Текст книги "Любимый обманщик"

Глава 2

Возвратившись домой, Мелисса поднялась в свою спальню, переоделась в ночную сорочку и закуталась в теплый халат. В комнате было прохладно. Масляная лампа отбрасывала на стены длинные тени. Молодая женщина удобно устроилась на диване, накрылась теплым пледом и задумалась.

После смерти мужа Мелиссе потребовалось время, чтобы привыкнуть к одиночеству. Впрочем, и в семейной жизни она не была слишком избалована вниманием Коуплендла, хотя всегда ощущала его заботу. Практически целыми днями доктор был занят: он выезжал к больным, принимал пациентов или, сидя в своем рабочем кабинете, изучал медицинские книги и читал статьи в специальных газетах и журналах. Для Мелиссы он тоже отбирал книги и статьи, складывая их в отдельную стопку. Почерпнутые знания давали ей возможность принимать в трудных ситуациях самостоятельные решения. И Мелисса была благодарна доктору за все, что он сделал для нее.

Ей не исполнилось и шестнадцати лет, когда Бенджамин Коуплендл стал ее наставником, учителем и другом. Он совершил в ее душе переворот, и при этом ухитрился не прочитать ни одной нотации, ни одного нравоучения. Она сама выбрала его себе в покровители, полагаясь лишь на свою детскую интуицию. Но выбор оказался безошибочным.

Теперь молодая женщина могла честно себе признаться: да, она не любила своего мужа. Вернее, любила так, как любит юное существо отца – строгого, но доброго и заботливого. Ведь доктор открыл для нее двери своего дома, окружил вниманием и заботой. И принимая все это, Мелисса отвечала мужу искренним уважением. Доктор знал о ней все, что должен знать отец о дочери, с которой у него сложились доверительные отношения.

Родной отец Мелиссы Джереми Фостер был сыном совладельца крупного банка и одним из первых выпускников Гарвардского университета, изучавших военное дело. Позже его сверстников назвали «Поколением новой формации». Во время гражданской войны он принял командование одной из артиллерийских рот Висконсинского добровольческого полка. Молодой и горячий, погиб в июльском сражении тысяча восемьсот шестьдесят первого года под Манассасом, оставаясь до последнего часа приверженцем и последователем идей президента Авраама Линкольна.

Мать Мелиссы, дочь одного из разорившихся незадолго до Гражданской войны плантаторов, мисс Мэри Олдридж, получила отличное домашнее воспитание, обладала прекрасной внешностью, замечательным голосом, виртуозно играла на рояле. Часто выступала на домашних музыкальных вечерах в Бостонском особняке престарелой тети.

Молодая женщина печально улыбнулась, вспоминая, какой милой и наивной была ее мать. Она боготворила отца Мелиссы, Впрочем, отец тоже боготворил свою «красавицу Мэри». Дружная пара у кого-то вызывала восторг, у кого-то – зависть и неприязнь.

История знакомства родителей казалась Мелиссе сказочно романтичной. Они встретились случайно. Южанка мисс Мэри Олдридж приехала в Бостон на Рождество в сопровождении тетушки. Посещая театр, потеряла свой веер и сумочку. А через неделю вещи принес в дом тети молодой человек и представился студентом выпускного курса Гарвардского университета Джерри Фостером.

Конечно, Мелисса несколько идеализировала отношения матери и отца. Впрочем, вначале все у них складывалось как нельзя лучше. И хотя они принадлежали к разным слоям общества, молодым людям было не до сословных предрассудков. Они были счастливы, и это состояние казалось им вечным. Но судьба распорядилась по-своему. Политические события в стране развивались бурно, точно наводнение в долине после мощного ливня в горах.

Мелисса плохо помнила благословенные мирные времена. Ей шел пятый год, когда разразилась Гражданская война между северными и южными штатами. И в апреле шестьдесят первого года еще никто не знал, что общество уже разделяется на два враждебных лагеря.

