Текст книги "Из ворон в страусы и обратно"

– Нормально.

Что это она, в самом деле, переполошилась? Это не Вадим. Точнее, не ее Вадим.

Это посторонний мужчина, чужой муж.

Чужой муж между тем приблизился и, покачиваясь, навис над столиком:

– Мое почтение, господа. Вот уж кого не ожидал увидеть.

– Шарик круглый, – нехотя отозвался Рене.

– Ты прав. – Вадим попытался вытянуть из-за стола стул, но Рене положил руку на спинку:

– Ты нам помешаешь.

– Хмм, – пьяно усмехнулся Валежанин, – я вам помешаю? Так это не случайно, что вы вместе? Не боишься?

– А чего я должен бояться? – Рене обдал Вадима убийственным взглядом, который, даже пройдя сквозь линзы очков, не смягчился.

Во время этого диалога Нилка с пристальным вниманием разглядывала собственные руки. Ногти на них были коротко острижены, пальцы исколоты… Какое-то далекое воспоминание скользнуло по краю сознания: такие же ногти были у Мерседес.

Она так и не продефилировала в нарядах от Мерседес Одди. Пожалуй, это единственное, о чем она жалеет, – ни о чем больше.

Нилка подняла глаза и с тем же вниманием, с каким рассматривала свои руки, стала рассматривать Вадима. Черты лица Валежанина расплылись и будто бы пропитались алкоголем.

– А ты знаешь, что у нее предки алкаши? – запальчиво спросил тот у Рене.

– А у тебя? – как-то чересчур спокойно поинтересовался Нилкин спутник.

Голова Валежанина упала на грудь, он покачнулся и ухватился за стул.

– Ты и это раскопал? Ничего. Ничего-ничего. Я и без тебя поднимусь. Ты еще пожалеешь о том, что выкинул меня из бизнеса.

Нилка продолжила путешествие по изменившемуся, но странно родному лицу: задержалась на некогда породистом носу, густо облепленном кровеносными сосудами, сползла на щеки – они обиженно повисли, – скользнула по устоявшимся морщинкам между бровями… И отшатнулась, встретив взгляд Вадима: глаза скаута вступали в противоречие с обликом – на дне зрачков по-прежнему хороводили черти.

Это был тот самый взгляд очаровательного шалопая, который наповал сразил ее когда-то.

«Господи! Да этот кусок дерьма мнит себя неотразимым», – внезапно обозлилась Нилка. Из ушей едва не повалил дым.

– Пошел вон, – прошипела она.

– А-а, – гримасничая, протянул Вадим, – вот, значит, как? Ты злишься на меня? Давайте валите все на Вадима Валежанина, нашли козла отпущения.

Рене угрожающе привстал на стуле, и Нилка словно очнулась от морока: из-за чего это она, в самом деле, так расходилась? Из-за этого нелепого придатка к фэшн-бизнесу?

Внезапная вспышка гнева улеглась так же стремительно, как и накатила, Ниле стало противно. Баба Катя права: она шла не своим путем, да к тому же не со своим мужчиной.

– Рене, пойдем отсюда, – с отвращением к самой себе попросила Нила.

И снова, как когда-то в техникуме, ее посетила смелая до безумия мысль: она утрет нос этому дешевому обмылку. Она прорвется. Она сумеет начать жизнь сначала и добьется успеха. И поедет на Неделю высокой моды. Не в качестве модели, бери выше – в качестве дизайнера. Вадим Валежанин еще услышит о Неониле Кива. Он еще пожалеет.

…Ночевки Рене в их домике перестали быть редкостью.

С легкой руки бабы Кати диван стал именоваться Ренешкиным, как и комната.

Поцелуи из обязаловки незаметно превратились в потребность, от которой кружилась голова и останавливалось сердце. И кожа воспалялась и болела, и закипала кровь – все как при температуре.

Иногда Нилка приоткрывала веки, подсматривая за Рене. Судя по выражению его лица, сладкая мука давно превратилась в пытку. Нилка готова была голову дать на отсечение, что Рене науку освоил и надобность в уроках отпала, но вот что характерно: он не отказывался от занятий!

В чем дело?

Мысль о девушке, ради которой лягушатник так прилежно упражняется, причинила физическую боль. И Нилка потребовала чужим, низким от возбуждения голосом:

– Теперь ты.

И тут что-то с ними случилось.

Рене буквально набросился на Нилку, утратившую бдительность.

