Текст книги "Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?.."

Ближе к фронту

В вагоне было не продохнуть. Люди сидят, прижавшись друг к другу. Долго молчать в таком «тесном единении» не будешь, и я разговорилась с соседом – пожилым, по всему видно, кадровым командиром. Разговор, естественно, велся вокруг фронтовых событий – других тем тогда не было. Я больше спрашивала – мне было интересно разузнать все у сведущего человека, – и военный отвечал. Лишь единственный вопрос задал он: «Зачем, собственно, ты, девушка, едешь в сторону фронта?» Я показала ему свое направление.

– Вот чудаки, – удивился командир, – какой же сейчас в Сталино аэроклуб? Ведь эвакуировался город…

– Не может быть! – воскликнула я.

Сосед мой тяжело вздохнул:

– Однако может, девочка…

Действительно, в аэроклубе никого не оказалось: все эвакуировались. Командир оказался прав. В пустых помещениях аэроклуба, гулко хлопая дверями и окнами, гулял вольный степной воздух. Я растерялась: что же делать, к кому обратиться?.. Обратно ехать у меня нет денег, нет проездного, ничего! Я вышла на улицу, сориентировалась и поспешила к центру, надеясь там найти какое-нибудь нужное учреждение или просто встретить людей, способных дать толковый совет.

Идти одной мне долго не пришлось. Не прошла я и одного квартала, как сзади меня кто-то ухватил за рукав гимнастерки.

– Ну и легка ты на ноги! – произнес над ухом молодой задорный голос. – Едва догнал…

– А стоило ли? – грубо ответила я, резко повернувшись к незнакомцу. Я ненавидела уличных приставал, особенно неуместных во фронтовом городе.

– Да ты не подумай чего дурного, – голос человека, оказавшегося совсем юным, звучал успокаивающе. – Я видел, что ты заходила в аэроклуб. Подумал – не случайно, стало быть, дело какое привело. Будем знакомы, – парень протянул руку, – здешний учлет Петр Нечипоренко.

Не особенно охотно, я все же ответила на приветствие. Но моя настороженность еще не прошла, и это не осталось незамеченным.

– Не веришь, что ли? Так вот документы. Сейчас в военкомат иду, а там – на фронт…

– На фронт? – уже с почтением переспросила я.

– А то куда же? Но это тебя мало касается, это дело мужское. А догонял я тебя, увидев гимнастерку с птичками в петлицах. Хотел сказать, что я слышал, что завтра с утра кое-кто из начальства приедет. Так что не прозевай…

– Завтра… А куда сегодня податься?

Парень улыбнулся:

– Да хоть в театр. Оперный. Последний спектакль идет, «Кармен», а затем театр эвакуируется. Он здесь в центре, совсем рядом.

Я проводила парня до горвоенкомата, пожелала ему возвратиться домой с победой и немножко позавидовала тому, что он уже идет на войну, защищать Отчизну. И в театр я тогда действительно сходила, но помню, что на сцену смотрела, словно через матовое стекло. Все виделось расплывчатым, туманным, а ведь сидела в пятом ряду партера полупустого зала. Мне было не до спектакля: мысли уносились куда-то далеко-далеко. Испания, тореадоры, страсть и любовь… Не доходило это тогда до меня, не волновало. Я равнодушно смотрела, как красавица Кармен начала свою знаменитую хабанеру, – но на самой высокой ноте вдруг сорвался оркестр, и в зал опустилась внезапная тишина. Певица застыла с раскрытым в недоумении ртом. Маленький сухопарый мужчина прошел по сцене, остановился у самой оркестровой ямы и загремел в тишину:

– Товарищи, воздушная тревога! Просьба ко всем – спуститься в бомбоубежище. Только соблюдайте, пожалуйста, порядок.

Вот таким получился финал этого спектакля…

Из бомбоубежища я вернулась в помещение аэроклуба и обосновалась на ночлег в одном из кабинетов на диване, обтянутом холодным дерматином.