Воспоминания складывались из детских ощущений и чувств. Вот отец несет ее на руках по лестнице, озаренной яркими светильниками. Ковровая дорожка вьется со ступеньки на ступеньку. Металлические кольца ковровых зажимов начищены и сверкают. Ей тепло и покойно на отцовских руках. Ее щека прикасается к колючему воротнику офицерского мундира. А еще она помнила мамины глаза, как восторженно и горделиво она смотрела на самых дорогих и близких ей людей.

Ярким пятном воспоминаний того времени была кукла, подаренная отцом на последнее в его жизни Рождество. Они втроем выбирали ей имя и остановились на «мисс Мэри». После того Рождества ей еще долго снился венок из можжевеловых веток, которым украшали дверь дома. И разноцветные стеклянные шары. Она все время роняла их, помогая отцу наряжать рождественскую елку. Шары разбивались с хрустальным звоном, рассыпаясь на множество осколков. А она, глупая, счастливо смеялась. Отец не бранил ее, он тоже смеялся над проказами дочери.

Возможно, Мелисса придумала сама для себя эти сценки. Так было легче жить. С тех прекрасных времен у нее осталась одна фотография. Она сберегла ее во всех своих жизненных перипетиях, вставила под стекло в красивую рамочку. Прошло довольно много времени, прежде чем старый семейный портрет наконец-то обрел свое постоянное место на ее туалетном столе в доме доктора Коуплендла.

Слезы покатились по щекам Мелиссы. Она вытерла их ладонью. В ее жизни были периоды, воспоминания о которых вызывали чувство стыда и сожаления. И тогда щеки покрывались румянцем, уши начинали гореть, а в горле застревал соленый комок. Она старалась загонять в дальние уголки памяти эти события, пробовала заглушить их чувством благодарности к доктору.

…Получив извещение о гибели отца, мать Мелиссы слегла. Сжав конверт в руке, она лежала в спальне, уставившись в потолок невидящим взглядом. Не реагировала на слезы и просьбы дочери, оставленной под присмотром пожилой кухарки, которая заботилась лишь о том, чтобы девочка была накормлена и чисто одета. Один раз в день служанка водила девочку гулять на городской бульвар. Прогулка начиналась от дома и заканчивалась на церковной площади, а потом – в обратном направлении. Мелисса туда-сюда сновала по аллейке, мир казался бесцветным и скучным, чем-то похожим на внезапно подурневшее материнское лицо.

Болезнь матери длилась не год и не два. Но пока в стране шла война, было плохо всем. Болезнь молодой женщины как бы вписывалась в общее горе. Однако Мэри не нашла в себе сил выздороветь; когда война закончилась и страна зажила по-другому. Доктора сменяли друг друга. И каждый из них не находил серьезных причин для недомогания миссис Мэри Фостер. Однажды в доме появился новый доктор – молодой, красивый, уверенный в себе мужчина по имени Бенджамин Коуплендл. Он работал врачом в частной клинике Бостона и преподавал в университете. Впоследствии Мелисса узнала, что во время Гражданской войны мистер Коуплендл воевал на стороне северян, но если ему в руки попадал раненый южанин, то и ему не отказывал в медицинской помощи. Доктор проникся каким-то особым чувством сострадания к Мелиссе. Он стал наведываться без приглашения, приносить девочке гостинцы – конфеты, пирожные в красивых коробочках, яблоки.

Мелисса оставалась по-прежнему на попечении служанки. Миссис Фостер, казалось, выздоровела, но доктор, осматривая ее, сокрушенно качал головой.

Спустя какое-то время Мэри устроилась актрисой в провинциальный театр. Теперь она вечера проводила вне дома, все чаще и чаще предавалась забавам: посещала рестораны в компании каких-то состоятельных господ, наведывалась в музыкальные салоны. Л Мелисса сидела с вечно недовольной всем нянькой.

Утром мать спала до полудня, потом вставала, не спеша приводила себя в порядок, долго сидела перед зеркалом, и только после всего выпивала чашку кофе. Она почти ничего не ела, сильно похудела. Стерженек в душе, который когда-то поддерживал ее достоинство, надломился. Она бросила работу, не стеснялась того, что оказывалась на содержании у состоятельных джентльменов. Случалось, она не выбиралась никуда несколько дней подряд. Проснувшись утром, забредала в комнату к Мелиссе, усаживала ее на колени, расчесывала и переплетала по несколько раз роскошные волосы дочери, обнимала и крепко-крепко прижимала девочку к себе.