Сильные руки сминали ее скромную плоть, бескомпромиссный рот в одну секунду превратил Нилку в пластилин – такому изощренному петтингу она не могла никого обучить по простой причине: таким изощренным петтингом она не владела. Извращенец!

Нилка испуганно оттолкнула Рене.

Оба тяжело дышали и смотрели друг на друга, точно не узнавая. В неверном свете фонарика, вползшего с крыльца, коллективное помрачение развеялось, и они увидели правду: тренировки закончились. Вот он – первый самостоятельный выход в открытый космос.

«Что это? Как это?» – носилось у Нилки в голове. Неужели все это время…

Нилка отогнала унизительную мысль, что ее грубо надули. Скорее всего, Рене поддался искушению. Виртуальная барышня далеко, а она здесь, рядом, – глупо не воспользоваться.

Так или иначе, они в рекордные сроки справились с задачей – вон как мастерски Рене целуется.

Но тогда… Тогда она должна сказать об этом Рене. Сказать, что за поцелуй ему можно смело выставлять высший балл, что ему уже не нужны тренировки. Что его девушка будет на вершине блаженства, потому что он – ас.

Он сам может тренировать кого угодно – сэмпай стал сэнсэем. «Ямэ!» – или что там у них полагается говорить, когда тренировка окон чена?

Значит… У Нилки похолодели руки и ноги от открывшейся перспективы. Рене сделает ей ручкой и отправится целоваться со своей пассией.

Нилка поняла, что ее занесло за цель.

Пожалуй, она не станет уведомлять Рене об успехах, пожалуй, она сделает наоборот – позволит себе покритиковать голубчика.

Не очень строго, а так, слегка, чтобы не отбить охоту и вкус к занятиям.

– Ну вот, – следя за срывающимся голосом, промурлыкала она, – уже лучше.

Рене отбыл, а разбитая наголову Нилка осталась один на один со своими постыдными мыслями и вынуждена была признать, что ждет продолжения их… помешательства – она не сомневалась ни секунды, что это помешательство, но в нем была такая притягательная сила, что с утра до ночи Нилка только о нем и думала.

Она даже едва удержалась, чтобы не спросить у Рене как-нибудь деликатно по телефону, возобновит он тренировки или нет, – вот до чего дошло.

От навязчивых мыслей о Рене Нилку отвлекли события вокруг Антонины.

Оба кандидата на Тонькину руку оказались неисправимыми оптимистами, оба продолжали обхаживать будущую мамашу.

Тонька, потупив очи, принимала знаки внимания, но ничего решить не могла: у каждого претендента были свои сильные и слабые стороны.

К примеру, Алик таскал Тоньке фрукты с рынка, а Вене с метизного завода приволочь было нечего, кроме гвоздей. Зато Веня был на две головы выше Алика и подковы разгибал.

Алик отпугивал бешеной ревностью, а Веня – периодическими запоями.

В общем, от пережитых волнений Тонька оказалась в роддоме на неделю раньше срока и разродилась здоровой девочкой.

Свадьба накрылась медным тазом, однако на поведении Вени это не отразилось. Наличие соперника обнаружило в нем невиданное упрямство, между соперниками началось настоящее соревнование. Не успевала Тонька помахать полной ручкой в окно палаты одному, как тут же являлся другой.

– Только бы не подрались, – шептала она Нилке в трубку – вся палата, затаив дыхание, следила за исходом поединка.

Вот тут-то и сыграли свою роль родственные связи – мафия.

Алика на чужбине поддержать было некому, а вокруг Вени сплотилась семья.

Памятуя об интернациональном долге, скрипниковский папаша предлагал объявить мусульманину джихад и биться до последнего… в этом месте Скрипников-старший сбивался с высокой ноты: под рукой, кроме гвоздей, ничего не было. А практичная мамаша давала советы по уходу за роженицей.

Наученный папашей, Веня по ночам трудился над созданием нового типа вооружений – из газового пистолета мастерил боевое оружие, а днем, наученный мамашей, таскал в роддом несладкие йогурты без консервантов и красителей.

Алик же мыслил узко: по привычке снабжал Тоньку фруктами – это и решило исход дела.

Так сложилось, что заведующая отделением увидела фрукты, и устроила Тоньке разнос.

– Вы что, мамаша, – ледяным тоном отчитала она Тоньку, – хотите из родильного отделения в детское переехать? Никаких фруктов, овощи только в отварном виде и по отдельности. Немедленно уберите это безобразие. Если у младенца откроется аллергия и понос, кто ответит?