Утром раздался стук в дверь, и тут же на пороге появился широкоплечий ладный человек в форме военного летчика. В петлицах – три кубика: стало быть, старший лейтенант. Заметил он меня не сразу, так как я лежала на диване забаррикадированная столами.

– Вы что здесь делаете? – спросил он строго.

– Я из Москвы, получила назначение в местный аэроклуб. И вот жду начальство.

Лицо военного просветлело:

– Считайте, что мы по одному делу. Мне тоже нужно начальство. Я за летчиками приехал… – Тут старший лейтенант сделал выразительный жест рукой – по всему было видно, что дворец авиации его хозяева покинули надолго…

– Как же быть?.. – с тревогой спросила я, и тут мне в голову вдруг пришла внезапная идея: – Так вы за летчиками? Возьмите меня! Вот документы. Они в полном порядке!

«Старлей» внимательно прочел мое предписание из Центрального аэроклуба.

– Что ж, характеристика подходящая. Я беру вас, Егорова. Только все по закону нужно оформить! Поедем в военкомат.

Потрепанный пикап доставил нас к месту. Пробившись через плотную толпу мобилизованных, мы предстали перед комиссаром. Но тот, узнав, в чем дело, лишь головой замотал: «Какое отношение она к нам имеет? Из Москвы приехала, пусть туда и возвращается».

– Да не тяни волынку, майор! Нам летчики позарез нужны, – наступал старший лейтенант.

– Не могу, не имею права анархию разводить, – упорствовал военный комиссар.

Спор ни к чему не привел. Пришлось давать задний ход. Листаревич (старший лейтенант успел представиться) успокаивал меня:

– Да бог с ними, с этими бюрократами. Поедем прямо к нам в часть, на месте все и решим.

По пути мы заехали в госпиталь, а всего получилось, что старший лейтенант Листаревич прихватил двух летчиков после ранения, механика, отбившегося от части, и осоавиахимовского летчика. Теперь он повеселел – в часть он едет не с пустыми руками! И вот мы несемся на пикапе в какую-то 130-ю отдельную авиаэскадрилью связи Южного фронта (ОАЭС). Старший лейтенант в прошлом сам был летчиком и старался доказать это, управляя пикапом. Скорость он держал, как на У-2, – почти 100 километров в час, не очень-то задумываясь о сидящих в кузове…

Наконец аэродром – вернее, площадка неподалеку от станции Чаплино, в хуторке Тихом. Пропыленные и изрядно измотанные тряской ездой, мы сразу же явились пред ясны очи начальства.

– Маловато войска…

– Эвакуировался аэроклуб, товарищ майор, – оправдывался старший лейтенант – Но ведь орлов привез!

– Орлов? – переспросил майор и как-то подозрительно, искоса посмотрел на меня.

Только сейчас я заметила на груди командира орден Красного Знамени и обрадовалась: значит, боевой, значит, никак нельзя упустить случая. Поэтому я тут же бодро отрапортовала:

– Бывший инструктор-летчик Калининского аэроклуба Анна Егорова прибыла в ваше распоряжение…

– Так ведь нет еще приказа женщин на фронт брать.

– А разве для того, чтобы сражаться за Родину, обязательно нужен приказ?

– И то верно… – Майор пристально посмотрел на меня.

– Документы, Егорова, при вас? – Теперь голос майора звучал обнадеживающе.

– Так точно!

Я быстро выложила на стол летную книжку, паспорт, комсомольский билет и направление в Сталинский аэроклуб. Внимательно ознакомившись с документами, майор обратился к находящемуся здесь же капитану:

– Грищенко! Завтра полетите в Симферополь. Все равно нужно лететь, а заодно проверьте у Егоровой технику пилотирования.

Я перехватила взгляд Листаревича. Довольный «вербовщик» подмигнул мне, дескать, все в порядке – считай себя пилотом 130-й отдельной авиаэскадрильи связи Южного фронта.