– Ты будешь замечательной красавицей, милая Лисси! – говорила она нежным голосом. – Ты вырастешь прелестной женщиной, моя дорогая! И мужчины станут сходить с ума от любви к тебе! Они будут осыпать твою красоту бриллиантами и золотом, носить тебя на руках, преклоняться перед тобой! – Мелисса слушала пока еще непонятные для нее слова, а в душу заползала тоска. От матери пахло резкими духами, вином, шоколадом и дорогим кофе.

Она приглашала в комнату няню, служанку, кухарку и продолжала:

– Посмотрите, Мэй, Сара, Лиззи! Ну, у кого еще могут быть такие роскошные локоны? А эти нежно-розовые щечки! А эти серые, чистые и наивные глаза! Сколько подарков стоят прелестные глазки и аккуратный носик?

Вначале Мелисса почти ничего не понимала из маминых разговоров. Но какое-то опасение закрадывалось в душу. Страшное и неотвратимое будущее приближалось. И однажды она услышала, как служанки переговариваются в коридоре, осуждая ее мать. Они говорили о том, что, воспитывая Мелиссу подобным образом, миссис Фостер готовит из дочки продажную женщину. Эти разговоры продолжались изо дня в день, приобретая все более резкий и безжалостный характер. И каждый раз ужас и стыд охватывали душу Мелиссы, она запиралась в своей комнате и долго плакала в одиночестве.

А потом, три года спустя после смерти отца, миссис Фостер вышла замуж во второй раз. У ее нового мужа была дочь-подросток. И далеко не красавица. Почти взрослая девушка, обладающая обычной внешностью, возненавидела сводную сестру. Но их совместное существование было недолгим – миссис Фостер поменяла мужа. У Мелиссы появился сводный брат, его звали Джон Паркер, он был старше девочки на три года.

Время шло. Мелиссе исполнилось пятнадцать лет, когда ее красота расцвела в полную силу. Юность девушки совпала с тяжелыми жизненными обстоятельствами – миссис Фостер снова заболела. Она оказалась почти в полной изоляции от общества: старые друзья отца считали поведение Мэри недостойным порядочной леди. Но хуже всего пришлось Мелиссе.

На первых порах казалось, что Джон окружил сводную сестру заботой и вниманием. Но за всей этой преувеличенной добротой стояло желание полностью поработить девушку, сделать ее безвольной игрушкой. Вначале Мелиссе это даже нравилось, но вскоре назойливая опека стала ее тяготить. И девушке вдруг стало понятно состояние кролика, который вот-вот станет добычей удава.

И тогда, как всегда неожиданно, ей на помощь пришел доктор Коуплендл. Вспоминая те дни, Мелисса испытывала двойственное чувство. С одной стороны, ее переполняла благодарность к доктору, протянувшему руку помощи в трудную минуту, не давшему ей опуститься на дно жизни. С другой стороны, ей было непонятно, чем руководствовался Бенджамин Коуплендл, когда взвалил на себя пусть весьма красивую, но все же обузу.

…Утро все не наступало. Зимняя ночь казалась нестерпимо долгой. Оконные рамы не сдерживали холодного ветра с океана. В животе урчало от голода. Спуститься вниз девушка не могла. У нее не осталось денег, чтобы посидеть в теплом кафе, принести матери в номер чашку горячего кофе и самой чем-нибудь согреться. Мелисса куталась во все одежки, но все равно мерзла. Кончики пальцев совершенно посинели, она время от времени дула на них и плакала.

Несколько последних долларов исчезли из потертой сумочки. Напрасно Мелисса перетряхивала ее содержимое. Старые носовые платки, расческа, запасные шпильки, дешевые детские безделушки, духи – все было на месте, кроме заветных монет и дорогого гребня из слоновой кости с инкрустацией, единственной ценной вещи, оставшейся у матери.

