, впившись немигающим взглядом в обвиняемую. Ему стоило больших усилий, чтобы не ответить ей криком.

– Церковь милосердна. Прежде всего мы наставляем людей на путь истинный. Если ты сама не отринешь Господа, твоя душа всё ещё сможет заслужить спасение.

– Я расскажу, – выпалила женщина, облизнув губы. – Да, я и Ирма решили ходить на занятия к профессору Яну. Знали ли мы, что идём на верную смерть? Да. Был ли у нас выбор? Нет. Мой муж умер прошлой зимой, Ирма схоронила своего месяц назад. Оба были торговцами. После их смерти мы пытались вести дела, но эти… жестокие люди не давали нам этого делать. Покупать у них что-то – значит платить вдвое, втрое больше; пытаться продать свой товар – впустую тратить время. Весь город отвернулся от нас. Что ещё нам оставалось делать? Мы просто пытались выжить в мире, где никому нет до нас никакого дела. Хотите казнить нас за это? Пожалуйста, мы умрём в любом случае. На костре ли, с голоду – какая разница, – она сглотнула и быстрым движением смахнула с глаз внезапно выступившие слёзы. – А Ян… не заслужил смерти. Он ничего не делал, просто закрывал глаза на то, что мы тайком слушали его лекции. Не помогал нам пробраться внутрь, не давал учебники… Не трогайте его, он невиновен.

– Не тебе это решать, – отрезал Иоанн.

Его голос даже не дрогнул. Архиепископ всё с тем же презрением смотрел на женщину, которую теперь била мелкая дрожь. Адальберт придвинулся на край скамьи. Он чувствовал, как и по его телу ползёт холод, и вовсе не от сырости подземелий.

– У меня нет к ней вопросов, – сухо произнёс архиепископ, повернувшись к Фоме.

Инквизитор кивнул и встал со своего места.

– Кто из вас двоих предложил эту… затею?

– Я. Ирма была слишком подавлена после смерти мужа. Вы уж будьте с ней помягче, святой отец, – она обращалась к Иоанну.

– Ясно, – Фома причмокнул. – Как вы проникали в университет?

– Вообще-то, это было не так уж и сложно: надевали плащ с капюшоном, дожидались, пока у ворот столпятся другие студенты, быстро проходили мимо… А дальше прятались в тени и молились, чтобы всё получилось.

Её последняя фраза вызвала у Фомы нервное подёргивание.

– Но ведь попасть внутрь – это одно. Как вам удавалось слушать лекции и не попадаться?

– Мы подслушивали под дверью, – Линда опустила взгляд.

– И никто не замечал вас?

– Как видишь, святой отец, до сих пор никто.

– На твоём месте я не стал бы дерзить. А зачем, скажи мне, двум женщинам понадобилось вдруг выучить арифметику?

– Я же сказала. Наши мужья умерли…

– Да-да, – перебил Фома. – Мы все это слышали. А сыновей у вас нет?

– Моему нет и десяти. У Ирмы нет детей.

– Ладно, предположим. И при чём же здесь арифметика?

– Чтобы скупщики не обсчитывали нас, а покупатели брали наш товар. Чтобы мы могли вести дела на равных!

– Женщины не могут вести дела на равных с мужчинами, – инквизитор почти перешёл на крик, отчего покраснел. Он окинул женщину изучающим взглядом. – От чего умер твой муж?

Линда подняла на Фому уставший взгляд. Тусклый свет тонул в её тёмных глазах; губы скривились, как от удара в живот. Женщина выглядела так, будто вот-вот потеряет сознание. Адальберт сам ощутил ком в горле. Если сейчас он ничего не скажет, если не заступится за эту женщину – будет слишком поздно. Казалось, от волнения сердце пропустило удар, и холодная волна пробежала по телу. Громко вздохнув, Адальберт поднялся со своего места.

– Не понимаю, святой отец, какое отношение этот вопрос имеет к нынешнему делу.

Все взоры тут же обратились на графа фон Веллен. Фома прищурил один глаз – он явно ещё только пытался понять, что произошло. Архиепископ широкими, почти круглыми глазами посмотрел на графа, словно тот только что возник перед ним прямо из-под земли. Со всех сторон слышался оживлённый шёпот, в котором можно было различить имя Адальберта. Линда приоткрыла свой обветрившийся рот.