Командовал эскадрильей майор Булкин, и все летчики в ней были ветераны Испании – летчики-истребители, воевавшие на «ишаках», И-16. У меня глаза расширились, когда я увидела, как они стоят, все в форме «с иголочки», и все с орденами. Думаю, куда же я попала?! Воевали в Испании, это же герои из героев! И вот почему-то их направили в эскадрилью связи… Грищенко же был заместителем командира 130-й ОАЭС, начлетом эскадрильи. Почему-то он отнесся ко мне очень зло (не знаю даже почему), но наш полет по маршруту хутор Тихий – Симферополь прошел благополучно, и я получила «добро». Позже, когда я уже прижилась в эскадрилье связи, мне рассказали, что Петр Игнатович Грищенко, в прошлом летчик-истребитель, после аварии был списан с летной работы, но началась война, и он добился назначения летчиком в 130-ю ОАЭС. Летал замкомэск смело, ему поручались самые ответственные задания. Как-то в 1942 году под Лисичанском самолет Грищенко перехватили четыре «мессершмитта», но Петр так умело и отчаянно маневрировал на своем беззащитном «кукурузнике», что фашисты ничего не могли с ним сделать и убрались восвояси. Правда, лейтенант на изрешеченном самолете не долетел до аэродрома – сел на болото и скапотировал. Наши бойцы помогли вытащить машину, летчик сам отремонтировал ее, выполнил задание и вновь вернулся в эскадрилью. Докладывая о случившемся, бывший летчик-истребитель признал: «Оказывается, и У-2 самолет! Правда, стрелять не из чего, однако на таран идет запросто…»

Вот такую машину и получила я на третий день моего пребывания на фронте. Не скоростной истребитель, не пикирующий бомбардировщик, а просто У-2. Самолет, с которым связывала меня уже долголетняя служба, самолет, который в годы войны пережил свое второе рождение и стал называться ПО-2 по имени своего конструктора – Поликарпова. Самолет, который заслужил славу и восхищение фронтовиков и ненависть врага.

«Природное чутье, или Все от Бога?»

Фронтовики помнят, как этот нехитрый биплан получал самые неожиданные, порой слишком громкие, порой иронические, но всегда добрые названия. Для пехоты он был «старшиной фронта», партизаны за его невероятную способность совершать посадки на «пятачках» прозвали У-2 «огородником» или «кукурузником», а опытные пилоты почтительно именовали юркий самолет «уточкой». Но суть не в названиях. У-2 добывал себе славу честным ратным трудом: перевозил раненых, доставлял почту, летал на разведку, бомбил гитлеровцев по ночам. Его считали лучшим видом фронтового транспорта генералы и маршалы, военные корреспонденты и врачи. Необычная маневренность, неприхотливость в эксплуатации и простота в управлении позволяли проводить на «кукурузнике» такие операции, которые быстроходным и тяжелым самолетам были попросту недоступны.

Казалось бы, нехлопотно было летать на У-2 с приказами, на розыски частей, разведку дорог, с фельдъегерями да офицерами связи. Но какие неожиданности и опасности таила в себе эта казавшаяся будничной работа! Какая же она будничная, если все полеты к фронту на оперативную связь, с секретной почтой, полеты в тыл врага по справедливости считались боевыми вылетами?! Нашу эскадрилью не случайно дважды представляли к званию «гвардейская», но слишком уж мало было подразделение. Только в 1944 году 130-й ОАЭС было присвоено почетное наименование Севастопольской…

А пока шел 1941 год, и фронт отступал на восток… Наращивая сопротивление врагу, наши части все же оставляли свои позиции. В условиях отступления порой терялась связь между соединениями: а ведь на войне нет ничего хуже потери управления! Чтобы восстановить его, чтобы получить необходимые сведения или передать нужный приказ, в воздух поднимались летчики эскадрильи. Вылетали они и в дождь, и в туман – в любую погоду.

…21 августа я получила задание лететь в штаб 18-й армии. Мне назвали примерный населенный пункт, где должен был находиться этот штаб, а там уже предстояло уточнить его месторасположение. Командир эскадрильи предупредил меня, что по маршруту полета было много гитлеровских истребителей. Зазеваешься – тут же срежут.