Геройский облик Алика потускнел, достоинство обернулось недостатком, Веня с отрывом лидировал.

* * *

Конечно, Рене позвонил, пока она бегала в магазин – бесчувственное животное, никакой интуиции.

Трубку сняла Катерина Мироновна, она и сообщила Нилке приятную новость: Рене обещал приехать уже завтра.

– Что ему здесь делать? – Сердце совершило такой кульбит, что Нилка непроизвольно поднесла руку к груди.

– По-моему, он к тебе приедет, – подколола внучку баба Катя.

– Что ему здесь, дом свиданий? – продолжала ворчать Нилка.

– Тю! Что это с тобой? – проницательно сощурилась Катерина Мироновна. – На себя не похожа.

– А то! – горячилась Нилка. – Нечего ему здесь делать. Мне работать надо, и вообще я скоро уезжаю в техникум.

Неудовлетворенное желание перегорело, оставив после себя привкус разочарования. Заглушая его, Нилка создавала очередной шедевр – на подрамнике у нее был растянут палантин из тонкой шерсти, глаз и рука были верными, и мазок ложился ровный, и все было бы просто чудесно, если бы не мысли – они размножались со скоростью, которой бы позавидовала мушка дрозофила, и были такими же уныло-одинаковыми.

Откуда им взяться, радостным?

Лето в середине, на участке вот-вот зацветут анемоны, а Рене ни разу не появился. Чем он так занят?

Конечно, целуется со своей овцой. Что еще он может делать?

И отлично. И пусть. Она уедет на занятия в техникум и больше не увидится с ним. Никогда.

Никогда – это очень долго.

Глухое отчаяние незаметно трансформировалось в глухую злость: и не нужен ей никто, кроме бабушки и картин Лин.

– Уезжаешь, и что? – недоумевала Катерина Мироновна.

– А то! – испытывая трудности с аргументацией, повторила Нилка. – Нечего ему здесь делать. Будет мне тут рассказывать о своей девушке – больно надо.

– Тьфу, – плюнула баба Катя устремляясь к выходу.

– Вечно у тебя я виновата. – У Нилки опустились руки. – Нет чтобы на моей стороне выступить и сказать этому твоему любименькому Ренеше: забудь сюда дорогу.

– Сама и скажи, – бросила через плечо бабуля и с оглушительным звуком захлопнула дверь в Нилкину комнату.

…Все сразу пошло наперекосяк.

Разговор не клеился, Нилка не знала, куда девать глаза, только бы не видеть эти выбритые щеки, эти упрямые губы и слепые линзы очков.

Рене как будто не замечал Нилкиных мук и мрачного вида, с энтузиазмом обсуждал с Катериной Мироновной перспективы российско-французских отношений с уходом Саркози.

– Вы тут поговорите, – потеряв терпение, съязвила Нилка, – а я пойду делом займусь.

С гордо поднятой головой она прошествовала на веранду, сведенные лопатки выражали недовольство и протест. Почему-то Нилка была уверена, что Ренеша притащится следом за ней, но он и тут разочаровал ее – явно оттягивал момент истины. Проверял, наверное, поганец.

Потом все стало еще хуже.

Появившись на веранде, Рене заявил, что не в его правилах жить в долг, что Нилка отработала краски и, если они продолжат занятия, ему придется покупать Нениле еще один набор для батика.

Нилка покраснела, как помидор:

– Тебе не нужны тренировки, Рене. Ты ас. Ты сделаешь счастливой даже эту свою Снежную королеву.

– Кого? – озадаченно спросил Ренеша – налицо был пробел в образовании.

– Твою девушку. – Нилка понимала всю беспочвенность своей злости, но от этого только больше злилась.

– Думаешь? – В интонации Рене проскользнули игривые нотки. Радость брызнула через стекла очков – они уже не мешали Нилке распознавать настроение Рене.

– Уверена, – холодно подтвердила она, – могу нарисовать тебе диплом.

– Да? – Рене улыбался во весь рот. – Любопытно, какую квалификацию ты мне присвоишь?

– Высшую. Мэтра. И золотую медаль за достигнутые успехи в целовании, – буркнула Нилка, неодобрительно поглядывая на сэнсэя. Ишь, как обрадовался, нерусь! Так и сияет. Как начищенный самовар.

Пусть проваливает к своей фригидной корове.

– Интересно, а какие успехи достигнуты? – Рене вдруг посерьезнел.