– Я и не ожидаю, что Вы поймёте это, милорд, – медленно, почти по слогам ответил Фома. – Скажу просто: вопросы, которые я задаю, помогут инквизиции лучше понять это дело и пролить свет…

– Но это не суд инквизиции, – тут же ответил Адальберт. – Как и я, ты находишься здесь с позволения архиепископа Иоанна, а значит, тебе стоит проявить уважение к владыке и вести допрос по всем правилам. То есть, задавать лишь те вопросы, которые относятся к делу напрямую.

Слова вырывались сами по себе. Это были совсем не те речи, которые Адальберт повторял про себя всю дорогу до Трира, однако об этом думать было поздно. Писарь вопрошающе переводил взгляд с одного священника на другого, пытаясь понять, записывать ли ему слова молодого графа.

Фома молчал, но во взгляде его почти пылали огненными буквами слова: «Я бы всё тебе высказал, будь мы одни». Его челюсть подёргивалась от напряжения. Поборов себя, он посмотрел на Иоанна. Архиепископ поднял на него спокойный взгляд.

– Я должен согласиться с графом фон Веллен, – кивнул он. – Прежде всего эта женщина обвиняется в проникновении в здание университета и посещении занятий, а не в колдовстве, а потому вопрос о смерти её мужа действительно не относится к делу. Если у тебя нет других вопросов, брат Фома…

– Нет, больше нет.

Фома медленно опустился на стул, стреляя в Адальберта обиженным – нет, оскорблённым – взглядом. Граф понял, что сегодня нажил себе врага.

Вторая женщина, Ирма, была моложе Линды и ниже ростом. Она была совсем слаба, отвечала одним, порой двумя словами, которые вырывались из груди глухим хрипом. Архиепископ не услышал от неё ничего нового, у инквизитора Фомы не нашлось к ней вопросов. Профессора было решено допросить уже завтра.

Выйдя из дверей собора, Адальберт прислонился к стене и закрыл глаза. Сердце стучало, его удары отзывались в висках. Мимо один за другим проходили вельможи, присутствовавшие на суде. Голоса их стихали, стоило им оказаться рядом с Адальбертом.

Граф открыл глаза. Стоя чуть поодаль, на него смотрел граф Фридрих фон Танштайн. Заметив взгляд Адальберта, Фридрих вздрогнул, спешно отвернулся и ушёл прочь. Адальберт смотрел ему вслед, когда из собора вышел архиепископ. Он был один, без своей свиты. Адальберт тут же выпрямился и поклонился владыке. Но Иоанн, похоже, не собирался проходить мимо. Он окинул графа пытливым взглядом с ног до головы, а затем спросил:

– Ты прежде бывал в Трире, верно?

– Последний раз два года назад, – кивнул Адальберт.

Архиепископ жестом позвал Адальберта за собой.

Они прошли по галерее и вышли во внутренний двор собора со скромным садом. Гул города здесь растворялся в блаженной тишине.

– Думаю, излишне говорить, что я… не ожидал от тебя чего-то подобного.

– Простите, Ваше Святейшество. Не знаю, что на меня нашло. Я подумал…

– Но эта выходка оказалась даже полезна. Конечно, вышло слегка грубовато, но… – Иоанн оглянулся и понизил голос. – Будем честны, отец Фома… в силу разных обстоятельств… порой слишком яростно защищает чистоту веры. Он может забыться и взять на себя больше, чем следовало бы, и ты правильно сделал, что напомнил ему о его месте, – владыка пристально посмотрел на молодого графа. – Надеюсь, ты и дальше будешь так же преданно служить мне. Я ценю людей, на которых можно положиться.

На секунду губы Адальберта дрогнули в улыбке. Архиепископ хвалил его? Он не сердился на графа за его дерзкий поступок? Похоже, так. Похоже, он наконец увидел в Адальберте надёжного союзника!

Однако что за странные нотки промелькнули в последней фразе владыки? Ценю… Уж не пытается ли архиепископ сказать, что за беззаветную службу на его стороне, даже когда это идёт против здравого смысла, он готов щедро «отблагодарить» графа? Адальберт встряхнул головой.

– Прежде всего я служу законам Божьим, – сухо, но всё же с лёгкой дрожью в голосе ответил он.

– Разумеется, как и все мы.

– … И потому я не могу не заметить, Ваше Святейшество: тот факт, что после смерти мужей эти женщины оказались в таком отчаянном положении, что готовы были нарушить закон…

– Я понимаю, о чём ты. Да, мир полон изъянов. И, увы, мы не можем помочь всем. Можно попытаться защитить людей от собственных ошибок, однако жертв всё равно не избежать.

