Текст книги "Гендер и язык"

 
Many women, many words;
many geese, many turds.
 

 
Много женщин, много слов,
много гусей, много помета.
 

Английская пословица

Существует давнее представление о том, что женщины слишком много говорят. Культурный миф о женской разговорчивости зафиксирован в песенке XV в., воспевающей многочисленные достоинства женщин, но в припеве опровергающей эти утверждения и сообщающей, что истина в обратном.

 
Of all creatures women be best
Cuius contrarium verum est [of which the opposite is true] —
 

 
Из всех творений женщины – самое лучшее,
Но правда в обратном [Davies 1963, 222].
 

Женщины описываются как «неболтливые и умеющие хранить секреты». Автор с одобрением говорит, что на женщин можно положиться.

 
For tell a woman all your counsaile
And she can keep it wonderly well —
 

 
Доверьте женщине свои секреты, —
Она будет хранить их свято.
 

Автор с издевкой защищает женщин от обвинений в болтливости:

 
Trow ye that women list to smatter [chatter]
Or against their husbondes for to clatter?
Nay! They had lever fast, bred and water,
Then for to dele in suche a matter. —
 

 
Уж не подумаете ли вы, что женщины
болтают без дела и сплетничают о своих мужьях?
Нет! Скорее они сядут на хлеб и воду,
чем будут заниматься таким делом.
 

Юмор этого четверостишия состоит в том, что читателю заведомо известно, что автор имеет в виду обратное. Исходя из того что ключ к пониманию шутки заключается в латинской фразе рефрена, шутка является, несомненно, мужской, так как латинскому и греческому обучали только мальчиков (см. раздел 2.2.4).

В английской литературе достаточно образов, подтверждающих стереотип женской разговорчивости. Розалинда в «As you like It» (III, 2, 264) говорит: «Разве вы не знаете, что я – женщина? Когда я думаю, я должна говорить». Дион в «Филастере» Бимонта и Флетчера (Beaumont and Fletcher, II, 4, 1–3) предлагает:

 
Come, ladies, shall we talk a round?
As men do walk a mile, women talk an hour
After supper; ‘tis their exercise. —
 

 
Подходите, леди, поболтаем вместе?
Пока мужчины проходят милю пешком после ужина,
Женщины должны часок поболтать – это их моцион.
 

Аврора Лэй, героиня поэмы Элизабет Баретт Броунинг 1856 г., говорит: «Прямое назначение женщины – беседа».

В разделе «Разговорчивость женщины» Есперсен приводит примеры из цитированной выше литературы, чтобы доказать свою точку зрения и обращается к исследованиям скорости чтения, показывающим, что женщины обнаруживают тенденцию читать предлагаемый им фрагмент быстрее, чем мужчины, и запоминать больший по объему текст после чтения. Перед лицом фактов Есперсен утверждает: «Однако было обнаружено, что скорость чтения не является доказательством интеллектуальности человека, и некоторые даже самые медленные чтецы оказываются высокообразованными людьми!» [Jespersen 1922, 252]. Для подтверждения этого предрассудка Есперсен обращается к работе Хавелока Эллиса (1894) «Мужчина и женщина», в которой «объясняется», что «все же каждое предложение быстрым чтецом усваивается незамедлительно и без пристального изучения наполняет свободные ниши нашего разума» [там же, 252], а также утверждению Свифта:

Обычная беглость речи у многих мужчин и большинства женщин происходит по причине дефицита содержания смысла и дефицита слов; ибо тот, кто является мастером языка и обладает большим запасом идей, не всегда подберет нужное слово, а обычный носитель языка владеет определенным запасом идей и слов, которые всегда у него на языке, чтобы облечь в них мысли (Swift; цит по [Jespersen 1922, 252]).