Юная девушка, почти девочка, никак не могла предположить и поверить в то, что последние деньги мог украсть Джон. Конечно, она уже отлично понимала, что ее сводный брат – легкомысленный, безвольный и не совсем порядочный человек. Он испытывал азарт, только играя в карты. Все остальное время, когда играть было не на что, он сидел в меланхоличном настроении, уставившись замершим взглядом в одну точку. Он соображал, где раздобыть денег, чтобы снова сесть за карточный стол. И совершенно не обращал внимания на умирающую мачеху.

Мелисса снова и снова обращалась к нему:

– Джонни, дорогой, пожалуйста, пригласи врача! Прошу тебя, иначе мама умрет! Что я буду делать без нее?

– У нас нет денег, чтобы заплатить врачу! – рассеянно отвечал Джон.

– Но вчера я отдала тебе ее сережки с бриллиантами! Они стоят очень дорого, Джон! Мама говорила, что на деньги, вырученные за них, можно прожить целый год. А у тебя они закончились через неделю. Ты хотя бы заплатил за гостиницу?

– Да! – Он снисходительно смотрел на нее, потом отводил взгляд в сторону. – У тебя ведь полно этого добра! Неужели тебе жалко? Брату, который заботится о тебе?!

И Мелисса дрожащими руками доставала очередную «безделушку» в бархатном футлярчике и протягивала Джону.

– Возьми, Джонни! Только, пожалуйста, принеси матушке чего-нибудь поесть! Или закажи в номер завтрак! Пожалуйста!

Уже тогда она подметила, что тот, кто живет за счет другого человека, со временем начинает ненавидеть своего благодетеля. Словно чувствует, что терпение кормильца может когда-нибудь закончиться и тогда придется искать новых покровителей.

Мелисса все-таки надеялась, что такой момент, когда у них не останется ничего, не наступит или наступит не скоро. И неужели Джон тогда бросит их? Она уверяла себя, что он не сможет так дурно обойтись с ними. Эти мысли вихрем пронеслись в ее голове, когда она перетряхивала содержимое сумочки в поисках хотя бы нескольких центов.

– Он не мог так поступить с нами! Не может Джонни без спроса взять последние доллары! Он же не вор и не мот! – Снова и снова твердила она, расхаживая по крохотной комнатке, прислушиваясь к тихому материнскому дыханию.

Из ночного клуба, окна которого ярко пылали на противоположной стороне улицы, доносился неестественный смех женщин, пьяные голоса мужчин. Подходя к окну, Мелисса видела яркие фонари, качающиеся над входом. Они освещали вывеску над дверью. На ней было начертано: «Венеция».

– Интересно, в настоящей Венеции так же холодно, как здесь, в Сиэтле? – тихо шептала Мелисса, представляя дворцы Венеции, каналы, по которым плывут гондолы, освещенные факелами. Любовные страстные песни гондольеров разносятся над водой. Нежная ручка на мгновение приоткрывает шелковую шторку каюты. Отражение огней прихотливо и причудливо преломляется в черной гладкой воде, вспыхивает в страстных и любопытных очах венецианок.

А сколько их, соблазненных и обманутых, находит утешение в черной бездне каналов! К прелестным и нежным ручкам подплывают холодные рыбы. Водят хороводы, словно приветствуют новую обитательницу ночных темных вод. Ее передернуло от тех картин, которые нарисовало ее воображение, мурашки пробежали по спине, волосы на затылке шевельнулись, точно от дуновения ледяного ветра. Нет, нет, она не сможет сотворить с собой такое!

Мелисса отпрянула от окна, подняла упавшую шаль, закуталась в нее с головой, прилегла на потертый диван, «украшающий» запущенную меблированную квартирку из двух комнат, которую они теперь снимали. Днем Джонни куда-то ушел, пообещав вернуться не позднее шести часов и принести Мелиссе и Мэри хотя бы несколько ломтиков хлеба и пару чашек кофе на ужин. Вчера в очередной раз он сдал в ломбард брильянтовое колье, принадлежащее миссис Мэри Олдридж. Но ни сводная сестра, ни мачеха денег не увидели – он снова все проиграл.

Мелисса осталась наедине с матерью, которая умирала в этом ледяном склепе. Последние два дня Мэри была как ни в себе: вскакивала с постели, рвалась куда-то бежать, пряталась по углам неизвестно от кого. Все время звала своего погибшего мужа, просила у него прощения. И Мелисса в ужасе закрывала уши ладонями, чтобы ничего не слышать.

