Текст книги "Пикассо. Иностранец. Жизнь во Франции, 1900–1973"
Автор книги: Анни Коэн-Солаль
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
7
«Бато-Лавуар» и другие позорные жилища
В настоящее время Руис состоит под наблюдением полицейских Департамента гарнос[34]34
Гарнос (фр. les garnos, от фр. hotel le garnis, что означает «отели с меблированными комнатами») – полицейское подразделение в Париже. В обязанность полицейских этого отдела входило следить за постояльцами отелей с меблированными комнатами. (Прим. пер.)
[Закрыть].
В углу комнаты лежал пружинный матрас. У стены стояла старая чугунная печурка, на которой была установлена широкая глиняная миска, заменяющая раковину для умывания. Чуть поодаль располагался белый деревянный стол с лежащими на нем полотенцем и куском мыла. В другом углу примостился маленький черный сундучок, который можно было использовать как табурет, рядом с ним – плетеный стул, несколько мольбертов и приставленные к стене подрамники всех размеров с натянутыми на них холстами. Повсюду валялись кисти, тюбики с краской и склянки со скипидаром. Окно было без занавесок, а в ящике стола жила маленькая белая мышка, о которой Пикассо с нежностью заботился…»[85]85
Fernande Olivier, Picasso et ses amis, Paris, Pygmalion, 2001, p. 26.
[Закрыть]
Это подробное описание мастерской художника принадлежит его музе и любимой женщине, Фернанде Оливье, с которой Пикассо прожил там около трех лет. После первых неудачных попыток обосноваться в столице он наконец-то обрел пристанище в студии своего барселонского друга Пако Дуррио, в здании, которое Макс Жакоб метко назвал «Бато-Лавуар» («баржа-прачечная»).
В течение пяти лет – с 1 апреля 1904 года по 1 сентября 1909 года – это место было единственным жилищем Пикассо. Дом напоминал собой тесный улей, в котором селилась довольно странная, разношерстная публика – бедные художники, иммигранты, бродячие артисты. И Пикассо был частью этой общины. Само по себе строение уже на тот момент было ненадежным и крайне ветхим, и потому неудивительно, что через несколько десятилетий оно было полностью уничтожено пожаром. «Месье, все мое имущество погибло в огне, дом разрушен, опорные балки сгорели, а лестница обвалилась, поэтому я не могу попасть в свою комнату. По этой причине я прошу Вас отменить в этом году мой налог на недвижимость»[86]86
Archives de Paris (ADP) [далее цитируется как ADP], property register, D1P4 4298.
[Закрыть], – писал некий господин Мукьелли вскоре после катастрофы.
Это странное сооружение получило название «Бато-Лавуар» из-за своей внешней схожести со старыми баржами, на которых прачки стирали белье. Кроме того, в возникновении такого прозвища сыграло роль и развешенное прямо на окнах (больше было негде) постиранное белье. В регистрационном журнале Национального архива недвижимости это здание было записано по адресу «Париж, Монмартр, улица Равиньян, строение номер 13. Фасад дома одноэтажный, а с его противоположной стороны, выходившей на улицу Гарро, три этажа. Вся эта часть дома практически полностью деревянная, а под ней фундамент и погреб»[87]87
ADP, property register, D1P4 4298.
[Закрыть]. Это было убогое, невероятно грязное местечко. Вот как описывает его Фернанда Оливье: «На втором этаже по обеим сторонам узкого коридора располагались отапливаемые при помощи печей-буржуек тесные комнатушки со скрипучими полами. На весь дом имелся единственный водопроводный кран и общий клозет. В нем не было освещения, а дверь не запиралась на засов и распахивалась при малейшем сквозняке, стоило только кому-то войти в дом с улицы или выйти наружу… Электричество и газ отсутствовали, что, впрочем, в те времена было нормой для многих старых жилых домов Парижа. От рассвета до поздней ночи это своеобразное общежитие было наполнено всевозможными звуками: разговорами, песнями, криками, сомнительными стонами, доносившимися из-за закрытых хлипких дверей, звоном ведер, в которые наливалась вода, смехом, плачем и руганью… В общем, ни о какой приватности там не могло быть и речи…»[88]88
Fernande Olivier, Souvenirs intimes: Écrits pour Picasso, Paris, Calmann-Lévy, 1988, p. 114.