Современному читателю понятно, что ни один из приведенных доводов не является веским. Есперсен, несомненно, принимает за основу культурный стереотип разговорчивости и болтливости женщины. Он предоставляет нам разнящиеся данные о скорости речи, затем заявляет, что женская легкость в словах не связана с какой-либо интеллектуальностью (скорее, наоборот) и цитирует категоричные высказывания двух известных авторов, как будто это является доказательством. Поскольку Есперсен не приводит данных о скорости и качестве женской речи, цитируемый фрагмент не дает никакой информации, за исключением того, что ученые-лингвисты в начале XX в. сами были источником различных предрассудков своего времени.

Другая сторона женской разговорчивости – это образ молчаливой женщины, который нередко преподносится нам как идеальный. «Молчание – лучшее украшение женщины» (английская пословица). Эта пословица встречается в ранних литературных текстах, например, в рыцарских романах времен короля Артура, в историях об Эрике и Энид. Она существует в нескольких версиях: (с. 1170) «Мабиногион» («The Mabinogion») Кретьена де Труа (с. 1300) и «Баллады о короле» («Idylls of the King») Теннисона (1859). В основном действии участвуют Эрик и Энид, которая в одиночку отправляется верхом в путешествие, в течение которого Эрик проверяет преданность своей жены.

 
Eric says:
and this
I charge thee, on the duty as a wife,
Whatever happens, not to speak to me
No, not a word! —
 

(Tennyson, Geraint и Enid)

 
Эрик говорит:
За это я несу ответственность, за долг жены,
Чтобы ни произошло, не разговаривай со мной,
Ни слова, ни одного слова!
 

Молчание – синоним покорности и послушания.

История о «Терпеливой Гризельде» также появляется в различных вариантах. Например, «История о слуге» в «Кентерберийских рассказах» Чосера. Здесь также проверяется верность и покорность жены – у женщины силой забирают детей. Хотя Гризельда предполагает, что они убиты, она не протестует: «Ne in this tyme word ne spak she noon» («На этот раз я не скажу и слова») («История о слуге»). Молчание снова описывается, как свойство присущее покорности. Следует обратить внимание на то, что Гризельда блестяще проходит тест на послушание и таким образом является персонажем, понять которого читателю XX в. трудно; Энид, наоборот, нарушает приказ мужа для того, чтобы предостеречь его от опасности, – она спасает ему жизнь, отказываясь хранить молчание.

В эпоху Ренессанса красноречие весьма приветствовалось, но Тассо, в «Discorso della virtu feminile e donnesca» (1852), поясняет, что если красноречие – достоинство мужчины, то молчание – соответственно, достоинство женщины. Как считает один из исследователей, «смысл в том, что женщине не пристало быть красноречивой и расточительной, а мужчине – скупым и молчаливым» [MacLean 1980, 62].

Образ молчаливой женщины по-прежнему ценится среди девочек первой половины XX в.: исследование, проведенное в английских школах, показывает, что спокойное поведение поощряется учителями, особенно среди девушек. Это будет подробно обсуждаться в разделе 9.3.

Дэйл Спендер дает комментарии к вопросу о женщине и молчании:

Разговорчивость женщин оценивается в сравнении не с мужчинами, а с молчанием… Когда молчание – желаемое состояние для женщины… то любая беседа, в которой принимает участие женщина, может стать слишком долгой [Spender 1980а, 42].

Многие лингвисты сочли точку зрения Спендера крайностью. Однако, что касается особой темы мнимой женской разговорчивости, этот раздел продемонстрировал, что дохомскианские лингвистические знания не дают нам научных подтверждений того, что женщины говорят больше, мужчин. Нет никаких сомнений в том, что западноевропейская культура пронизана мыслью о том, что женщины действительно много говорят³; существуют также данные о том, что в течение многих веков идеальным считался образ молчаливой женщины.

В этой главе мы рассмотрели языковые различия между мужчинами и женщинами с позиции наивной лингвистики, а также с точки зрения ранних грамматистов. Мы сосредоточились на шести темах: словарном составе языка, ругательствах и табу, грамматике, грамотности, произношении и разговорчивости. Предметом обсуждения в четвертой и пятой главах будут современные социолингвистические труды по половым различиям в грамматике и произношении. В шестой главе обобщенно рассматривается коммуникативная компетенция и содержится обзор современных лингвистических исследований по половым различиям в употреблении ругательств и проблеме разговорчивости.