– Джерри! – бормотала Мэри. – Почему ты покидаешь меня, Джерри, милый и дорогой! Зачем ты оставил нас?! Я хочу к тебе! Не бросай меня! Не уходи, любимый! Прости меня! Прости меня, дрянную, падшую женщину! Мелисса, доченька, прости меня!

Матери становилось все хуже. Потом она затихла, впала в забытье. Весь тот пасмурный день больная Мэри лежала одинокая, маленькая, исхудавшая на широченной, супружеской кровати под балдахином. Она умерла вечером, когда последний солнечный луч, словно на прощанье, внезапно осветил гостиничную комнату, неуютную, казенную, пустую. Всю ночь Мелисса простояла на коленях возле мертвой матери. Она молилась за спасение души усопшей Мэри. Утром появился Джон, усталый и недовольный. На этот раз какие-то высшие силы сжалились, скорее, не над ним, а над страдающей Мелиссой. Он принес деньги, как-то невразумительно объяснив их происхождение.

И похоронный экипаж, запряженный двумя вороными лошадьми, отвез Мэри на окраинное кладбище. Туда, где ветер с океана свистит и стонет осенними и зимними ночами и заносит песком скромные могилы с дешевыми надгробьями. Незнакомый пастор в потертой сутане прочел заупокойную молитву, а Мелисса положила на маленькую плиту веночек из искусственных незабудок.

Отец Джона, Дэвид Паркер, простой коммивояжер, дома почти не бывал, проводя все время в разъездах. Когда его жена Мэри скончалась, он находился слишком далеко и о ее смерти узнал три дня спустя.

Прощание с матерью и похороны прошли, словно во сне. Мелисса не плакала. Джон, казалось, по-прежнему продолжал заботиться о ней. Но что-то в его отношении изменилось. Иногда он подолгу сидел напротив Мелиссы, задумчиво разглядывая ее. Юная девушка пугалась, уходила к себе, запиралась и плакала в одиночестве несколько часов подряд. Но слезы иссякали. Чтобы спастись от невеселых дум, Мелисса взялась за книги. Она перечитывала несколько раз старенький томик повестей и рассказов Генри Торо. Но неспешное повествование о природе и трудном существовании людей, осваивающих новые земли, не отвлекали девушку от печальных мыслей.

Мелиссе почудилось, будто кто-то быстро прошел по гостиничному коридору. Осторожно открылась и закрылась дверь соседнего номера.

– Джон! – стараясь не поднимать шума, она поднялась с дивана, подошла к двери. – Джонни, это ты?

Молчание и тишина были ей ответом. Показалось. А что если Джон снова проигрался и никогда уже не вернется?! Что она будет делать одна в огромном городе, где столько людей, а обратиться за помощью некуда и не к кому! Наверное, окажись она в пустыне или на утлом суденышке в океане, у нее было бы больше надежды спастись! Она пропадет, пропадет! Рядом давно нет ни служанки, ни няни! Нет никого, кроме Джона, но тот тоже исчез неизвестно где.

Если Джон не вернется, хозяин выставит ее завтра на улицу. И она, Мелисса Фостер, потащится по неприветливой улице Сиэтла, доберется до окраины, будет сидеть на пустынном кладбище, замерзать и мокнуть под моросящим дождем.

Опять перед глазами мелькнула надпись за окном: «Венеция». Не лучше ли решить все проблемы, найдя приют на дне одного из венецианских каналов? Там хотя бы не холодно, не так неприятно тонуть. Как будто не все равно, каким образом умирать в пятнадцать лет?! Но если Джон не вернется?! Если Джон не вернется?!

А может, попробовать найти другой выход? Но кому она нужна без денег, имущества, наследства. Поискать работу? Какую? Ту, которой занимаются женщины в скандальных домах под красными фонарями? Так она и этого не умеет! И испытывает к «этому» только отвращение. Нет у нее к подобному занятию ни любопытства, ни интереса!