[Закрыть]
«Бато-Лавуар» – одно из тех постыдных жилищ, которые столица Франции предлагала своим иммигрантам и маргиналам. Там то и дело случались страшные пожары. Как полиция в те времена классифицировала жителей города? Она сортировала их по месту проживания: на тех, кто «арендовал обычное жилье; тех, кто жил в убогих отелях с меблированными комнатами («гарнисами»); и, наконец, тех, кто жил на речных баржах, в деревянных сараях, крытых передвижных повозках, трейлерах или приютах»[89]89
Claire Lévy-Vroelant, “Le logement des migrants en France du milieu du XIXe siècle à nos jours,” Historiens et geographes, no. 385, January 2004, “Inventaire des types de logement des migrants,” p. 155.
[Закрыть].
Лачуги, ночлежки, притоны – существует довольно много терминов для описания такого рода маргинальных мест. В чем нельзя сомневаться, так это в том, что здание «Бато-Лавуар» принадлежало к той категории строений, которые заселялись людьми, находившимися в самом низу социальной лестницы. В настоящее время «Бато-Лавуар» является историческим памятником, а «в 1867 году этот барак принадлежал слесарю, который в 1899 году продал его некоему господину Тибувилю, а тот перестроил его под мастерские для художников. Возведенные в основном из дерева, эти мастерские изначально были ветхими и ненадежными. В 1978 году, после последнего пожара, на их месте соорудили новое здание, сохранив таким образом “Бато-Лавуар” как исторический объект»[90]90
Ministère français de la Culture, Archives des Monuments historiques, PA00086734.
[Закрыть], – говорится в одном из документов архива Министерства культуры Франции.
В полицейском архиве Парижа я нашла две справки, датированные маем 1905 года. Они помогли мне выявить странную взаимосвязь, которую проводили полицейские между социальным статусом человека и его политическими взглядами. В одном из документов под номером 6420 в деле № 36 942 директор главного управления полиции Парижа давал распоряжение руководству полиции 18-го округа: «Прошу возобновить наблюдение за Пабло Руисом Пикассо, родившимся 25 октября 1881 года в Малаге (Испания) и с 18 июня 1901 года состоящим на учете Третьей бригады полиции. Необходимо установить его нынешние убеждения». За период с 1901 по 1905 год Пикассо дважды надолго уезжал в Барселону, и если и появлялся в Париже, то на очень короткий срок. Однако в глазах полиции он оставался неблагонадежным. В очередной раз вернувшись в столицу Франции и переехав в трущобы «Бато-Лавуар», Пикассо автоматически снова привлек к себе внимание полицейских. Так что же стояло за этим всплеском интереса к нему в мае 1905 года? Документ был написан 17 мая 1905 года и, несомненно, спровоцирован выставкой картин художника в галерее Серрюрье, которую организовал критик Шарль Морис[35]35
Шарль Морис (1860–1919) – французский поэт, писатель, журналист. (Прим. ред.)
[Закрыть]. Он упомянул Пикассо в статье, опубликованной 15 марта 1905 года в литературных журналах Le Mercure de France и La Plume. Схема ничем не отличалась от той, что была применена в июне 1901 года, когда после выставки Пикассо в галерее Воллара на него завели досье. Этот же прием будет снова использован в июле 1932 года во время ретроспективы работ художника в галерее Жоржа Пети[36]36
Жорж Пети (1856–1920) – французский арт-дилер, владелец галереи, одна из ключевых фигур своего времени на арт-рынке Парижа. (Прим. ред.)
[Закрыть].
Почему во всех этих досье и сообщениях такой взволнованный тон? Почему полицейские озабочены местонахождением Пикассо и его деятельностью? Почему они вели себя как параноики? Полагаю, что все эти нагромождения лжи были порождены порочным кругом стереотипов и домыслов, классифицирующих аутсайдеров по их месту жительства, политической принадлежности и административному статусу. Более чем красноречиво это подтверждает ответ из полицейского участка 18-го округа, в котором сообщалось, что Пабло Руис Пикассо «с 6 июня 1901 года исчез из-под наблюдения полиции, и какое-то время о нем ничего не было известно», но «в настоящее время Руис состоит под надзором полицейских Департамента гарнос»[91]91
PPP, dossiers de naturalisation d’étrangers célèbres, IC 5, report of 24 May 1905 in Daix and Israël, Pablo Picasso: Dossiers, p. 51.