1. Первая пословица взята из «The Oxford dictionary of English Proverbs» («Оксфордский словарь английских пословиц») под редакцией Smith Hesltine (1935); вторая – из «Cheshire proverbs» («Чеширские пословицы»), собранная и аннотированная Joseph С. Bridge (1917); последняя взята из Есперсена (Jespersen 1922, 253, 1).

2. Согласно идее социолога Б. Бернстайна, ограниченный код отличается от разработанного тем, что он используется в неформальных ситуациях и с точки зрения языка отражается в высокой частотности употребления местоимений, расчлененных вопросов и в элементарном синтаксисе. Эта система кодов не устраивает лингвистов, и утверждение Бернстайна о возможности их корреляции с социальным классом весьма противоречиво.

3. Сообщается, что в детских садах Бристоля детей учат такой песне: «АН the daddies on the bus go read, read, read… All the mummies on the bus go chatter, chatter, chatter» (Все папы в автобусе читают, читают, читают… Все мамы в автобусе болтают, болтают, болтают…) («The Guardian», рубрика «Naked Аре»). Детей в начальной школе Биркенхеда также обучают этой песне.

Существуют две дисциплины, область исследования которых затрагивает проблему половых различий в языке. Это – антропология и диалектология. Их цели и задачи в целом отличаются от целей и задач социолингвистики, но во многом совпадают. Антропологи изучают язык как часть всего спектра социального поведения исследуемого сообщества. Диалектологи же проводят анализ речи сельского населения с целью выявления языковых изменений, а также изучают распад сельских диалектов. Как антропологи, так и диалектологи комментируют половые различия в языке, и именно эти комментарии легли в основу данной главы.

Различия между языком мужчин и женщин отмечаются в антропологической литературе с XVII в. Миссионеры и первопроходцы обнаруживали общества, чье языковое поведение позволяло говорить о наличии «языка мужчин» и «языка женщин». Эти обозначения, однако, преувеличивают следующее обстоятельство: мы наблюдаем в этих языках фонологические, морфологические, синтаксические и лексические контрасты, а пол говорящего лишь предопределяет выбор формы. Я представлю краткий обзор некоторых работ для того, чтобы проиллюстрировать сущность мужского и женского вариантов языка, описанного антропологами.

Чукотский язык Западной Сибири варьирует фонологически в зависимости от пола говорящего. Женщины используют [ƒ], а мужчины [tƒ] или [г]. Например, слово «люди» женщины произносят [Jamkiƒƒin], а мужчины [ramkitƒin].

Мужчины и женщины племени грос вентр (Gros Ventre) в Монтане также имеют устойчивые различия в произношении [Flannery 1946]. Велярный взрывной звук [к] заменяется аффрикатой в мужской речи. Женщины говорят [wakinsihiθa] – «новорожденный», мужчины – [wadʒinsihiθa]. Слово «хлеб» произносится [kja’tsa] женщинами и [cʒa’tsa] мужчинами. В этом языковом сообществе произношение является определяющим маркером половой идентичности: если кто-то употребляет неправильную форму, то старшие члены племени считают такого человека двуполым. Фланнери выдвигает гипотезу, что страх быть осмеянным за ошибки способствует постепенному снижению использования языка молодым поколением, склонным говорить по-английски.

Эдвард Сепир (1929, цит. по [Yaguello 1978] описывает язык яна (Yana) (в Калифорнии). Язык яна, используемый среди мужчин, отличается морфологически от варианта его использования в других ситуациях (мужчина с женщиной, женщина с мужчиной, женщина с женщиной). Слова, используемые при общении мужчин (men-to-men) длиннее, чем употребляющиеся в общем языке. По-видимому, в меньшинстве случаев мужчины добавляют суффикс к начальной форме, следуя правилу, которое приблизительно может быть сформулировано так: когда слово в общем языке заканчивается на долгий гласный, дифтонг или согласный или если слово состоит из одного слога, мужчины в своем языке к нему присоединяют суффикс [na], например, [ba] – самец – [bana]; [au] – огонь – [auna]. В большинстве случаев форма в общем языке представляет собой логическую аббревиатуру мужской формы, образуемую по правилу, которое приблизительно может быть сформулировано так: когда слово в мужском языке оканчивается кратким гласным – [a, i, u], этот гласный утрачивается и предыдущий согласный становится глухим; таким образом, [b, d, g, dʒ] + краткий гласный = [р’, t’, k’, tƒ’], [gagi] – (ворона) – [gak’]; [p’adʒa] – (снег) – [p’atƒ’].