Помню, погода была преотличной, самой августовской, и в другое время я бы радовалась такому обстоятельству, но сейчас… В ясном небе «кукурузник» беззащитен перед фашистскими ястребами. Не уйдешь от них – нет скорости. Да и фанера – не броня, от пуль не защита. А из оружия – только наган на поясе. Одно спасение – нырнуть к земле, распластать крылья над самой травой и лететь так низко, чтобы слышать, как шасси косит степной ковыль.

И вот я лечу на бреющем. Штурмана у меня нет, и я часто поглядываю на компас, часы, карту, слежу за землей – она совсем рядом, под крылом. Радуюсь, что опознаю мелькающие внизу хутора, – время их пролета точно совпадает с расчетным. Хорошая, конечно, штука компас, но я не очень-то с ним дружу. Мне больше нравится сличать пролетаемую местность с картой, да и работая инструктором-летчиком, редко приходилось летать по маршруту, мало было «слепых» полетов – в облаках, ночью, где всецело доверяешься приборам. Когда под крылом самолета перестали мелькать хутора, балочки и потянулась обнаженная степь, в голову полезли тревожные мысли: а вдруг этот компас врет?.. Может быть, девиация на нем не устранена? Вот уже, кажется, меня сносит с курса вправо… Или нет – похоже, влево! «Верь компасу, верь… Он приведет куда нужно… – твержу я себе, – он не подведет».

Неожиданно я вижу две приближающиеся точки. «Мессершмитты», – мелькнула догадка. Точно – это они! И вот они уже пронеслись над моей головой, нагло выставив напоказ пауки свастик. Дали очередь, унеслись куда-то, но тут же вернулись. Видимо, жаль было упускать беззащитную добычу. Я запомнила, как они перекрыли мой У-2 своими тенями, но большего сделать не смогли. Так и ушли…

Я вздохнула с облегчением: теперь опять можно все внимание обратить на быстро мелькавшую под машиной землю, чтобы восстановить ориентировку. Вот и село, где находится штаб 18-й армии. Увидев маленькую площадку с тремя самолетами У-2 – звено связи штаба армии, я села. Мой пассажир, капитан Днепровской флотилии, ушел в штаб, и я должна была его ждать. Тем временем летчики из звена связи армии заправили мой самолет горючим, угостили арбузом и рассказали обстановку на этом участке фронта.

На обратном пути я ослабила внимание, за что тотчас же была наказана: в моей голове все вдруг перепуталось, все перемешалось. Я начала беспорядочно метаться в разные стороны в поисках какого-либо заметного ориентира, но внизу молчаливо лежала только безлюдная степь… Немного успокоившись, я взяла курс на восток и полетела по компасу. Вижу – железнодорожная станция. Я пыталась прочитать название, но мне это не удалось. Тогда я принимаю решение приземлиться и уточнить. Был такой метод восстановления ориентировки – «опросом местного населения». Оказалось, это была станция Поровка. Хутор Тихий находился от нее совсем недалеко, и я благополучно вернулась на аэродром.

На аэродроме комэск Булкин, хмуря брови, спросил:

– Почему так долго летали?

– Задержалась с вылетом в армии, – слукавила я.

О встрече с «мессершмиттами» и о том, как я отчаянно маневрировала, рассказал майору уже сам офицер связи. Булкина я недолюбливала, да и не я одна.

– Отдыхайте! – сказал Булкин. – Завтра полетите туда опять.

Но на следующий день лететь мне пришлось в Каларовку, под Мелитополь. Там стоял штаб 9-й армии, куда мне приказали доставить офицера связи с оперативным приказом. Погода в этот день была отличная, видимость бесконечная. Чтобы опять не встретиться с фашистскими ястребами, летела я бреющим. Вот впереди показалось утопающее в зелени село, и я чуть подняла машину: при такой высоте полета недолго и зацепить за дерево, столб или какую-нибудь трубу. Как только я поднялась, обзор улучшился, и я сразу заметила невдалеке белые хатки, обступившие с двух сторон широкую балку. Обернувшись к подполковнику, я махнула рукой вниз: дескать, все, приехали, дорогой товарищ. Но пока я совершала заход на посадку, заметила необычное, какое-то судорожное движение на дорогах, уходящих из Каларовки. Войска двигались вперемежку со скотом, повозки, груженные скарбом, путались под колесами военных грузовиков. По обочине неслись полупустые «полуторки», пехота шла не колоннами, а отдельными немногочисленными группами. Тревожный беспорядок ощущался во всем.