[Закрыть].
В начале ХХ века Департамент гарнос был подразделением криминальной полиции, в состав которого входил Отдел нравов. Таким образом, этот Департамент держал под наблюдением всех, кто проживал в гарнисах (дешевых общежитиях с меблированными комнатами). В основном это были прибывшие в столицу иностранцы. «Ни статус, ни доходы не позволяют мигрантам владеть собственностью, которая им все равно не нужна. Иммигранты с собственностью – это, в общем-то, немыслимое явление для французской полиции»[92]92
Abdelmalek Sayad, L’Immigration ou les Paradoxes de l’altérité, vol. 1, L’Illusion du provisoire, Paris, Raisons d’agir, 2006, p. 95.
[Закрыть]. Что касается Пикассо, то я не смогла найти в его личных архивах и воспоминаниях никакого намека на стесненные условия жизни и работы. В течение всех пяти лет проживания на улице Равиньян он ни разу не посетовал. Напротив, это был чрезвычайно плодотворный период для Пикассо. Ведь именно в то время он создал серию картин, посвященную цирковым артистам, жемчужиной которой стала «Семья комедиантов» (Family of Saltimbanques), написанная в 1905 году[93]93
Картина «Семья комедиантов» (La famille de saltimbanques) сейчас находится в Национальной галерее искусств в Вашингтоне.
[Закрыть]. А осенью следующего года он превратил свою мастерскую в горнило кубизма, и всякий раз, когда в последующие годы его спрашивали, как ему жилось в «Бато-Лавуар», Пикассо говорил, что провел там лучшие годы жизни и испытывает по этому месту неподдельную ностальгию[94]94
«Пикассо всегда испытывал ностальгию по улице Равиньян. Я помню, когда он жил на улице Гранд-Огюстен, он показал мне на потолок, который был в плохом состоянии, и сказал: “Как на улице Равиньян, правда же? Да, как на улице Равиньян!” Куда бы он ни переезжал, он всегда и везде воссоздавал этот творческий хаос и беспорядок, как на улице Равиньян». Цит. по книге: Daniel-Henry Kahnweiler and Francis Crémieux, Mes galeries et mes peintres: Entretiens, Paris, Gallimard, coll. “L’Imaginaire,” 1961, p. 139.
[Закрыть].
Тем не менее легендарный владелец галереи Даниэль-Анри Канвейлер[37]37
Даниэль-Анри Канвейлер (1884–1979) – немецко-французский историк искусства, коллекционер картин, один из главных арт-дилеров ХХ века. В 1907 году он стал владельцем художественной галереи в Париже, после чего приобрел известность как один из первых арт-дилеров Пикассо. (Прим. ред.)
[Закрыть] через много лет оставил очень эмоциональные воспоминания о своем первом визите к Пикассо летом 1907 года: «Я вошел в комнату, которая служила ему мастерской, и меня до глубины души поразили бедность и убожество обстановки. С тонких деревянных стен клочьями свисали обои. Составленные у стены картины и подрамники были покрыты слоями пыли. Свернутые рулоны картона и холстов грудой были свалены на диван. Вокруг печки скопились копоть и горы золы. Это было ужасное зрелище…»[95]95
Kahnweiler and Crémieux, Mes galeries et mes peintres, p. 51.
[Закрыть]
Французское общество до сих пор не решило вопрос ни с позорным жильем, которое государственные власти предлагают иностранцам, ни с владельцами этих трущоб, наживающихся на бедняках, проживающих в антисанитарных условиях. В период с апреля по август 2005 года в 3-м, 13-м и 14-м округах Парижа пожары уничтожили три полуразрушенных здания, в которых проживали иммигранты, что привело к гибели 52 человек. За несколько лет до этого здание на улице Руа-Доре – последнее из сгоревших – было включено в «обширный план по ликвидации некачественного жилья», но Бертран Деланоэ, мэр Парижа, заявил, что они «не смогли предотвратить случившееся из-за юридических проволочек»[96]96
Le Monde, 31 August 2005.
[Закрыть]. Тремя годами ранее эта ветхая пятиэтажка, занимаемая семьями иммигрантов из западноафриканской республики Кот-д'Ивуар, уже была признана «необратимо антисанитарной», но никаких мер по ее сносу или реконструкции так и не приняли.