Второе правило может быть объяснено принципом морфо-фонемической экономии (тенденция упрощения слов, имеющаяся во всех языках, например omnibus – bus, refrigerator – fridge и т. д.). Другими словами, по-видимому, мужской язык сохраняет исторически старые формы. Сепир полагает, что сокращенные женские формы символизируют низкий статус женщины: мужские же полные формы ассоциируются с этикетом и официальностью. Это занятный случай связывания мужской речи с консерватизмом и чистотой языка – характеристиками, которые обычно ассоциируются с женским языком (подробнее об этом в главах 4 и 8).

Среди коасати (Koasati), индейского племени маскоги в Луизиане, определенные формы глагола варьируют в зависимости от пола говорящего [Haas 1944]. Например, там где женские формы имеют в конце слова назализованный гласный, мужские оканчиваются на – s. Приведем примеры:

Там где в женской форме наблюдается нисходящий тон с ударением на конечном слоге и слово оканчивается на краткий гласный, за которым следует [1], в мужской форме отмечается восходящий тон, а [1] заменяется на [s].

В этой общности женский язык является консервативным и представляет собой более раннюю стадию развития языка. В 1944 г. Хаас выявил, что только пожилые женщины придерживаются этих правил; молодые же пользуются мужскими формами в речи. Женские формы языка, вероятно, постепенно устаревают.

О половых различиях в лексике нередко сообщали первые антропологи. Здесь мы рассмотрим два примера, а еще два будут представлены в следующем разделе (3.3).

В большинстве языков система местоимений маркирует отличия по полу в третьем лице (он / она – he /she), но различие по полу говорящего менее типично для первого и второго лица. В японском языке признак пола отображается во всех трех лицах местоимений [Bodine 1975а]. Существует форма первого лица watakushi, которая может использоваться как мужчиной, так и женщиной, но мужчины более склонны к употреблению Ьоки, а женщины atashi (сокращенная форма от watakushi). В японском языке есть два местоимения второго лица: anata, которая может относиться к адресатам как мужского, так и женского пола, и kimi — форма, применяемая исключительно мужчинами при обращении к мужчинам или женщинам равного или более низкого социального статуса.

В исследовании жителей острова Тробрианд (Trobriand) Малиновский (1929; цит. по [Yaguello 1978]) установил, что их терминология родства организована на основе двух критериев:

1. одинаковый / разный пол;

2. старше / моложе.

Это означает, что слово для выражения понятия «сестра», например, будет варьировать в зависимости от пола говорящего и в соответствии с тем, младше или старше говорящий своего брата или сестры. Таблица 3.1 показывает функционирование системы родства на примере понятий «сестра, брат, невестка, зять».

Таблица 3.1

Понятия «сестра, брат, невестка, зять» в языке жителей острова Тробрианд (по данным [Yaguello 1978, 27])

У тробрианцев существует три понятия вместо нашего одного для определения «сестры» – luguta, tuwagu, bwadagu. И наоборот, они не проводят различий ни между сестрой мужчины и братом женщины (оба относятся к luguta), ни между братом мужчины и сестрой женщины, если возрастные характеристики в обоих случаях одинаковы (tuwagu или bwadagu).