Адальберт чуть заметно отстранился от архиепископа. Эти слова владыки показались графу откровенно фальшивыми. Что такое «попытаться защитить»? Вот перед ним двое людей, которым действительно нужна была защита, но он, даже не попытавшись, уже записал их в «жертвы».

После этого разговора осталось неприятное склизкое чувство. Чтобы от него избавиться, Адальберт направился в соборную библиотеку. Это было просторное светлое место, не сравнимое с неприглядной каморкой в Окфене. Однако большие пространства порождали другую проблему: книг было много, не для каждой находилось место на полках, а где-то не хватало внимания архивариусов. Какие-то книги стопками лежали на полу, какие-то клались поверх остальных. Смотритель архива, жилистый монах с жёлтой кожей, то и дело проходил мимо Адальберта, следя за ним, словно ястреб за кроликом. Его присутствие несколько напрягало графа, но он решил использовать эту возможность, чтобы расспросить смотрителя о некоторых рукописях.

Адальберт присел на корточки. Нижние полки уступали своей опрятностью верхним – видимо, старым монахам было тяжело наклоняться, чтобы сложить сюда книги. Плотно прижатые друг к другу, книги набухали под давлением. На их тёмном фоне ярко выделялась рукопись, являющаяся по сути перевязанными красной нитью листами.

– Что это? – придвинувшись ближе, спросил Адальберт.

Смотритель со вздохом опустился рядом с графом и всмотрелся в пожелтевшие листы. Одна бровь его подёргивалась, выдавая напряжённость мысли. Он попытался вытащить странную рукопись, но давившие с обеих сторон книги не пускали её. Архивариус постучал пальцами по колену. Тогда Адальберт придержал рукой соседние книги. Достав рукопись, смотритель лишь сильнее нахмурился. Адальберт попытался рассмотреть листы поближе, но смотритель старательно отворачивался от молодого графа.

– Я не… знаю, что это, – вздохнув, ответил наконец архивариус. – Нигде не подписано. Странно…

Было видно, как удручает его это неловкое положение. Поджав губы, монах продолжал поглаживать жёлтые листы. Адальберт переводил взгляд со смотрителя на рукопись.

– Могу я взглянуть? – он протянул руку.

Смотритель безразлично передал кипу графу, а сам встал и отошёл к библиотечным архивам.

Адальберт провёл рукой по шершавым листам и колючей нитке. Он попытался развязать верёвку, но старые узлы намертво скрепились друг с другом. Смотритель судорожно листал записи.

– Может, будет лучше, если я заберу эту рукопись? – спросил Адальберт спустя десять минут тишины. – Не похоже, чтобы о ней было хоть что-то известно. Я привёл бы её в божеский вид, может, даже автора удалось бы узнать.

Смотритель вздохнул и постучал пальцами по кафедре.

– Так-то оно так… Но, если об этом узнают, меня ждёт серьёзное наказание.

– И, возможно, оно будет заслужено. Это ведь была твоя обязанность – следить за состоянием книг.

На это архивариус промолчал.

– Знаете, милорд, – ответил он чуть позже, – мы могли бы…

– Мне казалось, монахам запрещено иметь личные деньги.

– Нет-нет, я не об этом! Я хотел сказать, мы и сами можем заняться восстановлением рукописи. Так будет даже лучше: она останется там, где ей и место. А Вам, милорд, собор благодарен за такую бдительность, да благословит Вас Господь.

– Но ведь до сих пор вам не было до неё никакого дела. Я понимаю: библиотека поражает своими размерами, но сколько ещё здесь может храниться таких вот безымянных рукописей? Допустим, вы её восстановите… Пройдёт время, и она снова затеряется где-то на полках. А у меня она точно будет в сохранности.

Адальберт прижал рукопись к груди. Смотритель снова вздохнул.

– Бог с Вами… Берите, если она Вам так нужна. Но в качестве платы я прошу Вас молчать о том, где Вы её раздобыли.

Пожелтевшая рукопись приятно согревала. Адальберт улыбался: простая борьба за старинную находку доставляла истинное удовольствие. Граф чувствовал себя, словно Поджо Браччолини1919
  Итальянский гуманист 15 века, прославившийся своей коллекцией античных рукописей и прочих артефактов.


[Закрыть], спасший утраченную реликвию от забвения. Ноги покалывало от долгого сидения. «Вот если бы спасать невинных людей было так же просто…», – подумал Адальберт, и в эту секунду перед ним словно из ниоткуда выпрыгнул растрёпанный мальчишка. Он почти налетел на графа, и тот выставил вперёд руку, чтобы не дать мальчику упасть.