Из окна ей хорошо видно, как вечерами оживает ночной клуб в отеле «Венеция»! Девушки там ходят в нескромной одежде, с обнаженными ногами и грудью. Их все презирают. Даже пьяные мужчины, которые платят за них деньги! Даже их постоянные клиенты – моряки, сошедшие на берег после долгого плавания. Эти женщины днем нигде и не показываются, вероятно, отдыхают после ночной работы. Жрицы любви – так называют этих женщин. Но о какой любви может идти речь, если они должны ублажать мужчину, которого первый раз в жизни видят?

А есть и такие, которые стоят в темных переулках допоздна, хватая за руки случайных прохожих. Их участь еще более ужасна – почти каждое утро таких «жриц любви» находят убитыми, умершими от холода и голода.

Господи! Отче наш! Создатель милосердный! Как холодно! Как хочется есть! Ну, хотя бы сухарик и маленькую чашку кофе без сахара и сливок. Когда-то мама приучила ее пить по утрам кофе со сливками или горячий шоколад. Иногда для разнообразия подавали чай с молоком и слоеной булочкой. А когда она заболевала, ее поили куриным бульоном или горячим молоком с кусочком сливочного масла. Ей казалось тогда, что молоко и бульон страшно неприятные на вкус. А сейчас она с удовольствием выпила бы чашку бульона с несколькими сухариками.

Теперь о ней заботиться некому! Она подозревала, но все-таки до конца не верила в то, что Джонни не станет заботиться о ней, когда у нее закончатся деньги и драгоценности.

Может быть, пойти в богатый дом, поискать место прислуги или няни? Но где достать рекомендательное письмо? Да и, как ей известно, не очень-то жалуют хозяйки молодых красивых служанок. Уж больно велик соблазн для мужей, которым порядком поднадаели их пресные спутницы жизни.

Кто-то, громко топая, прошел по коридору отеля. В дверь постучали. Мелисса вскочила, поправила платье, вытерла слезы и пригладила волосы. Торопливо подошла к двери и повернула защелку. Тусклая лампочка высветила человека, стоящего на пороге.

– Джон! Наконец-то! Джонни, где ты был? – Девушка кинулась к вошедшему. Брат поцеловал ее в щеку, потом отодвинул в сторону и прошел по комнате.

– Ты мне рада, сестренка? – он устало опустился на диван, откинул голову на спинку, прикрыл глаза. – Присядь, дорогая Мелисса! Нам необходимо поговорить.

– Да, Джонни! Я так тебя ждала! Расскажи мне, что случилось? – девушка присела на краешек дивана, впервые за последние время она почувствовала себя спокойно. Теперь, казалось, все самое худшее осталось позади: ведь с ней человек, которому она может доверить свою жизнь. – Я внимательно слушаю тебя, Джонни!

– Ты хотела бы снова оказаться в Бостоне? – Он задал вопрос равнодушным тоном, даже не открывая глаз. Голос звучал глуховато и утомленно.

Да, Джонни! Конечно! – Мелиссу всю обдало жаром. Неужели? Неужели она увидит снова дорогие сердцу места? Она не могла в это поверить. Схватила молодого человека за руки своими дрожащими от волнения горячими пальчиками. – Я не верю своим ушам, Джонни! Мы будем жить в старом доме! И все будет замечательно!

Он лениво открыл глаза, снисходительно глянул на девушку, наклонился к ней, как бы рассматривая каждую черточку ее лица. Мелисса, казалось, не замечала ничего. Новость полностью завладела ее мыслями.

– Мы возвращаемся домой! Домой! У меня есть дом, который оставила матушка!

Джон мысленно усмехнулся, но не стал открывать секрет своей наивной и, как ему казалось, глупенькой сестренке. Дом давно отдан по закладным, которые оформлял его отец, выступающий в роли опекуна несовершеннолетней наследницы. Как-нибудь все утрясется. Прожить бы сегодня, а завтра будет видно.

– Ты должна обязательно помочь мне! Только тогда мы сможем выполнить все задуманное! – он говорил властным тоном, не позволяющим ей сомневаться в его правоте.