Я посадила самолет около ветряной мельницы на пригорке, подрулила вплотную к мельнице и выключила мотор.

– Неладно что-то, – пробурчал прилетевший со мной офицер связи. – Оставайтесь здесь, ждите моего прихода. – И бегом пустился по тропинке в село.

Я стала искать, чем бы замаскировать самолет, и, ничего не найдя, уселась под крыло и стала ждать. Жду час, еще двадцать минут, тридцать… А подполковника все нет и нет. Мной овладела какая-то тревога. Со стороны балки доносились трескучие звуки выстрелов: сомнений быть не могло – там разгорался бой…

Я вылезла из-под крыла и прошла несколько вперед, чтобы лучше ориентироваться. В селе суета: ревет скот, шумят машины, бегут люди… С пригорка село виднелось как на ладони: балка рассекала его надвое. И если улицы восточной половины были забиты войсками, то на правой была полная пустота. Но именно за этой пустотой лежала линия фронта. Оттуда, с запада, доносились звуки боя. Я понимала: вот-вот немцы прорвутся к хатам в полукилометре за балкой…

Так и случилось. На безлюдной улице вдруг тяжело ухнул взрыв, затем другой, третий. Занялась огнем крыша одного из домиков, согнулся пополам стройный пирамидальный тополь, взметнулись в небо напуганные птицы. И передо мной, как на экране, совсем близко вдруг показались тупые рыла немецких танков. Они скрежетали гусеницами, отплевывались огнем. Жерла пушек, казалось, были направлены прямо на пригорок, где отличной мишенью застыл самолет. И, к несчастью, это не «просто казалось»: снаряд, разорвавшийся возле мельницы, заставил меня побежать к машине.

Прошло уже добрых два часа, а офицера связи все не было. Видно, забыл про меня. «Что же делать? Гитлеровцы вот-вот будут здесь. Надо спасать машину…» Мысли путались в голове. Второй снаряд разорвался рядом с моим самолетом и прорвал осколками обшивку фюзеляжа и крыльев. Я быстро вскочила в кабину, пытаюсь запустить мотор, но ничего не получается: надо, чтобы кто-то прокрутил винт. Вижу, по дороге на большой скорости мчится «полуторка». Она виляет – на одном колесе нет ската. Сбежав вниз, я попыталась остановить ее, но шофер (по виду мальчишка) решил объехать меня. Не долго думая, я выхватила наган из кобуры и стала бешено стрелять по уцелевшим скатам. Остановился – матерясь, вытаскивает винтовку…

– Брось-ка эту штуку, – киваю я на его оружие. – Помоги лучше запустить мотор.

Шофер опешил, услышав женский голос.

– Стой, говорю! – я убрала наган.

– Чего тебе? Не видишь, что ль, фашист прет, фронт прорвал. Мне своих догнать надо.

– Догонишь еще! Тут вот самолет пропадает.

– Черт с ним, садись ко мне, пока не поздно.

Новый взрыв заставил меня повернуть голову в сторону У-2. Я увидела, как осколки рвут перкаль моего вздрогнувшего самолета. «Пропадет машина»…

Я рванула дверцу полуторки:

– А ну, вылезай! На минуту всего.

– Как есть – сумасшедшая! – парень подчинился. – Где самолет?

Я показала наверх, в сторону мельницы.

– Да ты с ума сошла!.. Не видишь, что ли, как стреляют? Твоя птаха вот-вот вспыхнет! Давай ко мне в кабину!