– Осторожнее, друг мой, – усмехнулся Адальберт.

– Вы – граф фон Веллен? – подняв на него свои большие светлые глаза, спросил мальчишка.

– Да, это я. Кто-то искал меня?

Мальчик кивнул.

– Приходите в темницу. Только не сейчас. После вечерней мессы.

– В темницу? Зачем мне… Кто тебя подослал?

– Я не могу сказать. Он хочет поговорить с Вами.

– Как же я пойму, с кем мне говорить, если не знаю, кто меня ищет?

– Профессор.

С этими словами мальчик, испуганно выпучив глаза, убежал прочь. Адальберт оглянулся, постукивая себя по ноге связкой жёлтых листов.

После вечерней службы Адальберт остановился на главной площади. Люди спешно расходились по домам; торговцы убирали с прилавков товар; кабаки распахивали свои двери. Адальберт то и дело посматривал на собор святого Петра. Где-то там его ждёт загадочный профессор – не составило труда понять, что речь шла о том самом профессоре, что покрывал Ирму с Линдой. Идти к нему было опасно – если об этом узнает архиепископ или Фома, кто знает, чем это кончится для Адальберта. Но любопытство так и разъедало изнутри. Что может хотеть от графа этот учёный?

Адальберт спустился в подземелье. Пришлось остановиться, чтобы привыкнуть к ослепляющей темноте. У дверей стоял стражник с факелом. Он косо посмотрел на вошедшего графа.

– Я к профессору Яну Кёльнскому, – как можно твёрже сказал Адальберт. – Из университета ему просили передать кое-что.

– К нему не велено пускать, – сурово ответил стражник.

– Ему предстоит тяжёлое испытание. Неужели он не имеет права на короткий разговор?

– Не велено, – отрезал стражник и постучал по поясу с привязанном к нему кожаным кошелем.

Адальберт вздохнул и молча протянул стражнику небольшой, но увесистый мешочек. Стражник принял его и кивнул.

– Левый ряд, самая дальняя.

Адальберт невольно сглотнул, проходя мимо крепких решёток, за которыми не было видно ничего, кроме всепоглощающей тьмы. Лишь из одной камеры смотрели наружу два измученных глаза. Женских. Адальберт отпрянул подальше. Заметив его, глаза скрылись в темноте.

Граф встал у крайней левой решётки и положил руку на прутья.

– Он всё-таки отыскал Вас, милорд. Я здесь, – послышалось откуда-то снизу.

Адальберт опустил голову и заметил бледное худое лицо почти у самого пола. Граф присел рядом с решёткой.

– Зачем Вы искали меня? – тихо спросил он.

– Я буду краток. Линда сказала, Вы, милорд, защитили её на допросе.

– Н-не совсем…

– Вы добрый человек – простите, что перебил, у меня мало времени, – Вы добрый человек, и Вы богаты… Вы можете помочь мне.

– Что Вам нужно?

– Помогите мне сбежать отсюда, – совсем шёпотом произнёс Ян.

Адальберт отпрянул от решётки.

– Сбеж… Как Вы себе это представляете?

– Я не знаю. Я устал, я не могу больше… Помогите, милорд, умоляю.

– Послушайте, я… Это городская тюрьма, отсюда так просто не сбежать. А даже если получится, Вас всё равно будут искать. И найдут.

«И тогда всем нам придётся худо», – промелькнуло в голове.

– Помоги… – лепетал Ян, уставив впалые глаза на графа.

Адальберт сильнее сжал прутья решётки и прислонился к ним лбом. Он закусил губу и глубоко вздохнул, прежде чем ответить.

– Извините, Ян. Я не могу.

Он поднялся и быстрым шагом направился к выходу. Когда граф проходил мимо камеры, из которой выглядывали женские глаза, его окликнул спокойный голос, который резал воздух темницы своей твёрдостью.

– Ну помоги ты ему. Ты ведь понятия не имеешь, что значит быть в нужде, твой живот никогда не болел от голода. Спустись на землю, граф, посмотри себе под ноги: людям нужна защита, а вы, все вы, не хотите дать её нам.

Адальберт остановился, но к решётке не поворачивался. Он лишь тяжело дышал, склонив голову. Ему казалось, если он повернётся, то увидит нечто, леденящее душу: эти слова были словно голос совести самого Адальберта. Из камеры послышался глубокий вздох.

– Простите мою грубость, – продолжила женщина. – Нелегко сохранять спокойствие, когда знаешь, что через день-другой умрёшь. Подойдите ближе, прошу Вас.