– Что я должна сделать? – казалось, она была готова на все, что бы он ей ни предложил. Но это было обманчивое ощущение. Она все время чувствовала какой-то подвох. Где-то в дальнем уголке сердца Мелиссы зародилось подозрение, что ее милый и обаятельный братец не только не удержит ее от падения, но и сам, как бы ненароком, будет подталкивать к краю бездны. И как ни была она наивна и доверчива, в ее прелестной головке вызревал план побега. Она должна освободиться от власти этого человека.

Самую малость, всего один день, побыть натурщицей! Надо отработать полученный на похороны аванс! – эти слова прозвучали как удар хлыстом. Девушка отшатнулась, но Джон удержал ее ладони в своих. – Дорогая и милая сестренка! Не думай обо мне слишком плохо! Прошу тебя! – Голос стал вкрадчивым и умоляющим. Но Мелиссе слишком хорошо были знакомы эти интонации. Они означали, что Джон задумал очередную гнусность.

– Ты, – голос Мелиссы срывался от негодования, – ты продал меня какому-то художнику, Джон Паркер?! – Она была достаточно осведомленной девушкой, и ей сразу все стало ясно.

– Мелисса, ты меня неправильно поняла! – он поднялся с дивана, отступил несколько шагов к окну. – Да, кстати! Вот тебе долг! – Он вынул их кармана бумажник, бросил на диван серебряную монету в пять долларов. Пошарил в кармане, прибавил к монете футляр с гребнем. – Я тут позаимствовал пару безделиц, возвращаю!

С садистским наслаждением юноша наблюдал за сменой выражений на ее лице. Он понимал, что в чистом и наивном существе борются сразу несколько чувств. Надежда сменилась отчаянием, любовь – неприязнью и даже ненавистью. А потом снова отчаяние уступило место надежде.

– Ты требуешь невозможного, Джон! – лицо ее побледнело и осунулось. Лихорадочно засверкали серые глаза, и ярким алым пятном выделялись воспаленные губы. Она была прекрасна в эту минуту. – Пожалей меня, Джон!

И то, что она стала взывать к его жалости, было самой большой ошибкой. Не было лучшего способа подхлестнуть все низменное в его душе. Он понял: Мелисса сломлена.

– Хватит лить слезы! Ты просто отработаешь стоимость похорон матери! И тебе дадут еще денег на дорогу! Езжай, куда хочешь! – жестко и холодно сказал он. – Тебе даже идти далеко не придется! И сеанс будет довольно коротким! – Он выглянул в коридор, махнул кому-то рукой.

Буквально через минуту-другую в номер вошли женщина и мужчина, оба одетые в черные пальто и шляпы. Женщина разглядывала Мелиссу оценивающе, словно выбирала дорогой товар. Мужчина бросил беглый взгляд и довольно хмыкнул:

– Свеженькая птичка! Не смущайтесь, мисс! Всем приходится когда-то начинать!

– Полегче, Фрэдди! Мисс, возможно, из благородных. К тому же несовершеннолетняя! – предостерегла женщина.

Мелисса благодарно взглянула на нее, ожидая одного лишь сочувствия и ничего более.

– В конце концов, не на панель выводим, а всего лишь в мастерскую! У натурщицы на фотографии возраст никто не спросит! А мы дорогую мисс не сглазим! – он довольно хохотнул. Ему в ответ, потирая руки, осклабился довольный Джон. Угодливо потянулся к женщине:

– Задаток, мэм! Мне нужно вернуть долг!

– Забери ее вещи! – женщина бросила жесткий взгляд на Джона. – Неужто, впрямь, брат? – Она недоверчиво покачала головой.

Выключив свет, они вышли, заперли номер. Спустившись по лестнице на первый этаж, сдали ключ от комнаты Мелиссы дежурному и ступили на мостовую.

Идти, и на самом деле, оказалось недалеко. Всего несколько десятков шагов. Компания оказалась возле освещенной фотовитрины. Сбоку виднелась застекленная дверь. Фрэд открыл ее своим ключом, прошел внутрь, щелкнул выключателем. Неяркая лампочка осветила узкий коридор, ведущий вглубь дома.