Президент Франции выразил «глубокие соболезнования» семьям погибших при пожаре, а посол Кот-д'Ивуара признался, что испытал «большое разочарование» по поводу этой третьей катастрофы, случившейся за такой короткий срок. Он подчеркнул важность решения проблемы с жильем для парижских иммигрантов. Французский профессор социологии Клэр Леви-Вроелан в своей книге утверждает, что «без дешевых гостиничных номеров и гарнисов Париж не смог бы стать той столицей, какой стал». Может, оно и так. Но по иронии судьбы здание на улице Руа-Доре, пострадавшее во время пожара 29 августа 2005 года, в результате которого погибли семь человек, располагалось в непосредственной близости от великолепного особняка «Отель Сале», в котором с 1985 года находится Национальный музей Пикассо.
8
Письма к сыну
На пересечении улиц Вьей-дю-Тампль и Ла Перль, за высокими стенами и впечатляющими голубыми воротами скрывается величественный особняк XVIII века, отель «Де Рохан», в настоящее время являющийся частью Национального архива Франции.
Встретивший меня сотрудник архива Пьеро Эжен был не особо разговорчив. Тем не менее позже он любезно познакомит меня с Жанной Судур[38]38
Жанна-Иветт Судур – главный специалист по документальным исследованиям Национального музея Пикассо в Париже. (Прим. ред.)
[Закрыть], с которой они несколько десятилетий вместе проработали в Музее Пикассо. И она поведает мне немало занимательных историй о самом Пикассо и его друзьях – Хосепе Палау-и-Фабре[39]39
Хосеп Палау-и-Фабре (1917–2008) – каталонский поэт, писатель, драматург, считается мировым экспертом по творчеству Пикассо, о котором опубликовал более 20 книг. (Прим. ред.)
[Закрыть], Кристиане Зервосе[40]40
Кристиан Зервос (1889–1970) – франко-греческий искусствовед, критик, издатель художественных журналов и коллекционер произведений искусств. С 1932 года издавал каталог о творчестве Пикассо, который содержал более 16 тысяч картин и рисунков художника. (Прим. ред.)
[Закрыть] и многих других.
А в тот день, 11 января 2017 года, миновав внушительную главную лестницу, мы сразу проследовали к лифту, поднялись на шестой этаж и оказались в неотапливаемом, холодном коридоре, который из-за реконструкции здания находился в жутком аварийном состоянии. Пьеро Эжен провел меня в неуютный крошечный читальный зал со сломанными жалюзи на единственном окне, после чего принес три большие коробки из архива и торжественно объявил: «Вот здесь все письма Марии, матери Пикассо!»[98]98
Пьеро Эжен, сотрудник архива, ответственный за материально-техническое обеспечение коллекций.
[Закрыть]
Я расположилась за столом напротив окна и приступила к просмотру переписки. Стараясь разобрать незнакомый почерк, я начала читать одно из писем, относящееся к периоду первого длительного пребывания Пикассо в Париже, после его переезда в «Бато-Лавуар»…
«Барселона, 11 августа 1904 года.
Дорогой мой сын Пабло, мы с огромной радостью получили твою открытку! Каждый раз, когда от тебя приходит какая-то весточка, мое сердце ликует от счастья и я наконец-то успокаиваюсь, зная, что у тебя все хорошо. Ты пишешь, что жара вам не очень докучает – и я этому рада. У нас, напротив, лето выдалось очень неудачным. Но мы надеемся, что скоро станет прохладнее. Я рада, что ты решил отказаться от обедов в ресторане и нашел возможность питаться в другом месте, где намного лучше. Целую тебя тысячу раз. Твоя любящая мать. Ты всегда в моем сердце. Мария»[99]99
MnPP, Picasso personal archives, 515AP/C/dossier reserve/11 August 1904.
[Закрыть].«Барселона, 1 марта 1905 года.
Дорогой мой сын Пабло, если бы у меня были деньги, я бы приехала в Париж повидаться с тобой. Я вышлю тебе нашу местную газету, когда в ней напишут о выставке. Ты сможешь сам почитать… У папы болит плечо. Манач сказал, что получил твои картины. Он спросил, не хотим ли мы выбрать какую-нибудь из них себе. Папе понравилась одна работа, и Манач в тот же вечер нам ее прислал. Эта та картина, которую ты написал здесь, в своей студии, – сцена в кафе. Папа очень рад твоей новой выставке. Пришли ему каталог и дяде Сальвадору тоже. Обнимаю тебя со всей своей нежностью. Твоя любящая мать, Мария»[100]100
MnPP, Picasso personal archives, 515AP/C/dossier reserve/1 March 1905.