Адальберт наклонился к решётке. Два тёмных глаза внимательно изучали графа. Это была Линда.

– Мне очень нужно, чтобы профессор остался жив. Мой сынишка… Ян – единственный, кто может о нём позаботиться. Я не хочу, чтобы мой ребёнок бродяжничал и голодал. Это Вы в силах понять, граф? Прошу Вас, сохраните профессору жизнь. Только ему – я знаю, что мы с Ирмой уже обречены. Только профессору…

– Я попытаюсь, – сдавленным голосом ответил Адальберт. – Я понимаю Вашу беду, Линда, правда. Но не я принимаю решения.

Силы стремительно покидали графа, в руках начало покалывать от холода. Напоследок подойдя к стражнику, Адальберт дрожащей рукой протянул ему ещё один мешочек с деньгами.

– Сделай так, чтобы профессора покормили перед допросом. Хоть чем-нибудь.

Стражник слегка дёрнул губой, поглядывая на мешочек, а затем принял его и понимающе – даже слишком понимающе – кивнул.

Адальберт не помнил ни дорогу до гостиницы, ни то, как он оказался в постели. Тело била сильная дрожь. Зажмурившись, Адальберт прижал к губам одеяло. Стекло трещало от ветра. В ту ночь Адальберт так и не заснул, преследуемый образом измождённого профессора, в чьих глазах уже почти погасла жизнь, и раздираемый мыслями о том, мог ли он на самом деле помочь Яну Кёльнскому.

На следующий день по взгляду, по сгорбленной позе было заметно, как вымотала Адальберта эта ночь. Даже архиепископ спросил у графа, не болен ли он. «Нет, что Вы, Ваше Святейшество, всё хорошо», – улыбнувшись, ответил Адальберт.

Иоанн допрашивал профессора Яна с особой горячностью – ведь именно из-за него на Трирский университет упала тень позора. Впрочем, в допросе с пристрастием не было необходимости: трясущийся, на подкосившихся ногах профессор сам во всём сознался. И в том, что он поклялся не выдавать женщин, и в том, как он открывал для них ворота рано утром, давал спрятаться в своём кабинете и даже решал с ними задачи после занятий. На этом моменте архиепископ с Фомой переглянулись.

– Постой-постой, – вытянул руку Иоанн. – Ты помогал им пробраться внутрь и укрывал от остальных?

– А они нам другое сказали, – покачал головой Фома.

– Что? Да, да, я помогал им. Господи, прости меня, грешного! Я был слеп, я был ослеплён грехом. Я не ведал, какое зло творю. Прости меня, Господи, теперь я прозрел! Умоляю, Ваше С-святейшество, пощадите. Дайте искупить грех. Что угодно сделаю…

На его жалкие мольбы было больно смотреть. Иоанна же они лишь раздражали – громкие и непрерывные, – так что владыка перебил профессора и громовым голосом объявил, что он, а также две женщины, проникшие в университет, приговариваются к сожжению на костре. Адальберт поджал губы и, пока архиепископ не видел, смотрел на него горьким и вопрошающим взглядом. Граф не успел сказать ни слова, а спорить теперь – значит отправиться следом за Ирмой, Линдой и Яном. Этого… никак нельзя было допустить. Эту битву Адальберт проиграл.

Адальберт вышел из собора и прищурился от яркого солнца, отражающегося от мокрых после ночного дождя камней. Он искал глазами мальчика в толпе торопящихся открыть свои лавки торговцев, но не находил, увлекаемый собственными мыслями. Мог ли он помочь Яну? Если бы архиепископ не разозлился так сильно, решился бы Адальберт поспорить с ним? Чем дольше граф думал об этом, тем больше понимал, что слова так и остались бы у него в груди. В конце концов, он был лишь советником Его Святейшества, самым молодым из всех. Его не стали бы даже слушать…

Сзади Адальберта окликнул резкий голос:

– Подождите минуту, милорд, – это был инквизитор Фома, стремительно нагонявший графа. – Мне дальше ехать на юг, а в этих землях ночлега не сыщешь. Вот я и решил, не будете ли Вы так любезны приютить меня на ночь в своём замке? Вы бы оказали мне большую услугу.

«Этого ещё не хватало», – подумал Адальберт.

– Да, конечно, святой отец, – произнёс он вслух. – Мне не сложно. И…

– По поводу суда? Не берите в голову, я не в обиде. Все мы по молодости лет совершаем ошибки, да?

К удивлению Адальберта, Фома почти не отставал и мчался на своём коне в чёрно-белую крапинку с непривычной для священника резвостью.