Я не согласилась, и тогда он решился. Быстро оглядевшись, парень схватил меня за руку и потащил наверх. Где ползком, где перебежками мы добрались до мельницы. Та была уже наполовину разворочена снарядами, ее подбитые крылья повисли. Плоскости моего самолета тоже продырявило, а забравшись на крыло, я испугалась не на шутку: взрывной волной сорвало сиденье второй кабины и отбросило его на приборную доску первой. А ну как все разбито? Я забралась в кабину и, к своей радости, увидела, что особых повреждений вроде бы нет.

– Берись за винт.

Но парень и без приглашения уже ухватился за него.

– Поверни винт несколько раз и дерни за лопасть, а сам отбегай, чтобы не стукнуло!

Р-раз – и винт закрутило. Шофера словно воздушным потоком унесло – он тут же пропал. Я заметила лишь, как юркнула за пригорок «полуторка». Немцы же усилили огонь по самолету. Мне пришлось вылезать из кабины и самой развернуть ее в сторону взлета. И откуда только сила взялась? Наверно, от страха, да и желание во что бы то ни стало уйти от врага, спасти машину, тоже свою роль сыграло. В общем, взлетела я под самым носом фашистов… Приборов нет, приборная доска разбита, однако мотор тянет и я жива…

Лечу на восток. Солнце уже скрылось, и землю затянули сумерки. Как же садиться в темноте? Я кружусь, ищу свой аэродром, но внизу только терриконы, провода, железные дороги, ведущие к каждой шахте. Наконец, вдали я вижу маленький огонек. Уж не для меня ли костер разожгли? К счастью, так оно и было.

Оказалось, когда все сроки моего возвращения прошли, в эскадрилье решили, что я уже не вернусь. Да еще летчики из звена связи 6-й армии, отступая, сели на нашей площадке и доложили майору Булкину, что якобы видели мой самолет летящим в сторону села, занятого врагами. Словом, в эскадрилье меня перестали ждать. Один только механик моего самолета упорно ждал и верил, что я прилечу. Он-то и разжег маленький костер на посадочной полосе.

После посадки я долго не покидала кабины самолета: все не верилось, что вырвалась из вражеских лап. Сняла шлем, вытерла рукавом комбинезона взмокшее лицо, да так и осталась сидеть в каком-то оцепенении. Закончился обычный фронтовой день…

Механик Дронов, осмотрев самолет, заметил:

– На самолюбии прилетели, товарищ командир. Ну ничего, исправим…

Утром механик доложил о готовности машины к полетам. Мой «кукурузник» стоял как новенький.

– Спасибо, Костя! – впервые назвала я Дронова по имени.

Он покраснел, что-то пробормотал и стал зачем-то перекладывать с места на место самолетные чехлы…

– Что-то в тебе от Бога, – шутили летчики, когда я заявилась докладывать комэску Булкину. – Природное чутье! Мы ведь тебя уже помянули за ужином… Наверное, отключи все приборы, отбери карту – все равно дорогу нужную найдешь.

– Найду, обязательно найду, особенно если злость меня одолеет.

– А чего же злишься?

– Как не злиться! Офицер связи приказал ждать его, а сам не явился… бросил.

– Егорова! – позвал меня комэск. – Начальник связи фронта генерал Королев спрашивал: вернулась ли ты с задания? Офицер связи, который летал с тобой, извиняется, что не смог предупредить тебя.

– Почему он меня бросил в Каларовке? – с гневом спросила я Булкина.

– Он не бросил, он догонял штаб армии на попутной машине, чтобы вручить командующему приказ штаба фронта об отступлении.

– Зачем вручать приказ об отступлении, когда армия уже давно отступила…

– Он старался выполнить приказ и опоздал… А в штаб фронта вернулся. Он ведь извиняется перед тобой, – повторил комэск.

– Перед кем он извиняется, если еще не знает, жива я или погибла?..

Мне было больно и обидно. Тоже мне, командир! Я была уверена, что, бросив меня, женщину, на смерть, он поступил не по-мужски…