Мы можем увидеть, почему в прошлом ученые заблуждались, говоря о женском и мужском языках. В частности, английский и другие европейские языки различают родственников исходя из пола лица, о котором говорят; тробриандский же язык, как и языки чикито и яна и многие другие, исходят непосредственно из пола говорящего. Это означает, что жители острова Тробрианд наделяют разными именами тех родственников, кого мы рассматриваем как «одинаковых», но только одним именем тех, кто воспринимается нами как «разные».

Очевидно, что ни один из приведенных примеров не дает оснований говорить об отдельных языках женщин и мужчин. Исследователи ошибочно описывали явления, с которыми они столкнулись, как самостоятельные женский и мужской языки в результате собственной лингвистической наивности и склонности к преувеличению. При формулировании гипотезы о происхождении половых различий в языке они (исследователи) неосознанно попадали под влияние собственных априорных представлений о поляризованности различий между полами. Антропологи выдвигают два основных объяснения: табу и контакт с носителями других языков.

Табу функционирует во всех обществах, предписывая определенные каноны поведения, в том числе и языкового. В британском обществе сегодня разговоры об экскреции (выведении из организма отходов жизнедеятельности) или сексуальной сфере в большинстве контекстов являются запретными. В так называемых «примитивных» обществах то, что разрешено или запрещено, подвергается строгому социальному контролю. Табу является частью структуры, поддерживающей общественный порядок. Кэролайн Хэмфри в статье о женщинах и табу представляет интересные примеры запретов и рассказывает об их воздействии на язык [Humphrey 1978]. Она исследовала, что именно рассматривается как неправильное и нетипичное поведение у женщин Монголии. Большинство языковых табу Монголии связано с именем. Монголы избегают произносить имена умерших, названия хищных животных и определенных гор и рек, полагая, что они населены духами. В частности, женщинам полностью запрещается называть по имени старших братьев своего мужа, отца, братьев мужа и дедушки. Такое табу распространяется не только на имена родственников мужского пола по линии мужа, но также и на любое слово или слог, похожее или созвучное запрещенному имени. Например, если имя Shar табуировано, то женщины не должны произносить ни имя, ни слово shar (желтый) и должны заменить его словом angir, означающим утку с желтым оперением. Если табу наложено на имя Xarzuu (производное от хагах – смотреть), то женщина также должна избегать слово хаг (черный) и использовать вместо него bargaan, что означает «темноватый; мрачный». Поэтому нет ничего удивительного в том, что в ранних работах говорилось о «женском языке» монголов. Однако такие табу прежде всего отражались в лексике; другие же аспекты языка не затрагивались. Более того, каждая женщина, находящаяся под влиянием табу, столкнется с разными языковыми проблемами, зависящими от употребления имен родственников по мужу. Хотя это и может сказаться на особенностях женского лексикона, табу как социальная сила едва ли является обоснованным объяснением других различий между полами, возникающих в языке.

Контакт с носителями других языков происходит в случае вторжения на чужую территорию или женитьбы мужчины на женщине из другой деревни или племени (обычай многих обществ). Самым известным примером половых различий в языке считается пример карибских индейцев, говорящих на разных языках. В своем исследовании населения Малых Антильских островов 1665 г. Рошфор заявлял о том, что мужчины и женщины говорят на разных языках:

Дикие аборигены острова Доминика видят причину этого в том, что, когда карибы пришли завоевывать острова, они были населены племенем аравак (Arawak), которое было полностью истреблено, за исключением женщин, на которых они впоследствии женились, чтобы заселить страну. Сейчас эти женщины являются хранительницами своего родного языка и обучают ему своих дочерей… Этот факт находит подтверждение в существовании некоторых сходств между речью материковых араваков и карибских женщин (цит. по [Jespersen 1922, 237]).

Из других источников известно, что перед нами еще один случай отдельных лексических различий в речи мужчин и женщин в определенной сфере и что это не является доказательством существования двух разных языков. К тому же теория вторжения совершенно неубедительна, особенно ввиду того что языковые изменения, обнаруженные у карибских индейцев, схожи с изменениями в других группах американских индейцев [Trudgill 1974, 86]. Контакт с носителями других языков в принципе не является объяснением половых различий в языке, так как такие различия возникают во всех известных языках.