[Закрыть].«Барселона, 27 января 1906 года.
Дорогой сын Пабло, спасибо тебе за письмо. Пока у тебя все идет благополучно, не забывай о стабильности, думай о том моменте, когда ты уже не будешь таким энергичным, как сейчас. Так делал твой отец. Что было бы с ним, если бы он заранее не позаботился о своем будущем и не мог рисовать, например, из-за плохого зрения? Что бы мы делали? Ты спрашиваешь, что мы рассказываем о тебе дяде, и пишешь, что тоже хотел бы повидаться с нами. Я верю, что ты и правда этого хочешь, раз пишешь об этом. Ты знаешь, как сильно мы все этого хотим! И, конечно, ты помнишь, что, пока я жива, каким бы маленьким ни был наш дом, в нем всегда найдется для тебя кровать. Я до сих пор не могу привыкнуть к мысли, что ты больше не живешь с нами. Но ты можешь в любое время к нам приехать и получишь все самое лучшее, что у нас есть. Я хотела отправить тебе письмо от Марии[101]101
Двоюродная сестра Пикассо, проживавшая в Малаге.
[Закрыть], чтобы ты увидел, о чем она пишет, но я не могу его найти. Она говорит, что уже год не получает от тебя писем. Тебе следовало бы уделять ей больше внимания. Я знаю, ты будешь злиться на меня за то, что я напоминаю об этом, – ты терпеть не можешь, когда я даю тебе советы. Но мы все так ждем от тебя вестей и очень радуемся, когда ответы от тебя приходят быстро. Папа, Лола и Хуан передают, что любят тебя, а я шлю воздушные поцелуи. Твоя любящая мать, Мария»[102]102
MnPP, Picasso personal archives, 515AP/C/dossier reserve/27 January 1906.
[Закрыть].«Барселона, 29 сентября 1906 года.
Дорогой сын Пабло, я просто хочу, чтобы ты сказал мне, могу ли я рассчитывать на тебя, когда мне что-то понадобится, как делают все матери, у которых есть сыновья. Если тебя не будет рядом, мне будет очень грустно, и я буду понимать, что ты не сильно ко мне привязан. Пойми, ведь когда ты проявляешь ко мне знаки внимания, интересуешься моими проблемами и тревогами, тогда я чувствую твою любовь. Обнимаю тебя со всей своей нежностью. Люблю тебя и всегда помню. Твоя мать, Мария»[103]103
MnPP, Picasso personal archives, 515AP/C/dossier réservé/29 September 1906.
[Закрыть].«Барселона, 18 марта 1907 года.
Сейчас девять часов утра… Еще недавно я рыдала от обиды, но сейчас плачу от радости, потому что наконец-то получила от тебя письмо и вижу, что ты не забыл нас. Накануне я не спала всю ночь – все гадала, почему ты нам не пишешь. Я думала: неужели ты забыл, сколько любви я тебе отдавала с первых дней твоего рождения, неужели не помнишь, что я жила только тобой и делала для тебя больше, чем любая мать для своего сына? А ты для меня ничего сейчас не делаешь. Если бы я могла приехать к тебе в Париж, я бы сразу приехала. Я очень хочу с тобой повидаться. Мне становится очень больно, если я долго не вижу тебя и не получаю от тебя писем. Я не такая сильная, как ты, может быть, думаешь… Я всегда смотрю на твои рисунки, которые стоят у меня на комоде. Ты же помнишь, что я начала собирать их с тех пор, как тебе исполнилось шесть лет. И если я не получаю от тебя никаких известий или новых рисунков, мне становится ужасно грустно»[104]104
MnPP, Picasso personal archives, 515AP/C/dossier reserve/18 March 1907.
[Закрыть].