Нилка будто с разбега наткнулась на его взгляд из-под очков – он был ждущий и… жадный.

Под этим жадным взглядом Нилка вдруг осознала, что не может отдать Рене в чужие руки. Не может, и все тут!

Не может позволить ему уйти к какой-то идиотке, которая не сумеет его оценить, как не ценила она сама. Дура. Дура, дура!

– Рене, – судорожно сглотнув, начала она, – я… мне… Покажи, как ты поцелуешь свою девушку.

По лицу Рене прошла тень, он с усилием выговорил:

– Ненила, мне кажется, игра затянулась.

От этих слов, а еще больше от ускользающего взгляда и нервного подергивания узких губ у Нилки похолодело в груди.

– Да? Ты так думаешь? – расстроенно пролепетала она.

– Да, я так думаю. – Он потер пальцами лоб. – Я не должен был обманывать тебя. Нет никакой девушки. Я ее придумал.

– Как – нет? – ахнула Нилка, забыв, что секундой раньше готова была убить неизвестную соперницу. – Для чего ты ее придумал?

– Не знаю, – признался Рене, – на что я рассчитывал. Тебе понравилось со мной целоваться?

– Допустим, – прошептала Нилка, с тревогой ожидая продолжения. Если это отвлекающий маневр, то она ни за что не поведется.

– Вот для этого я и придумал все, – он вдруг повысил голос, – чтобы ты забыла своего чертова Валежанина.

В голову Нилке бросилась кровь.

Вот, значит, как? Ах ты, гуманист хренов!

– Спасибо за заботу, – тяжело дыша, процедила она.

– Ненила. – Рене протянул к ней руку, но Нилка в бешенстве отпрыгнула.

– Уезжай. Немедленно, сейчас же уезжай. Надеюсь, тебе было не очень противно, – надменно добавила она.

В то же мгновение Рене сделал стремительное движение, Нилка даже не уловила, как он оказался рядом и схватил ее в охапку:

– Дурочка. Ты все не так поняла. Моя девушка – это ты.

* * *

…Увидев Нилкин необъятный живот, бортпроводница, забыв о манерах, разинула рот и даже не ответила на Нилкину заискивающую улыбку:

– Бонжур, мадам.

Очевидно, дамочка отправила сигнал SOS командиру экипажа, потому что через минуту Нилку с пристрастием допрашивал кто-то из его помощников:

– Мадам на каком сроке?

Нилка молчала, как партизанка, выискивая кого-то в проходе.

Увидев Рене, который протискивался к ней, держа на вытянутой вверх руке затянутое в пленку роскошное платье, Нилка подпустила слезу в голос:

– Слушай, чего они пристают к мне? Беременных не видели, что ли?

– Они беспокоятся, что ты начнешь рожать прямо в самолете, – шепнул Рене. – Я тебя предупреждал.

– Если они будут действовать мне на нервы, я прямо сейчас начну рожать, – прячась за спину мужа, мстительно пообещала Нилка.

Предоставив Рене ведение переговоров, она протиснулась к окну, опустила свое раздутое тело в кресло и прикрыла веки.

Год выдался на редкость напряженным: свадьба, беременность, диплом, первая коллекция и первый контракт с Мерседес Одди – Нилка будто пробудилась от спячки и не хотела ни в чем себе отказывать.

Недавние события еще не отстоялись в памяти, кажется, в ушах еще звучал голос старухи Варенцовой:

– Диплом модельера-закройщика получает Неонила… – Варенцова запнулась на иноземной фамилии, – Дю-брэ.

Раздались жидкие хлопки – в новой группе Нилка не стала своей, что нисколько ей не мешало: в зале сидел единственный человек, кем она дорожила, кто держал кулаки всю сессию, с кем она прошла трудный путь, с кем поверила в свой талант, – ее муж Ренеша Дюбрэ.

– Зачем тебе этот диплом? – поначалу недоумевал Рене. – Он же не конвертируется. К тому же Мерседес возьмет тебя к себе и без него.

– Надо, – упрямо твердила Нилка.

Чтобы проводить время с женой, Рене свернул свой бизнес и вложил деньги в дизайнера Мерседес Одди.

– Еще чуть-чуть, – уговаривал засыпающую над учебниками Нилку Ренеша.

Читая вслух лекции, подбадривал:

– Вот, смотри, две страницы осталось.