На Мелиссу пахнуло теплом, обдало запахом кофе. Она покачнулась. В голове зазвенело. Рот наполнился вязкой слюной, а в желудке заурчало. Женщина подхватила ее под локоток.

– Ну, и подкинула же судьба вам, мисс, брата! Вы, вероятно, не ели сутки, а то и больше!

В комнате, куда они вошли, стены были затянуты черным шелком. Вдоль стены стояли диваны, кресла и стулья на изящно выгнутых ножках. Рядом с дверью находились вешалка и стол.

Джон опустил на пол чемодан и корзинку Мелиссы. Нетерпеливо переминаясь, он вопросительно уставился на женщину. Дрожь в ногах заставила Мелиссу присесть на ближайший стул. Она старалась не смотреть на Джона. Этот человек перестал для нее существовать. Утешало одно: она видит его последний раз в жизни. Перестала страшить даже неизвестность. Она словно оцепенела от всего случившегося с ней. Ей казалось, что это ей привидилось в дурном сне. Просто страшный сон – и не более того. Вот через минуту она проснется, и кошмар отступит, исчезнет, растворится. Как всегда отступает, растворяется в солнечном свете дня ночной мрак и страх неведомого.

– Зовите меня Майрой, мисс! Я – Майра Хоу! И снимите, наконец, пальто и шляпу. В комнате тепло! – сама она свою верхнюю одежду уже пристроила на вешалку. Потом помогла раздеться Мелиссе.

Выпроводив Джона, Майра крепко заперла дверь на засов и погасила свет в коридорчике. Фрэду она приказала отправиться на кухню. Мелиссе оставалось только безропотно подчиниться судьбе. Оцепенение постепенно проходило, уступая место чувству голода и стыда. Она закрыла лицо ладонями.

– Не надо плакать, мисс, а то ваши глаза опухнут от слез. Вас никто не обидит! Воспринимайте все так, как если бы вы работали горничной или даже учительницей. Вспомните, как еще мало женщин работает в школах. Каждому человеку страшно, когда он первый раз выходит на работу. Причем, на любую работу! Догадываюсь, что, по-видимому, вы благородная леди из южанок. Они гордые, строптивые. Но что делать, если родители, упокой, Господи, их души, не оставили вам приличного состояния?!

– Неправда! – Мелисса вознегодовала. – У меня есть дом в Бостоне! И я хочу туда вернуться! К тому же у меня там живет дядюшка! – она соврала неожиданно для себя. Но Майра уловила ложь в ее словах.

– Вы честная леди, мисс! И обманывать еще не научились! Лгать так, чтобы вам поверили!

Мелисса сильно покраснела, слезы выступили на глазах, но на этот раз от злости и досады.

– Если необходимо, то научусь! – она встряхнула головой. Шпильки, которые держались уже давно еле-еле, выпали, и волосы золотисто-каштановым водопадом рассыпались по плечам и спине.

– Ах, леди! Вы и в самом деле прехорошенькая! – Майра улыбнулась. – Не сердитесь на меня! Не я вас продала фотографу, а ваш братец! На него надо злиться!

В этот момент из кухни появился Фрэд. В руках он держал поднос, на котором стояли тарелка с яичницей и кофейник, пышущий жаром.

– Посмотри-ка, Фрэд, – обратилась к нему Майра. – Наша мисс и впрямь не просто милочка, а настоящая красавица.

– Джон вовсе мне не брат! Вернее, он сводный брат! После смерти моего отца мама вышла замуж за Дэвида Паркера – простого коммивояжера. А мой отец – офицер Висконсинского добровольческого полка, командир артиллерийской роты. Он погиб под Манассасом в июле шестьдесят первого года! – гордо заявила Мелисса. – А мама умерла три дня назад. Мы похоронили ее в долг.

Она говорила короткими фразами, в перерывах между глотками кофе. С яичницей она расправилась моментально. Впервые она рассказывала о себе так просто и откровенно совершенно чужим, случайным знакомым. Ей не было стыдно. Она словно освобождалась от своего прошлого. Того прошлого, которое скопилось в ней и лежало камнем на дне души. И ей очень хотелось, чтобы этот камень перестал давить. Пусть он скорее рассыплется в песок. А песок унесет река времени.