На протяжении тридцати четырех лет, начиная с 1904 года, Пикассо получал от матери до ста писем в год. Она писала сыну через день или даже каждый день. Последнее письмо пришло в 1938 году. В этом году мать Пикассо умерла, а самому художнику было уже почти шестьдесят. И все эти письма Пикассо сохранил. Сейчас они находятся в архиве Министерства культуры Франции. Часть конвертов художник вскрывал вручную (это письма, относящиеся ко времени его жизни на улице Равиньян), а с 1911 года, когда он переехал на бульвар Клиши, всю корреспонденцию Пикассо уже вскрывал ножом для бумаг. Самые старые письма, испачканные кофе, вином или краской и, вероятно, хранившиеся в беспорядке, выглядят очень потрепанными. Письма позднего периода, когда жизнь художника стала намного стабильнее, имеют более аккуратный вид. И уже по виду одних только конвертов можно отследить, как со временем менялся его социальный статус.
Письма матери Пикассо очень эмоциональны – в их тоне чувствуются болезненная и даже удушающая привязанность, назидательность и требовательность. Эти послания пронизаны чарующей красотой. Они, как долгая, непрерывная песня о любви, не только рассказывают о безусловной любви матери к сыну, но и являются в какой-то степени хроникой отдельных событий традиционной испанской семьи начала ХХ века.
Мария регулярно и подробно информировала Пабло о состоянии здоровья каждого члена семьи (у отца болело плечо, позже у него заболело горло, затем ему сделали операцию на предстательной железе и установили катетер). Она часто пересылала Пикассо письма, которые получала от дочери Лолы и зятя Хуана Вилато после того, как те покинули Барселону. Мария была связующим звеном между Пабло и его ближайшими родственниками (отцом, сестрой Лолой, дядей Сальвадором), а также его друзьями (Канальсом[41]41
Рикардо Канальс (1876–1931) – каталонский художник, гравер. (Прим. ред.)
[Закрыть], Сабартесом, Маначем, Пальяресом, Сото[42]42
Анхель Фернандес де Сото – испанский художник, с которым Пикассо познакомился в 1899 году в Барселоне и делил с ним студию. В 1903 году Пикассо напишет картину «Портрет Анхеля Фернандеса де Сото». (Прим. ред.)
[Закрыть]), которые приезжали к ним в дом, чтобы забрать какие-то вещи или подарки и отвезти их в Париж.
Эту переписку можно читать и как провинциальную хронику. Мария Пикассо-и-Лопес рассказывала сыну обо всем, что случалось в их городе. Она описывала впечатления от местных выставок, рассказывала о погоде или делилась своими тревогами по поводу природных катастроф. А в первые годы пребывания сына в Париже даже регулярно отсылала ему экземпляры барселонской газеты El Noticiero Universal. Ее разговор с Пабло никогда не прекращался. И, конечно же, любви в ее посланиях было гораздо больше, чем разочарований или упреков. Из писем видно, как происходило становление Пикассо, что сопутствовало его мощному прорыву и как он отстаивал себя во враждебном окружении. Несмотря на бесчисленные переезды, встречи, любовные похождения и метаморфозы, происходящие в его жизни, любовь матери оставалась неизменной, и Мария Пикассо-и-Лопес писала о ней Пикассо в каждом новом письме.
Чем больше писем я читала, тем больше понимала всю сложность этой семейной истории. В какой-то момент Пикассо удалось ослабить контроль матери и очертить собственные границы. Он вырвался из мира андалузской семьи с ее вековыми традициями и создал свой собственный – мир творца, большого художника, сфокусированного только на самовыражении и работе. И лишь благодаря письмам Марии связь между этими двумя мирами сохранилась, несмотря на то, что мать и сын были далеко друг от друга.
Обо всем этом я думала, когда бродила по дому родителей Пабло Пикассо в Малаге и рассматривала их семейные реликвии: прекрасные белые вышитые простыни, безупречно накрахмаленный жилет Хуана Руиса, фотографию двухлетнего Пабло, одетого в черное для похода в фотостудию. Глядя на эти вещи, я легко представляла себе Марию – невысокую, всегда элегантно одетую, пухленькую женщину, родившуюся в семье преуспевающего буржуа. Графологи, несомненно, отметили бы ее размашистый почерк с крупными, четко выведенными буквами. Часто в конце письма Мария начинала писать поверх своих же слов, наслаивая их друг на друга, как будто хотела уместить на одном листе переполнявшие ее мысли и чувства. Это напоминало палимпсест – древнюю рукопись на пергаменте, которую наносили поверх другого текста. И, возможно, эта метафора о множестве видимых слоев, составляющих одно целое, станет ключом к следующим главам этой истории.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