Когда было совсем невмоготу, Ренеша овевал Нилкино лицо театральным веером, неизвестно, какими ветрами занесенным в дом Кива, поил зеленым чаем, случалось, забрасывал Нилку на плечо и тащил в душ и даже заставлял совать ноги в таз с прохладной водой.

Ренеша вместе со студенткой-женой ломал голову над моделированием и художественным оформлением одежды, корпел над спецрисунком, грыз гранит векторной и параметрической конструкции лекал – Рене Дюбрэ учился вместе с женой, так что дипломный проект смело можно было считать их общим достижением…

Как Каролина Эррера, Нилка теперь могла с уверенностью сказать: все, чего она добилась, – она добилась благодаря мужу.

Единственное, что темным облаком заслоняло ясный небосвод и что оставалось недоступным для Нилки, – это удовольствие от еды. Все блюда по-прежнему отдавали силосом.

…Нилка приоткрыла один глаз – кажется, Рене удалось успокоить экипаж.

Девица перестала хватать ртом воздух, а настороженное выражение лица стюарда сменилось подчеркнуто-приветливым, он рассыпался в извинениях и предложил отнести платье в гардеробный отсек.

– Осторожно, – предостерег Рене, – это эксклюзивная модель.

Это платье Нилка категорически отказалась сдавать в багаж. Остальная коллекция ехала обычным способом – в контейнере.

– Зачем так рисковать? – продолжил давний спор Рене, усаживаясь рядом и пристегивая ремнем безопасности Нилкин живот. – Мерседес отлично справилась бы и сама.

Нилку так и распирало от счастья:

– Ренеша, мы уже летим, так что поздняк метатья. Это идиома, – быстро добавила она, увидев на лице Рене напряженную работу мысли.

Рене перевел озабоченный взгляд в иллюминатор: в этот момент за ним мелькнула вышка с диспетчерским пунктом, под крылом с нарастающей скоростью проносилась взлетная полоса.

Самолет мягко оттолкнулся, звук двигателей стал глуше.

Нилка с блаженством откинулась в кресле, закрыла глаза и спросила:

– Ренеша, не знаешь, скоро нас кормить будут?

– После набора высоты, – с любовью поглядывая на Нилкин живот (еще один совместный проект), ответил Рене, – через двадцать минут.

Действительно, как только самолет выровнял курс, динамики ожили и голосом той самой бортпроводницы-паникерши отдали инструкции относительно столиков.

Нилка моментально распахнула глаза и, втягивая ноздрями воздух, как такса у лисьей норы, с нетерпением уставилась в конец салона, откуда должна была выкатиться долгожданная тележка с завтраком.

– Кажется, курица с рисом, – мечтательно пробормотала она.

Рене со сдержанной улыбкой прислушивался к ее бормотанию.

Нилкино нетерпение передалось младенцу – он стал весьма ощутимо толкаться.

– Тише, тише, – придерживая живот, уговаривала малыша Нилка, – сейчас уже, сейчас.

Наконец, паникерша подкатила тележку.

– Рыба, птица или мясо? – любезно поинтересовалась она.

– Рыба, – выдохнула Нилка, – нет, птица. Или нет, давайте рыбу.

– Бери мясо, – подал авторитетный совет Рене, – мясо калорийней.

Ухоженные руки бортпроводницы, поблескивая золотыми колечками, уже производили какие-то манипуляции с контейнерами, в результате у Нилки на подносе оказались две порции: одна с курицей, вторая – с рыбой.

– Спасибо, – открыто улыбнулась Нилка.

– Пожалуйста. – Тележка еще не успела отъехать, а Нилка уже освободила от обертки первую порцию.

– Тебе помочь?

Нилка бросила на мужа исполненный достоинства взгляд:

– Спасибо, я справлюсь.

Суета и спешка ушли из ее движений.

Вооружившись пластиковой вилкой, Нилка отломила кусок красной рыбки – кажется, это была семга, – положила в рот, придавила языком и потрясенно застыла, прислушиваясь к себе.

Ей вдруг показалось, что очнулись от летаргического сна и хлынули разом все пять чувств: вкус, зрение, обоняние, осязание и слух…

Чуть пряная, рыба таяла во рту, распадалась на волокна, исходила нежным соком и доставляла упоительное, неизъяснимое блаженство. Это была не семга – это была дверь в мир забытых ощущений.

На глаза навернулись слезы.

– Господи, как же это вкусно! – пожаловалась кому-то Неонила, и Рене быстро посмотрел на жену: в сорвавшемся голосе он расслышал раскаяние.